Единица

2019 год.       Антон закрыл глаза всего на пару секунд.       Он обещал себе, что точно встанет — и кристально понимал, что сам себе наврал. Впрочем, храп Эда на соседней кровати держал его на пороге реальности и не давал свалиться в сон; по крайней мере, до той минуты, когда Эд затих. Тогда у Шастуна точно не осталось шансов не опоздать на семинар, на который «если не придёшь, то обнаружишь кактус в жопе». Антону сразу показали сон — в общаге их больше, чем в детдоме было, потому что тут пять этажей смеси всяких людей, которые свои способности, как пшыкалки для цветов воду распыляют — у Антона один иллюзионист за стенкой живёт, например; но, признаться честно, смотреть всякие угарные прикольчики во сне ему нравилось. Жаль только расплачиваться приходилось кактусами в жопе и вилками в глазу — Эд обожал тюремные загадки, да и разговаривал порой как бывалый зэк, и тут шансов от этого уберечься у Шастуна тоже не осталось.       Он ел какую-то ультрадорогую шаверму на Невском, выпендрёжную и пафосную, которую мог себе позволить только в первый день стипендии, и то маленькую, и запивал это всё пивом, одновременно с тем, чтобы трепаться с Выграновским — тот его не мог оставить в покое даже во сне — за девочек и мальчиков. Не то чтобы Антону, впрочем, не нравился Эд — тот был заебатым соседом уже второй год подряд, а ещё у них совпадали вкусы в еде, в видосиках на ютубчике и в желании спать — а большего для общажной идиллии и не нужно было, по крайней мере, им двоим. Поэтому проспали, конечно, оба. Оба, и тот самый кактусанусовый семинар.       Из прекрасного сна скрипучим голосом а-ля дверь в их комнату Антона разбудила Эдова «Девочка с каре» на будильнике, поставленная только лишь потому, что Антон не хотел ненавидеть музло Выграновского, которым тот занимался без особой гениальности и таланта, но с большим рвением; Антон априори не выносил то, что будило его с утра, и дёргаться от голоса Эда каждый раз не очень хотелось.       Они не подскочили, как в зад укушенные и не подорвались с кроватей, начав собираться со скоростью пули и перебрасывать друг другу вещи. Во-первых — они не педики, и плевать, что, как обнаружилось на второй неделе учёбы, обоим плевать как и с кем. Во-вторых, с их кроватей попробуй подскочи — они держались, кажись, только на соплях; из окна постоянно дуло, но Шастун с Выграновским были слишком ленивыми, чтобы его чинить, но не сильно здоровыми — а ещё на трупиках тараканов, которые сновали к ним, как люди на гей-парад в Европе — толпами и отовсюду. Нет, Антон уважал ЛГБТ, потому что их сложно было не уважать, когда ты сам — би. Но по факту, так же и было всегда, и продолжалось до сих пор; наука доказала, что эмпаты, целители и добрый десяток других рас априори бисексуальны — люди, особенно в провинции, и в Воронеже, из которого Антон сумел свалить благодаря мозгам и жаркому желанию уехать, продолжали, конечно, всё отрицать.       Эд шмыгнул носом, когда поднялся лениво на своей постели и скинул мерзкий колючий красный плед с плеч, в котором, как думали они, уже кишат столетние палочки и прочая дрянь. На этой неделе была его очередь спать под этим шерстяным ужасом — уговор меняться одеялом на плед каждую неделю был устоявшимся обычаем их комнаты ещё с седьмого дня их тут проживания; когда Антон случайно поджёг одеяло Выграновского, а тот не очень хотел конфликтовать. Пошёл к коменде, получил эту дрянь колючую, и на том и сошлись. Эдик вообще не был конфликтным, хоть и выглядел, как хэллоуиновский костюм, даже когда на его лице было только две татуировки, а сам он был похож на милую выдру с щёчками. Сейчас, конечно, всё иначе, и Эд ходит, как дебил — Антон так и сказал — с плёнкой на носу, потому что «емупохуй» и теперь морщится при попытке высморкаться. В этот раз простуда свалила его, и Антон был даже очень эгоистично рад остаться здоровым, потому что когда вы оба разлагаетесь на кроватях, которые упорно пытаются развалиться под вами или заразить ещё чем-то, споры, кто пойдёт в аптеку, напоминают стоны чумных. У Антона иммунитет похерен детдомом, у Эда — Первомайском, откуда он родом, а ещё проблемами с сущностью в детстве — ген-1 очень неуёмный, и Антон может понять. У них с Эдом с первого курса всё общее — комната, еда, вирусы и даже раса — им очень повезло оказаться вместе; полная идиллия, и Антон даже боится, что того отчислят хоть когда-то — Выграновскому придётся съезжать, а Антон к этому не готов. Удобно жить с человеком, который тебе не только мозги не ебёт, но и лучший друг — Антону в кайф. Даже когда шмыганья и попытки отхаркнуть мокроту будили покруче будильников.       — Лови, слышь, — всё ещё не в силах подняться, Антон нашарил рукой на столе «Африн» и бросил его в Эда — надеялся и верил, что в Эда, и, конечно, промахнулся.       — От души, бля, — прохрипел Эд больше мокротой, чем голосом. — Вставай давай, а то тебе эта тёлка, как её там, бля, Олеговна, хуй отгрызёт.       — Нам, — поправил его сонно Антон.       — Нам, — безнадёжно повторил Выграновский.       Тяжела была жизнь будущих менеджеров из комнаты четыреста шесть. Антон очень нехотя сел, оставив одеяло на плечах, и потёр слипшиеся в уголках глаза; всё людское и нелюдское существо противилось тому, чтобы шевелиться вообще, но Антону всё равно пришлось пихнуть ноги в шлёпанцы с лягушками, накинуть какую-то футболку неясной принадлежности — с суперкрошками, видимо, по приколу взятую за двести рублей по скидке, — и, растолкав прикорнувшего с пачкой бумажных салфеток в руках Эда, попереться в ванную, чтобы Скря наконец вытряс все сопли из себя, а сам Антон хотя бы расклеил глаза и отлил. Они шли по пустым коридорам — все умные и пунктуальные люди, конечно, уже хотя бы ехали в институт, — сопровождаемые вечно стоящим и уже даже не обращающим на себя внимания шумом, шарканьем тапок Антона по полу и больным сопением Эда. Ванная оказалась тоже безлюдной — хоть какой-то плюс в том, чтобы куда-то опаздывать, был. Антон устало взглянул на своё отражение, пока Эд запихнулся в душевую, и увидел там обыкновенно-заёбанный вид. Институт подарил ему только синяки под глазами и несколько хороших знакомств, но больше, в принципе, Антон ничего от него не горел желанием получить. Разве что ещё Шастуну бы не хотелось кончать, как привыкли думать о детдомовцах — в тюрьмах или сдохнув от циррроза печени, поэтому приходилось идти назад до комнаты, думая про семинары и ближайшие коллоквеумы, заваривать Эду «Терафлю» с лимоном и себе чай с ним же, только настоящим, вспоминая про горящие сроки сдачи реферата; но не цероз печени же.       И даже оправдывал ничьи ожидания — у него же никого не было, кроме Эда и Илюхи Макарова, и тот в Воронеже остался; ну, и тёти Тани с дядей Гришей, которые ему и вбили в голову светлую мысль об образовании, о нравственности, а ещё дали хоть какое-то воспитание. Не то чтобы Антон сильно страдал от того, что его мать просто не забрала его из роддома — совсем нет; он не чувствовал жгучей ненависти к отсутствующим родителям, потому что, вероятно, отец не хотел нести ответственность, а мать просто не потянула бы ребёнка одна. Обычная история, и он хотел думать, что всё так и было — тем более, детдом у него был относительно нормальный, и он никогда, кроме одного поганого случая, не чувствовал себя глубоко несчастным. Он сам себя вытягивал всегда из всего, и позволял себе этим гордиться. Тем более сиротам давали хоть какие-то преимущества — в вузах при поступлении, при выдаче стипендии, а ещё Антон правда не жалел себя — ну случилось так, что у него не было родной семьи, но была потрясающая приёмная, хоть и поздно забравшая его под своё крыло.       Антон, совсем забыв про семинар, который был важен только, чтобы перья пораскрывать перед старой, климактеричной преподшей — и даже не получить автомат, — зарылся в воспоминания слегонца, но Эд его не дёргал и не торопил, потому что у них реально была идиллия полная в сожительстве — все границы и степень понимания определились давным давно. Двигаться было искренне лень, поэтому завтрак только чаем и ограничился — навряд ли пихнутую Выграновским ему в руку печеньку можно считать за еду.       На семинар они, конечно, опоздали, но выглядели достаточно запыхавшимися, чтобы преподше показалось, что они спешили; три лестничных пролёта бегом, и будешь обязательно походить за очень спешащего и виноватого студента, хоть и плёлся нога за ногу всю дорогу от метро до института. Рухнув на задние пары, молчаливым консенсусом принялось решение коллективно досыпать недоспанное и больше не шевелить мозгами в ближайшие сутки.

***

      С ноутбука играла какая-то попса из начала десятых — Эд, конечно, плевался; удивительно, что он сейчас плевался чем-то, что не содержимое его лёгких. Антон разлагался на кровати с чуть менее страдающим лицом, чем Выдра, но всё равно — в сон тянуло нещадно.       — Да ну выруби ты своих «Градусов», бля, — ныл Эд, что звучало ещё большим нытьём в силу его заложенного носа. — Тут должна быть шутка про бухло, но я слишком мёртвый, чтобы её придумать. Да ты серьёзно?       Если «Градусов» Эд ещё мог вынести, то сопливый недорэп «Той Стороны» был выше всех его кончающихся сил. Не то чтобы Антон желал Выграновскому смерти от отвала всего, но Шастун из чистой лени даже пальцем не пошевелил и продолжил в полудрёме слушать стенания трёх взрослых мужиков на тему того, что их кто-то предал, бросил или разлюбил.       — Скря, эй, — Антон приподнялся на локте и потёр глаза.       — М?       — Ты сегодня в ночную? — спросил Шаст, пытаясь не отрубиться, потому что реферат всё-таки надо было сделать.       Эд промычал что-то согласное, а потом шмыгнул носом и тут же закашлялся, складываясь пополам вместе, кажется, с кроватью.       — Доживёшь? — закономерно спросил Антон.       — Придётся, больничный не дадут всё равно, — выдохнул Эд и потянулся за салфетками.       — Только соплями весь груз не измажь, — съязвил Шастун. — А вообще, увольнялся бы.       Эд вообще не подходил под описание стереотипного грузчика: дрыщавый, обколотый весь, с виду слабый совсем, но ничего, тягал неплохо так — Антон видел его бицуху, и он бы, серьёзно, хотел бы такую же, но он по определению не может выглядеть накачанным. Он был, конечно, ещё большей шваброй, чем Выдра, с его-то ростом и щуплостью — у них в комнате, как шутили в общаге, всё время шло соревнование, кто быстрее схлопнется в силу своей худобы; на деле, хавать любили оба.       — Тебе легко базарить, у тебя социалка — пятнашка, — ответил Эд, но навряд ли сильно попрекал этим Антона. — И плейлист говно, — заявил, когда странное «ногу соси» раздалось из динамиков.       — Сам ты говно.       — Но у меня хотя бы рифмы нормальные, а не «а в пельменях как назло через раз одни хрящи, а череп как полено, что под пламенем трещит», — запротестовал Эд.       — Ты уверен, Скру-все-вокруг-кричат-нихуя-себе-джи? Блять, надо же было себя в честь утки назвать, — Антон рассмеялся по-доброму, утыкаясь мордой в подушку.       — Да не в честь утки, бля, — возмутился Эд, но быстро успокоился и усмехнулся беззлобно.       Антон бы так лежал до вечера, серьёзно, забив на реферат, и просто перекидывался с Эдом всякими фразами без смысла, потому что меньше всего на свете ему бы хотелось изучать продажи массовой литературы по экономике, а ещё что-то писать на эту тему.       Но тот вечер бы ни под каким предлогом не дал бы ему не встретить Арсения.       Антон был благодарен привычке Эда не закрывать дверь на ключ, когда они внутри; потому что вставать не пришлось, когда в дверь постучали негромко, учтиво, будто зная, что кто-то из жильцов спит в девяноста пяти процентах случаев. Живя в общаге, Антон безошибочно уже к концу первого месяца стал определять, кто стоит на пороге, потому что Лукашев* — местный маг-звуковик, который делал ему заглушки, — всегда грохотал так, что хочешь-не хочешь, не проснуться не удастся; Даня** — трансгрессор — всегда ударял только два раза, а Эд просто заходил — потому что мог, почти всегда, поэтому они с Антоном уже давно видели и члены друг друга, и редких любовников, и всевозможные позы для сна.       Сейчас же на пороге стоял Рома Билык — слишком взрослый для общаги, своего рода родитель или старший брат для глупых птенцов-студентов. Насколько Антон помнил, ему тогда было сорок, и что его торкнуло в течение вполне успешной музыкальной карьеры податься на второе высшее, да ещё и поселиться в общагу, для всех оставалось загадкой; даже для Шастуна с Выграновским, которые пользовались у него почему-то особой симпатией. Рома отшучивался и говорил, что живёт он тут, чтобы им вправлять мозги, но Антон догадывался, что это просто чтобы было, о чём писать песни — в комфорте всегда сложнее что-то создать.       — Хай, — махнул рукой Рома.       — Слышь, этот долбаёб опять заболел, — пробубнил Антон в подушку.       — Ща похаркаю, и будет тебе тоже весело, — язвительно ответил Выграновский. — Чё те, Ромчик?       — Ребят, вам бы к генетику с вашим геном-один. А то иммунитет скрючится раньше, чем вы просто сделаете пару уколов для понижения чувствительности крови.       — Я тебе деньги из жопы достану? — выгнул бровь Эд.       Антон наблюдал как-то отстранённо за их перепалкой, отрубаясь на тёплой кровати, и всё чаще ловил странные предсонные мысли в голове, вроде голубых котов — не тех, которые котакулы, а просто голубых котов, — а потом усмехнулся и покачал головой; сел нехотя и ладонями упёрся в матрас, глядя на Зверя как-то отрешённо.       — Так что хотел, Ром? — спросил он на выдохе.       Кожу сразу стало холодить отсутствием кровати, и Антон поёжился неприязненно. Кофта это, конечно, действенно было, но не когда в декабре из окна дуло, а ещё у тебя чересчур повышена чувствительность рук.       — Да пришёл напомнить, что сегодня тусовка у Сабурова, идёте?       Антон похлопал глазами непонимающе пару секунд, а потом выдал тихое «а-а-а, блять». Он на серьёзных щах собирался сегодня заниматься рефератом, а не торчать у Нурлана, который ему, вроде как, дружбан, а ещё он забыл про то, что тот хотел собрать тусню на день рождения; но не сказать, что он был сильно расстроен резко сменившимися планами — нужно было расстроиться только для вида, чтобы реферат чувствовал себя значимым, а потом посмотреть на несчастного Эда, который сегодня идёт не пить, а на работу — умирать, вероятно, под банками с жидким цементом или другой шнягой в мешках.       — Вообще я хотел реферат делать… — предпринял последнюю попытку уговорить себя остаться дома, потому что было лень, Антон.       Ему было восемнадцать, а ощущение, будто уже все сто пятьдесят, потому что мысль о том, что завтра будет плохо от алкоголя, что надо будет ехать домой, что будет всё болеть от сна на одном диване впятером, не сильно радовала — но всё лучше, чем писать реферат; особенно пить текилу и присматривать, с кем бы переспать. Доширак, бургер и подрочить — идеальный рецепт от похмелья. Но лучше, правда, потрахаться.       — Антох, — фыркнул Эд и бровь опять выгнул картинно.       — Выдра права, — хмыкнул Рома. — Там тем более театральники будут, как я слышал, и эти, как их… Пиарщики из Политеха.       Эд, до этого креветкой скрючившийся на кровати, вдруг выпрямился и обернулся на Рому заинтересованно.       — Шо, ряльно? — с украинским придыханием спросил Выграновский.       — Ну да, у него же кореши оттуда, — пожал плечами Билык, и Эд сразу сделался расстроенным.       — Ну бля, ебаная работа, — выдохнул тот.       И снова сел в позу креветки.       — А что с театральниками не так? — нахмурился Антон, который не был в курсах почти ничего, что происходило за пределами общаги.       — Бля, ты бы их пацанов видел, Тох, и тёлок, — ответил ему Эд. — Сто пятьдесят процентов идти надо, малой.       — Мне без тебя переться, что ли? Ты ж мой второй пилот, слышь.       — Со мной пойдёшь, чё, — пожал плечами Билык. — Чего тебя уговаривать-то приходится, я не понимаю?       На самом деле Антон давно уже был уговорён, потому что он не пил действительно давно, а ещё и за чужой счёт; тем более, в нём проснулось желание посмотреть на ребят из театралки, которые такие загадочные и невероятные. Поломаться — поломался, но зудящее желание не парить себе мозг было намного более надоедливым, чем понимание того, что ему копьё вставят в прямую кишку за просроченный реферат. Отказаться у него просто не было шансов, начиная со слова «тусовка», несмотря на иррациональное стремление разлагаться дома.       Будто бы он реально сел за эту учёбу, ну.       — Ром, тебе сорокет, не надоело ещё по бухичам шляться?       — Ну, я выгляжу как двадцатилетний пиздюк и душой, и телом, так что прикольно. Всё равно делать нечего. Спасибо, мам, что не человек простой, — усмехнулся Зверь.       — А Лев Толстой, ага.       — Так чё, идёшь?       Нет, сидит.       — Да лады, лады, — чересчур радостно для упорно отпирающегося человека ответил Антон и улыбнулся. — Ко скольки подходить?

