***
— Да ёбаный матрас, нахуй! — Интересное у тебя было детство… — сердито бубнит Арсений, сжимая ладонь Антона с такой силой, что нужно ещё поспорить, чему больнее — ладони или ноге, на которую Шастун наступил. Кто бы знал, что точкой преткновения станут им не характер и не спорные вопросы, а бальные танцы. Арсений обессилено опустил плечи и вздохнул так уныло, что Антону впору было покупать ему новую нервную систему. До такого целители ещё не дошли, даже в тридцать четвёртом, а жаль — Арсению бы не помешал вагончик нервных клеток. Ни тогда, ни сейчас — в этом он уверен. — Да бля, в том макете, который мне Юра пока… — Это называется раскадровка. — Да бля, ну неважно! Кор… — Важно, Антон, я щас задушню весь этот зал, — предупредил его Арсений, дёрнув бровью. — Хорошо, раскадровка, которую мне Юра показывал, там же вообще нет вальса, хули? Я хочу облизывать твои пальцы, а не наступать на них. Арсения скривило так, словно он уставший от жизни мопс — то есть любой мопс в принципе. — Антон, у меня нет футфетиша. Вонючие ноги… — Всё равно, я не хочу ехать в травму! А ноги тебе понравятся. — Мои ноги нравятся мне и так, я не хочу, чтобы ты их облизывал. — Ну это мы ещё посмотрим. Но вальс-то нахуя? — Антон, если ты не поймёшь основу, то их эту хореографическую поебень в жизнь не сделаешь, — строго сказал Арсений. — Да бля… ну… бля. — Титул самого унылого существа на земле по праву перешёл Антону. — Если бы я знал, я бы не соглашался. Мы три дня одни как долбаебы паримся с моей нескладностью и косолапостью. А нам ещё эти коллективные приколы репетировать. — Да прям-таки не соглашался, — игриво бросил Арсений. — Я похлопаю глазками и Антон Шастун в шляпе. Антон скосил взгляд на кучу шляп в углу. — Антон Шастун и так будет в шляпе, — сказал он. — Ну так и я о чём. Чему быть, того не миновать. — Хуем трахаешь кровать. Давай заново, — цокнул Антон. — Почему тебя так тянет ебать кровати, матрасы, что дальше? — хохотнул Арсений. — Опыт с диваном в моей жизни уже был, нужно разнообразие, — пробубнил Шастун в ответ ему и опустил голову. — Ну не расстраивайся, ну немного неловкий ты, и ладно, — тянет Арсений почти родительским лепетом. — А если я не только глазками похлопаю? — Ты умеешь тверкать полужопием о полужопие? Арсений застонал и глаза ладонями потёр, выражая крайнюю степень усталости от их детских разборок. Не иначе, как строгий папаша, который сам всё детство просидел за фортепиано (что правда) и учил уроки (что тоже правда), но это, впрочем, делало его таким, какой он был. Теперь Арсений и правда строгий папаша — в редких случаях, конечно, но всё-таки строгий. Но и Антон уже не лопоухий шкет-ветряная-мельница. И впервые, когда сам Арсений об этом думает, стоя на кухне и глядя на короткое, будто напуганное и уставшее в то же время «я в порядке», лишь на миг у него проскальзывает тоска по прошлому. Однако мысли его занимают больше всё-таки интрига и жажда будущего, с ними не-такими, как раньше, потому что им с Антоном, как тому с диваном, нужен новый опыт. Старый они уже пережили — и это осознание немного облегчает его оковы, которыми Арсений сам себя истязает. Всё новое — это хорошо забытое старое. Всё — прошлое, кроме сейчас. — Боже, да нет, конечно, хотя мысль, безусловно, интересная. Просто я могу так. — Арсений потянулся вперёд и оставил мягкий поцелуй на его шее, под кадыком. — И так. — И линию челюсти губами зацепил. — Я знаю много способов соблазнить тебя на что-то бесплатное. — Ты намекаешь, что я жмотяра тупая? — Нет, что ты студент. Хотя у тебя неплохое пособие. — Чтобы его получить, нужно не иметь родителей, так себе перспектива, — пожал