То, что нам остается (до другой жизни)

Фабрицио хорошо помнил свой первый переезд, закрыв глаза он все еще мог видеть перед собой мальчишку которому не стукнуло и двадцати, без единой татуировки и с волосами короче чем носил сейчас, держа в руках собственную жизнь заключенную в паре коробок, гитаре в матерчатом чехле на спине, поднимающегося по лестнице, и соседа по квартире покрикивающего на него с этажа выше чтобы поторапливался потому образовывался сквозняк и тот не мог сидеть с открытой дверью. Он помнил воздух той однокомнатной квартиры, пропитанный гашишем и ароматизированными сигаретами, кальян на полу, рядом с плинтусом и ящиком с минеральной водой, кухонные прихватки, желтые стены и шляпы на деревянных стульях, слишком хорошие чтобы принадлежать простому работяге. Помнил как чувствовал себя свободным и думал что впервые в своей жизни он действительно свободен, но как, вопреки своим надеждам, он разбился об ядовитую и откровенную реальность, которая заставила его провести первые бессонные ночи с крепко зажмуренными от беспокойства глазами, с таблеткой антистресс в руке, которую он подбрасывал и ловил как мячик под низким потолком комнаты. Тревога и страх, которые он вскоре начал распознавать как ипохондрию стали его постоянными, привычными друзьями, такими же как и та примитивная и сентиментальная ярость от которой темнел его взгляд и которая уменьшала его ожидания потому что система распознавала его принадлежность к категории неудачников. И наоборот, он лишь в общих чертах помнил как уходил: Фиат 500 припаркованный во втором ряду, клаксон, мешки под глазами, тяжесть тех коробок которые будто утроились и столько еще разных вещей про которые ему теперь иногда вспоминалось что они у него были, но безвозвратно ушли кто знает когда кто знает как. Потому что каждый переезд был как запланированное прощание и определенные вещи просто принадлежали тому периоду, а не последующему, поэтому никогда не возвращались оттуда, как погода. - Ты что там делаешь? Заснул? Ты или помогаешь мне, Фаббри, или не помогаешь, но если помогаешь, то действительно помогай! Ироничный и насмешливый тон, которым Эрмаль обратился к нему, сопровождался рукой на его животе, лаской почти неосознанной, прежде чем вернуться назад в опустевшую квартиру, чтобы забрать последние упакованные коробки, оставшиеся на полу у входа. - А гитары? – Спросил Фабрицио поднимая бровь, очнувшись от шума своих мыслей и потащив вниз по лестнице два чемодана, которые Эрмаль оставил ему рядом с дверным проемом. - Заберем их позже, - ответил он и спустя пару минут и множество кудрей выбившихся из-за двух коробок, одна на другой, которые мешали полному обзору парню, которому пришлось слегка наклонить голову чтобы увидеть где находился Фабрицио. - Ты там? - Ну да, видишь, очень вовремя сломался этот кусок железа, как раз во время переезда, чтоб я сдох, - крикнул Фабрицио с нижнего этажа показывая движением головы на неработающий лифт на который было приклеено несколько полос клейкой ленты, не дававших зайти даже самому смелому. Эрмаль фыркнул раздраженно, он был более чем согласен с Фабрицио и его напрягала мысль тащить целых четыре лестничных пролета, с риском заработать грыжу, все свои вещи запакованные в полистерол. - Тсс, чего кричишь? – Эрмаль показался сверху с лестничной площадки у начала перил, требуя заткнуться и крича в свою очередь тоже и, как раз тогда когда ступал на первые ступеньки, увидел блондинку с юридического открывавшую дверь: он никогда не был так шустр как в то утро, спускаясь бегом вниз по лестнице*. - Что