***
Над ними повторяется призывная кварта. — Пусть другие разбираются. Но листья шепчут и мягкая трава вторит: Храм больше не будет ждать. — Другие не были на Земле, ты же знаешь, Ли. — Знаю. И я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Поэтому я не хочу возвращаться, там ничего не слышно, тебя не слышно, как под водой. Липа дрожит от возмущения. Она не понимает, что злость Лионеля напускная, что на самом деле он — бесстрашный рыцарь, который сделает то, что должен, и никогда не бросит друга в беде, ведь правда? — Неправда. Леонора помогла нам случайно, она не друг. Ворчливым шелестом липа гонит их прочь. Трава под ногами сменяется камнем, белым и молчаливым. На пустом небе ни солнца, ни звёзд, бесцветный бесформенный мир ждёт пожеланий, но их нет, и нетронутая магия течёт дальше по своим вселенским делам. — Та планета и её обитатели тебя заинтересовали, поэтому ты хочешь вернуться, — говорит Лионель. — А я уже в кошмарах нагляделся. — Будет полезно переосмыслить травмирующий опыт. — И людей? — И людей. — Во мне до сих пор много земного. — Лионель осторожно трёт мочку уха. — Ничего не могу поделать, всё время чувствую, будто разваливаюсь, и сны эти ещё… так глупо. Нет ничего глупого в человечности, думает Тамино. Лионель кивает в ответ. Он не согласен. Угрюмо скрипят врата храма: в Зале Гармонии сумрак, воздух полон гневных вибраций, струны пылают кроваво-красными огоньками, исчезают и появляются снова. Их источник — Астрея — звенит так, будто вот-вот лопнет от злости. — Я хочу говорить с примой! — Хор нестабилен, примы нужны Гармонии. — От юной терции исходит бесстрастное холодное звучание. На её груди брошь. Золотая лира. Знак особого доверия членов Совета. Астрея не отрывает от него глаз. — А по чьей милости Хор нестабилен?! Наш альт разгуливает чёрт знает где! Сколько ещё оскорблений мы должны стерпеть от этой предательницы?! — Хор невозможно оскорбить. Поступки Леоноры говорят только о её собственных несовершенствах. — Это мнение Совета? Вся Нетленна, все погруженные в Унисон согласятся? Давай спросим их!.. — Астрея осекается, бросив короткий взгляд на супруга. Надир возвышается рядом чёрной безмолвной тенью, его принцесса говорит за обоих, так повелось. — Те смертные, которых Леонора перерезала струнами, — продолжает Астрея тише, — привлекают к Системе ненужное внимание. Насилию, которое она учинила, нет оправданий. — Ты тоже использовала струны для убийства. Зря ты вмешался, Лионель. Да, уже вижу. Астрея втыкает в него взгляд, будто копьё. И без расправленных крыльев она излучает злое колючее сияние, а в её голосе проскальзывают визгливые острые нотки, как это бывает у высоких сопрано: — Кто ты такой, чтобы меня судить?! Даже тогда я действовала из соображений справедливости и общего блага! — Мы не в зале суда. — Подняв ладонь, терция приглушает весь звук. — Храм принял во внимание ваши опасения. Лионель и Тамино проследят за Леонорой, если её поступки опасны для сообщества… — Почему не мы с Надиром?! — Твой супруг уже был Наблюдателем, к тому же… — Какая разница?! — К тому же, — продолжает терция, — у Лионеля и Тамино больше опыта. Твои интонации пока не совершенны, иначе бы ты никогда не предложила вырвать наших сограждан из Унисона. Астрея молчит. Ей нечем крыть. Что? Нечем крыть. Земное выражение, связано с карточной игрой, потом расскажу. — Хорошо. — Голос у Надира низкий и глухой, с лёгкой хрипотцой, которой раньше не было. — Мы поняли позицию Совета. Вместе с супругой он исчезает в яркой яростной вспышке. Тьма медленно сползает со стен, вибрации гнева рассеиваются, и терция торопит их взмахом руки. Когда огоньки гнева исчезают совсем, в нежно-голубом сиянии проступает фигура примы-Лиры. — Астрея должна быть счастлива, — вздыхает она. Полупрозрачный облик подрагивает, стены Храма не отпускают её. — Она получила всё. — Возможно, — отвечает Тамино, — мы столкнулись с новой разновидностью счастья. По прозрачным чертам сложно понять, но Лира кажется печальной и морщины на её лице стали глубже. Обличье, которое всегда воплощало покой и мудрость, теперь воплощает усталость. — Терция-Норма, подготовь портал на Землю, — велит она. Терция растворяется в воздухе. В её исчезновении нет ни яркости, ни дерзости, ни суетливости Астреи, будто… — Будто и не сёстры, — говорит Лира. — Норма старается защитить нас от шума Астреи, но такие крики сложно игнорировать… Простите. Я позвала вас не для жалоб. Только вам удалось вывести Леонору на диалог, и мне, — помолчав, она подчёркивает: — и нам всем нужна ваша помощь. Верните наш альт, пока она не сорвала голос. Юная Астрея даже представить себе не может, какая это трагедия — потерять свою литальли; а вы можете. Я рассчитывала, что Надир найдёт с Леонорой общий язык, но после их… диалога Леонора повредила струны мира. Она может стать опасной. — А ещё она убила двух смертных, — говорит Тамино, — без необходимости, не ради Системы, не ради звучания. — У землян есть человеческие боги, пусть защищают своих. — Но… — Пока Леонора не признает свой статус, она уязвима. Донесите до неё эту мысль. Я же могу на вас положиться? Это уже не вопрос. Лионель покорно опускает голову, хотя от воспоминаний о Земле его мутит. Он хотел бы уйти в Унисон и не слышать мир, в котором вселенские струны используют не для созидания, а для бессмысленного насилия… Мы не можем. Я понимаю, Тамино. Дождавшись озвученного согласия, Лира благословляет их жестом. Потом она выцветает, вновь становясь частью священных стен, но слабый недовольный гул ещё какое-то время блуждает под потолком. Когда он умолкает, Гармония возвращается в свой дом. — Мало нам было чокнутой вдовы-квинты, — ворчливо начинает Лионель, — так теперь ещё эта Астрея с шилом в зад… — Будь к ней снисходителен. Она никогда не жила в мире, где все равны, и… — …и привыкла раздавать приказы. Надир мог выбрать себе более подходящую супругу. — Он выбрал. Рядом с Астреей у него нет времени тосковать по сестре. Они выходят на белую улицу. Им хочется света, и каменные дороги обращаются в мягкий жёлтый песок, на горизонте встаёт