плечами Антон, но на ласки поддался, прикрыл наконец глаза. Арсений взял его за руку и потянул куда-то, и глаза пришлось всё-таки открыть. Тот как всегда, с улыбкой до ушей заигрывающей, с глазами блестящими от озорства, повёл его за собой — ну конечно. Куда-то за несколько кулис, по скрипучим половицам, в обитель пыли, реквизита и старой мебели. Антона пробрало до кончиков пальцев предвкушением того, что могло быть в этой атмосфере, что могло случиться секретом от всех. — В каморке, что за актовым залом… — Порепетируем, мой дорогой ансамбль, — промурчал почти что Арсений ему в губы и залез на какой-то удивительно чистый стол. — Недавно была приёмная комиссия, этот стол помыли, — довольно добавил он. Антону бы, конечно, не хотелось, чтобы Арсений изгадил штаны, которые только что расстегнул. — Козырями орудуешь, — усмехнулся Антон немного нелепо, потому что не ждал интима совершенно в этой мрачной комнатушке. Но Арсений — это же Арсений. Этим всё объяснялось и объясняется. И то, что он действительно думает — пятнадцать лет спустя — не пойти ли к Антону с бутылочкой портвейна в чужую квартиру? Не вспомнить ли, каково это — идти друг за другом по пятам? Жаль, что не за руку — Арсений скучает по его рукам. Арсений вообще много по чему на самом деле скучает, просто пока не может себе позволить. Пока рано — ему нужна эта потерянность перед шагом в реку, потому что он не знает, какая она сейчас — эта река. Та же самая, что и раньше, но время не щадит ни реки, ни людей, чтобы знать наверняка, не обморозит ли он в ней ноги. Но скорее провалится, даже если вода будет тёплой. Это же Антон. Так всё, конечно, просто. — А чем ещё? Я — король пик. — Точёных? Тогда я — царь хуёв дрочёных, — усмехнулся Антон. — А ты докажи, — шепнул Арсений ему на ухо и поцеловал мочку, чуть сдвинувшись к краю ближе. Он нетерпеливо заёрзал, потёрся о него пахом — между ними были всего одни боксеры, по сути, всего лишь маленькая Китайская стена. Антон опустил ладонь на его ширинку, потом как-то дёргано поднялся к резинке трусов, залез под футболку — суетливо, по-юношески совсем, будто они не передёрнуть друг другу пытались, а запивали водку молоком за кулисами, чтобы преподы не узнали. Однако светить членами перед арсеньевским научруком, тем не менее, в планы Шастуна не входило тоже, хоть так и не казалось со стороны: он мял чужие бока, вылизывал шею, обводил головку пальцами и тёр пятнышко смазки на ткани. Арсений был красивым, раскрепощённым, довольным собой, когда комплексы из-за его сил и странностей не начинали покусывать его помаленьку; Арсений выбирал его день за днём — лопоухую ветряную мельницу с тонкими руками-ногами-дощечками, с посвистывающей флягой ему в такт — может, поэтому. Они встречались уже два месяца, из которых месяц вздыхали, как же удивительно получилось, а второй месяц выдыхали, как же удивительно получилось. Антон был влюблён так сильно, что между вдохом и выдохом проходило порядком времени — а Арсений оставался на месте, рядом с ним. Просто потому что — такой ответ Антону тоже подошёл. Правда, авантюрности и романтики в них убавилось с не то что горящим — полыхающим сентябрём, потому что у Арсения был выпускной год, а у Антона началась практика, которую на кой-то вертел растолкали по учебному году, и теперь чаще не Арсений скакал на нём, не сидел рядом с ним и не шлялся с ним по улицам за руку, а Антон скакал на граните науки, пересдачах и практиках. Ещё и кариес пошёл. Правду же говорил, важнее этого гранита — зубы. Поэтому, может, Арсений так отчаянно и воевал за его участие в этой постановке для клипа — потому что так они хотя бы были