делаешь, оставляешь его? - Разве он не милый? Невольно, Фабрицио взглянул на него внимательно: это было одно из тех периодически повторяющихся и популярнейших украшений которые вешают на дверь, купленное им в хозяйственном магазине, чтобы украсить свою квартиру в последний момент и всего за пару евро, после восьмого декабря**. Ткнув пальцем в маленький золотистый колокольчик который держал в руках пухлый толстячок Баббо Натале***, заявил что ему нравится, с глупейшей ухмылкой на лице. Эрмаль особо не любил и не праздновал Рождество, но оно давало ему то чувство причастности которое обласкивало его немного, и, хоть он и уезжал до сочельника, ему не хотелось чтобы его дверь была единственной на площадке голой и без украшений. У него не было пристрастия к рождественским елкам или сценам и изображениям Рождества Христова в целом, и возможно, эгоистично, это было только ради того чтобы оставить след своего присутствия, прикрепленный к двери. Фабрицио толкнул входную дверь и пропустил Эрмаля первым, секундой позже последовав его примеру вытерев свою обувь о коврик, перед тем как зайти назад. Они вышли снова, поев на обед пиццу на вынос и купив кофе и горячий чай с лимоном чтобы переварить ее. Вырубились кто в кресле кто на стуле, которые притащили из спальни и Фабрицио поднялся только для того чтобы взять стакан воды из под крана чтобы выпить свою цитрусовую пищевую добавку и взять пачку сигарет из пальто оставленного на черном столике. Теперь в квартире все было таким пустым и безличным, пусть даже Эрмаль и снимал жилье безусловно предназначенное для студента университета, оборудованное уже мебелью и электротехникой, с тарелками, стаканами, столовыми приборами, столом и креслом с громоздкими подушками, и хотя ему почти пришлось совершить физическое насилие над собой чтобы не забыть оплатить счет за газ, он оставил свой отпечаток в доме в котором жил. Так, в те месяцы его оттиск, инди-рок и поэтично-ироничный, был прекрасно узнаваем, начиная с постеров и косых фото, даже тех сделанных на озере Браччано, с билетов на концерты прикрепленных на стены вместе с крышками от фруктовых соков****, с нот, книг которые он выбрал чтобы привезти с собой в Рим и которые оставлял аккуратно на столике, с компакт дисков разбросанных на всех возможных поверхностях и наушников с вечно запутанными проводами которые он оставлял где попало, вместе с карандашами, стикерами, брелками для ключей, коробками от синтезаторов, видеокассетами с „Властелином Колец”, галстуками оставленными сушиться на открытом окне, компьютером грязно-белого цвета и тем модемом с оглушительным шумом и красными и желтыми огоньками, записками-напоминаниями и маркерами, боксерами и рок-футболками идеально сложенными в шкафу пока он все не переворачивал вверх дном и не оставлял так в кресле. Он знал точно места где мастурбировал пробуя какие-то новые позиции и места где был зол ходя по кругу с телефоном на громкой связи, снимая и снова надевая кольцо от волнения. Ничего больше не осталось от него, кроме этих двух гитар, акустической и электро, прислоненных к стене, и маленьким усилителем с микшером со спутанными проводами, все еще включенным в розетку в гостиной. - Странное ощущение, правда? Эрмаль развернулся направив взгляд на Фабрицио, но не глядя ему в глаза прямо, потом снова осмотрелся по сторонам, слегка кивая, спрятав голову на коленях: - Не могу дождаться начать играть на сцене, но и не могу не ностальгировать по тому, что еще в моих руках. - Не думай об этом. - И ты не думай, - в его глазах стояли слезы и голос стал тише.