солнце, жаркий ветер дует в лицо. Какое-то время они смотрят с высоты храмовых ступеней на Тальград. Город выстроен из совершенных консонансов — строгих идеальных форм, — а за ними бессмертным напоминанием о победе над смертью возвышается Тифон. Сегодня его тень, кажется, накрывает всё. — Ты расстроен. Думаешь о тех, кого она убила? — спрашивает Лионель. — Я не уверен, что смог бы вернуть их. Я никогда не работал с телами незвучащих, я не знаю, где их душа. — Нельзя отбирать смертных у смерти. — Но если бы было можно… — Если у её проступков не будет последствий, она никогда не научится за себя отвечать. Ты не можешь следовать за ней по пятам и исправлять все ошибки. — Речь не только о ней, Ли. Первое, что сделали Леонора и Астрея, когда ощутили звучание, — убили людей. Фенена и Надир позволили. Система позволила. Такое начало дало новичкам превратное представление об их силе и ответственности. — Ты придумал, как принимать только ответственных и милосердных? Тамино смеётся. — Если бы я придумал, ты бы знал. — Да. Просто хотел услышать. Надышавшись теплом, они ступают в подготовленный Нормой портал. За их спинами на искусственных небесах выключается солнце. Пластиковый контейнер хрустит под ногой, прилипшая к нему шкурка апельсина отваливается с тихим чпоком и падает в мутно-серую воду. Тамино зажимает нос, но от зловония из глаз текут слёзы. Квинта восседает на огромной мусорной куче. Её пальцы быстро движутся по экрану смартфона. — У вас же четыре яйца, — непонятно к чему говорит она, — и всё равно не хватило, чтобы возразить Совету? Её босые пятки лежат на комке из грязного тряпья, на длинной юбке расплылись бурые пятна, на груди пакет из-под чипсов, но волосы заплетены в аккуратный рог и ни один локон не коснулся нечистот. — Квинта, — начинает Тамино, — Астрея заявила, что ваши действия подрывают безопасность Системы. — Она мне льстит. — Она будет требовать суда. Леонора опускает голову на подушку из чёрных мусорных мешков. Телефон гаснет. Она несколько раз стучит по нему костяшками, будто не умеет колдовать, а потом швыряет в реку. — Надир, конечно, жену поддержит. Ебучий подкаблучник! Уходит несколько секунд, чтобы найти значение слова. Струны отвечают, но для понимания семантики нужно лучше знать местную культуру. — Жаль, что у Сеширы нет ещё десятка сестёр, — продолжает Леонора. — Я бы их всех звучащими объявила. Она не единственная богоизбранная! Какая трагедия! — По крайней мере, Астрея не сидит по уши в грязи, — бормочет Лионель. — Смотря что считать за грязь. — Леонора скалится, обнажая крупные жёлтые зубы. Спрыгнув с мусорного трона, она зависает в воздухе, и с длинного платья крошки сыплются на голову Лионеля. Он злится. — Прекрати! Ты же понимаешь, что не можешь бегать от Совета бесконечно? Почему тебя до сих пор задевают её наивные провокации? хочет спросить Тамино, но слова умирают в глухоте немагического мира. Здесь придётся говорить громче. — Я ни от кого не бегаю, тупой зомбяк. Бесконечность означает, что существует всё. Где-то есть точно такой же засранный мир, отличается только цветом бутылки, на которую ты сейчас наступил, и точно такой же засранный ты. Бесконечность, на которую вы все надрачиваете, — дерьмо собачье! Она исчезает. Остаётся ясный след из вибраций, будто Леонора и не пыталась сбежать по-настоящему. — Мой милый… — Давай скрутим её и затащим в портал! — Милый сердито стряхивает грязь, совсем забыв о магии. — Для её же блага… Щелчком пальцев Тамино избавляет его от безобидных крошек. — Прости, — выдыхает Лионель. Квинта перенеслась недалеко, на другой берег. Земля здесь утопает в зарослях гибискуса, и дымчато-лиловые цветы прячут изуродованную реку, будто стыдятся. Лепестки у них влажные — был дождь; закатное солнце переливается в каплях. Некоторые из цветов уже увяли, и капли не держатся, а падают, как слёзы. Какое-то время Тамино не может оторвать от них глаз. — Что? — замечает Леонора спустя несколько секунд. — Опять вы?! У неё непорядок со слухом. — Квинта, пока вы официально не признаете свой статус, Система не сможет вас защитить. Если кто-то захочет вам навредить… — Защитить?! Как только я ступлю в портал, я окажусь в камере боли! Не вешай мне лапшу на уши, Тамино, мои мозги рыбы не жрали! Вешать лапшу. Надо запомнить. — Никто не станет удерживать вас силой, и… …и в секвенторий помещают не виновного, а его супруга», — хочет сказать он, но не решается. Если напомнить о Фенене, мирного диалога не получится. Нужно найти другую тему. Взгляд Леоноры устремлён через плотные ряды деревьев — она здесь не случайно, она наблюдает за людьми. Двое смертных под широкой кроной баньяна. Над их головами вьётся дымок благовоний, их сердца стучат в едином сонном ритме, ноги сложены так, чтобы пятка прижималась к пятке. Один человек расслаблен и спокоен, а второму, похоже, некомфортно: он ёрзает и кусает губы. В животе у него урчит. — Голодать и истязать себя — не выход, — говорит первый. — Я потерплю. Вы ведь питаетесь солнцем. — Рождение в людском облике нелегко обрести, но легко потерять. Тебе стоит беречь своё тело, оно драгоценнее, чем редчайшая жемчужина. Подкрепись и отдохни. В высокой траве беззвучно движется тень, и, дождавшись, когда она подползёт к людям ближе, квинта бьёт по струнам. Змея рассыпается прахом. — Хватит! — требует первый человек. Ни он, ни его ученик не заметили колдовства. — Ты здесь с рассвета, нельзя вернуть воспоминания о прошлых жизнях, если не отдыхать. Я жду тебя завтра. И не забудь купить новый амулет! Воспоминания о прошлых жизнях?.. Ученик неохотно поднимается. Вытерев мокрый лоб, он кланяется — собеседнику и баньяну — и бредёт через лес по узкой тропинке. Дождавшись, когда он скроется из виду, его учитель достаёт из кармана горсть фиников. — Разводила, — бормочет Леонора. Покорная её воле, тень возвращается в свой ядовитый облик. — Это было так необходимо? — спрашивает Лионель позже, глядя, как «разводила», с криками и проклятиями, пытается отцепить змею от ягодицы. — Не твоё дело. Я не должна вам ничего объяснять, я не собираюсь перед вами оправдываться, мне