***

      Дверь им открыл кто-то — и тут же растворился в толпе; вероятно, просто услышал звонок, случайным образом оказавшись у двери, потому что навряд ли можно уловить его дальше. Народу вокруг сновало тьма, света почти не было, только в коридоре тусклая лампочка и светомузыка в каждой комнате; везде стоял шум и суета — Антону сразу наступили на ногу, а ещё чей-то локоть пытался выбить ему рёбра, но Шастун растянул губы в улыбке, лишь хмыкнув. Будучи трезвым, смотреть на других весело, но Антон уже пробирался к кухне по узкому коридорчику, в котором, на удивление, помещалось много народу; пить самому хотелось больше. Всеобъемлющее веселье и запах спирта будоражили и разгоняли зудящее внутри желание нажраться в слюни, сопли и другие биологические жидкости — если повезёт. Антон протиснулся между стеной и парочкой, сосущейся у вешалок, лишь усмехнувшись им вслед, а Рома и вовсе остался где-то позади, будто в прошлой жизни, пока Антон потихоньку вливался во всеобщее веселье — одно присутствие среди чуть подбуханных людей делало своё дело, и никаких «лень» и «реферат», конечно, не осталось в первую же секунду. Где-то впереди свет кухни уже сиял смазанным, удивительно безлюдным пятном, которому Антон был очень рад — там же обнаружилось полбутылки текилы и парочку — пива на засраном солью, крышками и кожурками от лимонов столе. Антон долго смотрел на второе, а потом на первое, и решил путём (не)долгих мыслительных процессов ни в чём себе не отказывать.       Текила не чувствовалась, если её сразу заедать и зализывать — солью или чужими губами, но Антон не был настолько отчаянным.       Быстро разобравшись в том, где в обычной, типичной трёшке туалет с ванной — на всякий случай, - Шастун направился искать хозяина, Нурлана, который всю эту вакханалию и собрал, в полутёмных комнатах и коридорах с кучей кажущейся неуместной мебели. Три стопки текилы в раз действовали волшебно — Антону углы уже через пять минут казались мягкими и обтекаемыми, а лица — лишь смутно знакомыми. Он здоровался со всеми, кто здоровался с ним, пританцовывал под попсовые ремиксы, долбящие отовсюду разные, слышал краем уха какой-то ржач и пьяные разговоры. Он прошёл мимо какой-то девочки с шикарной грудью четвёртого размера, которая соблазнительно двигалась под уже упавшие из чартов песни Пирожкова про алкоголизм, мимо накуренного пацана у поворота к спальне, который хихикал и, пальцем тыча в стену, что-то под нос себе бубнил с перерывами на вдохе — и хрен с ним.       Антон имел привычку никогда не приходить вовремя — он опоздал всего на полчаса сюда, но, видимо, пропустил всё неловкое начало, когда куча незнакомых людей не знают, как пить не молча.       В воздухе стояла чуть прибитая спесь спирта, травы и сигарет, духота скручивала лёгкие горечью, но Антону было плевать — ему восемнадцать лет и его печень и все другие органы пока не хотели отказать — да и рано пока, в самом деле. Он нырнул в одну из спален, где народу было тоже толпой — кровати все сбились под кучей тел — одетых, но очень пьяно смеющихся; на полу было и шага не сделать, потому что какой-то пацан вытирал его собой. Повсюду фонило — разным: резкое ощущение не своих эмоций, чувств, сил настигли пьяную голову Антона с приличным запозданием, и он пошатнулся, когда сердце начало грохотать в такт кому-то из органиков — магов-биологов, которые управляли всеми живыми процессами в организмах и, конечно, как и любые другие, неосознанно влияли на других. В голове туман мыслей сгустился в разы сразу, но Шастуну стало весело — он без повода рассмеялся над чьей-то шуткой глупой, глядя на разваленную кровать мимоходом; а потом только, когда почувствовал приятное покалывание в грудной клетке — уже точно алкогольное — вспомнил, зачем он вообще пришёл.       — А Нурик здесь? — спросил он нескладно у присутствующих, надеясь, что кто-нибудь хотя бы услышит его вопрос.       — Не, в квартире где-то, — ответил ему Щербак, приподнявшись на локте — его говор сложно было не узнать. — Нурлан!       Они все были знакомы друг с другом здесь, хоть и учились в разных группах и направлениях даже — но компания бухающих института всегда устоявшаяся, практически не меняющаяся со временем. Нурлан отозвался откуда-то из темноты коридора громким «А?», и Антон, неопределённо махнув рукой всем, вышел из комнаты и на Сабурова напоролся тут же, стоило ему шагнуть за порог.       — О, Тох! Поздно, как всегда, — усмехнулся почти трезвый Нурлан, который принципиально не пил много, когда бухич был на его квартире.       Антон пожал протянутую ему руку и похлопал другу по плечу.       — Да похуй, — ответил ему Антон беззлобно, оперевшись на стенку шкафа рядом.       — А Эд где?       — Да у него смена, а ещё он опять вирусняк схватил, так что валялся бы здесь в соплях не от бухла, а от простуды, скорее всего.       — Ребят, вам бы…       — Ген-один, слышал уже сегодня. Прожил восемнадцать, ещё столько же точно проживу, — отмахнулся Антон, не сильно мечтая разбираться со сложными вопросами. — Ромка тоже, кстати, здесь, видел его?       — Да, здоровались, — ответил ему Сабуров и тут дёрнул голову в сторону. — Ну, ты пей, веселись, тут ещё из театралки ребята, зачёт вообще, я пойду, там, кажется, Юльке плохо, — и ушёл в направлении, которое Антон при всём желании не определил бы.       Он нырнул в направлении кухни снова, проскальзывая мимо разгорячённых, жарких тел, и почти буквально стоящую дымку разгребая руками, мимо дверей, шкафов, людей непрестанно снующих туда-сюда по полутёмным проходам и норовящих пролить свой алкоголь на него; и наконец кого-то там встречает, на этой кухне — нескольких пьяненьких ребят, которые только разливали текилу оставшуюся по высоким рюмкам.       -…ну и говорю я ему, что, блять, последний был косяк, — застыв с рюмкой в руках, вместо тоста трепался какой-то парниша с парой татуировок на руках под закатанными рукавами со своим другом, пока ещё один разливал остатки.       — Налейте мне тоже, пацаны, — вклинился Антон.       — Да без бэ, — ответил ему какой-то высокий парень в забавной шляпе, который был, видимо, чуть трезвее, чем его товарищ, и налил Шастуну рюмку.       Антон проглотил текилу в раз и соль с пальцев слизал, морщась от привкуса; мир оглянул слепо-пьяными глазами, оценивая степень. Всё кружило, и вопрос отпал сам собой, но он точно знал, что мог бы пить ещё. Он пытался заострить внимание на заваленной бутылками, этикетками и пачками от чипсов кухне, но не сильно уловил хоть что-то, потому что крыша ехала ой как.       — Ты как, нормально? — спросил его тот же высокий чувак, и Антон пространно кивнул ему. — Будешь ещё?       — Да, заебца, — улыбнулся Шастун чуть тормозно. — Буду, конечно.       — Меня это, Пашка Личадеев зовут, а это Юра и Саша, — тот протянул ему руку, которую Антон охотно пожал и мотнул головой.       Его друзья даже голову не повернули, продолжая что-то бурно обсуждать, но Антону, впрочем, было всё равно. Все эти полупьяные бесполезные разговоры были просто разбавлением тумана в голове, который любую реплику или мысль тормозил словно пристающий полиэтилен, и чем-то уже привычным — в любом случае, иногда на бухаловках можно было найти кого-то себе полезного.       Знал бы Антон, кого он там найдёт буквально через пять минут, когда стоял на той заваленной тусклой кухне - не применял бы слово "полезный".       — Антон, — ответил он.       — Приятно. Ты ж из «тряпки»? — продолжил говорить достаточно не-пьяный Паша, вручая ему рюмку и чокаясь тут же. — За здоровье.       Антону думалось, что его желудок завтра будет истошно орать о пощаде; говорил же ему Эд хотя бы дошик сожрать перед тусовкой. Но Шастун, конечно, взрослый человек и может решить сам, есть ему или не надо, и не слушать Эдика-педика (на пятьдесят процентов).       — Ага, на менеджера учусь. А вы откуда? — спрашивает Антон, пережёвывая лимон и стараясь сохранять невозмутимое выражение лица.       — Да мы из кулька, на актёрском эстрадном, — чуть гордо отвечает ему Личадеев и расправляет плечи сутулые даже.       — А, так вы те самые театральники? Фамилия у тебя пиздец говорящая, — смеётся Антон чуть хмельно, будто что-то смешное сказал. — Мне про вас Эд говорил, да.       — А, Выграновский который?       — Ага, я с ним в комнате в общаге живу, дружбан мой.       — Охеренный чувак, — хмыкнул Паша. — Юр, ты пить-то будешь?       Он обернулся к другу, у которого текила уже текла по пальцам, пока тот ржал очень забавно над чем-то, и Антон усмехнулся.       — Да буду, буду, Паш, чё ты, — ответили ему с прищуром. — А это чё за хмырь? — он кивнул в сторону Антона, на что тот просто хохотнул коротко.       — Друг Выдры, который в татухах весь, помнишь?       — А-а-а, ну да, Эдос, пиздатый мужик! - протянул Юра и, пошатнувшись, потянулся к Антону. — Иди сюда, брата-а-н!       Тот стиснул плечи Антона руками, грозясь Шастуна и вовсе пополам сложить, потому что в восемнадцать даже намёка на мышечную массу у парня не было, не то что мускулов. Он буквально был длинной дрищавой глистой, в которую дунь — и улетит. Будь Антон менее пьяным, он бы точно почувствовал, что умирает от нехватки кислорода, но алкоголь — чудесное зелье, и он только смеётся, пытаясь от себя отцепить пьяного Музыченко, что припал щекой к его плечу как ребёнок. С ним, в общем, они познакомились тоже именно тогда; о чём и речь — от тусовок польза да и только — и похмелье тупое.       И невероятные ночи — об этом позже.       — Он просто очень любвеобильный становится, когда выпьет, — усмехнулся Паша, пока под Юрин недовольный бубнёж неразбочивый пытался его от Антона отлепить. — Спасибо хоть сегодня драться не лезет, хотя, конечно, может.       — Ты поэтому такой трезвый? — спросил Антон, головой мотнув.       — Что поделать, — бросил Личадеев и наконец взглянул Юре в глаза. — Эй, Юрец, харе к людям лезть. Пойдём в кроватку ляжешь, а? — сюсюкал с ним Паша, и Антон решил оставить их и не давать Юре поводов.       Антон отсалютовал Личадееву и вышел из относительно тихой кухни в совсем тёмный и жутко затхлый коридор. Ему под ноги кто-то чуть не упал, вывалившись из туалета, но Антон лишь хохотнул и, взъерошив волосы, продолжил своё путешествие по другим мирам квартиры Нурлана, которую будто никогда не знал — хотя был здесь не один раз. Спиртное брало своё, и ориентироваться в трёх комнатах-соснах стало как-то неоправданно сложно, а ещё Шастуну стало жарко и трудно дышать, но кайф, который он ловил от этого бесцельного пьяного шатания был громадным, как любая гора, названия которой он бы тогда даже не вспомнил. Он зарулил в гостиную, где народ толпился даже большей массой, чем в спальне второй. Антон сощурился, когда светомузыка игриво сверкнула ему по глазам, и, пожав руку паре своих друзей, пристроился к шкафу; схватил чью-то бутылку пива с комода и наплевал на золотое правило не мешать градусы — и не обсасывать чужие бутылки, - в край уха наблюдая как толпа на диване играла в «Правду или действие».       — Арс, ну, давай действие, заебал правду выбирать, серьёзно, — сказала какая-то девчонка.       Антон присмотрелся к ней, услышав знакомый голос, а это оказалась Настя Задорожная — Антон её знал с КВН-а университетского — они, кажется, соревновались в межвузовой лиге в прошлом году.       — Ну ладно, действие так действие, — отозвался, видимо, тот самый Арс мягким, чуть хмельным голосом и театрально — действительно театрально — вздохнул.       Тут же посыпались предложения в стиле съесть пол-лимона, покричать из окна и прочая банальная херня, которая вызывала споры и от которой паренёк отмахивался и морщил нос смешно, иногда смеялся так же звучно и до приятного хрипло, но отказывался. Антон смог под скользящими пятнами дискошара выцепить его в круге; в темноте пьяным сложно было рассмотреть черты лица, но Шастуну очень хотелось почему-то соотнести этот голос с образом — скуластым точёным лицом и тёмными волосами чуть витыми, губами, растянувшимися в улыбке белозубой — его зубы почти светились, кажется, в темноте, — человека, который очаровывал одной своей улыбкой, правда, и, кажется, порой ловил этот застывший на себе взгляд.       — Пусть стриптиз станцует, — вырвалось у Шастуна в эпицентре очередных препираний, и часть компании обернулась на него чуть заинтересованно. — В театральном, вроде, учат танцам, я почти уверен, что он сможет.       — О, Антох, привет, — поздоровалась с ним Настя, ничуть не удивлённая его предложению.       — Привяо, — очень глупо отозвался Шастун, не отрывая взгляд от виновника торжества.       То, что этот Арсений из театрального был эмпатом, у него не было сомнений — слишком много эмоций выдавал за минуту, и это чувствовалось даже в ворохе чужих сил; Антон почувствовал буквально каждым позвонком жар от собственного предложения. Вероятно, его друзья не прислушивались к его эмоциям, привыкшие к постоянному фону, но Антон с эмпатией сталкивался редко, а ещё всё внимание на Арсения оставил.       — Тебе? — чуть лукаво спросил тот, разулыбавшись, как чеширский кот.       Антон смутился лишь на долю секунды, но этого хватило, чтобы Арсений усмехнулся, довольный собой.       — Как душе угодно, лютик, — ответил ему Антон и вызвал короткий смех парня.       «Вместо члена висит прутик», — ответил бы ему Эд.       Антон не знал, зачем он вообще так его назвал — сам понимал, что звучит ужасно, но Арсений заржал, значит, всё круто, а ещё Шастун хотел бы с ним переспать.       Эта мысль в числе рядовых примешалась в голову вместе с пониманием, что все не против такого «действия», и Арсений в том числе — он чувствовал покалывание где-то вне конкретных точек своего тела — азарт, желание, понты — чёрт его пойми; эмпаты вообще загадочные и вычурно-пафосные существа, но Антону стало (не)натурально плевать, когда тот поднялся с дивана и вышел на крохотный клочок пола между диваном и комодом, заинтересованно глядя на Шастуна и лишь на полсекунды удержав на нём этот взгляд. Высокий, чуть ниже самого Шаста едва — наверное, если бы они целовались, тот бы привставал на носочки — стройный донельзя, почти худой, тонкий и с грацией через край; Антон почти отвечал за свою голову, как бы Арс не пытался его увлечь к себе, просто играясь со своими способностями — проживая в общаге, учишься абстрагироваться. Антону понадобилась вся его выдержка, чтобы уйти от жутко фонящей искусственной привлекательности — только Арсению она была не нужна, он и без неё был внеземным и невероятно красивым, и эта мысль как вспыхнула в голове тогда, так и осталась с Антоном на долгие годы. Арс улыбнулся снова по-бесовски и глаза у него сверкали чертятами едва ли слабее, чем светомузыка в комнате — собрал в себе преисподнюю на земле; а Антон нещадно тормозил от силы притяжения, с которой его тянуло к этому Арсению. Вблизи тот оказался ещё красивее — жаль, свет не включить было и не разглядеть все черты его лица.       А Шастун так хотел.       — Арсений, он и без твоего влияния готов тебя взять, давай уже, — прогундел кто-то из круга, и Антон дёрнулся сам, вырвавшись из эмоциональных сетей окончательно.       Шастун протянул руку к лежащему на комоде мобильнику, который музыку проигрывал через колонку, включил какую-то песню, которая на ум пришла первая — что-то тысячи причин и про остановку пульса, и махнул рукой, мол, давай.       И Арсений начал.       Задвигался, когда начался куплет, с каждым движением Антона в себя влюбляя всё больше, будто идеально отточенными движениями рук и ног — не столь стриптизом, сколь каким-то вычурным вогом, — цепляя Антону не то тело, не то душу, потому что стоило Арсению ладонью мягко коснуться его груди, а потом прогнуться и порнушно присесть, у Антона встал. Чистым везением было то, что он был в огромной длинной толстовке, которая могла всё это скрыть, хоть это и не имело смысла — все знали об этом и без подтверждений. То, как этот парень на Антона влиял, было понятно просто по тому, как Шастун на него смотрел — жадно и безотрывно, улыбаясь уголками губ и перехватывая соблазнительную и самодовольную улыбку в ответ; так, словно здесь больше не было никого, а всё это шоу буквально взятого на «слабо» пацана — для него одного.       Списал бы на эмпатию, если что, хоть Арсений почти никак сейчас не фонил.       