вместе, танцевали, валялись на стульях, пили ряженку с пышками, которые продавались за углом. Вот это всё, студенческое и простое, с чего они начинали, и в чём их влюблённость пестрила покруче гербариев, которые по улицам таскали школьники чуть ли не каждое утро, пока Антон ехал через весь город, чтобы проводить Арсения до института. И всучить ему ряженку, с которой они встретятся ближе к ночи в этом замшелом зале, и будут грызться за танцы. А потом целоваться в этих танцах кисломолочными губами и сахарными от пудры языками, зажиматься по углам и приходить домой, в унылую серую общагу, или в старую панельку, вместе или раздельно, и не замечать этих стен, потому что как в их пределах, так и за ними, есть жизнь и влюблённость. Арсений бы хотел сейчас чувствовать всё так ярко; и его пугает, что темноты собственной квартиры, выходящей окнами на двор-колодец, он больше не видит. Видит пыль, жёлтый свет, видит Антона, ошивающегося вечно около печенек в форме животных (и стабильно оставляющий свинюшек Глике), но он больше не видит темноты и полных жадным мраком углов — Антон снова занимает его мысли и красит эту прогнившую, уже тошнотворную простоту. Не лёгкость, но простоту — тяжелый куб всё ещё имеет вес, хоть с виду это всего лишь шесть граней. Антон просто берёт и всё это раскрашивает, и Арсений бы рад сказать себе, мол, всё, прекращай так ему доверять, но в глубинах памяти среди ненависти и злобы он раскапывает то, что Лиза Антону верила. И Арсений, чёрт его побери, тоже верил много лет. Он любит его половиной своего разданного сердца, вторая половина которого лежит глубоко в земле в неизвестном ему месте. А первая половина — вот она, у Арсения в ладони сжата, заполошно бьётся, и просит быть возвращённой тому, кому она всегда принадлежала. Мальчику-больше-не-ветряной-мельнице. Арсений просит себя об этом. Юный Арсений же продолжал тереться о чужой пах, ласкать губы, зарываться пальцами в Антоновы кудри, пока Антон не прекращал удивляться. Но перед таким Арсением он был не в силах устоять; пальцами он прошёлся по рёбрам, скользнул ниже, к пупку, а после — по линии боксеров у паха ещё раз, запустил туда руку после — стояк уже оттягивал ткань, а у Антона — тёрся о джинсы. Он вытащил член Арсения, провёл пальцами по головке, чтобы сорвать стон с тонких, аристократично-фигурных губ, которые нашёптывали просьбы и одно-единственное имя. — Да ну Арсений, блять! — раздалось сбоку другое, и Антон дёрнулся от испуга. — Ай, сука! — взвизгнул Арсений и руку Антона с члена убрал. — Нехуй будет дрочить, если ты мне член оторвёшь, ушастик, — проскулил он. — Я сам тебе его оторву, блять! — то ли сердито, то ли отчаянно сказал Музыченко, стоящий на свету в конце туннеля. — Можете дома ебаться, по-братски, а? Репетируют они, тоже мне. — Будто ты с Анькой ни разу… — хмыкнул Арсений, запихивая член назад в штаны и застёгивая ширинку. — Нет! Я уважаю сцену, — отрезал Юра. — Я тоже уважаю сцену, но ещё я хочу Шастуна. — Сочувствую, — буркнул Юра. — Эй! — подал голос Антон и, волосы назад зачесав пальцами, поплёлся к выходу из-за кулис. — А я себе не сочувствую, — огрызнулся Арсений и, взяв его за руку, потащил прочь из-за кулис. — Поедем ко мне сегодня? Пашка, вроде как, на какой-то тусовке, а мы закончим начатое, — играючи бровями, произнёс Арсений. — Ты так спрашиваешь, будто я могу отказаться, — ответил Антон и, наклонившись, поцеловал его губы. И почувствовал подзатыльник такой, что чуть эти губы не откусил. — Отчёты в жопу. Вам двоим, — напомнил миролюбиво Юра. — Давайте за дело, надо начинать общие связки учить.***