не нужна ваша помощь и мне не нужен Совет, убирайтесь, иначе, зомбяк, клянусь Императрицей, твои кости уже никакая ворожба не… Тамино тоже чувствует опасность, но Лионель быстрее и струны звенят под его пальцами, выстраивая щит. Леонора слышит последней. — Алиса! Они бросаются бегом. В сердце леса солнце плохо проходит через листву, двое незнакомцев в тёмных одеждах почти сливаются с сумраком. Они направляют на ученика оружие — пистолеты — но снаряды разбиваются о защитный купол. Людские технологии бессильны перед магией Нетленны. Взмахом ладони Леонора разбрасывает нападавших, а потом прикладывает о землю снова и снова, пока Тамино не хватает её за руку. — Вы их убьёте. — Я и хочу! Она отступает, брезгливо стряхнув его ладонь. Тамино быстро оглядывает смертных — покалечены, но живы, — и оборачивается к ученице. Та сидит на земле, вжавшись спиной в дерево, подтянув колени к груди. «Алиса, про которую рассказывал Надир?» «Да. Он ведь стёр ей память». Леонора молчит. Человек — человекиня? струны не подсказывают, звенят насмешливо, — молчит тоже. — Привет, — осторожно начинает Тамино. — Мы не причиним тебе вреда. Мы сейчас снимем купол, который тебя закрывал, а потом просто поговорим, хорошо? — Меня каждый раз кто-то закрывал… — Глаза у неё горят, а голос возбужденный, не испуганный. — Каждый раз, когда что-то случалось, кто-то помогал мне. Это были вы? Тебя я знаю, я видела тебя в медитации. Ты Леонора. «Какого чёрта?» «Не каждый смертный сможет вспомнить стёртое, Ли, нужно к ней присмотреться». — Зачем ты вообще сюда прилетела? — Леонора щёлкает пальцами, за её спиной раздаются стоны: магия потрошит карманы нападавших, достаёт электрошокеры, кастеты, дротики, капсулы, смартфоны… целая туча приспособлений зависает в воздухе, а потом превращается в ком из стали и пластика. — Ты могла выбрать нормальную безопасную страну, но нет, тебе нужны были эти шарлатаны! — Я должна была узнать точно, — отвечает девочка. — Я видела запись, видела тебя. Я должна была понять, что случилось, вспомнить, а врачи мне не помогли. — Ну раз тебе так неймётся! В её руке рождается золотое свечение — когда успела?! — и вспышка портала выжигает землю. Диссонирует. Небо над лесом грохочет, расползаясь в трещинах. Уничтожив защитный купол, Леонора хватает смертную за локоть… Но кричит от боли — лезвие звукового клинка плашмя бьёт её по пальцам, и флейта падает. Лионель притягивает инструмент к себе. Портал захлопывается. В воздухе остаётся густой серый дым. Он щиплет глаза, пахнет горелым, и Тамино не может сдержать приступ кашля. Стабильные порталы не оставляют следов, не рвут ткань мироздания… — Я тебя убью, — обещает Леонора, прижимая раненую ладонь к груди. — Можешь попытаться, — усмехается Лионель. К стыду своему, Тамино слышит в его голосе злорадство. Смертную волшебным пламенем не задело, а вот юношей-нападавших — да. Он опускается рядом с ними на корточки, концентрируя магию в кончиках пальцев; остановить кровь, нарастить кожу, соединить кости — несложно. С сотрясением мозга справиться тяжелее. В незвучащем разуме какофония, именной интонации нет и душу не видно, и Тамино касается висков человека, направляя в них целебную силу, но несчастный стонет и брыкается и приходится удерживать его силой, чтобы сам себе не навредил… С мёртвыми работать легче. Спиной он чувствует, как Леонора давит Лионеля своей яростью, как эта ярость разгорается и искрит. Нужно её отвлечь. Они не драться сюда пришли. — Я знаю, что ты очнулся, — говорит Тамино, когда темп дыхания одного из юношей меняется. Лопоухий мальчишка — не старше Алисы — поднимает дрожащие веки. На его щеке расплывается бордовый синяк, из носа течёт, и он втягивает сопли с громким хлюпаньем. — Только не вживляйте в меня чип! Пожалуйста! Леонора переводит на него злой взгляд, и парень спотыкается на полуслове. Отвлеклась. — Если хотите, чтобы эти черви остались живы, уберите их с глаз моих, — цедит она. — Пож…не…ну… мы не хотели… — С каждым слогом смертный чуть-чуть отползает, пока не упирается спиной в большой камень. — Чего вы не хотели? — Ничего плохого… Мы не хотели навредить… Честно! — Он морщится, хватаясь за голову. Тамино опускает ладонь на его плечо, чтобы успокоить, но беднягу колотит ещё сильнее. Нет, всё-таки не умеешь ты обращаться со смертными. — Тогда зачем вам оружие? — Оружие? Нет… Это просто! Все пули резиновые. А дротики со снотворным. Мы просто хотели её поймать, чтобы выманить эту. — Парень косится на Леонору и сразу отводит взгляд. Когда он утирает лицо, на коже остаются грязные следы. — Вот её. Красную. С рогом. В ютубе ролик, где возле клуба к ней мужики пристают, а она их лупит. Ютуб? Струны показывают Тамино котов: больших, маленьких, толстых, худых, рыжих, белых, чёрных, они сидят, лежат, ползают по деревьям, играют с бантиками… Судя по всему, хорошее место. — …там потом красная уезжает на такси с этой вот. Мы того таксиста нашли. Мы хотели по-хорошему, но она ничего не сказала нам! А потом сюда улетела, а мы честно хотели просто ну… поговорить. Ну типа, не все земляне как те мужики. — Какие? — вмешивается Лионель. — Нападают на беззащитных девушек? Парень кивает. Его глаза блуждают с Тамино на Лионеля, потом обратно. Особенно долго он смотрит на их одежду: непривычные здесь подолы до пят, длинные рукава, высокий ворот… — У вас же в волосах биочастотные передатчики? — выдаёт он. — Для связи с кораблём? — Пиздец, — говорит Леонора. Супруг закрывает лицо ладонью. «Стираем его?» «Не после таких травм». — Слушай внимательно. — Голос Лионеля отдаётся эхом, и в воздухе трещат искры. — Ты больше никогда не станешь никого преследовать, никогда ни на кого не нападёшь и никому о нас не расскажешь. А если ты будешь плохо себя вести, мы тебя найдём и вставим в тебя зонд. Ты меня понял? Парень издаёт полузадушенный всхлип, похожий на «да». Поднявшись на ноги, он спешит к своему товарищу, хватает его под мышки и тащит прочь. Друга не бросил. Не всё потеряно. Леонора не дышит огнём ему вслед: наверное, и ей сложно злиться на таких наивных созданий. Но вот её правая рука