***
После того кошмара уснуть снова так и не удалось. Ощущение сковывающей по рукам и ногам беспомощности, липкого всепоглощающего страха, который заставляет сердце из груди выскакивать… Заставляет дрожать. Глупо. Всего лишь сон. Сидя на парах с самого утра и лениво крутя в пальцах ручку, пытаюсь мыслить логически и все по полочкам в собственной голове разложить. Во время сна мозг перерабатывает и пытается уложить в моей многострадальной головушке кучу информации, полученную за день. Сознание ослабляет контроль, подсознание берет верх и формирует из пережитого образы по одному ему известным алгоритмам. Мой взгляд скользит по головам одногруппников. Преподавательница сонно говорит что-то об истории журналистики — явно не способствует пробуждению интереса. Я откладываю ручку и окончательно забиваю на лекцию. Хорошо, вспомним основы философии и дедушку Фрейда с его психоанализом. Если подумать, то все логично и даже закономерно — морг и неизвестный, силуэт которого маячит где-то на периферии и перманентно вторгается в мое личное пространство, и мое собственное бессилие, и балерина, о которой я вообще думала весь вечер, прежде чем уснуть… Все то, что я видела во сне, так или иначе занимало мои мысли на протяжении дня, и то, что во сне эти образы играют ключевую роль — нормально. А то, что мое подсознание все это слепило в кошмар — ну, с моим образом жизни так-то и неудивительно. Все нормально. Это просто сон. Просто химеры моего уставшего, измотанного постоянным стрессом разума. Мне просто нужно отдохнуть. Мне просто… — Островская! — голос преподавательницы щелкает, словно хлыст. Судя по смешкам одногруппников и красноречивому взгляду самой Екатерины Степановны, зовут меня не в первый раз уже — я вскидываю на женщину заранее виноватый взгляд: — Да? — Островская, снова невнимательны на паре, — Екатерина Степановна качает головой очень-очень осуждающе, — такое отношение к учебе не только показывает ваше абсолютное неуважение ко мне и предмету, который я преподаю, но и… эх, что с вами говорить. Выходите, рассказывайте про фактчекинг и его историю. — Так «что с вами говорить» или «выходите и рассказывайте»? — бурчу я себе под нос, отодвигая стул. Слышатся редкие смешки, но Екатерина Степановна слишком занята шуршанием своим планом лекции, чтобы что-то заметить. Ловлю предупреждающий взгляд Вершинина и ухмыляюсь. Ну, а что, один раз так-то живем.***
— Завидую тебе, Островская, — Гриша Поляков опирается на кафедру во время перерыва между семинарами. Я удивленно брови вскидываю, вытягивая из рюкзака пропуск, сигареты и зажигалку: — Это еще почему? — Меня бы кто-то так по ночам выматывал, — произносит Гриша с настолько широкой ухмылкой, что я сразу понимаю — шутку он готовил долго. Несколько оставшихся в аудитории человек реагируют вялыми смешками. — Дебил, — коротко комментирует кто-то из девочек. Я закатываю глаза и выскальзываю из аудитории, умело огибая спешащих в столовую студентов. Шум и гам вокруг сливаются в монотонное гудение, абсолютный хаос, мешанину голосов, фраз и взрывов случайного смеха. Мне нужно поспать. Мысли на учебе фокусироваться отчаянно не хотят. Закуриваю и быстро иду к неприметной скамейке за зданием института. Толпы первокурсников, пытающихся стрельнуть сигарет, или студенты постарше, которым постоянно нужно снять какой-то сюжет или взять какое-то интервью — последнее, что мне хочется видеть. После пар нужно заглянуть в студию. Просто пройтись туда-обратно вокруг здания, заглянуть внутрь на пять минут и разведать обстановку — я же не успокоюсь иначе, саму себя замучаю, и… Мужской голос, абсолютная беспомощность, тишина, сердце выскакивает из груди. «Ада, осторожнее с балериной». Я понимаю, что руки снова дрожат, и тихо чертыхаюсь. Да что ж такое, в самом-то деле. Будто бы раньше мне не снились кошмары. Бывало и похуже. Я просто обязана проверить.***
