-
- Ты соблюдал дозу в 50 мг в день, Фабрицио? - Наркорала****? Да-а… одну таблетку в день, так? Я делал это и рад что желание выпить не такое сильное- - Но? - Но… - и тут Фабрицио принялся смотреть, довольно настойчиво, на доктора, на настенные часы, и снова на доктора, слова сходили с его губ нервно и дергано. - Меня беспокоит не это, понимаете? Ночью я просыпаюсь, меня колбасит, мне плохо и немного тошнит, я говорю себе что все это последствия наркотиков, что это я, что я в порядке, но я все равно паникую; прикладываю руку к сердцу и начинаю считать удары, говорю себе успокоиться, не звонить дежурному врачу. А бывает что- Фабрицио опустил голову, сидя неподвижно на стуле, пропуская кончики волос через пальцы. - что я просто закрываюсь дома, мне хочется спать, я падаю с ног, говорю всем кто зовет меня куда-то пойти, что я-, о, я не хочу опять проблем, ведь нет же? И теперь нет всем этим барам, сейчас нет. Ну вы понимаете, мне так херово, я так хотел бы лучше справляться со всем этим, хотел бы не спрашивать себя как придурок каждый раз когда сердце колотится как ненормальное где ближайшая больница. - Фабрицио, мы уже это обсуждали. Это самый сложный период и- - Но разве самый сложный период не был в первую неделю? И в первые две? В смысле, я ведь уже столько раз через него прошел- - Фабрицио. - И врач наклонился вперед, не теряя ровной осанки которую сохранял сидя в кожаном кресле и положив локти на письменный стол. - Фабрицио, я говорю тебе не о ломке, а том что после. Ты в самом начале пути. Теперь тебе кажется невозможным возвращаться к тому чтобы пить с друзьями, выйти из дома не приняв дозу чтобы чувствовать себя защищенным от своей ипохондрии, верно? Фабрицио кивнул, сокрушенно, одна рука нетерпеливо поглаживала левый бицепс покрытый красной толстовкой с американскими надписями желто-черным цветом: - И что мне делать? Забаррикадироваться дома, засесть перед телевизором навсегда? Потому что я не могу слететь с катушек, не могу, в самом деле, ох. - Но мне будет лучше? - А разве ты уже не чувствуешь себя лучше, Фабрицио? - Я не знаю, вы же врач? - спросил без всякой иронии, потирая ладонью глаза с мешками под ними, цвет лица был лучше чем в предыдущую неделю, но более уставшим. - Это ведь все здесь? - постучал себя по голове сбоку указательным пальцем и склонил плечи, затем попрощался.-
- Да лучше сдохнуть чем выпить безалкогольное пиво, ясно тебе? - Эрмаль отпустил шутку, Фабрицио воспринял ее соответствующе. Спустившись со сцены, он нуждался в этой легкости. Потому что если перед тем как подняться на нее, им владели только драйв, злость и адреналин и не было способа к нему приблизиться и нужно было уважать его желание оставить его в покое, то как только концерт заканчивался, Фабрицио превращался в груду шумов и немотивированного молчания, отдав свою энергию полностью. Он все сбрасывал как резервуар с водой. И тогда все в чем он нуждался это почувствовать опьянение от усталости, но и счастья, с тех пор как все шло хорошо или начинало двигаться в правильном направлении. И если раньше это означало хороший трах чтобы отпраздновать, то эта привычка не стала ему чуждой, не было ипохондрии которая могла все испортить, потому что человек с которым его связывали отношения был более сознательным чем он сам. И наоборот, ему приходилось прикусывать себе большие пальцы и отрывать каждую дурацкую заусеницу чтобы не выпить алкоголь и не поддаться искушению травы чей запах он почувствовал как только ступил ногой на порог паба. Он знал что не каждый раз ему будет легко избавиться от этой мысли, но в тот вечер, в воодушевлении от хорошо проведенного любительского концерта без помощи каких-либо таблеток, даже с его характером, немного странным и скверным, смущающимся и смущающим, отвратительным в поведении, в тот вечер желание потянуться к косяку было совершенно разрушено музыкой и чистыми, ясными ощущениями, которые спускались дрожью по позвоночнику и от которых все вибрировало от надежды. Он мог назвать это победой, но на самом деле это был всего лишь один, один хороший вечер. Ничего особенного. И даже публика была довольно немногочисленной: «Но я почувствовал с ней близость, - это стало первым ответом Фабрицио за всю неделю. - Их было мало, но некоторые были даже из Сеттевилле*****, они узнали обо мне и пришли специально ради меня, понимаешь? Приклеилось везде что я был на Санремо, на каждой афише, на каждом флайере, и потом те кто за мной следует после Санремо, которое я и рад бы забыть, когда я пою свои песни, все заводят «Фабрри, приятель, а почему ты не пойдешь на Санремо? Или ты против Санремо? Понимаю, понимаю, ты прав» И что мне им сказать? Ты киваешь, да? Выйдя из бара, он и Эрмаль, обнявшись крепко, держась за плечи, уже ночью, раскачиваясь и петляя зигзагами по грязным от прошедшего дождя тротуарам возвращались к своим машинам. Тот вечер, наоборот, был ясным и полным звезд, и даже если на небе и виднелись облака и пятна cмога, это без сомнения было лучшее римское небо за последние недели. Они не осмеливались поцеловаться