январь 2021 года — Почему у всех людей защита в июне, а тут уже извольте к февралю выдать продукт? — бухтел Антон, борясь с желанием поиграть шляпой в футбол. — Потому что если там будут косяки, то есть шанс хотя бы попытаться всё переделать, — пожал плечами Арсений и дёрнулся, когда через весь зал Юра заорал «Сплюнь!». На дворе стоял не холодный, не морозный, не ебучий, не охуевший, а «студёный», по словам Арсения Сергеевича, мороз. А если он стоял на улице, то и в помещении стоял, потому что сколько бы технологий не разработало человечество, что-то будет вечным — отключение воды летом и батареи, которые выполняли скорее функцию декора, а не обогревания. Спасибо тому факту, что на Антоне было три слоя костюма — Юре повезло меньше, у него только майка да кожанка была, и последняя летела в гору реквизита по ходу съемки. Один Арсений, казалось бы, на энтузиазме, готов был делать хоть по сотню дублей каждой из сцен. А ещё тот был самым очаровывающим и манящим со своими кудрями, уложенными набок, в фиолетовой бабочке и с подтяжками, хлопающий ресницами невинно, показывающий всем языки. Ни одна девушка в пышных платьях с глубоким декольте, которые тоже крутились в зале, не привлекали Антона так сильно, как Арсений в этом наряде школьного лоха — Антон искал себе подобных. Вернее, давно нашёл одного себе подобного лоха, красивого правда, и умного, и уникального, и смешного — если очень захотеть, можно в космос полететь. Вот он и захотел. На самом деле, не сказать, что за полгода отношений всё осталось так же кристально и чисто, как было в начале — всё-таки со временем морок первой влюблённости сошёл на нет, и обнаружились недостатки, разные мысли, раздражающие черты, но Антон как будто прекрасно с ними в Арсении жил. Потому что скучно, когда нет встряски хотя бы безобидной, а ругаться они вообще любили, просто не так, как все остальные. Арсений не любил крики, они страшно давили на его и без того расстроенное как пианино сознание, поэтому они просто грызлись пассивной агрессией, иногда занимались любовью после, и это больше напоминало просто злой стёб — и так решались все проблемы. Ну или словами через рот, если кто-то перешутился. Тем не менее, Антон был счастлив с ним, как ни с кем ранее — да и не с кем было чувствовать себя так; они часто торчали друг у друга дома, но ещё чаще — в актовом. Арсений готовил завтраки, Антон — ужины, Арсений таскал вино, а Шаст — пиво, они целовались, разговаривали и вели себя, как полные дураки. Но была одна вещь, с которой они не успели столкнуться, и Антон боялся, что позже она нагонит их и накроет с головой. Арсений был болен от рождения, Антон от рождения был поломан, даже если чаще всего не ощущал, и всё это ушло каким-то белым шумом на задний план, пока они учились танцам, бегали на репетиции, пока Антон уходил с работы и сдавал долги, пока он в кровь стирал глаза на зимней сессии, а Арсений — ноги. У Арсения был синдром, Антон был сиротой-единицей, хилым заведомо ребёнком с полумёртвой иммунной системой. Они вместе не чувствовали недостачи или несовершенности, вместе они были впереди планеты всей, круче всех, но по отдельности они всё ещё были собой. И это не было плохо, просто Антона это пугало — ничего из их реальных проблем не вылезло за эти полгода. Но тешило одно — если Арсения не крыл ССЧ, то тому было с ним хорошо. А Шастун был просто везучей псиной последние месяцы — он даже ни разу не заразился от Эда простудой. Так или иначе, сегодня ему было некогда думать — в принципе, потому что то он рукой дёргал не так, то падал неудачно, то у них не получалось провернуть сюжетный ход; Антона, конечно, поставили на задний план и танцевать общую связку для вставок