до сих пор кровоточит — почему? — и Тамино предлагает: — Квинта, я могу выле… — Отдайте мне флейту и валите. «План "скрутить и затащить" всё ещё не актуален?» «Приводить её в Систему против воли не имеет смысла, она не присоединится к Хору и всё равно уйдёт…» «Что? Договаривай». «Насилием ты её ни в чём не убедишь». «Флейта пока останется у меня». «Это флейта её литальли». «Она останется у меня». — Вы слышите? — прерывает их диалог смертная. Она стоит, цепляясь за баньян, и ноги у неё почти не дрожат. — Наверху. Как будто кто-то плачет. Из трещин в небе льётся могильный зелёный свет, собираясь в расплывчатые мрачные формы. Да. Кто-то плачет. — Назад! Лионель раскрывает новый щит, и громадная птица врезается в него головой. Зелёной. Вторая, красная, с большим алым пером на хохолке, вращается из стороны в сторону и щёлкает клювом со звуком, похожим на рыдания. От взмахов её огромных крыльев деревья гнутся к земле, в воздух поднимаются оторванные листья и ветки. «Я стабилизирую разлом в центре. Сможешь загнать её назад, Ли?» «Попытаюсь». Птица врезается в щит снова, царапает его когтистыми лапами, гневно клокочет. Она смотрит на Леонору. Чувствует, кто затащил её в чужой мир? Струны режут Тамино пальцы, а небесные трещины только расходятся сильнее — земному миру чужда магия. Приходится стиснуть зубы, напрячь все мышцы. Это неожиданно больно. Он уже и забыл, как чувствуется физическая боль. «Хватит, — говорит Лионель, когда птица уворачивается от его сетей. — Я сломаю ей крыло, пока она не сломала себе шею…» — Слюнтяи. Леонора выступает за пределы купола. Размыкает губы. От громогласного forte мир темнеет — Тамино чувствует только, как звук давит на плечи, как заставляет встать на колени, как вибрирует каждая кость, будто вот-вот треснет… Когда гул в голове стихает, он находит глазами Лионеля, потом смертную, потом птицу. Та лежит в высокой лесной траве. Крылья разбросаны в стороны, сияние блекнет. Леонора подходит к ней ближе и тянется правой рукой к длинному перу на хохолке, но сразу, вскрикнув, отшатывается. Из её запястья льётся кровь. Зелёная голова издаёт победный клёкот. Когда она падает, Тамино видит, как её тело покидает жизнь. Вскочив, он делает к птице шаг. Зачем? Он же не умеет воскрешать птиц. Квинта уничтожает труп взмахом руки. Там, где пролилась волшебная кровь, распускаются пышные жёлтые хризантемы. — Тупые твари, — шипит Леонора, баюкая покалеченную руку. — Тупые дохлые твари. — Их было несколько? — Три. — Это ведь бииняо, — вдруг понимает Тамино. — Символ… — Избавь меня от символов! — Леонора закрывает ухо здоровой ладонью и показательно не слушает. — Резюмируем. — Интонации Лионеля подрагивают от гнева. Он не ранен, только несколько пёрышек прилипли к коже. — Ты привлекла к себе внимание смертных, которые теперь гоняются за тобой и за всеми, с кем рядом тебя видели, а ещё ты продырявила мироздание и теперь на Землю проваливаются опасные мифические птицы. — Кстати об этом. Думаю, из деревни заметили наши фейерверки, так что надо убираться. Верни флейту. — Чтобы ты сделала эту проблему, — Лионель указывает на еле-еле закрытые трещины в небе, — ещё больше?! «Проблема» — мягко сказано. Облака растерзаны в клочки, звёзды погасли, до горизонта рваные полосы-раны — сложно скрыть такие последствия от местных… — Я торопилась! — Сколько ещё таких кривых порталов ты сотворила? — Мне, по-твоему, делать нехер, только прыгать между мирами? — Раз были ещё птицы, значит, были ещё дыры! — В башке у тебя дыра! Я открывала портал для вас в театре, это всё. — Мы должны туда вернуться и проверить. — Тупой зомбяк! — Правой ногой она пинает ветку и шипит от боли. Под веткой оказался острый камень. — Как мы, блядь, попадем на другой континент, если ты не отдашь мне флейту?! — Не стоит прибегать к магии без крайней необходимости… — предупреждает Тамино. — Если мы будем нарушать законы этого мира, разрывы разойдутся сильнее. — Пф, от одного раза ничего не случится! — Ты сейчас чуть портал в ад не прожгла! — Тот сраный театр в тыщах километров! Как мы туда попадём?! — Можно сесть на автобус до аэропорта. Они оборачиваются к девочке. Её обсыпало листьями и травой, зрачки у неё расширены так, что затопили радужку, но голос на удивление спокоен. — Или лучше на такси. Но перед поездкой мне надо принять душ, да и вам, наверное, стоит переодеться. — Она смотрит на Леонору. — Я бы хотела услышать всю историю с начала, если можно. Нет. Тамино решительно ничего не понимает в смертных.***
Медные врата сомкнулись. Створок нет, с внутренней стороны не открыть. Она обнимает себя за плечи, ёжится под ледяным ветром и, сделав первый шаг, шипит от боли. В правую пятку впивается что-то. Острое. Пальцами ног она ощупывает путь — кажется, куски камня, дерева и стекла, кости, глиняные черепки… Всё разрушенное и потерянное остаётся здесь. Когда глаза привыкают к темноте, из мрака выползают ещё и бесформенные огромные валуны. На одном из них тень юной нимфы: голова украшена венком из плюща, на плечах — слой многовековой пыли. Она не двигается, не отрывает немигающего взгляда от врат, будто ждёт кого-то… Ай! Лодыжку простреливает болью. Споткнулась. Правильно, нечего глазеть по сторонам, и она больше не глазеет, она смотрит только на дорогу, ступая на носочках медленно и осторожно. Весь берег покрыт кустами-корягами с сухими, широко растопыренными ветками, а за ними в реке, как в чёрной смоле, неподвижно замерла лодка. Что теперь? Выбора нет. Она отламывает ветку от куста и закрывает уши, чтобы не слышать стонов. Подождав, пока куст замолчит, а из ветки вытечет кровь, она садится на землю и берёт острый камешек. Она не знает, сколько занимает работа: у неё затекают плечи и шея, усталые пальцы не хотят шевелиться, холод взбирается по позвоночнику и ей кажется, будто её нанизали на ледяной вертел. От гнилостного запаха тошнит. Земля притягивает её к себе, и, когда, поддавшись искушению, она ложится, злые осколки царапают её лицо. Ей мерещится хихиканье. Она зажимает дар в зубах, встаёт на четвереньки, потом на колени, потом, отдышавшись, поднимается. — Мне