-

Они играли, склонив головы и скрестив ноги на холодной плитке пола в гостиной уже пару часов, перевалило за четыре пополудни и солнце начинало садиться, принося в окно оранжеватые цвета отражавшиеся на стенах комнаты. Время от времени Эрмаль бросал взгляд на микшер, Boss km-04*****, который позволял им играть одновременно. Сначала они увлеклись наигрывая некоторые из баллад Guns n' Roses, потом Эрмаль захотел попробовать Dirty Diana Майкла Джексона и Фабрицио аккомпанировал ему на гитаре. - У тебя есть голос, у тебя хороший голос , черт возьми! - Я знаю. Но мне нужно работать над своим голосом, я мог бы улучшить его. К тому же я гитарист, не забывай об этом! – Он сжал лицевые мышцы, слегка скривив рот с одной стороны. Фабрицио лег на пол, в шерстяном кардигане обматывающим его тело, с руками заведенными за голову и тяжестью гитары на животе, едва взглянув на маленький телевизор, выключенный, и пустые полки, белые стены, немного тусклые, где оставались гвозди без картин и скотч без постера. Как капризный ребенок перед лицом реальности, он решил отвернуться и не смотреть ей в лицо. Не в этот раз, не дерзко и не решительно. Лениво накрыл рукой глаза, и легкое позвякивание металлических браслетов вокруг его запястья щекотало ему кончик носа. И так и оставался, едва шевеля ногами и слушая медленное касание тонких пальцев Эрмаля по струнам гитары пока звук не прекратился. Эрмаль в самом деле поднялся отсоединив штекер усилителя и вместо какого-либо намека, слегка ворчливого, Фабрицио почувствовал как руки парня надавливают ему на ноги, в явном приглашении отставить гитару в сторону, чтобы можно было растянуться рядом. Сначала это было просто трение губ о губы и тихое бормотание Фабрицио извиняющегося за горький вкус во рту из-за лекарств которые он принимал. Эрмаль заставил его подняться, и они переместились в спальню, в той обезоруживающей медлительности которая не была свойственна ни одному из них, но которая отражала их настроение в тот момент: слабое заверение двигаться медленно чтобы не закончилось быстро. Трение джинсов о джинсы и теплые ладони ласкающие угловатые черты лица Эрмаля, переходя от темных кругов под глазами ко рту с тонкими губами, от выступающего носа до ямочек на щеках, и вернуться назад к его прекрасным кудрям только для того чтобы задержаться на миг взглядом на его высоком лбе и оставить влажный поцелуй на щеке. Начались первые вздохи, потребность их заполнить и взгляды украдкой отпечатывающие на фигурах друг друга. - Почему ты так настаиваешь? - Потому что. - Эрмаль. - И тон, который он использовал, показал всю разницу в возрасте между ними. Эрмаль пожал плечами и снова притянул пальцы другого к своему анальному отверстию, сжал зубы когда почувствовал вторжение, но позволил эмоциям которые испытывал поглотить его и сделать боль более терпимой. Фабрицио попытался уклониться, но его запястья удерживались руками Эрмаля, который, на четвереньках, выставил перед ним самую интимную часть себя, в той постели, уже скомканной от их возни на матрасе и теплой от их сплетенных тел. Фабрицио колебался: он всегда был вполне готов уступить в сексе, его это успокаивало и он наслаждался, не слишком думая о последствиях, в отличие от тех редких случаев когда ему приходилось быть сверху и ипохондрия блокировала его, также как и осознание того что он не чувствует себя соответствующе этой роли. С Эрмалем секс однозначно приносил удовлетворение и, помимо прочего, был безопасным, он думал что нашел идеальное согласие и не думал что им нужно было пробовать наоборот, даже ради нового опыта и взаимного уважения. И вдруг, чем ближе был день отъезда тем более настойчивым становился Эрмаль, как будто их отношения могли стать таким образом прочнее, когда крайний срок стучал неустанно над их головами. - Эрмаль, я не понимаю, - снова попытался спросить, оставаясь неподвижно, с двумя пальцами еще наполовину снаружи наполовину внутри задницы Эрмаля и куда большим количеством лубриканта чем это было действительно необходимо. Эрмаль слегка пошевелился, только чтобы можно было посмотреть на Фабрицио, но движение вызвало у него острую боль, от ощущения пальцев Фабрицио надавливающих на внутренние стенки; ему пришлось крепко зажмурить глаза чтобы загнать внутрь испытываемую им боль, но вместо того чтобы сжаться, он толкнулся навстречу руке Фабрицио еще сильнее. Он не говорил, только дрожал, крепко сжимая ладонями одеяло и тяжело дыша, но то, что он хотел донести, не было принуждением, а желанием быть понятым жестами, вместо слов, беспорядочных и задыхающихся. - Ты доверяешься наркоману, да? Тебе всего лишь двадцать один, Эрмаль, - усмехнулся польщено Фабрицио, громко чмокнув его в