в клипе, но он, на самом деле, не представлял, чему должны были учить актёров, чтобы управлять такой массой людей. И в большинстве своём у них всё получалось — Арсений выглядел частью целого механизма, идеально слаженный, довольный собой и тем, как он двигался, как будто для него не составляло никакого труда осуществить этот кошмар, который в голове у Шастуна отказывался умещаться. Вот вам и танцы. — Весь мир в наших руках, мы крутим, земной ша-а-ар… — играло из колонок, и задача Антона была самой простой за весь этот бесконечный клип, который им надо было снять за сегодня, потому что прогорели уже всевозможные сроки. Но, конечно, Антон не мог, пока хлопал под ритм, не ударить человека с размаху своими лапищами. — Да ёб твою мать блять! — выдал он очередью. В зале послышался мат и гомон — Антон чувствовал на себе осуждение, но со своей нелепостью сделать ничего не мог — такой он был человек, нескладный и угловатый. — Ну простите, ребят, — поджал губы Шастун и взгляд вперил в пол, но зарыться в самобичевание ему не дал гогот Арсения, который едва ли не складывал его пополам. Антону сначала было радостно, что Арсений не придал этому значения — ну ошибся и ошибся, они торчали здесь с семи утра. Но смех его стал только громче и будто бы истеричнее, и это уже Антону совсем не нравилось. В ситуации в целом мало чего смешного было, и даже смеха от нелепости уже не было — тот остался в двух часах назад, но Арсений вообще никак не мог успокоиться. Все люди вокруг неловко переминались с ноги на ногу и не знали, как реагировать, а к Антону пробился едва ощутимый всполох тревоги и страха — отнюдь не собственного. Арсений говорил, что люди, находящиеся в тесном контакте, ощущают эмпатическую магию лучше, так же, как и сами эмпаты. — Эй, Арс, — позвала его Аня, девушка Юры, но Антон остановил её жестом руки. — Арсень, пойд… — Да пошёл ты нахуй! — вдруг дёрнулся тот и вскинулся. Он был красный от злости, на лбу выступали вены, а губы стали тонкой полоской — ещё чуть чуть и разрезали бы кожу и попортили бы точёность черт. Но вопреки, Антон был во власти чужого отчаяния и усталости, в глазах у Арсения читался испуг, и Шастун понял наконец, что из себя представляет рецидив синдрома сбитого чувства, который где-то внутри сидел паразитом, долго-долго, а потом вырывался, отнюдь не короткой вспышкой гнева. Вырывался бессилием и невозможностью ему противостоять. — Блять, да нахуя я вообще тебя позвал! Юра правильно сказал, ты всё нахуй запорешь. Как в постели так ты гибкий как ебучий кот, грациозная лань, блять, а как надо — лихо одноглазое! — кричал Арсений. — Может у тебя с вестибуляркой проблемы? Так я поправлю! — рявкнул он и дёрнулся вперёд, хотел ударить, видимо, но Антон стоял недвижимо и не чувствовал ничего, кроме жалости и желания как-то ему помочь. — Эй, Арс, Арсений, прекращай! — окликнул его Юра, оказавшись рядом. Ребята перехватили Арсения за плечи, напуганные и обозлённые на него, но тот рвался вперёд, закончить начатое. А в Антоне всё это не отзывалось ответной агрессией никак, потому что это был его Арсений, больной, платящий за месяцы спокойствия и счастья рядом с ним. Всего одной мошки бы хватило, чтобы теперь вывести его нервы из строя, а тут аж усталость размером с космос. Антон за столько времени уже перестал смотреть на них, как на юное дурашество и развлечение — они были вместе полгода, он любил Арсения крепко, он видел все плюсы и минусы. Их врагами были только время и раны, полученные до их встречи. А потом и после. Антон знал тогда, что это надолго, не на две недели в пьяных путешествиях, не на месяц, чтобы натрахаться вдоволь — надолго, пускай