больше нечего предложить. Жёлтые пальцы-кости выдвигаются из рукава перевозчика будто щупальца. Он трогает плату внимательно и придирчиво, от головки до нижнего колена, каждое игровое отверстие… Настоящую музыку на этой флейте не сыграть, она будет фальшивить, но лучше из куста-коряги сделать не получится. Перевозчик делает шаг назад. Впускает. Вода густая и мёртвая — весло погружается тяжело и бесшумно. Берег тонет во мраке, и сложно понять, плывёшь или стоишь на месте. Опустив глаза, она рассматривает плотный поток теней, излучающих зеленоватое могильное свечение. Души, которым уже никогда никуда не добраться. Что они сделали, чтобы заслужить такую участь?.. Она видит пухлых малышей, почти младенцев, и сердце сжимается от жалости. Взгляд у них совсем не детский — внимательный, печальный, словно они уже простили ей бессилие. Она несмело улыбается им, и малыши ныряют в смолу. Через миг появляются снова — чёрная жижа стекает со светлых кудряшек, на пухлых щеках лежат ямочки. Они протягивают ей яблоко. Золотое. Яблоко раздора?.. Встав на колени, она тянется к диссонансу. Она вновь слышит хихиканье, но не успевает понять — когтистые лапы хватают её и затягивают в воду. Зажмурившись, она отталкивает чудищ, но ее держат крепко, царапают, шарят по бёдрам и груди… Нельзя открывать глаза, повторяет она себе. Нельзя делать вдох. В голове звенит. Она пинает что-то ногой, и пятка утопает в густом скользком нутре. Не дышать. Не делать вдох. Она цепляется за эту мысль снова и снова, а потом бок распарывает болью, и мыслей не остаётся. Когда она приходит в себя, то думает: не открывать глаза, не делать вдох. Но поздно. Она уже жадно глотает воздух. Под спиной твёрдое и холодное, похожее на камни. Она утирает мокрое лицо, осторожно открывает глаза и ждёт, пока исчезнут цветные мушки. Когда за ними проступают знакомые сумерки подземелья, она с облегчением выдыхает: не ослепла. Двигаться тяжело, словно гвоздями прибили к месту, мышцы ноют, проклятая вода попала в уши и теперь ничего не слышно, только сердце колотится в висках… Ладно. Не страшно. Сердце успокоится, тело заживёт, воду из ушей она вытряхнет. Она садится, сжав зубы, чтобы не кричать. Бок словно насквозь проткнут. Она опускает глаза и видит белую ткань, обмотанную вокруг раны. — Спасибо. Нимфа кивает. От неё исходит теплое бледное свечение. Свадебный венок сполз с головы, подол туники порван, пыль летает вокруг блестящим облачком. Призрачные губы не двигаются — наверно, тени не могут говорить, — и она показывает жестами: «Иди от реки прямо, потом вниз, вниз и вниз». — Я поняла. Спасибо. Нимфа кивает ещё раз и, прихрамывая, возвращается к перевозчику. На её лодыжке две точки змеиного укуса. Она сядет у ворот, чтобы ждать дальше. А у тебя нет времени. Поднимайся. — Дура, какая же ты неисправимая безнадёжная дура… Она так зла на себя, что почти не чувствует боли. На этой стороне реки мало обломков, и можно вдоволь попрыгать на одной ноге, и дура прыгает, пытаясь вытряхнуть проклятую воду. Из ушей вытекает тёплое, но ничего не слышно. Она прыгает снова и снова и снова, даже когда понимает, что это бессмысленно. Она оглохла.***
Они не слышат биение сердца, только слабую маленькую аномалию, и искать приходится вглухую, на каждом дереве. Зелёное яйцо спрятано среди пушистых сосновых веток — заметив его, Лионель взбирается наверх без магии, как человек, и на его коже остаются точки от иголок. — Ледяное. Мать давно улетела. — Может, она захотела пожить для себя. — Леонора передёргивает плечами. Закончился ливень, её тонкое платье промокло, белые кроссовки стали чёрными от налипшей земли. — Или ты убила её. Мать никогда не бросит детей, — говорит Лионель. — Откуда ты знаешь? У тебя её никогда не было. — Как будто у тебя была. Квинта отвечает ядовитой улыбкой. Зубы у неё стучат. Она сама словно ребёнок — расшвыривает листву ногами и моет обувь в лужах. В оперном театре не оказалось портала. Но, зная, как нестабильно колдовство Леоноры, они обошли все этажи, все помещения, прослушали каждую стену и каждую мраморную музу, неудачно попались смертным на глаза, и тогда Тамино пришлось всё же стирать память, вмешиваться в путанный человеческий разум. — Дохлое не излучает магию и не доставляет проблем, зомбяк. Разбей яйцо. — Главный источник проблем это ты, ведьма. Порыв ветра впечатывает в щёку Тамино мокрый лист. Черешок чёрный, пластинка изрешечена гнилыми точками, будто выстрелами. Система тоже может сконструировать осень, но пылающе-алую, полную солнца, уютного шелеста, красок, жизни… За оградой парка уныло воет собака. Редкие прохожие кутаются в плащи, смотрят в смартфоны, спешат мимо, словно чувствуют, что не хотят ничего знать ни о каких системах. — Нашла! — Леонора как знамя поднимает над головой красную скорлупку. — Сожрали нашего птенчика! — Ты уверена, что яиц должно быть два? — А сколько у тебя? — Одно. — А в кармане? Дождь стучит по асфальту, растекается ручейками. Тамино вспоминает священную реку другого континента, окруженную печальными гибискусами, осквернённую… из узкого окошка самолета, прикрытая вуалью снежно-белых облаков, она казалась прозрачной и чистой. Если не спустишься, не приблизишься, то не увидишь нечистот. В прошлый раз он не присматривался к Земле. У него была лишь одна цель и лишь одна мысль. А бездомные коты под старой липой были его единственной компанией. — Ты говорила, что видела три бииняо. — Не помню такого. — Ну да. Поживешь на Земле — и имя своё забудешь. — Я написала его на руке. Что, не додумался сам? — Твоя рука тебе не поможет, когда её гниль пожрёт. Тамино устал, и теперь его потряхивает. Он сжимает пальцы. Мёртвый лист расползается в кашицу. Однажды его душу пожрала гниль. — Ты в порядке? Давай я тебя понесу? — говорит его душа. — О, — смеётся Леонора, — то-то радость будет местной гопоте! Он качает головой. Стряхивает лист с ладони, но тот прилип, вцепился крепко, будто решил снова расти, и приходится снять его другой рукой. Лионель тепло поддерживает его за плечо, не оставляя осеннему холоду шансов. Они бредут к