Единица

2020 год — Ну что, идём тусить? Антон смотрел на каменистый берег, на который мягко набегали волны: они оказались у небольшой деревушки где-то в Черноземье спустя много дней пути. Они проехали десяток городов и после Омска развернулись назад — Антон восстанавливал нервную систему после знакомства с родителями Арсения ещё пару-тройку суток. Его отчим оказался достаточно суровым человеком, и Антон в целом понял, откуда растут ноги его синдрома отличника; хоть тот и воспитывал Арсения всего несколько лет. А вот бабушка Паши затащила их всех на пирожки этой беснующейся, галдящей оравой; и дала килограмм в путь. Поэтому Антон уже не напоминал совсем тонкую палку - уже смахивал на веточку. Ещё они по пути захватили Тимура, который по-королевски занимал целых два кресла, чтобы крылья разложить и никого не зажать. Но Антон с Арсением продолжали возлёживать на своём заднем ряду с комфортом; один раз даже попробовали там переспать, пока все остальные вывалились в Туле посмотреть на музей самоваров — но кончилось это тем, что никто не кончил в принципе. У Арсения соскальзывали ноги, а потом Антон съехал с сиденья, и они повалились в проход и ржали ещё минут пять, выпутываясь из шерстяного ужаса; с тех пор секса у них не было — а хотелось. Сложно было не хотеть, когда Арсений рядом вертелся постоянно такой красивый, сиял улыбками, двигался постоянно, двигался плавно и соблазняюще, несмотря на постоянное чесание задницы, потому что его туда кусил комар, когда они занимались любовью в палатке (Антон ржал минут десять). Торчал рядом, незатейливо касаясь Антона почти всегда, и молодость горела в крови. В тот день особенно — они побросали футболки и натянули плавки и купальники. На улице стояла жара градусов сорок, вода была прекрасная, хоть и немного зелёная от цветений, а на пляже обнаружилась ещё одна компания на хорошем таком джипе, с переносным холодильником с пивом, а у них как раз начал пылиться мангал. Антон взял Арсения за руку и потянул по камням жарким к новым знакомым, чтобы урвать пиво; у них самих остались только водка и джин, но для сорокаградусной жары это казалось слишком; их молодые сердца и без того были потрёпаны драмами и энергетиками, чтобы добивать их. Кинув бутылки в тени, Антон рванул к воде, на весь пляж прокричав, что кто последний, тот снизу. Вот за что Антон любил Арсения, так это за то, что он не задавал вопросов, решительно и бесстыдно рвавшись в бой; поэтому на Антона со спины налетело тяжёлое тело, и они вдвоём полетели под воду. Антон отряхнулся от воды, а потом потопил Арсения снова под его брыкания, но всё это вылилось в мокрые поцелуи, совершенно не фигурально — по лбу и лицу текло, и они напились потрясающей, невероятной, цветущей воды Волги. Антон был влюблён где-то между Питером и любой другой точкой необъятной России; на этом отрезке он был молодым и беспечным, ни на секунду не смотрящим куда-то дальше, чем этот момент. Антон целовал его, под бёдра подхватив, как будто они не на реке в водорослях, а на Мальдивах; он гладил его бёдра большими пальцами в попытке дотянуться до ямочек копчика, улыбаясь в поцелуй на улюлюканья их друзей. — Бóшку мне сносишь, Шастун, — усмехнулся Арсений ему в губы, руки за его спиной скрестив. Яркий, счастливый и необыкновенно красивый в лучах полуденного солнца (а потом будет красный, хотя по гороскопу он рыбы, а не рак), Арсений был глупой юношеской мечтой, которая чудом оказалась не такой и глупой. Антон никогда не имел проблем с принятием себя, мозгами понимал, что он не красавчик совсем, но и не урод, в самом деле; но Арсений — Арсений был прекрасным со своим прищуром на одном глазу, родинками, носом с щербинкой, и Шастун искренне задавался вопросом, почему из миллионов красивых мужчин и женщин тот решил, что тощий и угловатый пацан с забавными зубами, что младше его на несколько лет — отличная идея. Задавался, но, в общем-то, не ждал ответа — он его уже знал, пускай и не понимал до конца. — Ты мне больше, — пробормотал Антон, вылизывая взглядом его чуть покрывшееся напылением загара лицо. — Геюги, слышьте, — позвал их Пашка, своим тощим телом также напоминавший водоросль. — Ваше пиво там ща нагреется и убежит нахрен от ваших лобызаний. Антон улыбнулся и опустил Арсения в воду, но тот тут же заорал и рванул к берегу, правда по пути споткнувшись и навернувшись в воду. — Меня что-то коснулось! — вопил он под разрывной смех с берега. Антон хохотнул тихо и пихнул руку в воду, пытаясь нащупать, что же заставило смелого и непробиваемого Арсения визжать и ползти к берегу по камням в тине. — Тут ваще-то змеи водятся, — крикнул Серёга, с которым они познакомились как раз здесь, так обыденно и спокойно, словно змея — это милое и пушистое существо, которое обернётся вокруг шеи мягким меховым платочком и будет греть холодной зимой. А не ядовитое, страшное создание в условиях отсутствия больниц в пределах полутора часов езды. Антон взвизгнул и дёрнулся в сторону, тут же растеряв всякое желание совать руки туда, куда не было необходимости. Смеющийся Горошко похлопал его по плечу, а Арсений с задорной улыбкой той же тиной прилип к его боку. — Ну герой же, — хихикнул он и протянул это многострадальное пиво. — А вы типа реально мутите или прикалываетесь? — спросил Юра-два, крылья от воды отряхнув. Юр