Антону скоро будет всего лишь двадцать. Они ведь с Арсением поймали друг друга в трёх соснах, в трёх встречах, и этого хватило, чтобы найти друг в друге опору, одну из мировых основ. И если эта основа подкосилась, им не осталось теперь ничего, кроме как держать её вместе — и возвращать на место. — Ну что встал?! — огрызнулся Арсений, а Антон, прикусив губу, протянул к нему руку, мягко потянул за локоть под опасливыми взглядами парней, что держали его. — Я разберусь, всё нормально, — проговорил он и потянул Арсения к выходу из зала, обняв его за плечи. Тот выглядел виноватым и растерянным. Они вышли из зала, Антон повёл его в одну из бутафорских — «не «хуйня для декора», Антон» — где среди пыли стоял очередной чистый стол. У актёров, видимо, настолько не было времени, что проще было держать столы чистыми, нежели ехать к кому-то домой, чтобы переспать, и Антон не в первый раз был благодарен за это, потому что выдохшийся, опущенный Арсений хорошо устроился на нём. Тот был бледный, глазами хлопал устало и, казалось бы, не дышал, пытаясь подавить в себе не его эмоции, которые упрямо сквозили в сжатых губах и пальцах, вцепившихся в стол. Антон встал напротив, снял пиджак — пыль липла на взмокший лоб. Шляпа осталась где-то в зале. — Если я сейчас предложу тебе подышать, ты мне лицо откусишь, да? — спросил он с грустной усмешкой и провёл костяшками по его кисти. — Нет. Арсений бросил это с оттенком просьбы, и Антон заметил, как он подрагивал едва. — Тогда подыши со мной. Давай, вдо-ох, — Антон и сам пытался продышаться, потому что прокуренная дыхалка не щадила его за благотворительность для бедных студентов-актёров, — Вы-ыдох. Арсений вторил ему, прикрыв глаза, и Антон чувствовал, как его эмоциональный фон успокаивался постепенно, напряжение уходило с его рук, злоба больше не горела ни болью, отдающейся в затылке, ничем. На их место робко ступило бессилие — гулявшее прохладой по телу, простая человеческая усталость. Арсений сделал ещё пару вдохов и подался вперёд, уткнулся Антону в живот лбом, и тот запустил руки в его волосы, хотя за испорченную укладку Попов и руки мог оттяпать по локоть. — Прости… пожалуйста, — рвано выдохнул он. — Оно вот такое, понимаешь? То, что было тогда в автобусе, если помнишь, это мелочи. Эта херня меня доконает скоро. Я не хотел на тебя злиться, вернее, немного хотел, но точно не бить тебя. И смех этот… Я просто устал, Антон, мы четырнадцать часов снимаем. Ну и нервы сдали. Давно этого не было. Арсений отстранился и, нахмурив брови, пытался выискать в лице Антона намёк на обиду хотя бы, но Шастун только улыбнулся слабо. — Я знаю, я косячный, что есть, того не отнять, — пожал плечами он, но позже нашёл им лучшее применение. Например, обнять Арсения и наблюдать, как тот шебуршился в складках одежды, пытаясь найти позу поудобнее. Тот уставился куда-то в груду стульев и досок, будто бы на самом деле силы до последней капли его покинули. — Я уже говорил, Арс, это — часть нормального, — продолжил Антон. — Мы встречаемся полгода, я догадываюсь, что, во-первых, мы оба не без греха, и во-вторых, что конфетно-букетно-трахательный период когда-нибудь кончится, — он хохотнул тихо. — Но я не хочу, — чересчур серьёзно ответил Арсений, встрепенувшись и взглянув на Антона своими невозможными глазами. — Я не хочу, чтобы он заканчивался. — Арс, — вздохнул Антон и присел на корточки рядом с ним. — Это неизбежно, да, я понимаю, — усмехнулся Арсений в ответ. — Но как-то рановато будто. Не знаю, ты же не хочешь меня бросить? Нет, наверное, не хочешь, конечно, я в целом неплохой такой любовник, я думаю. — Арс… — мягко позвал его