остановке, а мимо, поднимая тучи брызг, проносятся машины, и вслед за ними по трассе, словно привидение, ветер гонит большой белый пакет. Леонора закуривает сигарету. От горького дыма першит в горле. — Твоё стремление к саморазрушению понятно, но бессмысленно, — не выдерживает Лионель. Она прицельно выдыхает ему в лицо. Ладонь на плече сжимается сильнее. — Квинта, — спешит вмешаться Тамино, — нестабильный портал может превратиться в чёрную дыру. Возможно… — Ты так настойчиво повторяешь моё звание, будто можешь меня в нём убедить. — Она затягивается снова и кривит рот, не успев скрыть отвращение. — Я ничего не делала. В Совете просто привыкли вешать на меня всех собак. «Вешать всех собак». Из вечернего мрака выплывает такси. В теплом мягком салоне всё разом — бой с бииняо, перелёт, стирания памяти и долгие поиски — наваливается на Тамино, будто мешок с камнями, нет сил ни двигаться, ни говорить. Чугунно-серый город за окном сливается с таким же чугунно-серым небом, хвойный освежитель никак не может перебить вонь сигарет. Тамино опускает сонную голову на плечо супруга. Волосы им пришлось расплести и укоротить, теперь едва достают до плеч, а кончики от влаги завились мелкими кольцами. Они щекочут Тамино скулу. Где бы ещё он это ощутил?.. В зеркале отражается хмурый водитель. Ему тоже не нравится дым? Но он молчит, Леонора ему хорошо заплатила. Она — щедрый клиент и с видимым удовольствием разбрасывается деньгами. Наверное, из-за того, что в смертной жизни знала нищету… убедить бы её, что Храм ей не враг… Мысли ленивые, неповоротливые. Тамино почти дремлет, когда Лионель касается губами его виска: приехали. На улице в них снова впивается ветер и мелкий колючий дождь, и, выбравшись из уютной машины, Тамино вздрагивает. Перепады температур. Их он тоже давно не ощущал. Боги, создавшие Землю, создали её очень враждебной. Зачем? — Кажется, водителю мы не понравились. — А вы никому не нравитесь, — кивает Леонора. — Вы даже Совету не нравитесь, поэтому вас и выперли сюда. «Не слушай. Наше поведение не вписывается в некоторые из здешних традиций, вот и всё». «Ты мне не рассказывал». «Местная культура полна бессмысленных стереотипов и заблуждений. Она не стоит внимания». Тамино не может с ним согласиться. В «местной культуре» есть книги, картины и ноты, которые Система будет хранить в Галереях Вечных Искусств, потому что их красоту — звучание — невозможно оспорить. «Турандот» сама по себе достаточно убедительный адвокат человеческой расы. Внутри кафе всё от пола до потолка в оттенках красного — есть в привязанности Леоноры к этому цвету что-то пугающее, — столы сдвинуты, стулья на них перевёрнуты, в воздухе кружит пыль. Только приглушённый свет настенных ламп чуть сглаживает кровавый антураж. На барной стойке и в полках за ней теснятся бутылки, и почти все наполовину пусты. — Нашли? Алиса спрыгивает с подоконника. В одной руке у неё пузатая белая чашка, в другой смартфон. — Нашли. — Лионель протягивает ей зеленое яйцо. — Но мы опоздали, оно замёрзло. Отложив и смартфон и чашку, Алиса осторожно берёт их погибшую находку двумя ладонями. Прижимает к груди, будто ещё есть что спасать. Она с удивительным спокойствием приняла новость о пришельцах из иного мира. Словно только их и ждала. — А согреть нельзя? — Можно. — Квинта скинула платье, осталась в бежевой комбинации и теперь растирает руки пушистым полотенцем. Не красным. — В кастрюле. Алиса смотрит на неё, потом на Тамино с Лионелем и заливается румянцем. — Стесняешься этих нелюдей? — театрально выгибает бровь Леонора. — Напрасно. Если я сейчас закрою им глаза, они даже не вспомнят, какой у тебя цвет волос или кожи. Они не видят никого, кроме друг друга, а если видят, то не смотрят, а если смотрят, то не понимают. Так уж в Системе всё устроено. Инвалидность, возведённая в идеал. — Хватит, — не выдерживает Лионель. — Я наверх, свяжусь с Храмом. Пусть там решают, что дальше. — Стукач! Подмигнув Алисе, она уходит в душ. Спина у неё худая, просвечивают рёбра и каждый позвонок, на пояснице полоски шрамов от плети, на правом боку тоже шрам, ярко-розовый, свежий ещё… — Кхм, — привлекает его внимание смертная. У неё русые короткие косы. Широкие скулы в веснушках, светлая кожа тронута загаром — нос обгорел и шелушится, — а в раскосых карих глаза горит любопытство, и Тамино не вправе ей отказать. — Квинта выразилась не совсем корректно. Мы не обращаем внимания на неважные вещи, но если бы цвет твоей кожи имел значение, я бы его запомнил. Свистит чайник. Алиса убегает на кухню и возвращается с двумя чашками, над которыми вьётся ароматный дымок. — Это кофе. Может, хочешь чай или сок? — Всё в порядке. Он хочет не обидеть, поэтому берёт напиток и делает глоток. Обжигающе-горячо, стоило подождать… Алиса сидит рядом, кусает губы, мнёт салфетку. Боится? Или не может выбрать, что спросить первым? — Так у вас, получается, разрешены гей-браки? Вот и выбрала. Тамино садится на барный стул, пытаясь удобно устроить гудящие ноги. — В Системе нет пола в вашем смысле слова. Меня устраивает тело, в котором я родился, есть те, кому уютно в облике, не похожем на человеческий, и даже те, кто отказывается от всего физического — это называется «уйти в Унисон». — Вроде…. нирваны? Струны расшифровывают незнакомое понятие, и он кивает. — Вроде. Хотя не касаться земли, не вдыхать воздух, не ощущать прикосновений губительно для разума, без впечатлений он замыкается сам на себя… — Обожжённый язык отзывается болью, и Тамино сдерживает смешок. — Прости, я тебя запутал. В Системе нет «гей-браков». Литальли выбирают друг друга без оглядки на тело. Мужчины и женщины в нашем мире — отголосок далёкого прошлого, когда цивилизация была ещё молода и смертна. Сейчас этот отголосок звучит разве что в родовых окончаниях. На чужом языке, который не учил, а проглотил готовым с помощью магии, всё звучит сухо и безжизненно. — А как же дети? — Мы не умираем. Если бы у нас рождались дети, Систему пришлось бы расширять до бесконечности. — Хм, — она задумчиво вертит в ладонях чашку. — А как… Вопрос тонет в шорохе. Тамино подходит к окну: по ту сторону дороги компания юношей — о чём-то спорят, шикают друг на друга и, кажется, обнимаются… нет, дерутся. Камеры мобильных телефонов тускло мерцают в сумерках. Он задёргивает шторы и чихает, глотнув пыли. На подоконнике несколько засохших мух, на бесхозных столах и стульях протянулись блестящие ниточки паутины… Если он спросит у Леоноры, где швабра и тряпки, от её хохота стёкла лопнут. — Блин. Опять они, — вздыхает Алиса. — У ролика почти миллион просмотров, на нём сейчас хайпуют всякие сторонники теорий заговоров. Они уже всё про меня выяснили и ещё больше сами придумали. Хайпуют — поднимают ажиотаж. — Меня и на улице ловили, и на учебе, и в аэропорту, — продолжает Алиса, — но каждый раз мне везло… То есть, теперь я понимаю, что не везло, а Лео вмешивалась. — Вмешивалась? Алиса кивает. Налив ещё чашку кофе — напрасно, её смертное сердце и так стучит быстрее нужного, — начинает рассказ. В одном из медицинских центров, где она пыталась вернуть память, ей всучили лотерейный билет. Он оказался выигрышным. Она засветилась на телевидении, и интернет-сыщики быстро откопали видео с ней и Леонорой, где двух амбалов раскидывает невидимая сила… В итоге несчастной победительнице приписали связь с инопланетянами, масонами, рептилоидами и чёрт знает чем. — Мне даже не нужны были такие деньги. Я потом их отдала в одну организацию, но эту волну было уже не остановить. Пришлось забирать документы из консы и улетать. Хотя я всё равно хотела, меня тут ничего не держит. — А как же твои родные? Родители? — На них свет клином не сошёлся, — хмуро отрезает она. «Свет клином не сошёлся»? — Это значит, что есть вещи важнее, — поясняет Алиса, заметив его удивление. — Мы не общаемся. — Почему? — У них идея-фикс на внуках. Дальше Алиса не поясняет, будто он сам должен всё понять. Залившись румянцем — теперь до самых ушей, — вдруг говорит: — Я бы никогда не подумала, что у вас безразлично относятся к физическому облику. Лионель как с картинки. Я была уверена, что это колдовством сделано. — Спасибо, — растерянно отвечает Тамино. Так же отвечают на комплименты? Это же комплимент? «Терция свихнулась, — слышит он, — хочет говорить только с тобой. Я пытался ей объяснить, что не имеет значения, с кем из пары, но она упёрлась!» «Сейчас приду». — Прости. — Тамино делает ещё глоток, кофе уже не жжётся и можно ощутить приятную горечь. — К тебе спустится мой супруг. Он тоже может ответить на твои вопросы. Когда на лестнице они с супругом встречаются взглядами, Тамино достаёт из его растрепанных волос еловую иголку. «Алиса хорошая девочка. Ей не суждено услышать Хор, но она достойна о нём хотя бы знать». «Пусть ведьма ей рассказывает!» — Супруг глядит обречённо. Тамино целует его в щёку. Нужно чаще смотреть на него. Чаще касаться. В этом глухом мире созвучие почти не различимо за… За чем? Земля, чем ты оглушена? На жилом этаже душно и темно. Тамино заходит в комнату, распахивает окно и глотает свежий воздух, пока не начинает кружиться голова. Потом, сосредоточившись, среди бесконечного множества струн он находит нужные, но темнота не уступает место величественному залу Храма. Во мраке едва различима фигура терции. Межпространственный карман. Зачем?.. — Когда настанет черёд Виолы надеть корону Императрицы, — без вступлений заявляет Норма, — она пришлёт жреческий отряд. Они миндальничать не будут ни с Леонорой, ни с людьми. Вы должны найти источник аномалий раньше. — К чему такая секретность? Её воплощение бежит мелкой рябью. Взволнована. — Виола назвала тебя и Леонору нестабильными элементами, упоминала Суд. Звучит очень страшно, конечно. Тамино улыбается её очаровательной наивности. Пусть она умеет принимать серьёзный строгий вид, но по сути своей — такая же юная и впечатлительная, как её сестра, и так же слабо ещё осознала правила Нетленны. — Терция, если у Совета будут сомнения, я просто открою им свои мысли, никакой нестабильности во мне нет. Суд в таком случае — безобидный процесс, вы просто с ним ещё не сталкивались… — Ты вернул меня к жизни, и я хочу отдать долг. Сколько благородства в ней проявилось теперь, без оков смертности, без ограничений человеческого тела. Разве похожа она на ту перепуганную, озлобленную и растерянную Меритнейт? Тамино пытается скрыть, как его умиляет этот разговор, но получается плохо, и пространство вокруг Нормы гудит от возмущения. — Вы ничего мне не должны. Я всего лишь восстановил разрушенную плоть. — Я знаю, что это ты предложил Совету принимать смертных из иных миров. Она совсем запуталась. Он пробует объяснить. Прима-Виола консервативна, любые нововведения принимает в штыки, но большая часть Совета согласилась, что звучащие должны быть в Нетленне, даже если родились вне её. Несколько смертных Систему не стеснят, тем более, что многие пары остаются в Унисоне и не существуют в физическом смысле. — Это решение принято официально. А у нас не бывает несправедливых наказаний, — заканчивает Тамино. — Мне ничего не грозит. — Ты идеалист, и это тебя погубит. — Тон у Нормы вновь холодный. Обиделась. — Спроси Лионеля, кто открывал ему портал. Тьма рассеивается. Резко, без предупреждения. Даже слабый электрический свет больно бьёт по глазам. Из окна валят хлопья крупного мокрого снега, ветер сдул с полок нотные листы и разбросал по комнате. «Ты, оковавшая себя льдом и побеждённая его огнём, тоже полюбишь», — читает Тамино. Он складывает ноты аккуратной стопкой и захлопывает оконные ставни, спугнув синицу. Круглая, с жёлтой грудкой и снежно-белыми щёчками, она бросает на него укоризненный взгляд, прежде чем исчезнуть в темноте. Тамино протирает пыльное стекло. За стенами бушует почти зимняя вьюга, где-то в ней толпятся мальчишки с телефонами. Всегда можно создать защитный купол. В случае крайней необходимости. Никому ничего не грозит. От усталости снова ломит кости, и он падает на постель. — Я не помню, кто открывал портал, я вообще тот день не помню. — Зайдя в комнату, Лионель окидывает недовольным взглядом всё: шкаф, кровать, обои на стенах и даже ноты. В руке у него кружка, которую он хмуро водружает на