теперь тоже было два, но Музыченко было присвоено гордое звание первого. — Да бля, сосёмся чисто по приколу, знаешь, — фыркнул Антон в ответ. Хотя, наверное, так и было — они не успели поговорить о ярлыках. — Ебёмся в палатках. Чистая взаимопомощь, — прыснул Арсений и ушёл к ребятам, что в тенёчке разложили мангал. Антон проводил его взглядом и, наблюдая за тем, как Арсений запихивал в рот помидоры, изображая хомяка, чувствовал, как его грудная клетка трескалась от нежности. — И правда ебётесь в палатках? — спросил Горошко с лукавой улыбкой, и Антон, повернув голову к нему, долго пытается вникнуть в суть вопроса. — Ага, — бросил он, и они рассмеялись. — И как оно? — Места мало, — пожал плечами Антон. — Мы ещё две дылды высокие, ваще пиздец. — Понял, — кивнул Серёга и протянул ему пачку с сигаретами. — А вас двое? — спросил Антон, затянувшись и наблюдая краем глаза за тем, как Арсений вызвал Эда на дуэль шампуром, и они кабанчиками бегали по камням, лязгая железками, пока Макар с отцовским говором пытался их осадить. — Да, мы едем из Казахстана, я Юрца забирал. Он же мелкий пиздюк совсем, поступил только в Москву, но мне его мама доверяет, ну и вот ребёнку развлекаловка — тусовки, пиво, путешествия, а я хоть проветрюсь, заебался в Питере сидеть, — сказал Серёжа. — Эй, я не ребёнок, слышь? — возмущённо протянул Юра, который на ребёнка и правда не смахивает. — Да, да, не ребёнок, — усмехнулся Горошко, хлопая его по плечу, и отхлёбывает из бутылки. Антон улыбнулся коротко. Он и сам был ещё мелкий на фоне даже Арсения, хотя тот его не воспринимал так, к счастью; но другие — да, и Антона это раздражало всегда, потому что он пожевал дерьма за жизнь многим больше ровесников. Но в целом, в этом есть и плюсы — многое сходило ему с рук, он же был наивный и молодой дурак, что с него можно было взять. Шашлык аппетитно жарился на мангале, заботливо обмахиваемый Ильёй, а Антон с Эдом сидели в тенёчке, невосприимчивые к жаре, и смотрели, как их компания плескалась в воде — рыбы, наверное, плавали в тотальном аду. — Вы бы пошли остудились, чё сидите здесь тухлые? — сказал Макар. — Не сдохнете от минуты на солнце, ну. — Тебе же наше нытьё потом слушать, дядь, — хмыкнул Эд, перехватив у него газету. Антон, на самом деле, не знал, что будет, если перегреться — симптомы сходились с обычными человеческими, но наступали раньше, и это проверять он боялся также, как и переохлаждение; выпадение из жизни на несколько дней не было мечтой каждого девятнадцатилетнего парня. — Антох, хочешь, я тебя остужу за секунду? — окликнул его Горошко, мокрый идущий к ним и тут же нацепив свои странные рыжие очки — удивительно, что у него от таких контрастов не выпали глаза. Они не узнавали, кто по расе Серёга — по Юре было понятно сразу, а Горошко загадочно молчал, и Антон уже обрадовался, что тот маг-температурник и сейчас сделает его тело хотя бы минут на пятнадцать холодным — пот уже испарялся с него быстрее, чем успевал вообще выделяться. Но тот расправил плечи и, свистнув, крикнул сидящим в воде: — Эй, хотите прикол? Ребята затихли, а Антон нахмурился и немного взгрустнул — не видать ему холода, как своих ушей, ног, рук, потому что он не знал, сколько времени у него было до того, как мозг решил бы, что отключить его для сохранения зарядки — отличная идея. Серёга вытянул шею, поджал губы и скривился, и Эд хохотнул, но этот смех потонул во вздохе ужаса и чужом нечеловеческом вопле, пугающем до мурашек, а потом из спины Горошко вырвались большие чёрные крылья, что чуть не заехали им по лицам. Антон дёрнулся почти завалил их с Эдом в этих жутких складных стульев на камни, вцепившись в его руку. — Ебать, — выдохнул поражённый Эд. На пляже стояла такая гробовая тишина, что, кажется, обосрались даже слепни, кружащие над водой. — Эт… это ты как это? Горошко, встряхнувшись, чтобы смятые перья расправились, хохотнул и разулыбался довольно. Антон выглянул из-за автобуса и начал его понимать — раскрытые рты остальных стоило видеть. Воля, кажется, даже навернулся на скользком камне от испуга, и теперь барахтался в воде, пытаясь обрести равновесие. — Обожаю этот момент, — насмешливо пробормотал Серёга. — Я как бы крылатый, но не совсем. Ваще это типа трансфигурация называется, — он пожал плечами, которые теперь казались массивнее и, по ощущениям, могли сломать Антона пополам и свернуть в трубочку. — Но явление это редкое, мало кто знает. Обожаю вот эти приколы проворачивать, все в ахуе, лица ржачные. — Это типа как в «Гарри Поттере»?.. — тихо спросил Антон. Горошко тихо рассмеялся, а потом подозвал к себе Антона, рукой махнув, и тот наконец пришёл в себя. — Типа того. — И что ты хочешь со мной делать? — Подойди, узнаешь. — Так я подошёл, — сохмурился Антон, чувствуя, как по телу прошлись волны жара. — Ну подойди поближе, бабушка очень плохо тебя видит, — проскрипел Серёга старушечьим тоном, и Антон, чуть сощурившись, сделал пару шагов к нему. — Ладно, бабуль, — протянул Антон. — Встань передо мной, и не обосрись, когда будем взлетать, — предупредил его Горошко, и Антон испуганно отшатнулся. — Ты меня сжечь решил аки Икара, что ли? — Да ну бля, не ссы, поможет, говорю тебе, — вздохнул Серёжа, и Антон неуверенно ступил назад. Его обдало тёплым воздухом, когда Горошко поднялся над землёй; Шастун