Арсений владел своим телом в совершенстве, осекаясь лишь иногда, засматриваясь на Антона слишком пристально; он вскинул руки и стал покачивать бёдрами слишком призывно, удерживая Антонов взгляд, полный восторга — а потом цепанул его ладонь на долю секунды — пустив по чувствительной коже мурашки — и у Антона не осталось никаких шансов. Он скользнул пальцами по его спине, прошёлся по ямочке позвоночника и почувствовал, как Арсений едва вздрогнул под его касанием.       Если бы у Антона потом спросили, когда он полюбил Арсения, то он бы точно не назвал тот день, потому что стриптиз в пропитанной спиртом и травой квартире не лучшая обстановка, чтобы влюбляться в парня, о котором ты не знаешь даже полного ФИО, но он, правда, был не эмпатией очарован: плавными движениями, мягкой, отрешённой улыбкой, которая уже не была такой резкой и режущей надменностью, глазами, блестящими в светомузыке — очарован; буквально всем.       Тогда было только смутное осознание, что он хочет продолжить с ним ночь, а ещё резко дёрнувший его Рома и блаженная улыбка Арсения, который в следующую секунду вернулся к друзьям дальше играть, и лишь на мгновение проскользнувшее в его глазах расстройство.       — Ты сыграешь со мной в «Вы знакомы с Ромой?»       До Антона вопрос дошёл вообще не сразу, когда они оказались в коридоре, где тише и народу меньше, и его настигает жуткое разочарование — он даже не досмотрел, как невероятный парень танцевал ему — только ему одному, даже не оглядываясь на оставшуюся компанию, несмотря на смешки и на подколки, которые краем уха улавливал из гостиной Антон потом. Арсений отшучивался в ответ, сразу будто превратив эти две минуты в одну большую шутку, мол, вы видели, как могу?       А Антон сначала даже не слушал Рому, кристально чисто понимая, что Арсений ни секунды и ни одного мига не заставлял на себя смотреть — и сам об этом знал.       Просто у них всё взаимное — вот только место и время не то, чтобы показать эту взаимность; Антон бы отвёл его к себе и целовал бы всюду полночи напролёт, потому что ему утром на смену на работу и полночи остальные стоило бы поспать, а ещё, как будто судьба, нету Эда, и всё бы могло получиться, если бы Шасту дали согласие. Антон настолько был поглощён этим парнем, который вроде не был особенным и резко отличающимся на первый взгляд от всех мальчиков-бабл-гам на вечеринках — но это только на первый, - что половину слов Ромы пропустил мимо ушей. Он знал, что весь его восторг может быть лишь чистым желанием Арсения выпендриться перед друзьями своими способностями, но хотелось ему верить — что они друг другу нравятся оба, хотя Антон никогда не считал себя красивым — достаточно, чтобы привлечь внимание такого прекрасного Арсения.       Тогда это действительно была судьбоносная встреча, потому что, говорят, любовь зла, а ещё — Арсений признался Антону потом, значительно позже, что Шастун ещё тогда показался ему привлекательным, но не стал объяснять причин.       — Да Антоха, блин! — вспылил Зверь, и Антон наконец вернул ему своё внимание. — Тебя этот пацан охмурил совсем. Так сыграешь? Там такая девчонка, ты бы видел!       — Ты сериалов американских пересмотрел, Ром, — выдохнул разочарованно Антон. — Веди, чё-куда.       И мир закрутился дальше, отпустив Антона на пару десятков минут от пацана из театралки, утянув в водоворот бухла, которого ещё принесли через пять, знакомств, бесконечных рукопожатий, смеха, стопок, рюмок и стаканов, сигарет на балконе за душевными разговорами со знакомыми и с незнакомцами, за время которых Антон случайно узнал, что Юрку отшивает Анька, что у Нурика мутки с Дианой, но никаких — с Юлькой Ахмедовой из экономистов, но ничего про Арсения; а ещё были «вы знакомы с Ромой?», и «вы знакомы с Антоном?», и «да, знакомы», и «Ром, я такой бухой», вперемешку с глупым смехом и хлопкам по плечам.       Театральники действительно огонь люди или не-люди — приветливые, наливают, чокаются, разыгрывают всякое на ходу — Антон пытался выхватить среди них Арсения хотя бы на долю секунды, когда сидел на диване и смотрел на очередную мелкую сценку Паши с Аней, посмеиваясь над забавной клоунадой, как ребёнок, но не нашёл Арса среди них — и немного пьяно расстроился, совсем капельку, потому что его напоили до того состояния, когда, в самом деле, на всё становится почти всё равно. Вспоминалось тело, перекаты мышц под рукой, плавность и тягучесть тех двух минут — Антон умудрился потерять Арсения в трёшке среди его же друзей и одногруппников, но очень хотел найти его опять, хоть эта мысль и не была первостепенной; первостепенной была только звенящая пустота, свой смех, кажущийся чужим, а ещё всеобщее пьянство в полутёмных комнатах — кто-то пил без продыху, кто-то блевал в туалете, кто-то ржал так, что было слышно везде.       И даже через стену звуков и голосов Антон умудрился услышать слова хмельного Паши Личадеева, который, оказавшись рядом с пустым стаканом и успев посеять где-то свою шляпу, сказал ему мимоходом:       — Будь другом, принеси выпить ещё, а? Всё равно туда пойдёшь сейчас.       Антон нахмурился и взглянул на свой наполовину полный — или пустой — стакан с выпивкой.       — Да не собирался вроде.       Личадеев усмехнулся и покачал головой снисходительно.       — Пойдёшь, — обронил и в глаза Антону заглянул как-то нечитаемо, но очень осмысленно.       И тут до Антона дошло — с большим опозданием.       — Значит, пойду, — с усмешкой кивнул Шастун пророку в ответ. — А я всё гадал, кто ты.       Паша улыбнулся и пожал плечами; Антон с трудом поднялся с дивана и, выхватив стакан из его рук, с улыбкой пьяной, играющей на лице, отправился на кухню, переступая валяющегося на полу Щербакова и огибая привалившуюся к стенке Юльку. На фоне ему подвывала Орбакайте и Дискотека Авария, девчонки по углам жались к парням и танцевали медляк под песню, которой больше, чем десяток уже лет, но классика она всегда классика — подобно тому, что на восемнадцатилетие Антона Макар врубил ему «Руки Вверх!» и сам же потом стебал. В квартире к этому часу стало не тише, но гораздо более пусто — всех уже косило и люди предпочитали ноги диванам и кроватям. Антон взглянул на часы — цифры увидеть было проще, чем сияющее сообщение от Эда — они показывали просто два часа двадцать семь минут. Антон подошёл к светящемуся мутному стеклу кухонной двери, не различая ничего, кроме очертаний ручки и тёмных фигур за ней и дёрнул её вниз слишком резко. Перед ним предстала картинка того, как Арсений флиртовал с какой-то девчонкой, и оба даже не обратили бы внимания на ввалившийся в помещение мешок с костями с именем «Антон», если бы тот не матюгнулся, запнувшись о собственную ногу. Арсений дёрнул на него голову и тут же разулыбался довольно.       Личадеев знал.       Девушка отскочила от него в мгновение ока с тихим писком, а Антон почувствовал пробежавший по спине отголосок паники, а потом жгучую прохладу, безразличие холодное — не к нему, а к Яне — они пересекались как-то в потоке, а ещё потом она будет девушкой Эда целых два года — всё не зря.       Арсений стал чуть менее довольным и чуть грустным на долю секунды, а потом на Антона взглянул ещё раз и от этого не осталось и следа. От грусти или от Антона — не имеет значения; каким бы ни был выбор, он будет правдивым. Яна фыркнула и вышла из комнаты, оставляя Шастуна с Арсением наедине, но оба были совсем не против такого исхода. Антон почти уронил стаканы на стол, улыбнувшись Арсению лукаво, а потом встал на расстояние меньше приличного к нему в один шаг.       — Я умудрился тебя потерять в трёшке, Антон, — усмехнулся Арс.       Антон видел, как в красивых голубых — как хозяин, - глазах загорелся шаловливый огонёк; наконец он разглядел цвет — глазах танцевали чертята, а сам Арс навряд ли отдавал себе отчёт в чём-то, кроме невероятного желания незнакомца с ним переспать. Антон был пьян, но какие-то мысли за разум Шаста цеплялись крепко — что у Арсения много родинок на щеках; что улыбка у него ещё красивее, чем он думал, а ещё губы, наверное, мягкие — обещание проверить затерялось где-то в закоулках, стоило Антону себе его дать.       Помимо алкоголя, застилающего разум приятной туманной пеленой, его утягивали ненавязчивые, почти ласковые путы чужой эмпатии, которые возводили понимание красоты этого парня в ранг обожания, но Антон пытался от них уйти.       — Прочитаешь, что написано? — спросил Антон, с наглой ухмылкой наблюдая за тем, как Арсений теряется, не понимая, почему эмпатическое воздействие почти не берёт Шастуна, и протянул ему горящий уведомлениями телефон.       Просто всем известно, что невозможно заставить человека в полной мере быть тобой поглощённым, если он уже — это не имеет смысла. А у Арсения была несмотря на внешнюю привлекательность и возможность играть с чужими гормонами и эмоциям, куча комплексов.       — Цитата, «я сейчас захлебнусь в соплях», — произнес с усмешкой Арсений.       — Я тоже, если ты не согласишься выпить со мной, — с максимально возможной для такой херни уверенностью сказал Антон, глядя Арсу в глаза.       Изначально подкатом это, конечно, не было, Антон просто не видел нормально текст — но тут такой повод, как этого не сказать?       — Ужасный подкат, — фыркнул Арсений смешливо. — Я бы и так согласился.       — Привыкай, лютик, — разливая по стаканам водку с соком, ответил Антон. — У меня много таких.       Зудящее желание бегало по рукам и позвоночнику назойливо, и Антон передёрнул плечами, чтобы его согнать, но то, конечно, никуда не делось. Другое — намного более искреннее — не давало оторвать взгляд от Арсения хотя бы на полминуты. Тот, чуть отрешённый, молчаливый, намного более спокойный, чем был, смотрел на него иногда в ответ — ловил его взгляд, улыбался мягко, а Антон думал, что это судьба.       Это была она, просто этого Личадеев ему не сказал (и не смог бы).       Антон наконец разболтал коктейли, и стакан всучил вместе с долькой лимона Арсу в руки, а потом вернулся на прежнее место — в неприличной к нему близости; только всем, в самом деле, было плевать на рамки. Разглядывать его лицо доставляло Антону слишком сильное удовольствие для простого перепихона на одну ночь — скользить взглядом по родинкам, по ровной линии губ, по пушистым стрелам ресниц, которые поражали в самую глубину души, сердца, любой другой эфемерной и не очень субстанции, взъерошенные волосы переходного цвета — красился, значит.       А Арсений глядел на него в ответ с лёгкой улыбкой и толикой самодовольства; думал, что все эти реакции — его рук работа, и не отводил взгляд.       — За что пить будем? — спросил только после минуты молчания.       — За твою красоту, — сипло ответил Антон, и Арсений расхохотался.       — Боже, это ещё хуже… — сказал он с перерывами на смех.       — Тогда, чтобы мы оба прекрасно провели ночь, — улыбнулся чуть озорно Антон.       — За это, — шепнул Арс.       И, конечно, в тот самый момент, когда Антон задумал осуществить мысль, блеснувшую маленьким стразом Арсеньевского пирсинга — у него тогда был пирсинг на крыле носа, порнушный и гейский до белого стразика — в его помутнённой голове, дверь в кухню распахнулась и в кухню завалились Юра и какой-то армянин у него под рукой; только то, что они друг друга держали за плечи, кажется, и держало обоих на ногах. Арсений тяжело вздохнул и вся его эмпатия рухнула, словно неощутимые нити обратились в стекло и, разбившись, рассыпались по полу. Юру, видимо, Паша уложить не смог. Антон сделал шаг назад, разочарованно взглянув на Арсения, который тоже выглядел раздосадованным и, отставив стакан, зыркнул на пьяниц.       — Здесь уже даже парня не склеить, — цокнул Арс, и Антон усмехнулся.       — А-арс! — хором вскрикнули те. — Видишь, мы с Матвиенычем помирились, а ты говорил!       — Заебись, идите Пашке расскажите, — отмахнулся Арсений.       — Да мы уже… А-а-а! — вдруг дошло до Юры; удивительно, что тот вообще мог ещё соображать в таком состоянии. — Так вы хотите, ну, это? — Антон наблюдал за этим человеком, как за обезьянкой в цирке, потому что Музыченко описывал такие жесты пальцем, умудряясь не валиться на пол, что это и правда занимало. — Понял, не дурак, уходим! Пошли, Серый, Арсюха трахаться хочет.       — Ну мы же здесь не будем… Ну… Блять, — вдогонку им крикнул Арс, едва не споткнувшись на ровном месте. — Они сейчас всем расскажут.       — Да похуй, чё, — пожал плечами Антон. — Стесняешься меня?       Арсений усмехнулся и мотнул головой.       — Тогда пойдём ко мне? — выпалил Антон, серьёзно устав ждать, когда жизнь даст ему шанс всё это сказать.       Антон был благодарен своей общаге за то, что она не закрывалась на ночь.       Арсений улыбнулся ещё более довольно, и Антон почувствовал, как эмпатия снова начала ласково давить на спину и заставлять Антона придвинуться ещё ближе, тормозить и разглядывать Арсения, кажется, целое столетие. Не то чтобы Антон был против, но выпить хотелось, конечно и чтобы их больше никто не отвлекал.       — Перестань уже, иначе я буду тормозить ещё дохрена минут, — шепнул ему Антон. — Ты слишком чувствуешься, лют…       — Только попробуй назвать меня лютиком, — отрезал Арс со смешком.       Антон кивнул и спросил, подняв, наконец, стакан:       — За нас?       — Какие смелые высказывания, — зарделся Арсений. — За нас.       — И хули тогда выёбываешься?       — Ни разом, — с наигранным возмущением ответил Арс.       — Пей уже.       Они хлопнули по рюмке, и, серьёзно, у Антона больше не было сил ждать, поэтому стоило Арсению под его пристальным взглядом отложить в сторону лимон, Антон скользнул широкими ладонями на его шею.       Он всё-таки был достаточно отчаянным, чтобы водку закусывать чужими губами.       Он оказался прав — губы у Арсения были мягкими и податливыми, будто тот ждал, что Антон это сделает, вот только не хватало сил и чистоты разума толкнуть его к этому; Антон перехватил своими нижнюю и прихватил язык, стон сорвав приглушённый. Поцелуй вышел жарким, влажным, но до одури интимным — слишком для проходной, хоть и на мгновение пустой, кухни, где в ночи нараспашку были шторы и любой сейчас, вот сейчас, или в следующую секунду, мог распахнуть дверь и застать то, как Антон мягко и прерывисто целует Арсения, лишая его воздуха и губы перехватывая так жадно, а тот, его руки опустив себе на поясницу, зарывался пальцами в русые волосы и отвечал ему взаимностью.       Антон не оставил между ними и миллиметра, скользив пальцами по копчику и прижимая худое тело к себе, а Арсений прогибался ему в ответ, пока Антон не оторвался от покрасневших губ, после которых не хотелось больше никогда целовать никого другого — конечно, под алкоголем такие решения принимались проще, — и не коснулся внутренней стороны его ладони, почувствовав чужие мурашки.       Его пальцы чертили дорожки на прохладной коже до самых подушечек, пока не плелись в неразрывный замок — Антон бы не дал отыскать от него ключ.       — Пошли ко мне?       Ему эхом чуть сбитый из-за частых вдохов шёпот «пошли», и Антон улыбнулся, взглянув на совсем потерянного Арсения, который улыбнулся ему мягко и светло, испепелив любую надменность. А потом эту дурацкую дверь всё-таки открыли и Антон понял — самое время. Самое время уходить.       Антон мимолётом подмигнул замершему на пороге Личадееву с Юрой под боком, а потом перехватил руку Арса покрепче и вышел из кухни в тёмный коридор, который тусклая лампочка озарила светом секунду спустя. Найти в ворохе чужой одежды свою стало непросто, когда вы были пьяными, возбуждёнными и едва стоящими на ногах, зато очень весело и давало шансы лишний раз якобы «нечаянно» коснуться чужих рук и коленок, которые подкашивались от одного касания. Попросить Пашку закрыть за ними дверь - чуть легче, шепнув тихое «спасибо», хоть язык был и неповоротлив, и неуёмен, а смеяться хотелось пуще прежнего, и говорить — много и обо всём; о том, например, что их встреча — сплошное хитросплетение причинно-следственных связей, хоть это и стало понятно только сильно-сильно позже, и что Арсений — невероятно прекрасный, и смех у него был такой звучный, и глаза блестели то ли алкоголем, то ли предвкушением так по-праздничному; что им с Эдом нужно купить гирлянду взамен сломавшейся прошлогодней.       А потом пошагать навстречу декабрьской слякоти, разноцветным светлякам в окнах и необыкновенному — Антон точно знал, — продолжению ночи с необыкновенным, как подсознательно принялось за данное, парнем.