При помощи женского туалета и второго выхода из института эпично избегаю встречи с Вершининым, который вчера намекал весьма прозрачно на то, что неплохо бы закончить проект пораньше. Маршрутка до центра приходит почти сразу же — я уютно устраиваюсь где-то сзади, переводя взгляд за окно. На стекло падает несколько капель. Начинается дождь. «Ада, осторожнее с балериной». Я бы с радостью, но осторожничать вроде как не с чем. Вопреки стереотипам из фильмов ужасов, призраки практически безвредны. Да, многие жутко обозлены на живых, но маньяков-убийц среди них точно нет. Призраки не могут сделать ровным счетом ничего, что физически навредит обычному и здоровому психически человеку — разве что столкнуть на него что-то не слишком тяжелое или заниматься мелким пакостничеством. Обычно они бьют зеркала и окна, лопают лампочки, хлопают дверьми и занимаются прочими звуковыми эффектами — дешево и сердито, пугает на раз-два, не причиняет никакого вреда. Тем более, силы призраков не бесконечны. Взаимодействие с материальным миром отбирает энергию, которую потом восстанавливать и восстанавливать — поэтому такие вещи случаются крайне редко. Однако здесь мы имеем призрака — если это призрак, но о других формах существования сверхъестественного я ни сном, ни духом — который не только разбил зеркало, но и заблокировал замок и показался девочке, ударив её потом несколько раз. Чуть не пропускаю свою остановку, задумавшись — проталкиваюсь к выходу уже сквозь толпу входящих в маршрутку, ловя проклятия от замерзших бабулек в спину. На улице противный дождь, который мгновенно превращает мою и так не очень аккуратную прическу в воронье гнездо. Набрасываю капюшон и беру курс на студию. «Осторожнее с балериной». Но я правда не могу с ней сделать ровным счетом ничего — призрака невозможно убить во второй раз. Вопреки расхожему стереотипу, даже уничтожение останков не помогает — а что толку сжигать тело, если душа давно уже к ним не привязана? Это точно не здание, точно не насильственная смерть или самоубийство — я сто раз перешерстила гугл. Если призрак здесь из-за какой-то вещи, то можно считать, что всем очень сильно повезло — достаточно просто сжечь вещь, которая поддерживает эмоциональную связь. Если же нет… В общем-то, есть люди, которые этим занимаются. Применяют обряды принудительного изгнания или что-то в этом роде — я подобной квалификацией не обладаю. Но прежде, чем привлекать их, нужно убедиться во всем окончательно. Что я и собираюсь сделать. Кружу несколько минут вокруг студии — ничего необычного не замечаю. Судя по всему, скоро как раз время начала очередного занятия — к зданию потихоньку стекаются девочки самого разного возраста. Автоматически выглядываю среди них Лизу, но её появления, в общем-то, не особо жду — вчера она достаточно четко дала понять, что возвращаться не собирается. Тем лучше — объяснять ей, а если не повезет, то еще и Вершинину потом, что я здесь делаю, как-то не хочется. Осмотр снаружи ничего не дает, да и становится все холоднее — я, выкурив две сигареты, ныряю все же в здание. Камер наблюдения нет, что я констатирую с необычайным облегчением. Однако сигнализация на входной двери стоит — я вижу небольшое табло на стене. Проблематично. У входа снимаю очки и прячу в карман, стягиваю с волос резинку, как можно шире улыбаюсь девушке за стойкой, машу рукой даже — мол, смотрите, я просто пришла