вскрикнул, когда и его ноги оторвались от неё тоже — Серёга подхватил его подмышками и понёс куда-то в сторону речки. Не то чтобы он казался маньяком, но Антон не на шутку испугался, находясь на высоте десятка метров над водой где-то далеко от берега. — Готовься падать! — крикнул ему сверху Серёга. Антон дёрнулся как селёдка на крючке и попытался обернуться и требовать, чтобы его отпустили, и, собственно, Серёга отпустил — Шастуну стоило бы быть поаккуратнее с желаниями. Антону в руки, и в грудную клетку, да везде, ударил адреналин, и тот вытянулся в струнку механически прежде, чем его ударило о воду. О холодную на глубине воду, остужающую его пылающее от жары тело моментально почти что ожогом — Антон ничего не слышал несколько блаженных секунд, находясь будто не на этой земле. Невесомость бесплатно — Антон улыбнулся уголком губ. В голове от резкой перемены температуры стояла глухая тишина. Поразительное спокойствие прошибло его нервную систему одним ударом, а вода ласково, почти семейно потянула его наверх. Он вынырнул так же резко, как и упал — в его мир ворвались неуёмные, громкие звуки; далекие крики, всплески воды, чьи-то улюлюканья и просьбы сделать с ними так же. Антон сделал жадный вдох всеми сжавшимися до точки лёгкими, будто заново родившись, трезво, без температурного марева глядя на скалистый берег, который будто погрыз кто-то. А потом он оглянулся на собственное имя и поплыл к напуганному, торопящемуся Арсению, который не мог пойти против физики никак и почти беспомощно пытался плыть быстрее. Антон улыбнулся и поймал его в руки, решившись получить по ногам его ногами. Весь этот любовный драматизм про «я за ним полечу в небо, я за ним упаду в пропасть» как-то неинтересно смотрелся в их юной, яркой любви — Антон бы не хотел, правда. Куда им падать, в самом деле? У них ещё всё впереди — Антон уверен в этом даже глядя на то, как Арсений пятнадцать лет спустя почти равнодушно копается в шкафу и с неуверенностью показывает ему шмотки, в которых хочет пойти в этот пафосный стервятник, который называется. — Пиздец я испугался, Антох, ты ебанулся? — выпалил Арсений, вцепившись в его плечи. — Да я-то откуда знал. Но прикольно, попробуй, охуенное чувство. А ещё я не ёбнусь в обморок, — улыбнувшись, заверил его Антон, и запечатал это всё поцелуем куда-то в скулу. — Это радует, — с такой же мягкой, но немного запоздало-нервной улыбкой ответил ему Арсений. — Давай к берегу поближе, смотри, там Юрец и Тим подключились. — Мне стрёмно, блин. Это больно? — Если правильно падать, не больно. Типа, вытягиваешься, и норм должно быть, главное ступни не держи параллельно воде, охуеешь, — Антон передёрнул плечами. — Я так упал в воду в детстве, охуел. — Блин, я не знаю. — Да давай, чувство охуевшее, правда. — Может, за секс на камнях… — игриво протянул Арсений. — Ты ебанулся? — Антона пробило на смех, и он брызнул водой на Арсения, чтобы смотреть, как тот ворчал и забавно отфыркивался от воды. — Макар обещал нам в мотель пригнать через пару дней, потерпи. Мне тоже нелегко, ты себя со стороны видел? Арсений, вдруг затормозив посреди реки, обернулся к нему и лыбился всё так же — хитро и довольно, а потом Антон почувствовал, как его пальцы ног коснулись ширинки. Антон подавился словами, а нашпигованный гормонами мозг среагировал сразу же — невероятным, ноющим стояком. — А ты себя? — томно произнёс он и провёл ступнёй ниже, медленно и дразняще. Антон перестал быть уверен, что того вдоха после прыжка ему хватило — теперь воздух, кажется, стал ещё жарче, чем был. — Ты постоянно вертишься рядом, красивый такой, — сквозь зубы произнёс Антон, отплыв назад. Но вездесущая нога настигла его почти сразу же, и Антон тихо застонал. — А ты? — Не переводи стрелки, — повёл Антон головой и выгнулся, стараясь уйти от касания. — Невозможно переводить стрелки в воде. Антон хлопал глазами, на него глядя, а потом, расхохотавшись, забыл о том, что в реке нужно плавать, и у него вода пошла ртом и носом с хрюканьем и бульканьем. Арсений рядом смеялся тоже, растеряв всякую похоть, а Шастун лишь сипел обиженно, надеясь не подцепить тут заразу. От плевания кислой Волгой Антона отвлекло жужжание у уха, и он заорал так, что его голос эхом прошёлся по пустому пляжу и далёким скалам, и они с Арсением дали дёру от слепня, что истерично метался у поверхности. Потому что осы и пчёлы — ещё терпимые, а шмели вообще милые жужжащие зайки с благой целью, но на слепней Антон не подписывался — и всех об этом оповестил, барахтаясь быстрее к берегу. В следующие прыжки Антон, уже без былого страха, успел рассмотреть деревеньку, что стояла наверху, и какой-то покосившийся домик поодаль от первой линии, и они с Эдом и Арсением пошли на разведку, есть ли здесь хотя бы дохлое подобие магазина, чтобы докупить еды и пива. Выграновский с ним отлично поладил, перебрасываясь колкостями и тупыми шутками, что больше напоминали цитаты с волками. Они бежали наперегонки по дороге между двумя оврагами, а потом коллективно ныли, что хотели бы сдохнуть от жары и палящего солнца, пока Антон с гордым видом (тоже помирающим от жары внутри) догнал их чуть менее мокрым. В магазинчике у тех самых оврагов хотелось, тем не менее, от духоты удавиться не меньше, но внутри он оказался изобилующим всяким разным. Милая коренастая женщина