посреди улицы, но они улюлюкали, высмеивали и подшучивали друг над другом как двое друзей, не размыкая объятий, в шерстяных пальто с черными надписями на отворотах, стараясь не споткнуться при следующем шаге. - Знаешь что, Эрмаль? Знаешь, вот там, немного дальше, вон там, прямо там бар, видишь? - И разорвал объятие только чтобы показать жестом на паб рядом с Виа ди Портаначчо в паре сотен метров от них. - В том заведении мне должны за один вечер. И знаешь что это я им обязан? Да не смотри ты так на меня, Эрмаль, - и произнеся его имя, он ласково провел рукой по его волосам из которых выбивалась пара темных кудрей. - Я хотел тебе сказать, знаешь почему это я должен их благодарить? Потому что из того вечера я не помню нихрена, кроме пустого бумажника, но я помню следующий день когда зашел к тебе в магазин и сказал себе что хочу лишь увидеть тебя, потому что я был зол и был напуган и ты на меня смотрел такими грустными-грустными глазами, и понятно было что выглядел я неважно, но ты сел за пианино и дал мне гитару. И, Эрмаль, клянусь тебе, клянусь, я почувствовал себя понятым. И мне жгло глаза и у меня кружилась голова и я не знал что сказать, но ты сел за пианино и все- все стало так просто, понимаешь? - Не неси чушь, Фаббри. Они тебя кинули на деньги, - резонно заметил парень, зябко кутаясь в черное длинное пальто и пряча ладони в карманы от резкого холода в два часа утра. - Но я понял. И тоже счастлив что мы похожи, что мы сблизились, принюхались- Если Эрмаль что-то и знал о Фабрицио, то то, что, будучи хорошим наблюдателем, он заметил еще с первых раз когда видел его болтающимся по музыкальному магазину на Кампо де Фьори: не нужно его спрашивать ни о чем кроме необходимого иначе он отгородится полным молчанием, с хмурым взглядом и ожесточенной гримасой, сжимающей его челюсти и ужесточающей черты лица. Можно сопровождать его в музыке, проскальзывать в его мысли увлекаясь с ним вместе аранжировкой одной из песен Dire Straits или Doors, можно вмешиваться на цыпочках, но без настырности, иначе получаешь от Фабрицио только злобу и недоверие. И Эрмаль уважал его личное пространство даже не напрягаясь, потому что подразумевалось что это было то чего он просил и для себя. - Никого это я не нюхал. Это ты каждый раз обнюхиваешь мне шею чтобы почувствовать мой запах! Так, в ту ночь, он наслаждался каждым поцелуем, каждой лаской, каждым жестом, интимным и неистовым, счастливого человека и не чувствовал себя использованным и не чувствовал необходимости спрашивать в порядке ли Фабрицио, начал ли диету как говорил ему, брал ли в руку стакан вина, начал ли нравиться сам себе перед зеркалом, спал ли каждую ночь и не давила ли на него ипохондрия слишком сильно. Он просто отключил все нейроны и они занялись сексом потому что только об этом просил его Фабрицио. Но Эрмалю пришлось столкнуться с этим на следующее утро, пока он чистил зубы своей зубной щеткой в ванной Фабрицио, пытаясь поторапливаться потому что у него была встреча с группой на другом конце Рима, пришлось осознать и принять то, что молчаливая и как никогда очевидная и зудящая забота, не удушающая, а светлая, как у его матери когда он садился на велосипед в первые разы после падения когда сильно поранился во дворе того домика во Фиере, тот нежный первоцвет и дремлющая забота рожденная из-за состояния Фабрицио и мнения которое хотел бы от него скрыть и которая выросла, как выросли их отношения, была взаимной. - Думал, ты еще храпишь. Куда собрался? - Я не храплю. Это ты храпишь, - подчеркнул Эрмаль, удерживая Колгейт во рту. - И не говори что это не так, потому что я твоя подушка. Фабрицио ответил, голосом еще заплетающимся со сна и постанывая, прикрыл одной рукой полузакрытые глаза по которым ударил неоновый свет ванной: - Во сне ты сминаешь все и спишь на правом боку, а на правом боку спать плохо******, понятно? И если я просыпаюсь и вижу тебя так, то переворачиваю и обнимаю тебя и тогда ты дышишь лучше. Удивленно, Эрмаль поднял бровь, движение стало видимым благодаря пирсингу, и сполоснул зубную щетку только чтобы не уставиться как столб на Фабрицио который уже закрывался в душевой чтобы готовиться к очередному рабочему дню. Это был безобидный жест Фабрицио, жест спонтанный и знакомый, но Эрмаль нашел в этой заботе, в этом заверении и защите непрошеное доказательство того насколько сильно тот к нему привязан. И он почувствовал себя наглым и почувствовал себя неблагодарным. Иметь рядом человека который любит его и которому он открылся больше чем сам того хотел, раскрыв доверие которое заставило его задуматься о шагах и желаниях о которых он не задумывался никогда раньше. Он работал над этим. И Эрмаль дал бы ему еще хотя бы одну последнюю вещь, прежде чем уйти и вырвать у обоих обещание которое они хотели бы дать, но которое он не знал смогут ли сдержать. Эта свобода держала их вместе, связывала их и сама мысль ошеломила его когда он осознал важность этого открытия. «Меньше шестнадцати… меньше шестнадцати дней», пробормотал он про себя и сплюнул зубную пасту в раковину.