забрать сестру, ничего такого, я совсем не собираюсь вашу студию на предмет призраков инспектировать. Девушка отвечает мне безразличным кивком и возвращается к информации на мониторе. Хмыкаю удивленно. Что, и все? Я рассчитывала, будет сложнее — даже легенду на всякий случай придумала. В любом случае, дареному коню в зубы не смотрят — я пожимаю плечами и быстро проскальзываю вглубь здания, иду по коридору, огибая девочек в спортивной одежде и пуантах. Здание, в принципе, небольшое — холл и длинный коридор, всего один этаж, без изысков и излишеств. Не вижу ничего необычного. Украдкой оглядываюсь, но призрак балерины не нападает на меня из-за поворота. Считаю двери и читаю надписи, медленно продвигаясь вглубь и поглядывая по сторонам осторожненько. Комната отдыха персонала, куда я не рискую соваться, раздевалка, дверь которой каждую минуту хлопает, впуская и выпуская детей. Комната для родителей, в которой пусто на всех уровнях бытия — разве что перекатиполя нет. Меня интересует зал. С ним мне сказочно везет — пока что там никого нет, даже не разминается никто. Дверь действительно не закрывается — замок заел намертво. Я проскальзываю внутрь — кажется, вот этого делать как раз-таки нельзя — и замираю, внимательно разглядывая помещение. Здесь пусто. Тусклый солнечный свет из окна падает на начищенный до блеска пол, отражается от зеркал, играет на металлических перилах. Вместо одного из зеркал — простая стена со следами болтов. Значит, правда разбилось. Иду вдоль балетных станков, разглядывая помещение. Ровным счетом ничего необычного — просто зал для занятий балетом, стены увешаны картинами, в углу — стеклянный шкаф с наградами и грамотами. Подхожу к шкафу и заглядываю внутрь. Ровным счетом ничего… — Вы что здесь делаете? — детский голос позади отвлекает меня от раздумий. Рывком оборачиваюсь — на меня удивленно смотрит девочка лет десяти, обутая в черные пуанты, — сюда нельзя в обуви. — Уже ухожу, — быстро иду к выходу, стараясь держаться под стеночкой, — извини. Девочка смотрит на меня, широко распахнув глаза, и тянет: — А вы кто? Я хмуро смотрю на девочку, взвешивая все «за» и «против». В принципе, можно просто уйти, но если она сейчас позовет кого-то из взрослых… — Моя сестра хочет записаться в вашу студию, — сухо улыбаюсь девочке, выходя за дверь зала, — решила посмотреть, что тут у вас и как. Девочка серьезно кивает, продолжая смотреть на меня исподлобья. Я собираюсь было уйти, даже делаю несколько быстрых шагов — но что-то заставляет меня обернуться. Девочка мнется на месте, глядя вглубь зала. Перекатывается с пятки на носок, но стоит. И что-то в глазах девочки очень хорошо мне знакомо, что-то, что я вижу очень часто — гораздо чаще, чем хотелось бы. Страх. Неуверенный страх, который возникает только тогда, когда сам не знаешь, имеешь ли для него причину. Я вздыхаю и поворачиваю обратно. Останавливаюсь напротив девочки, которая смотрит на меня удивленно. — Почему не заходишь? — тихо спрашиваю я. Девочка смотрит на меня долго — я практически вижу, как в её голове происходит борьба между тем, говорить что-то или промолчать. В конце концов она все же произносит неуверенно: — Ваша сестра точно хочет именно сюда? Мне, в принципе, все понятно.***