за прилавком с улыбкой пробила им два мешка алкоголя, три — еды и ещё собственные помидоры с грядки дала просто так, и их встречали на пляже как героев. Народу на камнях стало больше — приехали местные семьи с детьми, которые то и дело удивлялись, какие они с Арсением «башие», а бабушки охали или смотрели с осуждением на их падения с высоты крылатого полёта в воду. До них даже пытались докопаться местные типы, до которых, конечно, добираются новые веяния с трудом и которые «пидоров» всё ещё считают «пидорами», ни на грамм не слушая учёных с их заумными исследованиями ориентаций. Но это не мешало Антону с Арсением, конечно, выпендриваться и сосаться за автобусом. И танцевать, балуясь, у костра, через который Арсений потом рвался прыгать, как Снегурочка, и, конечно, чуть не свалился в горящий хворост — ловили всей компанией. Но Арсений, пьяный и счастливый, всё равно хохотал на всё побережье, а потом нашёптывал (как ему казалось) Антону то, что хотел бы от него ожоги. — Ты бы сдох от тоски, если бы я его не позвал, — довольно хмыкнул Эд, чокнувшись жестянкой пива с Антоном. — Это правда, — кивнул Антон и стал вылизывать место за ухом Арсения, периодически отплёвываясь от отросших волос. — Это правда, — промурчал Арсений. — Спасибо, Эдик. — Да шо я, бля, написать одно сообщение? Его после «Антохи» уговаривать даже не пришлось. — Чё, прям так влюбился в меня? — шутливо пробормотал Антон. — Ещё как, — ответил Арсений, глядя ему в глаза, почему-то серьёзно совершенно, без всякого озорства. — Страшно советую. — Прям страшно? — хохотнул Эд. — Ну раз советуешь… Он повалился с бревна со смехом, когда Антон пихнул его в плечо. А Арсений, притёршись только сильнее, продолжил целовать его челюсть, пока Шастун задумался о том в первый раз, что в него по-настоящему влюблены. И не кто-то, а такой красивый, совсем непохожий Арсений, что нашёл в нём что-то своё, неизвестное никому; чтобы обнимать его беззастенчиво при всех, показывая свою привязанность, чтобы кусать шашлык с двух сторон и встретиться на шампуре (и сколоть передний зуб неудачно, но будто это убавило ему очарования), чтобы тащить за руку по раздолбанным дорогам к кривому-косому зданию дома молодёжи с забавным зелёным заборчиком, который «как глаза Шастуна», где эта самая молодёжь с «жигулями» тусила под Сердючку и Стаса Михайлова. И они тоже. Антон, как не знал, так и не знает, для него ли в мироздании горят на небе звёзды и для него ли безумный мир их создан, но спустя пятнадцать лет он уверен, что они точно созданы друг для друга. И звёзды его горят по той же причине — чтобы Арсений под ними орал о том, что быть больным на голову, значит, быть вооружённым.

***

— Попробуй догони, Арс! — кричал Шастун на всё побережье и своим косульим бегом проносится мимо остальных. — Блять, отдай кроссовок! Ну Антон! — сквозь смех слышалось позади. Арсений по гальке бежал слишком резво для человека без одного ботинка, но в итоге догнал и чуть не повалил их в воду, отнимая свой красный тапок. — Не больно? — на всякий случай спросил Антон, брови, винясь, сложив домиком. — Да не-ет, — посмеиваясь, ответил Арсений. — Массажик. — Массажик, — фыркнул Антон, а потом протянул ему руку, чтобы встать. В деревеньке внезапно похолодало, и они кутались в джинсовые куртки, отправившись ближе к вечеру бросать в Волгу монетки под серым, тучным небом. Паша усмехнулся и покачал головой снисходительно, их встречая, и Антон упал поодаль от них покурить на складной стул. — А они всегда такие? — спросил Максим, заправляя прядь за ухо и затягиваясь быстро тлеющей на ветру сигаретой. — Какие? — переспрашивает Воля, оторвав взгляд от удаляющегося силуэта Арсения, что скрылся в кустах. — Ну, не знаю, долбанутые, припизднутые, как хочешь называй. Паша хохотнул коротко и ответил: — Арсений да, на самом деле. Антоха не знаю, сам не знаю его толком, — он прервался, складывая слова. — Они просто на своей волне. Поискать ещё надо, чтобы с человеком, как они, сойтись. — А они типа реально влюблены или придуриваются так? — продолжил из чистого интереса спрашивать Макс. — А вот чёрт их знает, — отмахнулся Воля и задумался на секунду. — Чёрт их знает, — повторил и потянулся за зажигалкой в руках у Анисимова. Антон огонь с первого раза тоже не зажёг — ветер мешал. Думалось ему, что «своя волна» звучит хорошо; отдельная от всех. — Мы — много волн, — произнёс он, подойдя к ним сзади, и Макс дёрнулся. — Как у него на башке. — Сказал барашек, — бросил Паша. — Идеальное сочетание волн с барашками, я считаю, — фыркнул Шастун в ответ. — Что, уверен, что идеальное? — Да. Антон не мог сказать точно, к чему это приведёт, но не сомневался, что в любом случае к чему-то хорошему. — Ну чё, в путь? — спросил подошедший Арсений, отряхивая руки от воды. — А монетку ты кинул сам? Арсений сохмурился, а потом дёрнулся к карманам куртки, такой неожиданный, внезапный. — У тебя нет? — Держи, — протянул ему Антон рубль и сигарету затушил о подошву. Арсений, конечно, повёл его за собой снова, не упуская ни секунды вместе — будто бы думал, что через несколько дней всё кончится так же, как и всегда. Бог любит троицу. А Антон любил, когда жизнь не разводила его на людей — и не собирался сдаваться, падая с Арсением на их задний ряд. С не меньшей уверенностью, что всё будет.