Шастун. — Но знаешь, если ты превратишься в пузатого мужика с пивом за теликом, я тебя брошу первый. — Я уже он, но допустим. — Нет, сейчас за теликом ты червяк. У меня нет зоофилии, но вполне, кстати, привлекательный червяк. — Арсений рассмеялся. — Просто как будто я ещё не нагулялся. Не в смысле по бабам, мужикам и бабам-мужикам шляться, но я с тобой ещё не нагулялся. Да блять! — рявкнул он, и место смеха снова заняло отчаяние. — Давай ты ещё подышишь, пока приступ не отпустит, да? Арсений кивнул и, притянув Антона к себе, зарылся носом в его шею, но тот отстранился и под непонимающим взглядом приложил пальцы к его вискам. — Дай кое-что попробовать. Кольца он стащил на всю съемку, и по пальцам потекло тепло — Антону даже не приходилось вспоминать что-то неизменно приятное, чтобы оно существовало. Арсений рядом, и это как факт — хорошо, достаточно, чтобы расслабить его зажатые пугливые нервы. И помогло — Арсений сгорбился даже, расслабился, всё напряжение ушло из его черт постепенно. Он остался сидеть с закрытыми глазами даже когда Антон убрал руки. — Хорошо? — Классно, — шепнул Арсений. Они постояли ещё в тишине, такой глухой, что можно было услышать, как пыль оседает на этот идеальный стол. Вы должны решить все свои вопросы до того, как стол покроется пылью — предостерегало пространство как будто. Антон бы не посмел перечить. — Я не хочу тебя бросать, — пробормотал Антон. — И то, что у нас есть проблемы… — Не значит, что мы не можем быть долбаёбами, — тихо просипел Попов. — С полу… — …слонёнка понимаю тебя, да, — кивнул Арсений. — Я просто так долго жил без этой хуйни, что рецидив как возрастная клякса. — Возрастная кля?.. — Ну, типа, пятно реальной жизни. Мы пока полгода эти вместе были, мне стало хорошо, я жил в каком-то ином совсем мире, где проблем нет почти, а если есть, меня больше заводит наша ругань, чем расстраивает. А теперь всё… снова так. Будто тебя пинком выпиздили из-за компьютера, когда ты только вошёл во вкус. — Долго же ты входил… — Да нет, я не об этом! — Арсений схватил его за края жилетки, как будто Антон мог убежать куда-то. — Рано. Рано взрослеть, вот я о чём. — А ты почему решил, что болячки, это про взрослых?.. Арсений, мемы — это всего лишь постироничные картин… Ай! — Антон вздрогнул от легкого удара по руке. — А вот это уже умышленно, — заявил Арсений, гордо голову вскинув и руки на груди сложив. — Потому что с тобой их не было. Ну, пока мы все эти полгода забили на то, что я выпускаюсь, мне надо искать работу… — Арсений, мы не забили, — хмыкнул Антон. — Просто ты умнее меня, и я… не вмешиваюсь? Ты же сам разберёшься. Ну и эмоциональных встрясок не было таких, как сейчас. Если бы тебе помощь нужна была, ты бы попросил, наверное. — То есть… ты не думал о том, что мы просто убегаем от реальных проблем всё это время? — А ты так наши отношения видишь? — вздёрнул бровями Антон. — Нет, но я думал, что вот, сейчас конфетно-букетный кончится, и будет суровая реальность… — Арсений растерянно хлопал глазами так, будто его только что обокрала цыганка, а этого он никак не допускал. — Арс, — прыснул Антон. — Для меня это всё было суровой реальностью. Мы не в православной семье из глубинки, чтобы после вот этой всей романтики я начал тебя пиздить, а ты рожал детей. Ты даже не можешь их рожать. Мне просто жаль, что ты сделал из этих отношений только убежище от своих страхов. Арсений померк на глазах и опустил взгляд. — Антон, я тебя люблю, — сказал он твёрдо, вдумчиво. Сказал по-человечески первый раз, а не тайнами и шарадами. Не то чтобы Антон видел в признаниях особую ценность, но в тот момент это имело значение. — Ты делаешь меня