Аня — так зовут девочку — в принципе оказывается гораздо более общительной, чем среднестатистический ребенок. И гораздо более испуганной. В принципе, Аня и становится причиной того, что я остаюсь на улице Карла Маркса до закрытия студии, попивая кофе в кафе напротив и медленно промерзая. Её слова, сказанные тихим, запинающимся голосом, до сих пор звучат в ушах. — Все говорят, что я все придумала, но я точно видела. И не только я, девочки из старшего класса между собой об этом постоянно говорят, но если спросить, то никогда не признаются, — Аня тараторит так, будто бы я собираюсь её перебивать или ей возражать, — Это привидение, балерина, которая живет здесь, в зале, она… она очень злая. Её видно только вечером, если заниматься одной. Старшие девочки говорят, что она приходит, только если ей не нравится, как ты работаешь. И все это жутко тянет на какую-то откровенно третьесортную страшилку, которой девочки из старшего класса пугают мелких, если бы не одно «но». — Я видела её, — в глазах Ани — неподдельный ужас, — родители задерживались, вот я и решила порепетировать вечером. И увидела… увидела её в зеркале. Она такая… высокая, и у неё глаза темные-темные и большие, и каждую косточку видно, и… — Ладно, — кладу руку на плечо девочки, — ладно, хорошо. Спасибо. На самом деле ничего хорошего. Что-то мне во всей этой истории с самого начала не нравится, но мысль за хвост ухватить не могу. Настолько агрессивный призрак, да и история больше напоминает придуманную третьеклассником страшилку, чем-то, что происходит обычно. Поджимаю губы. Не проверю — не узнаю. Ровно в половину десятого из дверей студии выходит девушка, которая сидела за стойкой, и запирает её на ключ. Ну что ж, понеслась.***
Вообще-то, взлом и проникновение — это статья, думается мне, когда я влезаю в узенькое и чуть приоткрытое окно туалета балетной студии в десять часов вечера. Меня беспокоят две вещи как минимум — во-первых, не увидит ли меня кто-то из соседей и не возникнет ли у этого кого-то спонтанное желание вызвать полицию. Во-вторых — не застряну ли я к чертовой матери в этом окне, которое правда казалось шире, когда я смотрела на него изнутри несколько часов назад. Спустя минуту все же приземляюсь неловко на кафельный пол. Впервые хочется сказать спасибо своему долбанутому графику, который не позволяет завтракать, обедать и ужинать так, как надо, и заставляет наматывать километры пешком в поисках свежих и не очень трупов и других ништяков. Студия вечером, естественно, тихая и темная. Почти зловеще. Включаю свет в коридоре, но больше ничего делать не рискую — с полицией встречаться серьезно как-то не улыбается. Захожу в зал, оставив дверь в коридор открытой. Включаю фонарик. Глубоко вдыхаю. И следующие двадцать минут ничего не происходит. Я жду, сидя на полу перед зеркалом. Вглядываюсь в темные глубины — но из зеркала на меня таращится только мое измотанное и бледное отражение. Что-то скребется в памяти, что-то… я что-то делаю не так. Мое отражение хмурится озадаченно. «Старшие девочки говорят, что она приходит, только если ей не нравится, как ты работаешь». — Черт, — произношу я с чувством. Неужели мне действительно придется… Я смотрю на свое отражение с сомнением. Да, мне, судя по всему, действительно придется танцевать балет. Со вздохом встаю, сбрасываю куртку и свитер, стягиваю волосы в хвост на затылке. В студии прохладно — кожа под тонкой футболкой тут же покрывается мурашками. Я ежусь. Я же в жизни этим не занималась, я же даже не знаю, что… — Черт знает что, — бурчу, подходя к станку и кладя на него руку, — черт знает что. Пытаясь тянуть носок, махать руками и делать что-то, что в моем воображении напоминает танцевальные па, я от души радуюсь, что этот призрак появляется только вечером и только тет-а-тет. Потому что заметь эту эквилибристику бомжа, который два часа назад раскопал тайник с самогоном, но так и не нашел закуси, кто-то еще, мне было бы совершенно… Краем глаза замечаю движение где-то слева. Дверь в зал с треском захлопывается. Сердце