Антон

Дверь будет закрыта до шести, я с парнем

Разбудишь в восемь?

      Эдик-педик       Ну что, сто пятьдесят процентов?       Разбужу, без б

Антон

Да все триста

Спасибо

      Эдик-педик       Я за базар отвечаю

Антон

В жопу кролик вылил чаю

      Эдик-педик       Моя фишуля       Жулик, не воруй

***

      Пиликнула дверь подъезда. Телефон юрко скользнул в карман. Морозные улицы ржавчиной покрывало рыжее небо, всклоками облаков становясь странного полужёлтого цвета местами. Слякоть подмёрзла, став серыми комками более форменными, чем раньше — в декабре не было снега, как и всегда, и из новогоднего вокруг были только одинокая заледеневшая шкурка от мандарина у поребрика и светящиеся наклейки на окнах квартир. Изморозь скользила клочками под подошвами кроссовок — они, два дурака, были в летних кроссах, от которых леденели пальцы на ногах, но зато вдвоём — и никакой романтики наподобие «держи мою куртку», потому что куртка никого бы не спасла. Они пошлёпали по кишкам дворов между многоэтажками и хрущёвками, которые пытались сделать лучше хотя бы на вид, но оставляли всю гниль внутри, но отсутствие всякого света, кроме полусдохшего фонаря в конце улицы, делало всё чуть более томным и интимным — хотя до интимности они ещё не успели дойти. Антон не сомневался — дойдут, просто всему время собственник, а они никуда не торопятся.       В самом деле, смена на работе не выглядела поводом к тому, чтобы упустить хоть что-то той ночью: облака, скользкий асфальт, родинки на теле его сегодняшнего спутника — они же, Антон не поддавал сомнениям, были везде рассыпаны там, куда он ещё не добрался.       И плевать, что утром он будет умирать в нежелании выползать из тёплых объятий Арсения, который будет слюнявить его грудь и мило открывать рот во сне — это всего лишь раз. Один раз — и они больше не встретятся вновь, — так казалось; ведь это главное правило секса — нет, не так, — занятия любовью на одну ночь, потому что это с первой было оно — разминуться и больше не увидеться ни во времени, ни в пространстве, избегая взглядов, когда вы встречаетесь на общих тусовках или случайно в метро.       У них не было шансов с самой первой встречи.       Арсений задумчиво оглядывался по сторонам, рассматривал в полутьме незнакомый район, будто в пятиэтажках могло быть что-то интересное, и поглубже зарывал руки в карманы куртки, а Антон, зная все эти улицы от и до, глядел на него, потому что Арсений — это было что-то новое. Удивительно красивый и, скорее всего, молодой — Шастун глядел на его щёку, покрытую родинками всю, и на чернявую макушку с каким-то необычайным заворожением — ощущал, как у него внутри всё млело и в предвкушении отдавало в руки чувством необходимости «забрать своё», как Эд читал в какой-то из криво сшитых демок; будто они с Арсением были уже давно знакомы. Часы шли так медленно, как и они — нога за ногу, пускай и ноги замерзали — чтобы точно прочувствовать каждую секунду — Антон для этого, а что было в голове у Арсения известно только ему самому. Приятное молчание ласкало уши шумом веток на ветру и редкими и очень далёким рёвом моторов машин — говорить хотелось, но не моглось; каждому. Сил не было, а опьянение накатило пьяной походкой и желанием неконтролируемо хохотать и ни о чём не думать. Даже о красоте Арсения не думать — оставить это удовольствие на потом. А слушать его голос оказалось неплохим дополнением к тягучей субстанции мыслей, когда тот всё же рискнул заглушить шарканье Антона по асфальту и шум деревьев над их головами.       — Долго идти ещё? — спросил, и это, правда, для всех был самый бестолковый вопрос из всех.       Антон хохотнул, зная, что Арсений просто ради того, чтобы разговор пошёл, задал его — лучше бы, серьёзно, спросил, какой у него любимый мультик или что он ест на завтрак — было бы также бесполезно, потому что никто из них не спешил. Комфорт ощущался всем существом — взаимный, ласковый комфорт, сочащийся через тёплые улыбки и редкие переглядки, и Антон бы, серьёзно, не будь так холодно, погулял бы с ним просто, хоть и трахаться хотелось очень — Арсений выглядел нескучным, увлекающим, подходящим — и чувствовался таким, будто собой представляя всё то, что Антон когда-либо хотел от людей — открытым, незакомплексованным, чуточку дураком, но в себе хранящим так много — Антон был уверен, что у него в голове вселенная отдельная, где планеты кометами хвостатыми играют в мячик, солнце само решает, когда ему светить.       Антон ощущал, насколько удивительный и неповторимый это вечер, который хотелось запомнить — Арсения хотелось, потому что такое не повторится — звёзды не встанут в той же последовательности более никогда — в голове у Арса или просто так.       Как будто в кино, как Антон приметил. Один миг — и тебя нету; а может, это Арсений сам чудил.       — Не, пятнадцать минут где-то, — с сильным запозданием ответил он, пропустив через сито мыслей буквально всё, что вертелось в голове непрекращающейся строкой.       И правда чудил — но Антон, тем не менее, не стал думать иначе; спиной Шастун чувствовал, как тепло и притязание ползло по косточкам, подталкивая его к немедленным ответам на все эти его пустословные вопросы. Арсений отвлёкся от созерцания блёклых домов и теперь смотрел только на него в ожидании — и в самодовольстве таком, словно вся его эмпатия строилась только на силе его тому желания, и совсем не потому, что Антон просто умудрился запасть на парня за пятнадцать минут. Но улыбаться Антон не мог перестать — пьяный дурак, да и вся эта его псевдомагия заставляла сердечками из глаз стрелять, насколько сильно его Арс завербовал, что не совсем честно — Антон уязвимый и хмельной, чуточку доверчивый; надо исправлять.       — А где ты вообще живешь? — решил вдруг спросить Арс не к месту.       — В общаге третьей от «Тряпки»*, — ответил Шастун и пожал плечами.       На лице Арсения отразились волнение и растерянность — не думал же он, в самом деле, что Антон в своих дешманских шмотках и с видом нищенки, живёт в трёшке? По его худобе буквально понять можно сразу, что он не из богатых, да и характер не питерский — слишком солнечный, а ещё матами сорит направо и налево — а Арсений хоть и дурак, но не тупой. Знал, на что соглашался, или просто не думал, поглощённый симпатией, но, тем не менее, выглядел он не разочарованным, а озадаченным, когда выпалил очередью сразу кучу вопросов, навряд ли реально предполагающих ответ.       — Бля, чего? А как же…       — Не парься, всё схвачено, — загадочно усмехнулся Антон, будучи довольным собой так, словно он был гением, открывшим что-то новое, но Арсений сразу всё понял.       — Глушилки? — хмыкнул тот.       Антон усмехнулся мягко, дурашливо, потому что эмпатия Арсения была слишком дурманящей, скользнув взглядом хмельно-блестящим по лицу Арса, чуть задержавшись на губах невольно, которые улыбнулись тоже.       — А ты где? — наконец перенял инициативу Антон, чему Арсений, по виду, был очень рад.       Зачем им весь этот бессмысленный разговор, Антон не понимал, но где-то в душе он надеялся, что Арсений бы тоже продолжил всё это.       — Да на «Международной» с братом снимаем.       Антон пьяный и противиться эмпатии Арсения становится всё труднее; сердечки из глаз сыпятся, как на всех мемах с ними. Не залипать, смотреть под ноги, чтобы не свалиться — хотя навряд ли это будет позором перед парнем в данный момент, тот лишь посмеётся — у него красивый смех, — или, может, пошутит, что это от его вида он уже не может стоять на ногах. Антону было трудно, и с этим что-то стоило бы сделать, потому что Арс сильнее, чем любой эмпат, которого он встречал до этого, и он рушит все правила — вплоть до того, что при огромной симпатии к нему Шастуна умудряется его завораживать; Антона вело порядком, и он правда умудрился поскользнуться и схватиться за Арсеньевское плечо.       — Сбиваю тебя с ног? — конечно, пошутил Арсений.       Антон сразу его разгадал. Знал бы он, что только на сотую или тысячную пока.       — Заебись, познакомился с парнем, и бояться за инцест теперь, — съехидничал Антон, возвращая себе равновесие, и хохотнул, а Арсений согнул брови домиком и цокнул якобы недовольно, на деле сдерживая лыбу.       — Фу, ты мерзкий, — Арсений поморщил нос смешливо.       — Зато ты перестал на меня влиять, — ответил Антон и затянулся глубоко.       Они остановились по центру пустой улицы и встали напротив друг друга, чтобы Антон покурил, а Арсений просто чуть передохнул.       Антон почувствовал, как покалывание в спине чуть поутихло, а сердечки остались в глазах, но больше не старались их покинуть; удивительно, что этот пацан умудрился смутиться, потому что в животе заскребло едва-едва, зато теперь Шастун стал чувствовать себя легче, незадурманенный чужой наигранной притягательностью, и смотрел на Арсения чуть более ясным взглядом, стараясь раньше времени не увидеть всё.       Сейчас идти станет труднее и чуть прохладнее, и ноги будут ощущаться, будто не свои.       — Как ты понял? Я думал, моя магия не очень ощутима.       — Да от тебя фонит за километр, — пожал плечами Шастун. — Я сразу почувствовал, кто ты, когда увидел. Сильный.       Арсений кивнул как-то пространно, а потом оживился, вздохнув резко так, и спросил ещё:       — А ты вообще кто? — и потом ещё: — Кольца по приколу носишь? — и: — Фамилия как у тебя?       И в глаза смотрел так мягко, будто без стеснения совсем — вот же прохвост. Антон хмыкнул — у того в голове чёрт знает что.       — Шастун. Искать меня в соцсетях собрался, как школьница? — Антон издал неясный смешок, а Арсений мотнул головой, зубами сверкнув. — Да не, не по приколу, но мне нравится. Это кольца контрольные, чтобы я кого-то не сжёг или кому-нибудь не сделал больно. Они правда старые и бьются током, но справляюсь пока, — а еще херовые потому что их ещё в детдоме перед выпуском выдавали, но это не то что Арсению нужно знать. — Единица, рад познакомиться, — сказал он и протянул свою холодную ладонь.       У Арсения так взгляд блестел озорно, увлечённо и восторженно, будто бы Антон его к себе притянул — он улыбнулся солнечно и довольно донельзя, а потом сказал совсем без стеснения:       — Ого, давно хотел потрахаться с единицей, — и сделал глубокий вдох, — попробовать, каково это.       — Тебе понравится, — промурлыкал Антон чуть, нацепив на лицо ухмылку чуть надменную — она ему не шла до смеха просто, а Антон очень хотел рассмешить Арсения.       И пафоса добавил лишка — выдохнул дым ему в лицо, губы приоткрыв порнушно. В его голове это всё выглядело, наверное, более красиво.       И у него получилось — Арсений засмеяся хрипловато, и был настроен продолжить их глупую игру, у которой ни один не понимал правил, но все очень хотели играть. Глаза горели озорством, ребячеством, Антону было легко — как ни с кем другим; он не грузил себя сложными вопросами, попытками не опозориться, испортить впечатление — потому что Арсений охотно на дурашливость отвечал ей же, вёл себя спокойно и своей простотой поражал. Антон такого, наверное, всю свою пока недолгую жизнь искал.       — Так в себе уверен?       — Абсолютно, — ответил Антон, скользнув языком по губам едва.       — А выглядишь так, будто до меня у тебя не было повода стать уверенным, — нахальничал Арс, явно напрашиваясь на доказательство обратного.       Чуть пошлый, бесстыдный — Антону не казалось, что Арсений легкодоступный, просто ему очень повезло; обворожительный и донельзя возбуждающий парень с чуть красными от лёгкого мороза щеками и веером пушистых ресниц, которые даже в свете тусклых фонарей были видны, на мокрой улице, где в лужах отражалось всё, на что падал свет вокруг — лучше быть могло, но Антону всё нравилось. У него тем вечером был Арсений — на том этапе его жизни лучше придумать было нельзя.       — Мне восемнадцать, и у меня были и парни, и девушки, — зарделся Антон. — Так что не списывай со счетов.       Арсений ненатурально удивился и выглядел поражённым до глубины души — ему только в театр и надо было.       — Да как я могу? — спросил слишком наигранно, но потом хохотнул — он очень много смеялся раньше, и добавил, конечно, глупую шутку: — Мне двадцать два. На старых потянуло, значит?       Арсений раньше и правда много смеялся, без причины или с ней, но не был дураком; всё было проще, первые два года отношений у них не было вообще никаких сложностей, кроме нехватки времени и места на секс и ещё энного количества проблем, с которыми они запросто справлялись, потому что Антон любил его. Антон и потом его любил, в самом деле, и Арсений отвечал ему тем же, но настала взрослая жизнь и одной любви стало недостаточно.       Арсений стал смеяться меньше, больше молчать и фонить печалью. Антон бы очень хотел его от этого уберечь, но сам стал одной из причин.       Антон покачал головой и руку в волосы запустил, чёлку поправляя.       — Заметь, это не я сказал, — произнёс он чуть сипло. — Нагнуть чувака старше себя, прикольно.       — А с чего это нагнуть? — вскинул Арсений брови.       — Потому что из тебя актив, как из меня танцор восточных танцев.       — А если вдруг? — возмутился Арс шутливо.       — Тогда у нас конфликт интересов.       Антон не напрягался — совсем. Они шутливо перекидывались пустословными фразами, которые не несли в себе никаких смыслов, кроме как разбавить такую же ненапрягающую, спокойную пустоту, звенящее в голове опьянение и затихший мир, который им был по колено и по лужи на дорогах — те чуть пониже. Антон откинул окурок куда-то в темень газона и взглянул на Арсения ещё разок — сотый или тысячный. В этом разговоре не было смысла, но много веселья и какого-то детского озорства — с Арсом было легко, как не было даже с Эдом — попробуй у Выграновского язык сначала пойми.       Арсений рассмеялся снова мягко, навряд ли даже понимая повод для смеха и не зацикливаясь на пристальных, почти обожающих взглядах, и по-котецки поморщил свой странного вида нос, разбавив момент, который и без того донельзя разбавлен спиртным и сбившимися мыслями — Антон усмехнулся ему в поддержку и подумал, что будь Арсений даже трижды актив, то он бы ему дал делать с собой всё, что тому могло бы прийти в голову, то есть, буквально всё.       — Да ладно, никаких конфликтов, я шучу, — обронил Арсений с улыбкой.       — Слава богу, — выдохнул Антон с деланным облегчением.       — Ты пришел, — продолжил Арсений каким-то глупым каламбуром про передачу, о которой все знали тогда только с рекламных баннеров.       — Еще тупее нельзя было? — Антон выразительно выгнул бровь, зарывая руки поглубже в карманы куртки.       — Можно, шастунишка, — усмехнулся Арс чуть хитро. — Шастающий шастунишка.       Тогда Антон совершенно натурально закатил глаза и со снисхождением покачал головой.       — Ты дурак.       — Знаю, что дурак, — усмехнулся Арсений, но свой ход не пропустил. — А ты на швабру похож, даже больше, чем мой брательник, хотя он та ещё тощая креветка.       — А че ты на меня клюнул вообще, если я по твоему похож на швабру? — оскорблённо едва ответил ему Антон.       — На очень обаятельную швабру, между прочим, — очень соблазняюще промурлыкал Арс.       — Понравился?       — Понравился, — согласно кивнул Арсений без тени неуверенности.       — Пососёмся?       — Пососёмся.       Антон не дал им и секунды на эту поцелуйную «барабанную дробь», когда ещё имеешь право отвернуться или просто глупо пялишься на чужие губы и глаза из-под ресниц. Он просто притянул Арсения к себе за талию одной рукой, сорвав с его губ резкий вздох, и прильнул к губам, тут же языком толкнувшись в чужой рот; Арсений, конечно, не затянул с ответом и скользнул своим по пухлой нижней губе Шастуна прежде, чем коснуться чужого языка им. Положил руки ему на шею и поднялся на носочки, стараясь оказаться ближе.       Это была любимая поза Арсения для того, чтобы целоваться, потому что на носочках так было проще стоять, а ещё можно было превратить Антона в креветку, когда ноги устанут, и оставить страдать копчик, чтобы он нагнулся.       Так и стояли посреди пустой дороги: два парня, пожирающих рты друг друга, и какой-то кот полосатый, которого они заметили значительно позже, когда нашли в себе силы перестать так рьяно лизаться и, улыбнувшись распухшими губами, переплели буквально кончики задубевших пальцев, чтобы идти дальше. Осталось же минут десять от силы до того мига, когда Антон увидит, какой Арсений прекрасный без одежды.       — Ну и каково в театралке? — спросил Антон, чтобы заполнить тишину шумных вздохов и перестать так сильно чувствовать зудящий холодок, что прорывался сквозь трясину трезвеющего на воздухе мозга.       — Тяжело, но мне нравится, — выдохнул Арсений, глядя куда-то в далёкие горящие фонарями окна домов. — Я же ради этого с экономики ушёл, на которую меня родители отправили учиться. Мне всегда так хотелось, знаешь, играть всякое — я такой выдумщик в детстве был.       — Да ты и сейчас, — пожал плечами Шастун.       Арсений хохотнул и продолжил.       — Ну так вот, и я пошёл на второй год, поступил. И меня так захватило всё это — роли, сцена, грим, костюмы подбирать, жить чужими жизнями, изучать каждого персонажа, которого отыгрываешь, вживаться и переживать, — Арсений говорил, руками размахивая едва, и вырвав пальцы из Антоновой руки, из-за чего Шастуну стало чуть даже досадно, что ли, но он не стал его прерывать. — Я помню, как на втором курсе позарился на Гамлета, и это было очень смешно, но мне так понравилось! Нас когда на сцену выпустили первый раз, как сейчас помню, вздохнул и выдохнуть просто не смог, я прямо оказался будто на своём месте сразу и уходить так не хотел, но пришлось потом. Но я просто не представляю, что бы было, если бы я всё же остался на экономике.       Арсений с Антоном тогда бы никогда не встретились вовсе, но кто бы из них это знал.       Арсений с таким огнём и блеском в глазах говорил об этом, что Антон невольно завис. Сказать, насколько искренним и настоящим вкупе с алкоголем и чуть поведённым взглядом у Антона не хватило бы ни сил, ни словарного запаса; ни чтобы описывать тёмные ресницы, ни передать улыбку или мимолётные взгляды невидящих, застланных пеленой глаз или ямочки на щеках. Арсений был потрясающим.       А Антон влюбился, пускай и не отдавал себе в том отчёт.       — Тебе идёт театр, — сказал Антон после продолжительного молчания, не зная, должен ли говорить что-то вообще. — Гибким стал таким.       Арсений прыснул со смеху, всю отрешённость с себя сбросив в миг и вернув будто сошедшее на эти минуты пьянство, что обманчивой трезвостью скользило сквозь слова.       Антон смотрел неотрывно на те самые ямочки; и на Арсения в целом.       — Ага, понравилось?       — Да пиздец, — выпалил Антон.       — Красноречиво.       — Да я вообще не любитель на слова размениваться, — хмыкнул Антон пафосно.       — Правда? — продолжил паясничать Арсений, играя голосом и увлекая к себе.       Антон остановился, чуть ёжась от холода, и стал перекачиваться с пяток на носки, чтобы не задубеть совсем. Декабрь тогда был даже более бессердечный, чем его последняя бывшая, которая бросила его по смс, со своим ледяным ветром и необъяснимо морозящим холодом — без снега, хотя до Нового года осталось пара недель.       — Ага.       — Отлижешь мне? — в лоб спросил Арсений, плутовски улыбнувшись и смотря прямо Антону в глаза своим абсолютно бесстыдным взглядом.       Легко было списать всё это на алкоголь, но Арсений был до ужаса соблазняющим и зачаровывающим собой — и знал это; знал это и имел преимущества, поэтому вся его распутность ему прощалась.       У Антона появилось ощущение, что он говорит с Эдом, у которого любой вопрос был таким — прямым, без всякого стыда или стеснения — он вообще не знал, что это такое. У него тактичность была сравни танковой пушке, идущей напролом и проходящей насквозь любую преграду — никакая. Конечно, о таких вещах Выграновский его не просил, но это было подобно его вопросам про то, когда Антон дрочил последний раз или долбился ли он в жопы с трансами. С чего он вообще взял возможность последнего факта, чёрт его знает.       Но Арсений всё же не был Эдом, как минимум потому что у него не было украинского акцента и тюремного жаргона, и как максимум — у него так глаза блестели, что Антон о других не мог даже думать дольше секунды.       — Всё что захочешь, лютик, — прошептал Антон, по свойски руку ему на талию положив.       — У меня есть имя, — фыркнул Арсений скептически. — И фамилия.       — И какая же?       — Попов я.       Шастун усмехнулся и ответил ему:       — Тоска, — хмыкнул он и улыбнулся задорно на тихое возмущение напротив. — Прикольно же так — лютик.       — Я похож на жёлтый мелкий цветочек? — вздёрнул бровь Попов.       — Ну, они разные бывают, цветные всякие, — пожал плечами Антон. — А так, нет, просто к слову пришлось. Да и выглядишь таким же хрупким.       Арсений выгнул бровь ещё выразительнее, не сгоняя с лица нахальство, и произнёс:       — Дойдем до общаги, и ты перестанешь меня так называть.       — Меньше пафоса, боже, Арс, — рассмеялся Антон звонко, и Арсений улыбнулся ему в ответ как-то по-особому, будто Шаст сказал что-то невероятное. — Не так просто, Арсений-лютик-Попов.       — Посмотрим, Антон-швабра-Шастун.       Антон и сам не заметил, как снова стоял к Арсению вплотную; его больше не опутывали нити эмпатии никаким образом — Арсению, видимо, было головой совсем не до этого. Он смотрел в его глаза, искренне и честно оголяя свою симпатию, и будто забылся сам, и Антон усмехнулся краешком губ довольно, дёрнул его вверх на долю секунды, чтобы потом дальше продолжать разглядывать чужое лицо под светом фонарей. У него нещадно тормозила голова и ясно понималось, что если они продолжат стоять тут, то до рассвета, который в десять утра, к слову, зимой, никуда не дойдут.       Антон взглянул его подёрнутые какой-то лёгкой взбудораженностью и слабым предвкушением глаза и подумал, что когда-нибудь этот странный Арсений с придурошными и очевидными каламбурами точно будет его парнем. Каламбуры станут сложнее, Арсений прибавит странности, вырастет, станет мудрее, как и Антон, который возмужает и будет любить его следующие -дцать лет. Тогда Шастун, конечно, этого всего не знал и даже представить себе не мог. Он был преисполнен юношеской романтичности и желанием потрахаться, но, тем не менее, это не мешало проскочить в голове одной жадной, неоправданной мысли: «этот Арсений точно будет моим». Это не было великой любовью с первого взгляда, но вполне — сильной симпатией. Слишком сильной симпатией к человеку, с которым вы познакомились около часа назад и собираетесь переспать в душной, пыльной общаге.       Антон наклонился ещё ближе, собираясь насрать на то, что они куда-то идут, и целоваться у чужих парадных ещё приблизительно вечность, и Арсений податливо прикрыл глаза, а потом вдруг выпалил:       — Кто последний до двери общаги, тот и снизу! — и, выпутавшись из Антоновых рук, дал дёру в сторону уже виднеющегося вдалеке здания общежития.       — Ах-х, ты! — крикнул он ему вслед.       Антон долю секунды стоял истуканом, а потом ругнулся и рванул следом, не собираясь так просто отдавать победу. Ради такого не грех и задыхаться потом ещё пять минут, потому что с физической подготовкой у Антона, очевидно, не очень.       Но он, конечно, прибежал первым.