***

Дорога морила. Антон обнимал лежащего на нём Арсения на плечи — тот тихо дышал куда-то ему в грудь. Они уже спали пару часов, когда отправились из деревушки в Саратов, двигаясь назад в Питер в общем и целом — без остановок там были сутки пути. Но Арсений хотел ещё раз взглянуть на звёздное небо, которое, конечно, не сравнится с их питерским — всё звёздное, огромное и бесконечное. А теперь заходилась заря, солнце падало сквозь щель шторы на их кресло, но спать хотелось не настолько, чтобы не побыть вместе в тишине. Вокруг все дрыхли без задних ног, закинув головы на стёкла или свернувшись в невообразимые, казалось бы, позы; у Антона закономерно затекали ноги — Арсений не был лёгким, но тревожить хоть сколько-то удобное положение не хотелось так же. А по правде говоря, у них просто болели копчики. Рассвет был розовым, трепал Арсения по кудрям; тот отмахивался, иногда клал подбородок Антону на грудь, чтобы смотреть. Тот делал вид, что не замечает. — По одной голландской поговорке, стекло и счастье — самые хрупкие вещи во вселенной, — прошептал Арсений, всё так же за ним наблюдая. — Мне иногда кажется, что я Вас выдумал, на Вас же глядя, — ответил Антон тихо, но Арсений лишь издал смешок. — Достоевский… — тянет он. — Ты хоть контекст знаешь? — Не-а. — По ощущениям Верховенский там с ума сошёл и идола себе сколотил. Но выжил, кстати, в итоге. — Ну да, идол это как-то совсем уныло, — фыркнул Антон. — Но с ума ты сводишь, это правда. Я просто в «Тик-Токе» увидел видос с этим звуком. Но ты всё равно нириальный, — прогундел он. — Только давай ты не будешь меня возводить в божества. Принцессы тоже какают, а я — обсираюсь. — Ну, если что, дам тебе «Смекту», не парься. Арсений рассмеялся тихо ему в плечо. Кто-то с первых рядов что-то недовольно пробухтел неразборчивое, и они замерли на добрую минуту, но Антон, тем не менее, продолжил потом: — Ты хочешь спросить, что дальше? Арсений перестал блестеть этим своим бесовством и притих, глядя из-под бровей на него как-то загруженно. Кивнул еле заметно, пальцами от волнения скребя по его плечу, будто бы один Антон мог что-то сам о них нарешать. — Спи, — ответил тот. — А то ты сам в себе счастье запиздишь ногами и ссаными тряпками. Арсений усмехнулся и, повернув голову на бок, действительно прикрыл глаза, молчаливо согласился с Антоном будто. Шастун погладил его по плечам и попробовал расслабиться на продавленной подушке, которая потом сменилась отельской, пахнущей чистотой. Они выпросили на остатки денег номер на двоих, чтобы нормально потрахаться, не в дикой природе, которая, конечно, была удивительной, но не настолько, чтобы они пытались на ней размножаться. Конечно, тщетно. Но Антон, впрочем, не жалел ни о потраченных средствах, ни вообще о чём-то другом, тычась сонно носом в чужой загривок и посылая режим к тем же чертям. Даже если Сатана ползал где-то по Земле, как говорил Достоевский словами Арсения, когда они заселялись — главное, подальше от них.

***

— Давай, давай! — орал Эд на всю улицу, пока Арсений пытался залезть на статуэтки девушек в парке, параллельно снимая «Историю» в Инстаграм. Тамбов был очень стойким городом, раз выдерживал наплыв безумной молодёжи в лице их компании, которая по ширине могла бы занять главную улицу. Антон уже бежал ловить своего падающего с крохотной колонны мужика, а остальные пьяно кричали что-то ему вслед — Арсений приземлился спиной прямо ему в руки с хохотом, но тот быстро замолк. — Валим, валим, валим! — начал орать, он дёргая рукой в сторону стремительно приближающихся к ним сотрудников правопорядка. А у них у половины были бутылки с бухлом открытым. Так и бежали, зажимая их чуть ли не ртами, чтобы не расплескалось, гоготали так, что жильцы ближайших домов этих ментов, наверное, хотели только сильнее вызвать. Но Антон, несмотря на дохлую дыхалку, был не прочь побегать, если его за руку вперёд будет тянуть Арсений — и нежелание заработать административку. — В какой бы стране мира мы не находились, — прокричал Арсений, переводя дыхание, и Эд подхватил его слова. — В каком бы культурном городе мы не гуляли, если нас больше двух человек, то это превращается в полный… — Пизде-ец! — вопил Арсений, безмерно энергичный, бодрый и пьяный — он алкоголь всасывал как губка. Тот показал Эду большой палец и закинул в себя пару глотков вермута. — Ты процитировал дядю Коржа? — спросил его Антон чуть удивлённо, переплетая снова их пальцы. — Да. — Ты лучший, Арс, просто лучший, — довольно болтнул Антон и поцеловал висок. — Не замёрз? — Какое там, Антошка, — поболтав бутылкой перед лицом Шастуна, сказал он и прижался крепче к его синтетическому бомберу с космосом. — А ты из две тысячи четырнадцатого, да, красотка? Антон прыснул и прижал его к себе крепче, сам пьяный дурак. Не понял ни причём тут четырнадцатый, ни причём тут красотка — и слепо шёл с ним плечом к плечу дальше. Тогда это, конечно, было проще, но Антон впредь никогда не сдавался кроме одного раза — быть друг другу точкой опоры и центром тяжести, который, впрочем, при смещении обещает падение. Они хотя бы знают, как его назад вернуть друг другу; без резких движений, почти ювелирно снова искать доверие. Это процесс долгий, и торопить его никак нельзя — так Антон Арсению не звонит, сидя на чужой кухне в пыльной трёшке блочной девятиэтажки. Так Антон Арсению в давно запылившимся диалоге пишет, что он в порядке. И больше ничего — никакой неосторожности быть не может; всё и так на слюнях и клее, чтобы его косолапость сейчас мешала. Антон пятнадцать лет назад, едва ноги переставляя, завалился в клуб «Доски», поймав каждую из сотни шуток, что Арсений здесь свой, и бычок — он действительно упадёт скоро; Шастун будет отмывать его от чужой блевотины, но на то клуб и был гадюшником для беспринципной молодёжи. Или принципиальных сук — как Арсений, который