пропускает удар. Поворачиваю голову к зеркалу, застыв в дурацкой пародии на третью позицию, которую подсмотрела в каком-то фильме. Встречаюсь взглядом с ней. Балерина здесь — она неподвижно стоит позади меня, ближе к центру зала, отражаясь в зеркале. Я резко поворачиваюсь, станок врезается в спину. Значит, все же правда. Как только я вижу её, понимаю — все будет чуть сложнее, чем мне казалось сначала. Она смотрит прямо на меня — огромные темные глаза с покрасневшими белками, кожа мертвенно-бледная, туго обтягивает череп, голова хищно как-то склонена набок. Я осторожно разглядываю женщину — взгляд цепляется за выступающие ключицы, указку в руках, потертое трико и… Она босая. Это странно. Что-то здесь не так. Что-то… — Меня зовут Ада, я… — начинаю осторожно, но балерина скалится и делает шаг вперед. — Очень, очень плохо, — рычит практически женщина. Её голос напоминает скрип мела по сухой доске — я дергаюсь от неожиданности. В следующий момент моя левая рука, которой я держусь за перила, взрывается острой болью. Я вскрикиваю — балерина опускает зажатую в руке указку. — Прекратите, — срывается с моих губ, — я же даже не… — Очень плохо, — цедит балерина и поднимает указку снова. Я бросаюсь в сторону двери, — ужасно. Дергаю дверь. Раз, другой. Сердце замирает ненадолго. Она не поддается. Дверь не поддается. Паника зарождается внутри, сворачивается тугими кольцами. Впечатываюсь плечом в дверь, пытаясь выбить её хотя бы. Бью в дверь снова и снова. Не получается, она не открывается, черт подери, она просто не… Спину прошивает острая, слепящая боль. — Ужасно, — скрипучий голос балерины совсем рядом, — очень плохо. Черт. Черт. Черт. Черт. Я бросаюсь в сторону — балерина резко оборачивается вслед. Выигрываю несколько секунд, бросаясь в противоположный угол зала — к окнам и стеклянному шкафу. Может, если я смогу разбить окно, удастся выбраться. Почему она не исчезает, почему она не исчезает, черт подери, она должна исчезнуть, ни один призрак не может столько… Черт. Пробегаю мимо шкафа — взгляд и свет от фонарика смартфона выхватывает его содержимое. Несколько грамот, фото, медали, пуанты на подставке… Пуанты. Пуанты на подставке. Бросаю взгляд через плечо на балерину — она уже совсем близко, скалится в полутьме. Босые ноги беззвучно переступают по паркету. Если не это, то я не знаю, что еще. Если не… Дергаю дверцу шкафа — она не поддается. Кто бы сомневался. Страх берет холодными руками за горло. Почему она не исчезает сама? — Очень плохо, — звучит сзади. Бросаю взгляд на балерину, которая уже совсем близко и снова руку для удара заносит. Черт с ним. Разбиваю стекло кулаком и тут же пуанты вытаскиваю за ленточки. Шаги позади прекращаются. По руке струится кровь. Саднит. Правильно, все правильно. Я все правильно делаю. Разворачиваюсь — в воздухе свистит указка. Инстинктивно уклоняюсь в сторону, валюсь на паркет — с оглушающим звоном указка разбивает на мелкие осколки то, что не успела разбить я. — Очень плохо, — рычит балерина. Я ползу по паркету, оставляя следы крови из рассеченной руки. Хватаю свою куртку, на ощупь нахожу в кармане зажигалку. Балерина идет. Мне страшно. Мне впервые за все годы моей недо-работы по-настоящему страшно за свою жизнь. Впервые хочется кричать. Я наконец-то выпутываю зажигалку из кармана. Балерина заносит руку с указкой над головой. Я чиркаю зажигалкой раз, второй — искры сразу же исчезают. Несколько ужасных секунд я думаю о том, что она решила прекратить работать прямо сейчас. На третий раз огонь загорается. Пуанты вспыхивают за секунду до того, как указка опускается снова. Я закрываю глаза. Потом