***

      — Долго ещё? — простонал Арсений на втором этаже.       — На четвёртый. Набегался?       — Всё равно ты выиграл.       — Только вот ты мне поддавался.       — Возможно, — слукавил Арсений.       — Вот лис, а, — Антон усмехнулся чуть хмельно — от алкоголя в его крови осталось не так и много.       Тем не менее, выигрыш всё равно доставался Шастуну — Арсений будет его ближайшие несколько часов; в их состоянии навряд ли можно говорить о целой ночи, тем более, у Антона смена завтра, которые и так редкие, и за пропуск ему надают по оттопыренным ушам. Но Антон готов пожертвовать несколькими часами своего сна, чтобы провести их с Поповым, потому что тот слишком рьяно облизывал губы, пока они шли по слабоосвещённым коридорам общаги, и слишком увлечённо, подключив все свои рецепторы и эту вязкую, прилипчивую эмпатию, упрашивал коменду впустить его вместе с Антоном — и с клятвенным заверением сохранять тишину был пропущен, в принципе, довольно-таки доброй по натуре своей Анастасией Петровной, которая послала молодых с Богом; будто поженила.       Тогда Арсений усмехнулся и многозначительно взглянул на Антона, а потом перескочил через турникеты.       Они шли по неспящим и потонувшим в шорохах и чужой негромкой болтовне этажам, едва касаясь друг друга тыльными сторонами ладоней, шаркали по коврам, скопившим в себе столетнюю пыль, изредка переглядывались ничуть не робко — ни о какой робости и речи не шло даже будучи на пути к трезвости — их желание переспать казалось самим собой разумеющимся. Будто иначе и быть не могло — не могло, как Шастуну потом Ира нагадала.       Случайности не случайны, и не поддаваться судьбе нельзя, иначе придётся расплачиваться — так или иначе.       Дверь открывать дрожащими от предвкушения руками и чувствовать, как сзади к тебе прижимается и дышит в шею сексуальный донельзя парень было делом не из простых. Арсений устроил голову у него на плече и мягко приобнял сзади, пока ждал, что ему откроют.       — Если ты не поторопишься, я же не удержусь, Антон, и начну прямо тут, — просипел он Шастуну на ухо, но тут не стал ничуть быстрее, а лишь усмехнулся довольно.       — Я тебе не дам грязными руками трогать мой член, так что подожди ещё полминуты, у нас по-страшному заедает замок.       — А починить?       — Мы с Эдом безрукие, а раз такой умный, то приди и почини сам.       — Уже пришёл, — выдохнул Арсений томно.       — Но не дверь же чинить.       — Я думаю, чтобы сделать кое-что намного приятнее, — промурлыкал Арсений, и дверь, наконец, поддалась на попытки Антона заледеневшими руками повернуть ключ в скважине.       — Отсосёшь мне? — теперь настала очередь Антона задавать прямые вопросы.       — А хочешь? — плутовски спросил Арсений, ступив за порог. — Но учти, немытые члены в рот не беру.       — А я и не даю, знаешь, — усмехается Шастун. — Сейчас развешу заглушки по комнате и сходим в душ.       — Вместе? — слишком удивлённо для этой ночи спросил Арсений.       Будто тут кого-то хоть что-то ещё могло бы смутить.       — А тебя что-то не устраивает?       Арсений улыбнулся и покачал головой. Антон кивнул сам себе и, скинув куртку на крючок и ботинки небрежно отбросив в угол, похватал с полки в углу несколько круглых заглушек, похожих на банки с консервами; сероватые, с индикатором заряда, а одна со сканом отпечатка пальцев, более навороченная — заглушка-замок, чтобы никто не решился зайти в это время в комнату. Эти приборы были идеальным спасением при увлечении Эда музыкой, а Антона — водить к себе партнёров, которые, конечно, не очень часто были готовы трахаться в общежитии, но всё же иметь такие стоило, на такой случай, как сегодня. Арсений не был, как все — Антон это понял, когда тот согласился ему танцевать. Заглушки поглощают звуки, создавая плотные звукоизоляционные покрытия, куда бы ты их не прикрепил на тоненький гвоздик — ограниченные по времени, но очень сильные пласты-вакуумы. Звуковые маги умели делать такие на раз-два — Джей-мар смострячил им с Эдом пять за пачку пельменей и пару бутылок пива, потому что вся общага устала слушать попытки Эда в рэп — хотя у того, безусловно, уже выходило намного лучше.       Рост Антона позволял ему без труда закрепить машинку на потолке, ещё одна вцепилась в пол, две других — в стены; неплохая такая разминка. Окно осталось ничем не заблокированным — никто не услышит их стоны с улицы, а стоны будут — Антон даже не сомневался, потому что он, к примеру, уже готов был начать — Арсений накрыл его ширинку рукой, пока Антон закреплял последнюю заглушку.       — У тебя будут ещё одно полотенце и шорты? — спросил буднично, и Антон расхохотался так вдруг, что согнулся пополам, хлопнув звучно в ладоши.       Арсения ни коим образом не смущала его же ладонь, лежащая на члене Антона поверх штанов.       — Будут, конечно, — выдавил Антон и пошлёпал в резиновых тапочках с лягушками к шкафу, в котором все их с Эдом вещи лежали обычно комком.       Он пихнул Арсению чистое полотенце с верхней полки и шорты оранжевого цвета, а потом ещё тапочки — чтобы точно как дома был. Арсений следил за каждым его действием — как Антон цепляет полотенце с дверцы шкафчика, хватает со стула свою одежду и заглушку с кровати; идёт к двери мерными, мягкими шагами, чуть ссутулившись — Антон не мог не чувствовать пристального, внимательного взгляда за своей спиной или со своего бока, но лишь продолжал дразнить Арсения своей безучастностью — тот заводился, и это почувствовалось, когда Антону в лопатки ударилась волна покалывающего тепла.       Арсений совершенно не умел скрывать свои эмоции — ни один из знакомых эмпатов Антона не фонил так сильно; или же просто он был необычным — сильнее других.       А Арсений и правда был — Антон это выяснил несколько месяцев спустя: и про синдром, и про силу, и про многие вещи, которые обычным эмпатам были недоступны. Попов сам по себе не был простым с кучей головоломок в его голове, который Антон никогда не умел разгадывать, но Арсений охотно подсказывал ему, где решение — он был дурным и преисполненным разных тараканов — разноцветных и, вероятно, составляющих тараканобэнд — тоже, конечно, шутка Арсения. Но Антон ни разу не пожалел, что связался с ним в тот морозный и пьяный вечер, потому что тот стоил всего, на что Шастун ради него пошёл, и эти дурашливость и странность ни разом не недостатки — просто дополнения к человеку, как моды к разным играм, которые лишь делают её интереснее, но точно не портят её.       Арсений был потрясающим — Антон знал это с первого дня.       — Ты идёшь? — бросил он на пороге.       В ответ ему была тишина первые секунды, а потом это тихое, кроткое «да», брошенное в каком-то странном замешательстве; они пошли в конец коридора, в душ. Голубой кафель вызвал смешки, отсутствие людей — удивление и азарт. Антон положил их вещи на кафельную перегородку, а потом, стянув с себя байку и джинсы, предстал перед Арсением в одних трусах и шлёпках с лягушатами — со всем своим худощавым телом и торчащими рёбрами, с отсутствием пресса и желания паясничать; тот окинул его оценивающим взглядом всего на долю секунды, а потом стал раздеваться сам, пытаясь в процессе успевать поглядывать на рельеф Антонового тела.       Он был тогда почти что тощим, но не дохликом — мышцы какие-то всё равно были; после детдома не особо-то и толстым выходишь, словно рыжий жирный кот — хотя у них и такие были, от природы, видимо, упитанные. Антон там не голодал, но лишнего, конечно, не было, а ещё его с детства донимала аллергия на крупы, но кого это заботило? Поэтому половина еды в детдоме пролетало как-то мимо него — а потом появилась мама Ильи Макарова, которая его откормила хоть на долю.       Антон неосознанно поплыл, нырнув в воспоминания, и очнулся, только когда Арсений остался в одних трусах и шлёпанцах тоже; и тогда у него буквально перехватило дыхание.       Арсений был таким красивым.       У него всё тело было в мелких родинках, которые рассыпались чернью по животу, груди и плечам, задевая едва-едва то небольшое пространство на щеках; рисовались мягкие очертания мышц, красивыми углами отбрасывающих тени на бледную, совсем незагорелую кожу, будто Арс видел солнце только на детских картинках. Резалась своей чёткостью тонкая, едва ли не девичья талия, которая так контрастировала с прекрасными бёдрами и упругой задницей, к которой Антон пока не мог прицениться, но точно был уверен, что ему понравится. Антон смотрел на него, и понимал, что пропал, а ещё он, кажется, проспит будильник, потому что грех не изучить каждую чёрточку этого тела. Он скользнул взглядом назад на лицо.       Глаза Арсения замерли в трогательном волнении, будто при всей его красоте он опасался, что Антону не понравится, словно мнение одного человека было так важно. Антон усмехнулся почти ласково — Арсений строил из себя намного больше, чем на самом деле являлся, и неясно зачем — эта искренность так ему шла; Арс внезапно перестал быть просто самовлюблённым мальчиком из театралки, хоть Антон и догадывался, что в нём намного меньше этой напыщенности, чем тот пытается показать; он стал простым — взволнованным оттого, что недостаточно хорош, будто ему действительно нужно было подтверждение его привлекательности.       Ему нужно было; это сразу стало очевидным, когда Арсений не оставлял попыток увлечь к себе своим влиянием.       Антон сделал к нему два шага и руки опустил на шею, приник к губам, мягко подталкивая Арсения к душевой, и совсем не заботясь о том, что сюда кто-то мог зайти. Два поворота ручки — ради этого пришлось перестать целовать неуверенного в себе Арсения, который в ожидании застыл рядом — и из душа начала хлестать вода. Настроить её было сложно, но нет ничего невозможного, когда желание наконец добраться до тела превышает терпение.       Антон зацепил пальцами резинку боксеров и, быстро стянув их вниз, откинул их к остальной одежде. Взгляд Арсения резко дёрнулся вниз, на полуэрегированный член, а потом он вернул на лицо блудливую улыбку и полностью укрыл себя довольством — Шастун даже немного расстроился. А потом он запустил пальцы под резинку и его белья, и Арсений сразу перестал искусственно фонить надменностью — улыбка чуть поугасла и стала мягче. Шастун потянул чужие боксеры вниз, открывая себе вид на ровный, обрезанный, увитый венами член. У Антона в голове была шутка про очень вежливый хуй, который приветственно привстал, и он хохотнул, на вопросительный взгляд Арса лишь отмахнувшись, а потом снова вернул себе серьёзность. Арсений тоже был возбуждён, и Антон не мог отказать ему в удовольствии.       Он потеснил его под горячий душ, мелкими шажочками заставляя отступать; струи хлестнули по худому телу, оставив на смешном носу маленькую каплю, ударили Антону по плечам и промочили кромку волос, заставляя воду скользить по рельефу лица и падать с губ. Арсений смотрел на него как-то неясно, но пристально, будто не совсем понимал, когда что-то пошло не так — или слишком так, от обратного. Следил за тем, как Антон наклонился к нему, и из-под прикрытых век долго смотрел на его губы, податливо скользнув рукой на шею, а потом поднялся на носочки опять. Шастун улыбнулся в поцелуй — он же этого и добивался, — и прихватил его нижнюю губу своими. Слишком, слишком медленно — Арсений жался к нему теснее и неосознанно тёрся членом о его бедро, а ещё в любую секунду кто-то мог сюда зайти.       