Не срывая покровов

      И Джон решился. Он взял диванную подушку, положил себе на колени и, мягко потянув Шерлока за плечо, сказал:       — Иди сюда.       Что теперь? Он вскочит в ярости, оскорблённый таким навязчивым стремлением предложить немного тепла, помощь, которую он не просил? И этот момент повиснет между ними навсегда завесой отчуждения?..       Но Шерлок послушался. Вслед за движением руки Джона он откинулся назад и положил голову на подушку на его коленях, едва слышно вздохнув и обдав Джона свежим ароматом вымытых дорогим шампунем волос. Глаза его были закрыты, ресницы дрожали, прекрасные губы сомкнуты плотно, как будто он опасался, что если они раскроются, он выдаст о себе какую-то тайну.       «Господи, мальчик мой. Что ж ты так себя мучаешь? Расслабься, дай себе волю. Что ты хочешь? Вспомни, что такое хотеть чего-то для себя. Единственное, что ты себе позволяешь в материальном мире — это дорогая парфюмерия и хорошая одежда. Но есть и другое. У тебя есть и другие желания, и ты имеешь право желать…»       Джон перестал дышать. Это чудесное создание, его высокомерный гений, до предела зажатый, но не признающий ни за кем права на вмешательство, сейчас лежит на диване, и голова его покоится на подушке у Джона на коленях. Так близко, что Джон в приглушённом свете гостиной может разглядеть, как пульсирует жилка на виске, открывшемся рассыпанными по подушке кудрями. Рука Джона зависла в воздухе, он хотел и не решался сделать следующий шаг — коснуться волнистой чёлки, перебирать её пальцами, успокаивая и баюкая.       — Что рассказать, Шерлок?       — Ты говорил тогда, что тебе не нужно воображение… чтобы представить… что бы ты сказал, когда умирал… — он не открывал глаз, его речь была прерывистой, как будто ему не хватало воздуха на произнесение фразы целиком, или как будто он сомневался, что вправе задавать такой вопрос. — Ты… умирал, Джон?..       «Почему? Почему ты спрашиваешь об этом, Шерлок? Спустя столько месяцев с того дела, с того разговора, когда ты был так увлечён расследованием, цепью открытий, своей неопровержимой логикой вычисления серийного убийцы. И самолюбованием — как же иначе. И досадой на то, что вокруг одни идиоты. Но ты до сих пор помнишь, что я ответил «пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы я жил» и что для этого мне не нужно воображение? Я прав. Я всё-таки прав, Шерлок, ты — не бездушная машина для расследований, которой хочешь казаться… Но почему именно этот вопрос? И что же мне рассказать?..»       Внезапно экран мысленного взора вспыхнул, как от разорвавшего в соседнем окопе снаряда, и Джон ощутил комья земли, летящей с неба, под раскалённым солнцем Афганистана. Этой картиной не раз начинались серии его ночных кошмаров, с которыми он так и не расстался. Они с Шерлоком попадали во многие опасные ситуации, но новые темы кошмаров не добавлялись, и Ватсону с упорным постоянством снился только Афганистан. Обстрелы, обрушивающиеся внезапным грохотом, без предупреждения, когда ты только успеваешь упасть, где стоишь, и молиться. Ужасающий вой мин, пролетающих так близко, что кажется, они задевают камуфляжную рубашку на спине. Рокот вертолётов, от которых не скрыться, набитых врагами, вооружёнными русскими автоматами «калашников». Страшное «алла-акбар», разносящееся эхом в горах, от которого хочется зажмуриться, потому что ты знаешь, что сейчас последует взрыв, или, возможно, кого-то уже убили, вспоров живот. И автоматные очереди, готовые раздаться в любую секунду, из-за любого камня или из окна приземистого дома «мирных» жителей.       Военврач… Он видел столько выпущенных внутренностей, оторванных взрывом конечностей, выколотых глаз, обожжённых лиц, изуродованных тел, раненых незнакомых гражданских людей, незнакомых солдат, товарищей, друзей. Трупы друзей. Фрагменты тел. Вытаскивал обугленные останки экипажа боевой машины, подорвавшейся на мине. Полз под огнём противника к стонущему на другой стороне перекрёстка раненому, чтобы тащить его обратно на себе, а затем быстро делать операцию по извлечению пуль… Операции! Сколько их было проведено в нечеловеческих условиях, и настоящим счастьем было в те дни для солдата услышать его, доктора Ватсона, сухое «жить будешь, если захочешь», означавшее, что он смог спасти очередного вояку, получившего свою дозу приключений…       И солдат. Война не делала различий по должностям. Ему приходилось не только спасать жизни, но и отнимать их, становясь с оружием вместо погибших, когда иначе было не удержать позиции. Это было, пожалуй, самым мучительным грузом, который потом, в дни затишья, он пытался заливать виски. Но опьянение и связанное с ним забытьё не приходило, поэтому он перестал. Был командир, который смог… помочь ему нести этот груз… Майор Шолто. А потом он смотрел, как тело майора привезли полностью обгоревшим и сразу увезли в вертолёте, и Джон больше его не видел, и даже не знал, жив ли он…       А ещё в его сны постоянно приходит его личный кошмар, грозный полевой командир, человек в чёрном тюрбане, непобедимый и наводивший ужас на всех, кто о нём слышал. Он снова становится сапогом на грудь Джона, поваленного на землю, и приставляет к его горлу остриё штыка, надрезая кожу в ямке между ключицами. Гортанно смеётся, ругается на своём языке, затем поднимает вверх автомат с примкнутым штыком, замахиваясь… Вот тогда Джон верит, что он умрёт. И говорит: «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы я жил». И закрывает глаза.       В этом месте он всегда просыпается, крича, потому что там, в Афганистане, сознание оборвалось, и о том, что было дальше, он знает только из рассказов подоспевшего развед-отряда, который освободил оставшихся в живых. Чудом оставшихся в живых…       …Джон вернулся в реальность так же внезапно, как и ушёл из неё. Грудь ломило, как будто сердце в панике стучалось о прутья своей клетки, во рту пересохло. Очевидно, он всё это время говорил! Он что-то рассказывал Шерлоку.       Неужели все эти ужасы он живописал детально и в картинах?       Он дотронулся до лба, покрывшегося испариной от реалистичности увиденного, провёл по глазам, ощутив влагу и на ресницах. Но ему было странным образом хорошо. Как будто он вспомнил всё пережитое где-то в безопасном месте, обсудив это за пивом с однополчанином, и отпустив на веки вечные.