гордо вертел носами всех, кто пытался к нему подкатить, под насмешливым взглядом Антона. Насмешливым и гордым, потому что каким же Арсений был невозможным. В каждую секунду. Когда кружился на танцполе — и мир вокруг него; когда переставлял ватные ноги и находил в себе суперсилу не проливать дерьмовые коктейли с дешёвым бухлом, когда флиртовал с девушкой за баром за халявный коктейль — и получал от ворот поворот, безусловно. Но триста рублей за стакан — это меньшая из цен, которую Антон может заплатить, чтобы этот прекрасный парень был только с ним — бесстыдно тёрся спиной и задом о него и загнал сам себя в клетку рук. — Попался? — выдохнул Антон ему в висок, обнимая Арсения за талию. — А ты Человек-паук, получается? — фыркнул тот в ответ. — Человек-пук, да. Арсений звучно расхохотался. — Ужасно, Антошка, — крикнул он через клубняк из колонок. — Просто отвратительно. — А ты не знал, что я премерзкий? — Узнал, ещё когда ты мне в волосы чихнул, — смешливо ответил Арсений, дразняще качая бёдрами, и эта непристойно прикусанная губа сводила Антона с ума. — Какой разврат, — протянул Шастун ему на ухо, а пальцами в контрольных кольцах зацепил пояс его штанов. Арсений вздохнул так глубоко, что его грудь дёрнулась под Антоновой ладонью, а потом простонал что-то тихо, голову откинув на его плечо. Его кожа в душном клубе разве что не дымилась от жары, блестела под розовым светом, и Антон бы всю хотел её облизать, всё ещё все его веснушки на груди и плечах, что на него рассыпало солнце — и этого хотелось до тяжести в штанах, до слюны, блестящей на, казалось бы, пересохших от температуры губах. — Сегодня не пятница даже, — ответил Арсений и прикусил аккуратным движением мочку Антона, и тот захрипел тихо. — Лето на дворе, у нас семь пятниц на неделе, я считаю, — томно произнёс он. Хотя из него соблазнитель, как из пакета люксовая сумка; он скорее провинциальная паль на «Гучи» с рынка. Арсений, конечно, в этом преуспел многим больше; стоило только посмотреть, как он развернулся и, закинув руки на его плечи, сильнее стал притираться пахом с заметным возбуждением. И плевать, что ради этого манёвра пострадал космический бомбер из такого же, кажется, пакета по качеству — Арсений вылил на него половину своего стакана. И рассмеялся, тычась Антону в плечо лбом, пока капли щекотали Шастуну спину. — У нас ноль шансов быть киношными, да? — Абсолютно, ты на меня посмотри, — ответил Антон, пошло сжимая его задницу в ладонях и целуя мокро так, что при неудачном стечении обстоятельств они могли бы залить весь танцпол слюнями. Антону казалось, что у него воспламенятся запястья, которые жгло задушенным огнём, но штаны на Арсении не горели, к счастью, а вот у Антона в штанах горело ещё как. — У нас ещё есть шанс стать киношными, — сказал он раскрасневшимися губами ему на ухо. — Как же? — Переспать в отеле, м? Арсений улыбнулся по-чеширски, зубами сверкая под мигающими до болящих глаз стробоскопами. — Я думал, ты не предложишь, — бросил он между песнями и в один глоток допил своё пойло. А потом привычно потянул его за собой, неугомонный, бурлящий молодостью, какой-то неисчерпаемой внутренней энергией; не то что Антон, который просыпался и ныл тут же, что хочет спать ещё. Но не теперь, ведомый пьяным Арсением, которого мотало по дороге. Но мир Антона едва ли меньше напоминал мазки краски, где едва ли можно разглядеть таблички и иконку со стрелочкой на карте, особенно когда на плече висит безусловно красивый, но ни черта не лёгкий для тощих ног-спичек Шастуна парень. Который ударился спиной о стену номера и сбросил с себя футболку раньше, чем за Антоном закрылась дверь. Антон прильнул к его губам, стряхивая липкий бомбер, и Арсений так спешно, дёргано задирал его футболку, что его повело; но маяком губы Шастуна снова нашли его губы: а руки вцепились в шею, пальцы притянуло к родинкам, как к мелким рассыпанным магнитам. Они бы в мире паровых машин могли заменить ему украшения, но Антон не думал об этом долго, вылизывая горошинку пирсинга на крыле носа; горошинки пирсинга на соске, пока чужие ладони настойчиво спускали с него брюки. Арсений хватал вдохи ртом, забавно отфыркиваясь от чёлки, что падала ему на лицо и тихо постанывал, вперёд подаваясь плечами. Такой красивый, ужасно горячий, и почему-то запавший на дохлого Шастуна, хотя к его ногам, или хотя бы к заду, хотела упасть половина замшелого тамбовского клуба; как когда-то захотел и Антон. Но именно его удостоили чести слушать стоны и тихий скулёж, когда контрольные кольца не поддавались рваным движениям Арсения, который разве что не хныкал от нетерпения, обсасывая его пальцы, чтобы железки слезли. — Грязные же, — шепнул Антон, попытавшись руку на себя потянуть. — Во мне столько бухла, — отмахнулся Арсений. — Я так пьян. Любовью, — пьяно хихикнул он и, руки уложив Шастуну на плечи, начал целовать его жадно. — Какой, блин, любовью?.. — пробормотал Антон и языком скользнув ему в рот. — Нечеловеческой, — ответил ему Арсений в попытках стащить кольца с руки на своей заднице. — Не-людской. И у него наконец вышло — ободки звякнули о плинтус, а Арсений остервенело вцепился в голую ладонь и притянул к своим ключицам; с его губ сорвался полустон-полукрик, и Антон испугался сначала, наблюдая, как под пальцами расползаются красные пятна. Но Арсений к себе его дёрнул ближе, сталкиваясь зубами в поцелуе, давая чёлке щекотать их носы. — Ты бешеный, — проговорил Антон сквозь зубы и прикусил его губу. — Просто отбитый наглухо. — Я знаю, — ответил тот со смешком. — И ты тоже. Ты тоже меня любишь. — Да. И это стало почему-то ясно, как белый день. Антон и понятия не имел, что такое любовь, будучи пассивным наблюдателем за чужой всю жизнь; но теперь он был уверен, что это она — сжимающая его грудную клетку, в которой, кажется, наоборот бездонный космос