ягодицу, щекоча волосами и начиная медленно двигать двумя пальцами, прилагая немного больше силы чтобы углубиться еще дальше в его плоть и расширяя отверстие указательным и средним пальцами. Он прижал безымянный палец к коже, еще не вводя его и тщательно помассировал прилегающую к входу область смесью геля и пота, пока наконец не почувствовал что сокращающиеся мышцы стали более расслабленными вокруг его пальцев. Он обнаружил в себе желание позаботиться об Эрмале, и чем больше парень, стоя перед ним на четвереньках, расслаблялся и его дыхание успокаивалось, тем больше Фабрицио чувствовал себя удовлетворенным и слабая эрекция, еще сдерживаемая боксерами, росла с зудящим желанием последовать за ним, любить его и дать ему то, чего он хотел, взять контроль над ситуацией на себя. Для Фабрицио это была всегда достаточно автоматическая и агрессивная практика: чаще всего он получал разрядку будучи снизу и следуя возбуждению того кто сверху, а когда был в активной роли то просто стремился оттрахать по полной чтобы почувствовать оглушающий оргазм, не слишком думая о прелюдии или какой-то заботе. Это был вопрос привычки, эгоистичного сексуального подхода, потому что так он научился. Не то чтобы с Эрмалем было иначе поначалу, секс не мог быть чем-то поэтичным или нежным. Но потом, через бред и галлюцинации, через усталость, через злость и солнечные дни, медленно, приходило осознание того что он не мог устать от него. Того что не было больше веских причин следовать непостоянству которое всегда определяло беспокойный характер Фабрицио и того что музыка связала их, что свобода дала им дышать одним воздухом и что доверие, сложность прячущаяся в глазах обоих сроднили их. Гармония которая объединяла того кто доверился и того кто не мог обмануть это доверие. Эрмаль принял это положение вещей возможно в тот самый день когда один, в тени своего дома, пробовал трахать себя пальцами потому что с Фабрицио, с ним, идея заняться анальным сексом не казалась настолько ужасной. Или может на следующий день и на следующий и еще раз на следующий когда, даже если он и не преуспел, разочарованный, и была легкая боль, он все равно хотел чтобы Фабрицио дал ему почувствовать удовольствие которого он жаждал, когда разочарование оставляло его подавленным и разбитым под слоями одеял. Фабрицио чувствовал как осознание этого громко вибрирует, на мгновение утратив хватку, с которой удерживал ягодицы Эрмаля проворчавшего от легкого неожиданного движения. Чувства, настолько прекрасного для такой практики, грязной, липкой, вульгарной почти как хлюпанье пальцев вышедших одновременно из задницы Эрмаля. Это было похоже на остановку дыхания в первый раз: Эрмаль почувствовал отчетливо как Фабрицио отдалился от него чтобы встать с кровати и достать презерватив из бумажника в заднем кармане джинсов, небрежно скинутых на стол. Эрмаль остался с опущенной головой и сгорбленной спиной, полуоткрытым ртом и зарывшимися в матрас локтями, ожидая когда тот вернется к нему. Первый толчок ощутился как укол множества игл, одной за другой, непрерывно, нервные окончания которые казалось сошли с ума получали эту информацию рывками. Эрмаль толкнулся навстречу изогнув спину и болезненный стон сорвался с его губ; второй толчок был еще более инвазивным: Фабрицио оказывал теперь давление сильнее, держа рукой свой пенис и толкаясь в Эрмаля, с веной вздымающейся по поверхности его эрегированного члена, медленно исчезающего в горячем теле. Эрмаль опустил голову зарыв ее в подушки, были жжение и боль, жжение которое жгло начиная от самого нутра и распространялось, заставляя цепенеть конечности. - Фабрицио…. Фаббри. Его рот был открыт, во рту немного слюны которую он еще не сглотнул. - Пришлешь мне открытку? Эрмаль поспешно кивнул, в отличие от Фабри он так и не встал чтобы привести себя в порядок и остался, обессиленный, на своей постели, с одеялом которое едва накрывало их обоих. Он прижался к нему спиной, свернувшись калачиком, еще ошеломленный, не засыпая и дыша тихо-тихо. - Может мы могли бы встретиться на полпути или-… - Фабрицио смолк как только услышал рыдание. На секунду он подумал что это из-за того что он сделал ему слишком больно, потом понял и погладил его по бедру впечатывая кончиками пальцев в белую, покрасневшую кожу. Вскоре после он услышал как дыхание Эрмаля снова стало равномерным и понял что тот задремал, сам накрылся почти до кончиков волос и тоже погрузился в сон. Через несколько часов его разбудил холод который он почувствовал от открытого окна: он нашел Эрмаля собирающего закурить, с занавеской затянутой в сторону и c чашкой в руке чтобы не стряхивать пепел на пол, вся его слабость испарилась за клубками бело-серого дыма.