Антон стал губами спускаться вниз, собирая влажные капли: с щеки, подставленной так призывно, с челюсти, с шеи с проступившими мыщцами и артерией, пульсировавшей под кожей так рьяно, что Антон укусил чувствительное местечко, сорвав с губ Арсения рваный выдох. А потом его ладони скользнули с поясницы с классными ямочками на круглую, упругую задницу — и Антон поплыл опять. Арсений прижался к его паху своим, и от Шастуна ничего не осталось — и так стояло уже каменно, а теперь головка так маняще потиралась об основание его члена, что звёздочки перед глазами решили сплясать канкан, и Антон не мог не оставить засос на самом видном месте шеи, где ни одна водолазка его не скроет, а потом прикусил кадык, который тут же дёрнулся — Арсений простонал прямо ему на ухо своим томным, завлекающим голосом. От Арса очень сильно чувствовались чуть дрожащие волны возбуждения, которые тот никак не мог контролировать — Шастун скользнул по копчику, а потом в ложбинку пальцами — и почувствовал.       Он всё почувствовал — ударившую мгновенную волну жара, который заставлял каждую частичку организма сжаться и ускориться и доводил до иссупления — Антон дёрнулся и застонал, вжав Арсения в кафельную стенку, и тот улыбнулся плутовски всего на секунду прежде, чем Антон утопил эту улыбку в поцелуе, резком и рьяном, продолжая пальцами толкаться в его узкий вход на пару фаланг, оглаживая стенки изнутри и заставляя Арсения потерять способность целоваться, а только дышать ему в губы, захлёбываясь стекающей по лицу водой и стонами от умелых движений Шастуна.       Ни одного из его любовников никогда не заводили такие простые действия, но Арсений не был простым, а ещё Антон уверился в чувствительности эмпатов, о которой все говорили.       Он вжался в него всем телом и царапал ему спину короткими ногтями, тихо постанывая на ухо и выгибаясь под касаниями и поцелуями, а потом Антон переместил руку на его член, который был чуть чувствительнее вследствие обрезания, и снова это почувствовал — удар тепла по своей коже, — и поцеловал его за ухом коротко, вторую руку в волосы запустив. Вода приятно била по плечам, удивительно стойкая сегодня, потому что никого в душевой больше не было, Антон водил рукой по чужому члену плавно, напрочь игнорируя собственный стояк и глядя в голубые — слишком чистые и искристые — глаза, которые были подёрнуты желанием, а ещё казались Антону слишком красивыми, но стойко пытались не выдать, насколько уязвлён был их хозяин. Антон надавил на головку и размазал по ней сочащуюся смазку, а Арсений всхлипнул и выдавил:       — Я так долго не продержусь.       Антон уверенно усмехнулся в ответ и обронил:       — Заведём ещё.       Тот лишь улыбнулся в ответ, а потом выгнулся, когда Антон прошёлся по уретре и коснулся поджавшихся яичек; Антон запрокинул голову, когда почувствовал, как эмпатия скреблась под кожей, стягивая низ живота, дал ей пробрать себя всего насквозь и прошить эфемерными нитями ноги и руки, а потом почувствовал чужие длинные тонкие пальцы на своём животе, которые мягко поднимались до шеи, а потом стекали плавными касаниями к лобку и почти дотронулись до стояка.       А потом на него полилась ледяная вода, и они с Арсением со вскриком отскочили в сторону.       Момент был безнадёжно испорчен, но Арсений, взяв полотенце с перегородки, расхохотался — и Антон не мог его не поддержать.       — Нас прогоняют, — бросил Арс, натягивая на бёдра Антоновские шорты.       — Нас не догонят, — отвратительно писклявым голосом, что ни разу не «Тату», ответил ему Антон.       — Боже, — поморщил нос Арсений, но улыбнулся всё равно.       Они шли по общажным коридорам в мокрых тапочках, которые оставляли пятна на пыльных коврах, толком даже не вытершись — у Арсения по груди капли скатывались к резинке шорт и впитывались в ткань, Антон был, как мокрая псина со своими вихрами волос, но уже удивительно трезвый и очарованный, влюблённый до неотвода глаз и бесконечного смеха над глупыми шутками Арсения про какую-то там клубнику, или про клубнику в декабре — смешно, про льдины, про то, что крысы в этом месте не выживут — смешно, а Арсений дурак. Антон даже успел забыть, зачем они сюда пришли, и пару раз попасть мимо сканера отпечатка пальцев на заглушке.       Вспомнил, когда Арс стряхнул с себя шорты и предстал в первозданном.       Врезался в основы мироздания Антона так крепко, словно был ими — он не мог представить себе никого прекраснее тогда, правда — это просто не вписывалось в его картину мира, насколько правильно лежали родинки на его плечах и как вроде худенький, мягко сложенный паренёк мог быть таким красивым, смешным и умным сразу — с замудрёнными его шутками. Антон таких не встречал — Арс порушил всё в его голове.       И он достался ему — многим позже, но это точно была любовь. Просто всё сошлось так, чтобы они были — другим Арсений казался просто парнем с заскоками, а для Антона он стал самым невероятным человеком на Земле всего за эн-дней и оставался им. Жаль, что это не помогло им не расстаться.       Но до расставания они сначала переспят эн-раз — это первый, — и наломают дров на девять зим.       Арсений стоял по центру комнаты чуть растерянный, с нервной ухмылкой. Антон оглядывал его с макушки до пят, поступательно: плечи, соски с пирсингом в одном из них, на который грех было не облизнуться, по очертаниям пресса, чуть поднявшийся член, острые коленки — оглядывал с выражением отсталого, застывшем на лице.       Арсений усмехнулся уже чуть более задорно и от смущения лицо закрыл ладонью.       — Ты меня трахать будешь, нет? — спросил, и Антон улыбнулся так по-дурацки.       Головой покачал снисходительно; Арсений всё же такой двинутый — зачёркнуто — неординарный.       Антон шагнул к выключателю и погасил тусклую лампу, чтобы стало интимнее.       Бог — или кто-то ещё — дёрнул выключатель в его голове, оставив там только пустошь.       Арсений замер в тревожном ожидании, а Антону смеяться хотелось, насколько он до сих пор был пьяненький и как сильно он тормозил; а потом подался вперёд и всего в два шага оказался рядом. Антон, не медля больше ни единой секунды, чтобы получить всё, что ему было тогда нужно, прильнул к губам Арсения жадно и стиснул в широких ладонях его лицо. Тот ответил ему тем же — Антон прикусил его губу немного, чтобы так не рвался вперёд, торопящийся и нетерпеливый, словно у него могут Антона сейчас, как игрушку в песочнице — скорее всего, лопатку, потому что она побольше; Антон подумал об этом и хохотнул ему на ухо, вызвав недоумевающий взгляд Арса, но тут же исправился и утянул его в новый поцелуй. Руки очень однозначно скользнули по копчику вниз, и прекрасная задница Арсения устроилась в его ладонях, заставив Арса прижаться к нему ближе и прогнуться в спине в предвкушении удовольствия; а ещё откинув голову так, чтобы Антон мог прижаться губами к кадыку и продолжить покрывать его бледную шею поцелуями, собирая каждую родинку или превращая их в лиловые пятна, подобно микрокосмосу, и слышать, как Арсений шумно дышал над его головой, и как его член тёрся об Антоновы шорты.       Антон облизывал его шею и ключицы вечность, лишь изредка отрываясь, чтобы взглянуть, как Арсений, прикрыв глаза, — Антон бы, серьёзно, поцеловал его веки, но это казалось слишком интимным для одной-единственной ночи, — кусал губы и очень порнушно выгибался в его руках; Антону сегодня повезло.       Арсений, к тому же, бросил контролировать свою эмпатию эн-минут назад, и теперь Антон чувствовал буквально всё — как по спине непрестанно плескалось тепло, как коленки подрагивали слегка, какая у Арса голова туманная — тягучей трясиной на границе с сознанием, а ещё у Антона стоял — член ныл в желании разрядки. Воздух при попытке вдоха встал поперёк горла, мир оказался на грани разлома, когда Арсений дёрнул за верёвочки на резинке и распустил кривой, хромой бантик. Антон больше не мог ждать; шорты скользнули с бедёр бесполезной тряпкой и были отброшены ногой в какой-то из углов, а Антон наконец почувствовал, насколько мягкие, несмотря на привычную мужскую грубость, у Арсения были руки, когда его пальцы мягко обхватили член и стали водить по всей его длине. Антон смотрел на его чуть подёрнутый возбуждением взгляд и наглую ухмылку и понимал — дразнился. Щекотка в солнечном сплетении в спеси с тяжестью внизу живота сводили с ума и давали целый спектр — всего: эмоций, ощущений, чрезмерно бьющего в голову понимания, что Антон хотел его не на одну ночь, а где-то ещё минимум на три, без всяких, наверное — наверное, — обязательств. Арс водил по его члену, обводя головку и касаясь уретры, размазывая проступившую смазку, и, кажется, готов был встать на колени в любую секунду — и встал. Но стоило ему обхватить губами головку и выбить из Антона стон — насколько правильно смотрелись эти губы на его члене — Шастун вздёрнул его и, подхватив под бёдра, утащил на кровать.       У него больше не было сил ждать.       Арсений охнул, когда Шаст уронил его на кровать и сел сверху, одной рукой нашаривая в тумбочке презервативы и смазку. Попов разулыбался, как чешир из Льюиса-Кэролла и стал водить по его торсу своими невозможными пальцами, то и дело пытаясь скользнуть ладонями на член, пока Антон не шикнул на него, как на делающего херню кота, и за это всё, Арсений, конечно, ответил сполна. Укусами на груди, мягкими касаниями рук, раздвигающих его колени, раскрасневшимися от поцелуев сосками — Антон дёргал всевозможные ниточки его восприятия, чтобы ему отдавалась половина, чтобы внутренности сводило от наслаждения до стонов, когда Шастун тянул зубами за его штангу в соске и держал над головой его руки, чтобы Арсений тоже чуть посходил с ума от напряжения.       За ту ночь Антон понял об Арсении целых пять вещей: насколько тот себе на уме, что у него очень чувствительный кадык, который одно удовольствие прикусывать, только бы Арсений вскинул голову, и соски — и пирсинг, серьёзно, было лучшим его решением; а ещё, что Арсений очень гибкий — до странного, как он весь сам по себе, и мазохист немного, и что заниматься с ним сексом — потрясающе на всех уровнях восприятия.       Много знаний для первой встречи — слишком, чтобы не увидеться ещё.       Растягивать Арсения сильно не пришлось тоже — тот знал, зачем шёл на тусовку, и был почти готов — но Антон не мог не посмотреть на то, как тот будет насаживаться на его пальцы и хныкать, насколько он хотел уже почувствовать его в себе. Антон растягивал его медленно, тягуче разводя стеночки и выслушивая проклятья в свою сторону с лукавой улыбкой на лице.       — Может, ты вставишь мне уже? — возмутился тот.       — Может, — ответил Антон и провёл головкой между ягодиц, специально чуть толкнувшись в колечко мышц едва-едва и, отпустив руки Арса, провёл по его члену рукой.       Арсений выгнулся дугой и застонал опять.       — Ненавижу тебя, — выпалил Арс, вызвав добрую улыбку на лице у Шастуна.       Тот наклонился и прильнул губами к его груди, не переставая дрочить Арсению. Кожа под губами стала уже солёной от жарящего Арсения возбуждения, но не скользнуть языком по ямке на шее казалось преступлением, за которое Антон понесёт непомерно высокую цену; он легонько укусил его за ключицу и почувствовал, как горячие ладони накрыли его шею и прижали к себе тесней — будто напрашиваясь на большее, давили на шею слабо, но достаточно, чтобы Антон продолжал целовать его во все доступные места, а ещё чуть ускорил движения и пальцы вгонял в него по максимуму — Арсений стонал потрясающе, выгибался потрясающе — тот сам по себе потрясающий, и Антон хотел узнать все его грани.       — Зато ты меня запомнишь, — выдохнул жарко он Арсу в шею. — Люблю прелюдии.       — Ты обещал мне отлизать, но если ты это сделаешь, то я кончу через секунду.       — А если так?.. — шёпотом спросил Антон и пережал его член у основания.       