звенел теорией струн. Но Арсений переплетался с этим звоном так крепко, будто бы он стал его частью, прижимаясь ближе только, кольцом пальцев оголяя тёмную головку члена Шастуна, срывая стоны с его уст, пока сам Антон оставлял на его лопатках алые полосы ожогов. Такой ластящийся, гибкий, безудержно нежный и пламенеющий у стен, на руках Антона, на постели, нетерпеливо потирающийся пахом о чужой живот. Наконец, кажется, уверовав в собственную ценность и красоту — и Антон надеялся, что лишь подтолкнул его к этому; исправлять комплексы людьми — очень плохая идея. А целовать его шею, слюняво кусаясь — очень хорошая, и Шастун достиг ее, полосами пальцев сползая по чужим бокам и слушая несдержанные стоны от жара его рук. — Ты самый лучший, — сорил Арсений разными словами, самыми искренними, бёдрами насаживаясь на пальцы. — Я так рад, что мы встретились. Имя Антона никогда не стонали в момент оргазма, потому что его секс до Арсения был подростково-неумелый, по-глупому быстрый, скорее для факта и сброса напряжения — в детдоме все друг с другом перетрахались в пубертатный период, и секс перестал иметь ту же ценность. Но Арсений и эту прореху возмещал ему сполна, прижимая кудрявую макушку к своей груди и дёргано вскидываясь на тощих бёдрах; и стонал, стонал его имя, тягуче и многократно. А Антон наконец занимался любовью. — Я счастлив, что встретил тебя, — сонно пробормотал Арсений, выводя пальцем на его груди что-то бестолковое. Его ноги в комке смятой простыни взамен одеялу под зашторенным полумраком казались бледно-хрупкими, но очень красивыми; и он сам, чуть влажный от пота, со взмокшими завитками волос и осоловелым взглядом полупьяных глаз — произведением искусства. И тогда Антону стоило бы спросить самому, что будет потом, и не хотел бы Арсений провести с ним какую-нибудь целую жизнь — но тот уже смеялся и бормотал «вертолётики» на детский манер, устраивая голову на его груди. — Ну ты в постели огонь конечно, Шастун, — сболтнул утром Арсений, глядя в зеркало с усмешкой. Паша поднял их очень рано, ворвавшись в комнату с воплями и хлопками — самое то для похмельной молодёжи, — потому что нужно было выдвигаться, и обсмеял, конечно, своим саркастическим пулемётом. Но Антон лишь поддержал его гоготом — это всё неважно. Важно — Арсений; красивый в его следах и довольный хорошей ночью. Самый лучший — тоже. Они вместе вообще — лучшее из возможного; нечеловеческое — не-людское. А всё, что невозможно, когда-то придётся отпустить - Арсений знает это своим умом; и, наконец, им же трезво принимает решение - дать себе чувствовать - глядя на тусклый экран телефона.

***

Шины низкой «Шкоды» мягко гудели дорогой; в салоне пахло обивкой кресел и приятной прохладой Петербурга. Ни один звук не тревожил ухо по-настоящему — всё было эхом за дверями машины, пускай и не самой целой, и подержанной, дождь стекал по стёклам с какой-то тревожной, дрожащей аккуратностью, чтобы не потревожить спящего Арсения будто. Тот вымотался под конец дороги и совсем затих, и Антон отметил себе ещё одну его черту — много молчать, когда сил совсем нет. Он менялся в лице, становился пассивным, незаинтересованным, надолго уходящим в себя, пропускающим мимо ушей вопросы, а мимо глаз — возможности. А теперь уснул на плече у Антона, стоило им загрузиться к Паше в новенькую машину, чтобы тот подбросил Антона в общежитие, а Арсения отвёз домой отдыхать. Две недели пролетели очень быстро, оставляя за собой яркое пятно памяти о почти киношной истории, как Антон встречал рассветы и закаты, купался, пил, целовался и делил время — и место — с прекрасным человеком, к которому очень привязался за все дни пути. И которого не хотел больше отпускать, вопреки красивому и грустному клише; он же не дурак, в самом деле. Тем более, если речь идёт о любви, пускай пока и прозрачной, и пылающей чувствами и юношеским максимализмом. Но рука не поднималась разбудить Арсения, чтобы хотя бы номер его спросить, Инстаграм или другую соцсеть. Но телефон загорелся уведомлением раньше, чем Антон успел что-то сделать — сообщением от Паши, что щурил глаза, улыбаясь, в зеркале заднего вида. Там была ссылка на карту с адресом дома на «Международной». Антон улыбнулся ему благодарно и аккуратно заправил прядку Арсению за ухо — тот лишь пробубнил что-то непонятное, но не открыл глаз и, поелозив едва, обнял его руку, такой мягкий во сне, к нему тянущийся. И Антону почему-то показалось — в тот момент, что в этом будет больше, чем просто бездельная юность, поиск, кем бы забить своё «позорное» одиночество. Намного больше, потому что они и правда на какой-то своей, отдельной от всех волне, пускай эта встреча была случайной. Но не её продолжения, как бы Антон долго не скидывал всё на судьбу — и теперь надо было брать всё в свои руки, чтобы они продолжались. А Антону очень этого хотелось. Он оставил поцелуй короткий на его лбу, этакое обещание вернуть его себе, прежде, чем мягко устроить Арсения на крыльях Тимура, что кивнул в молчаливом понимании; и, тихо шепнув Паше «спасибо», вылезти из машины у своей обшарпанной общаги с одной сумкой в руках. И всю дорогу до четвертого этажа вспоминать, как они прыгали с тарзанки в Волгу; и как Арсений переполошил всю деревню своим хохотом, а потом удирал от гусей, как он фоткался рядом с памятником сыру «Омичка» в родном городе и как чуть не свалился с печки в Пензе. А потом, залезая в душевую, думал о том, как они бегали от злой продавщицы из-за одной стащенной бутылки пива, и как плохо звучали его неумелые аккорды на гитаре; как он на рассвете стоял у автобуса и курил, глядя на крыши своего детдома. И как Арсений, сонный и зябкий, забрался к нему под бок и стал спрашивать, ткнувшись подбородком в плечо, будто прошлое — важно. Будто бы для него всё тоже было ясным будущим, несмотря на все неуверенные вопросы; не