открываю. Балерина просто исчезает, без спецэффектов и криков, без взрывов и клубов дыма. Я этому, в общем-то, бесконечно рада. Зал так же пуст, как и буквально две минуты назад. С тихим вздохом откидываюсь на спину и закрываю глаза. Рука жутко болит от удара указкой и от порезов на тыльной стороне ладони. В спину будто бы трехкилограммовый камень с размаху бросили. Сердце колотится, как сумасшедшее, дыхание никак не придет в норму, руки все еще дрожат. Пуанты спокойно тлеют. Я криво улыбаюсь, доставая сигареты из кармана куртки. Ненавижу свою работу.***
В отделении неотложки приходится соврать о том, что я случайно упала, снимая шторы — почему-то ничего другого в голову не приходит. Врачам, в общем-то, все равно — с абсолютно скучающим выражением лица накладывают швы и повязку на руку, смотрят спину и радуют новостью о том, что переломов у меня нет, так, сильные ушибы. Покупаю нужную мазь и пачку аспирина в первой попавшейся аптеке, долго курю под окнами больницы и таращусь на проходящих мимо людей абсолютно лишенным смысла взглядом. В голове слишком пусто, я выпиваю три таблетки обезболивающего подряд, и все вокруг кажется каким-то смазанным, голову будто бы мокрой ватой набили. Я не хочу и не могу думать о том, что произошло. Я могу подумать об этом завтра. Я могу… Какая-то часть меня все еще надрывается-орет о том, что это ненормально. Пока я оттирала кровь и убирала осколки, одна-единственная мысль била в голове набатом — это ненормально. Даже для меня это ненормально. Балерина должна была исчезнуть уже после первого удара. После второго максимум. Слишком много энергетических затрат. Она не могла, просто не могла… Делаю над собой усилие, заталкивая панику в глубину сознания. Тем не менее, она это сделала. Я её видела, и я… почувствовала все это на себе. Буквально. Нет смысла думать о том, что должно было произойти, если произошло совершенно другое. Нужно что-то решать, и… Я подумаю об этом завтра. Или послезавтра, к примеру. Я заслужила выходной. Вызываю такси до дома — мы с водителем молча курим каждый в свое окно, слушая какой-то блатной шансон на минимальной громкости. Как ни странно, но музыка убаюкивает и успокаивает, и я почти… — Девушка, приехали, — голос водителя выбивает из состояния дремы, — вы уверены, что вам к моргу? — Да, я здесь живу, — бурчу устало, открывая дверь, — спасибо, до свидания. Немного охреневший от такого расклада водитель молча уезжает. Я устало потягиваюсь и достаю было из кармана пачку сигарет, направляясь к двери подъезда, когда телефон тихо вибрирует. Отправитель: Морг. Да ну, вы шутите. «Приглашение все еще в силе». Я вскидываю брови и просто бросаю телефон в карман, однако через секунд десять он вибрирует снова. «Если вы боитесь, можете взять с собой, к примеру, сковородку или нож. Или святую воду». Фыркаю, набирая ответное сообщение. «Святая вода не помогает». «Не помогает от чего?» «Не помогает вообще. Вы скажете мне свое имя или и дальше будете нагнетать атмосферу?» «Предпочитаю знакомиться лично». Я вскидываю взгляд на здание морга. Все так же темно, все та же дурацкая одинокая лампочка. «Предпочитаю не ходить в морги по ночам, даже ради столь интересных знакомств». Сигарета докурена. Я почему-то продолжаю стоять на улице и смотреть на чертову лампочку. «Значит, я вам все же интересен? Тогда заходите утром, раз ночью не хотите». Я только головой качаю. Это бесполезно, я не понимаю, зачем я вообще это делаю, и… В горле встает колючий, горячий ком. Это слишком. Мне просто нужно поспать, думаю я, наконец-то проскальзывая в подъезд. Просто нужно хорошенько поспать. Я подумаю обо всем завтра.