С губ Арсения сорвался шумный выдох.       — Сними ты кольца, царапаются, Шаст, — простонал он, перехватив мягко его запястья и потянув к себе пальцы в попытке схватиться за контролки чуть бессознательно, но рука тут же ускользнула из его ладоней.       Антон припал к беззащитно хрупким и таким открытым ключицам губами, продолжая рукой плавно водить по его члену и доводить Арсения до иссупления, только бы тот не успел вернуться к этой мысли и допустить другие — и шептал жарко куда-то в изгиб шеи:       — Я тебя сожгу нахер, — и продолжил слюнявить шею, потираясь пахом о его бедро в изнывающем желании.       — Плевать, — выдавил Арс сиплым всхлипом. — Я не такой горячий.       Антон не ответил ему ничего, но кольцо стащил пальцев одно, и жар сразу ударил в руки — Шастун дёрнулся и шикнул сдавлено, но Арсению было глубоко плевать — тот, распалённый и расхристанный на кровати, тяжело дышал, голову откинув на промятую подушку и надрачивая себе рвано. Антон коснулся его плеча лишь подушечкой пальца ласково — кровать пошатнулась, вызвав у него смешок, и скрипнула в мольбе оставить её в покое — Шаст готов был чинить её, только бы сейчас не думать об этом; Арсений дёрнулся от него чуть в сторону, вскинув грудь с тихим вздохом.       — Пиздец, — выдохнул тихо, будто кто-то мог их услышать, а потом добавил: — Сделай так ещё раз и натяни уже меня.       Антон выпал в осадок — насколько же этот Арсений конченый. Конченый и прекрасный — его тактильность поражала, и то, как доверчиво он прижимался к его груди, прогибаясь в спине, когда Антон пальцами проскользнул по ямочке позвоночника; на коже один за одним расцветали красные пятна ожогов — слабых, но доставляющих дискомфорт, а Арсений тащился, постанывал и прикусывал губы, подаваясь вперёд и давая себя жечь буквально. Чёлка падала ему на глаза, губы пересохли от частых вздохов — Антон направил в него член и толкнулся легко, будто на пробу, выбив из Арсения, наконец, громкий вскрик. Тот вскинул грудь вверх и зарыл пальцы в Антоновы волосы, чтобы притянуть к себе и безмолвно просить ещё — поцелуев, ласки, пытался врубить свои выкрученные в ноль рецепторы, влиять на Антона как-то, подталкивать его к тому, чтобы Шастун сделал с ним ещё что-нибудь, но Антон знал, что у него ни черта не получится, сжимая бёдра в своих ладонях, он, не переставая входить в податливого любовника, наклонился, его член зажав между их животами и принимаясь вновь целовать его плечи; перехватил ладонь, пальцы переплетя их крепким замком, завёл её Арсу за голову, чтобы тот ответил тем же и стиснул руку в своей, продолжая редко ронять крики и всхлипы от стимуляции члена, от того, что Антон так мягко и резко толкался в него — почти целиком. Антон, убрав ладонь с его покрасневшего бедра и уперевшись ладонью в одеяло, прошептал ему на ухо напористо и почти зло:       — Никогда больше не делай этого со мной, понял? Не влияй на меня. Ты достаточно горячий, чтобы понравиться мне, лютик, — и прикусил мочку его уха. — Никогда, ни в одну из наших будущих встреч, — смело предполагает он, скорее тихо надеясь, что им ещё суждено пересечься. — Обещай мне.       — Каких встре-е… — попытался начать препираться Арсений, но Антон вошёл резче и не дал тому договорить.       — Обещай, — он толкнулся внутрь до основания и замер так, видимо, задев простату — Арсений громко застонал ему на ухо.       Все жалкие отголоски щекотки позвоночника сбились и пропали в один миг, и Антон посчитал цель достигнутой.       — Обещаю, обещаю, быстрее давай, ну Анто-ох, — проскулил Арс. — И нахуй с лютико-о-ом, сука, пошё-ол, — добавил Арсений, когда Антон снова начал двигаться.       Никуда он тогда бы не пошёл.       Антон кивнул ему в шею и принялся слушать, как тот лихорадочно роняет междометия — венка на шее пульсировала так сильно, что ещё немного, Шастуну казалось, и у Арсения будет какой-нибудь приступ. Тот прижимал его к своей груди обеими руками так крепко, что Антон физически не мог оторваться от него, вжимая в продавленный матрас — и головой не мог, смотрел на его дрожащие веки и на то, как он метался по постели, которая лишь скрипела им в такт, и он уже хотел было перехватить валяющееся рядом кольцо, чтобы довести Арсения до оргазма и не обжечь то, что не стоило бы обжигать, но тот так крепко сжимал его пальцы и заламывал их на его затылке, что Антон смог лишь с каким-то трогательным желанием подтянуть к себе его тонкие запястья и оставить на них несколько невесомых поцелуев, чтобы потом перейти на ладонь и губами черить все его линии судьбы, словно ребёнок обводит рисунок по точкам — Антону было мало точек, чтобы составить целостную картинку.       Он вновь глубоко толкнулся, и Арсений кончил с коротким всхлипом и громкими стонами, пачкая их тела в сперме, и Антону не понадобилось много времени, чтобы, глядя на его закусанные губы, которые жадно хватали спёртый воздух, и запрокинутую напряжённую шею, и дойти до оргазма.       Несколько долгих, почти вечных минут они лежали, прижавшись друг к другу телами, Антон дышал Арсу в шею и всё пытался нашарить кольцо у подушки, мягко поглаживая другой рукой его бедро. У него в голове смело всё подчистую, оставив только гулкую, бескрайнюю пустоту и темень, которая стояла за распахнутыми шторами, разрываемая лишь рыжиной, постепенно растягивающейся на весь небосвод. Шастуну было хорошо настолько, что отодвинуться от жаркого, вспотевшего Арсения, который стал дышать чуть тише, но начал мягко гладить горбы его лопаток, торчащих арматурой из взмокшей уставшей спины, так ласково проходился пальцами по царапинкам и совсем не торопил, не заставлял сию секунду выходить из него и шевелиться тоже — Антон влюбился по макушку, но мысли были сплошным комком холодного пластилина, который было никак не растянуть и не раскатать без лишнего труда, чтобы думать над этим всем сегодня.       Рыжеватый свет из окна так мягко лился на лицо Арса, что Антон посчитал совсем ненужным задвигать шторы и лишать себя возможности посмотреть на этот смешной нос кнопкой и на аккуратную линию губ ещё пару секунд прежде, чем он уснёт.       Он лениво вытащил член из Арсения, снял презерватив и, завязав его, откинул куда-то в темноту, а потом поднялся, чтобы расправить вжатое в спинку кровати одеяло, но Арсений вдруг сел на постели и спустил ноги на пол.       — Ты куда собрался? — со смешком негромким спросил Антон без всякого волнения — при всём желании Арсений никуда не делся бы, потому что Антон так этого не хотел, а ещё метро не ездит глубокой ночью.       — За салфетками и переберусь на кровать твоего соседа.       — Салфетки тут, в тумбочке, — усмехнулся Антон. — А Эдик тебе не простит, — он хохотнул, накидывая одеяло на ноги, а потом призывно постучал по пустому месту рядом с собой. — Шучу, но всё равно, ко мне иди. Из окна сквозит пиздец, теплее будет.       У Арсения, видимо, просто не осталось сил спорить, или же он просто не хотел — Шастуну показалось, что тот дёрнул уголком губ, — а ещё он чуть прихрамывал и морщился от любого движения, обожжённый и с видными даже в темноте комнаты пятнами; Антон улыбнулся ласково и потянулся за припрятанными в первом ящике сверху пачкой салфеток и мазью от ожогов. Попов лёг на постель и расслаблено выдохнул — больше не приходилось лишний раз шевелиться, — и дёрнулся за упаковкой в руках Антона, но тот не дал забрать — отвёл руку в сторону и принялся сам стирать белёсые разводы с его живота.       Об Арсении точно хотелось заботиться, потому что он так улыбался и глаза сонно прикрывал, как совёнок, неожиданно переставший быть пошлым и горделивым, и почему-то стал излучать печаль, которая за пару секунд сменилась спокойствием — Антон кивнул сам себе. Арсений ощущался неожиданно домашним и уместным — неужели он такой, когда вокруг нет людей и он трезвый? Если так, то Антон был готов забить на то, что это просто секс на одну ночь и позвать его на свидание — да вон заказы в "Деливери" клаб поразносить вместе завтра хотя бы.       Арсений так удивлённо взглянул на него, когда Антон выдавил на пальцы противоожоговую мазь и коснулся небольшого красного пятна на плече; Арсений шикнул, но не отстранился, продолжив морщиться, но терпеть то, как Антон узловатыми пальцами старался как можно мягче покрывать ей свои следы на нём. Арсений в определённый момент улыбнулся и устроился на краю подушке удобнее, позволив Антону второй раз за вечер делать с собой всё, что тому захочется.       Когда Шастун закончил, Арсений уже спал почти, лишь изредка кидая на него взгляды глазами-щёлками; он пробубнил тихое «спасибо» и закрыл наконец глаза, натянув одеяло на плечи аккуратно.       — Может, местами поменяемся, чтобы я не задевал ожоги твои? — вдруг спросил Антон.       Арсений лишь улыбнулся мягко и чуть подвинулся к стенке, а Антон слитным движением перелез через него и дал устроиться на своей руке — через минуту Арсений уснул, посапывая у него под ухом. А Шастун глазел на него минут пять ещё, с необъяснимой нежностью, которая не была привязана ни к эмпатии, ни к спиртному; Арсений спал с приоткрытым ртом и так трогательно выгнувшейся бровью, что Антон не мог позволить не поцеловать его в висок ещё разок и не устроить ладонь на его животе прежде, чем провалиться в сон за один миг.       И за один миг проспать три часа, после которых было так жалко вообще оживать, не то что выпутываться из горячих рук Арсения под взглядом проснувшегося от его копошения Эда, и влезать в кучу одежды, потому что температура упала за ночь до минус семи, а ему ехать в любимую службу доставки в воскресенье.       Арсений забавно бубнил что-то себе под нос, когда Антон вылезал из кровати, а потом сгрёб на себя всё одеяло — понятно, что ему было нужно. Антон поцеловал его в лоб перед уходом, благо, уже без Эдовского любопытного взгляда — слава Богам.       К слову о Боге — тот выключатель так и не дёрнул назад, оставив Антону пустошь на целый день прежде, чем тот завалился на кровать назад, и ещё на эн-дней после него.       — Ты бы видел, каким он, блять, был с утра, — дожёвывая бутерброд, заикнулся Эд по возвращению Антона. — Ты его шо, в жертву принести пытался? Он когда уходил, весь был в засосах и ожогах, просто пиздец.       — Да я видел вчера ночью ещё, — ответил Шастун. — Довольный хоть был?       Эд кивает почти безучастно, принимаясь заталкивать в себя ещё один бутер, потому что, вероятно, это их первый и единственный приём пищи за день.       — Довольный до жопы, лыбился, как долбаёб. Пвасил передать спасибо за ночь, — пробубнил Эд.       — И всё? — с надеждой на номер телефона спросил Антон.       — И всё, а чё те надо ещё?       — Да так, — бросил Шастун максимально ровно с высоты его разочарования.       — Ой, — вдруг на тон выше сказал Эд, и Антон сразу понял, к чему это идёт. — Понравилась принцесса.       — Да даже если и, — пожал плечами Антон. — По сути, похуй.       — Да не парься, - сказал Эд с набитым ртом так, что Антон только в силу давнего знакомства что-то понял. - Встретитесь, хули вам, компания-то одна на побухать.       Антон усмехнулся и завалился на кровать, оставив свой желудок без второго бутерброда, и махнул рукой на вопрос, может ли Выграновский сожрать ещё. Шастун не был склонен не верить Эду в вопросах, чем лечить болезни и стерпится-смутится ли у него с предметом симпатии — потому что у Эда всё просто.       И выключатель свой он сам контролирует, а не какой-то там Бог — хотел бы и Антон так. Ну, чтобы просто и без лишних телодвижений.       Почти так и вышло в итоге — отрубился он тоже по щелчку чьих-то тонких и бледных пальцев.