обязательством, а осознанным желанием участия. Не слепой и ветреной влюблённостью, а настоящей любовью, которой просто нужно было разрастись и стать крепче. Но это уже лишь дело времени и их двоих, которые случайно нашли друг друга, чтобы понять, что они на самом деле искали, даже не думая об этом раньше. — Почему я, Арс? — спросил Антон тогда, тапком придавив бычок к дороге. — Я же ну, объективно не самый крутой и красивый. Арсений задумался на секунду, объял его талию только крепче и притёрся щекой, ласкаясь так открыто. — Не знаю, — ответил потом, пожав плечами. — Просто потому что это ты. Вот весь ты сам по себе, — сказал ещё и добавил шёпотом: — Других таких просто нет. И Антон, конечно, принял этот ответ за чистую монету — потому что Арс за что взял, за то и продал, — конечно, вернув его обратно Арсению. Потому что придурков, которые портят тебе жизнь после огромной, несусветной любви — миллионы; а таких, как Арсений — стойких, ярких, несмотря на тусклый взгляд, готовых не оправдывать, но иметь полную картину, чтобы принять решения — точно нет. Антон спал до вечера, довольно, но всё-таки поверхностно — кровать казалась слишком большой после двух недель на крошечных креслах, придавленным чужой тушкой. Но спать Антон любил — Арсений, безусловно, хорошо, но сон будет с Антоном в любом кипише, кроме голодовки (и стресса). Хотя, подумав сонным мозгом, Антон пришёл к выводу, что Арсений тоже — если Шастун не зассыт поехать по координатам, которые висели в диалоге, чуть ли не выжигая ему хрусталик своим наличием. Эда не было — уехал к Яне, будто они не наласкались за две недели вместе. Хотя Антон, впрочем, тоже не наласкался, раз снова залез в общажный душ, остервенело запихнул ноги в джинсы и, оставив на волосах неуложенные кудри, которые так любил теребить Арсений, был готов лететь на другой конец города тем же вечером, как они расстались. Вернее, Антон некрасиво уложил его досыпать на крыльях товарища; и хотел исправить свою ошибку. Время шло к десяти вечера, а Арсений и вовсе мог улечься спать — Антон упорно думал, стоя у зеркала в коридоре и поправляя цепи на штанах скорее нервно. Не то чтобы он, абсолютно глупо, конечно, питал надежды, что Арсений не воспринял поездку, как курортный роман. И Антон сам находил себе тысячу причин, чтобы это отрицать — это что-то о любви, не-людской, нечеловеческой, и Арсений сказал это первый. Арсений спросил «это место, где ты рос?» первый. А Шастун был юным, не совсем в себе уверенным парнишкой девятнадцати лет — и ссыкуном, закономерно. Но тем, кто смог поджать мочевой пузырь и яйца — и шагнуть за порог, а потом в магазин, чтобы выбрать плохое дешёвое вино и дохлый букет тюльпанов, стоящих к далёкому первому сентября, и в метро тоже шагнуть, и из него. И даже в подъезд обшарпанной девятиэтажки неподалёку от него. Антон затормозил, выдернув себя из ошалелого, лихорадочного пути, только когда оказался у двери; внутри всё тянуло нежностью и предвкушением новой встречи, уже совсем иной, намеревающейся расставить все точки, а не просто быть воспоминанием и неуверенно-зелёной жижей, как воды Волги. Он замер, хватая вдох и приваливаясь устало к косяку железной двери; но Арсений стоил этого дёрганого, быстрого пути — это была вообще меньшая из его цен, потому что в целом они устремляются в бесконечность. И Антон поймал эту мысль прежде, чем твёрдо нажать на звонок, с верой, что он всё делает сердцем. Сердцем, искренне влюблённым и любящим парня, который открыл дверь, хмурясь, но за секунду успел удивиться и мигом посветлеть, улыбнуться глупо и влюблённо в ответ. — Будешь со мной? — спросил Антон, покачивая бутылку вина в пальцах, и могло показаться, что это всё о попойке. — Встречаться, в смысле, — неловко пояснил он и почесал затылок. Арсений замер в дверях, даже ручку не отпустил, хлопая глазами так ошарашенно, будто Антон при нём поджёг на себе штаны и побежал устраивать фаер-шоу в его квартире. А потом прыснул, хрипя, как подавившийся шредер. И глазами теперь хлопал сам Антон, ощутив себя полным дураком, и сам себе сказал, что он говорил, стоя у зеркала. Но Арсений, напротив, так не считал — и этот неозвученный ответ к себе обернул тоже. — Я думал, мы уже встречаемся, — произнёс он, посмеиваясь так искренне, сипло и нежно, что Антона внутри смело цунами чувств, размазав его по стеночке. Антон снаружи же глупо улыбнулся и рассмеялся, привалившись к его руке. — А я думал, ты уже не приедешь, — мурлыкнул Арсений с тихой радостью, потрепав его кудри. — Типа всё, у тебя дом и семья… — Надеюсь, тебя не ждали сыновья? — спросил Антон так настороженно, будто это могло быть правдой и Арсений не юлил, как всегда. — Нет, — хихикнул тот. — Но я тебя ждал. Правда боялся, что ты это так, ради прикола всё. Ушёл ещё так тихо. Я проснулся — а тебя уже нет, — произнёс Арсений тихо и неуверенно. — А я буду, конечно. Как ещё. Как ещё — действительно. И этого было достаточно, чтобы Антон перестал размениваться на слова и шагнул на порог ещё разок, уже без нужды искать на это силы, и поцеловал его крепко. И чужие руки привычно легли ему на плечи, обвили шею в желании стать ближе ещё, пока Антон ладонями проделывал путь по его спине. Как ещё — по-другому не могло быть с самого начала; и Антон знал это с первой встречи. Просто всему в этой жизни нужно время — и собраться, и разбиться, и собраться сначала. И чтобы открыть бутылку вина, не разбив её и не расплескав алкоголь по всему полу, пока рядом резали сыр, рассказывая какую-то новую, ещё неизвестную Антону историю; а тот улыбался без всяких тревог. Судьба любит их — а они любят друг друга, несмотря ни на что — чтобы возвращаться. Антон знает, что любят, когда Егор настойчиво просит открыть дверь, наплевав на все недоумённые взгляды. Арсений, увлечённый рассказом, суетился и пытался быстро накрыть на стол.