счастливым, и я боюсь, что когда-нибудь на место влюблённых нас придут уставшие от жизни мы, терпящие друг друга рядом. Потому что суровая реальность — она обычно такая. Она делает людей такими. Дело не в проблемах, которые ждут меня после. Дело в том, что я не хочу перестать любить тебя, разочароваться или не испытывать с собой счастье. Антон задумчиво прикусил губу и потом, подняв взгляд на него, сложил из слов что-то кривое, но единственное, что ему пришло на ум: — Но Арс, счастье между нами не в отсутствии твоих приступов и буквально моих соплей. И даже не в конфетно-букетном же. Я тоже тебя люблю. Вот в чём. Арсений кивнул немного растерянно и всецело благодарно. — Да, — кивнул он. — Я буду иметь в виду, — кивнул он ещё раз и потянулся к Антону за поцелуем, но замер в сантиметрах от его лица. — Не думай, что я использую тебя как лекарство от груснявки. Я… — Тебя люблю. «Груснявка», кто так говорит в двадцать первом году вообще? — Ты мой полуслонёнок. — Действительно полу. Даже третеслонёнок. Арсений рассмеялся и прильнул к его губам мягко, но на поцелуи им не везло — Антонова губа тоже была в риске откусывания. Кто-то — Юра, конечно, кто же ещё, — забарабанил в дверь. — Вы там, блять, скоро?! Нам осталось две сцены, а народ домой хочет. Лизуны, блять. — Я травмированный котёночек, — ответил ему Арсений, не удосужившись эту дверь открыть. — Хуёночек. Я не слышу звуков драки, значит, всё норм. Выползайте давайте, олухи. Послышался стук каблуков о кафель, и Арсений тихо хихикнул, а потом, урвав поцелуй ещё один, собирался идти в зал. Но Антон остановил его, схватив за предплечье. — Чего ты? — спросил Арсений, оглянувшись. — Всё ещё волнуешься? Да не поэтому я с тобой, что мне нужно спрятаться от мира, не поэтому, я просто это сказанул случайно, я так… — Ты сказал, что вот эта вся хуйня ощущается будто тебя выпиздили из-за компа, когда ты только разыгрался. — И?.. — нахмурился в непонимании Арсений. — Во что ты играл ваще, что тебе не хотелось нахуй выбросить комп из окна? — действительно удивлённо, на грани с возмущением, спросил Антон, и Арсений расхохотался. — Боже, я обожаю тебя. Я играл в Симс, в тройку. А ты? — Поиграл бы ты в то, во что рубился я, там бы не то что приступы, там бы твой синдром просто сколлапсировался. Когда ты не можешь выпиздить толпу челов, сшитых из частей, из старой тёмной подводной лодки, там все проблемы психические считают, что ты и так псих, и ёбу дают. — Отношения со мной идут тебе на пользу, вон, какие умные слова говоришь. — Эй! — возмутился Антон. — Я не был тупым до тебя. — Не был, не был, — улыбнулся Арсений, и они побрели в сторону зала. — Но вообще, «выпиздить толпу челов из старой тёмной подводной лодки» можно попробовать, раз ты так уверен, что это может помочь. За дипломную работу ребята в конце концов получили пятёрки — стоило всего лишь убрать Шастуна на задний фон. Клип вышел отличным — в итоге Антон был горд тем, что он смог сделать со своим нескладным телом что-то дельное, но, на самом деле, Арсений был уверен, что вся суть в практике. Практика гибкости у них в постели была отличная. А Антоновские игрушки Арсению действительно помогли, но ему кажется, что дело не в них, а в их обладателе, который сидел рядом и крыл всех матом больше, чем Арсений. Арсений же улыбался, потому что вся эта суровая реальность больше не пугала его, как он признался потом, раз у него рядом был такой очаровательный третеслонёнок. Антон Шастун научил его мужеству — как-то сам по себе, без особых усилий. Правда всех «монстров» убил всё равно он, а не Арсений — и спас. Все родом из детства — даже если его не существовало.