стол. Его раздражение, кажется, можно потрогать руками. — Я ещё не настолько истощен, чтобы есть или пить, Ли. — Знаю. Это чай из липы, запах приятный. Он садится у ног Тамино, берёт голую ступню и начинает разминать сильными аккуратными движениями. Боль рассеивается, а от удовольствия закрываются глаза. Через полуопущенные веки Тамино смотрит: настольная лампа подсвечивает профиль Лионеля — высокий лоб, упрямая линия челюсти, чётко очерченные губы… «Как с картинки». — Алиса сказала, что ты красивый. — У этой девчонки, немного похожей на Фенену, слишком много вопросов. — Лионель ведёт костяшками по своду стопы, от пальцев до пятки, и мурашки бегут до самого бедра. — Я знаю, что вписываюсь в местные каноны. Они меняются несколько раз за век и ничего не стоят. — Раз с нами случилось такое приключение… — Прикосновения добираются до лодыжки, и Тамино едва сдерживает стон. — …То давай искать поводы для радости. — Земля не годится для радости. — В Нетленне тебе не понадобилось бы делать мне массаж. — Мне для этого не нужны дополнительные причины. Не так-то просто отвлечь его от мрачного настроения. Но надо попробовать ещё раз, пока от удовольствия язык не перестал ворочаться: — Из-за перепада температур я сегодня ощутил дремоту. Это очень… интересное чувство. — А я в последний раз спал, когда был мёртв. Ассоциация «земля-смерть» закрепилась в его разуме слишком прочно. Пряди лезут ему в глаза, и даже на них Лионель смотрит с откровенной неприязнью. — Слишком короткие, — бурчит он. — Боишься утратить связь с космическим кораблём? Он упрямо поджимает губы, но уголки вздрагивают и взгляд смягчается в улыбке. Его руки — широкая кисть, длинные сильные пальцы, красивые, — сжимают, мнут и гладят, и Тамино откидывается на подушки, разрешая себе забыть обо всём.***
От реки, потом вниз, вниз и вниз. Мир сотрясается, верх и низ меняются местами, река давно позади. Снежная крошка липнет к ступням оглохшей, тени дышат ей в затылок. Они ждут развлечений. Она идёт, прижимая ладони к груди. К последней искре. «Какая искра? Откуда ты? О ком ты думаешь?» Смерть не коснется ни имени, ни облика того, о ком она не станет здесь думать. «Как тебя зовут?» Глупые тени забрали у неё слух и теперь им нечем ей угрожать. «Ты нам ответишь!» Во тьме вырастает лес. Вместо деревьев — люди: головы вкопаны в землю, руки и ноги дёргаются, сгибаются под неестественными углами, и оглохшая замирает. Липкий постыдный страх ползет по спине. Нет! У неё нет права бояться! Она бежит мимо обнажённых извивающихся тел, и одно из них хватает её за щиколотку, другое впивается в бедро, третье бьёт пяткой в щёку, а чьи-то скользкие пальцы лезут ей в рот и приходится их укусить. На зубах скрипит песок. Она закрывает лицо — чудища рвут её волосы, царапают спину и плечи, и она выворачивается из тисков, пробираясь вперёд, дальше и дальше, пока лес не заканчивается. Потом она садится на землю. Трусливое сердце колотится в висках. Растрёпанные пряди лезут в глаза, она убирает их пятернёй. Рука какая-то непривычно тонкая. На языке горчит желчь. Без разницы. Нужно идти. Через сотню шагов она сбивается со счёта — подземный мир не знает времени, не разрешает следить, — но она упрямо насчитывает ещё двадцать, пока не сбивается опять. Что-то слепит ей глаза. Что-то большое, сияющее... Пруд?.. Да, вода кристально чистая, отливает серебром, обычным неволшебным серебром, совсем не похожим на… Ни образа, ни имени, повторяет она как заклинание. На берегу растёт яблоня, и от сладкого аромата сосёт под ложечкой. Присмотревшись, за толстыми ветками оглохшая различает тонкого сгорбленного человека. Вода доходит ему до шеи, яблоки висят у самого носа, но тощий старик не пытается их достать. — Мне нужно на другой берег, — говорит оглохшая. Его веки медленно опускаются и поднимаются. Он так измучен, что, похоже, не понимает слов. В ровной глади пруда отражаются алые сочные плоды. Оглохшая срывает один, сглатывает слюну и дрожащей рукой протягивает яблоко старику, но оно испаряется, едва коснувшись искусанных губ. Морщинистое лицо искажает гримаса страдания. Проклятье. Она отламывает ветку — судя по вибрации, дерево тоже кричит, как те несчастные кусты, — и острым концом рассекает правое запястье. Потом опускается на колени. Подносит руку ко рту человека, вжимает рану в его зубы, так, что кровь течёт по седой бороде. Шершавый сухой язык касается кожи, и оглохшую передёргивает от отвращения. Она заставляет себя сидеть смирно. Ждать. Он пьёт. Её клонит в сон, веки сами собой смыкаются, и можно ведь остаться здесь, и больше не бояться, не терпеть… Старик кусает, вырывая кусок плоти, и оглохшая отнимает руку. Он, к счастью, слишком слаб, чтобы её удержать. — Мне нужно на другой берег! Он облизывает губы. Он не обязан ей помогать. — Если ты съешь меня, то скоро опять захочешь есть. Ты же ненавидишь этот мир не меньше, чем я! Так помоги мне! Она не слышит, но знает, что её интонации слабы и неубедительны. Никогда у неё не было сильного яркого голоса, поэтому она так любила… Тени лениво ползают во мраке — она ощущает, как их недовольные шепчущие голоса колеблют мёртвый воздух. Совсем близко. Старик поднимает подбородок, и в его осанке мелькает былая царственность. Не отрывая от оглохшей голодного пылающего взгляда, он опускается на корточки — вода уходит в землю, теперь видно цепь, которой он прикован. — Спасибо. Оглохшая идёт очень быстро, по крайней мере, ей так кажется. Оказавшись на другом берегу, она падает. Предательские веки опять смыкаются, она с усилием поднимает их снова и внимательно вглядывается во мрак. Она знает, что мрак вглядывается в неё. Какое-то время они играют в гляделки. Потом она заставляет себя подняться. За её спиной пруд полон воды, а старик тянется к яблокам и они поднимаются выше и выше. Она ему совсем не помогла. Только пробудила бессмысленную надежду.***
Вчерашние лужи превратились в тонкую корочку льда на дорогах, и в воздухе искрится снег. Центральная площадь укрыта строительными лесами, словно баррикадами, а на них как флаги — фотографии с видами города. Проспект застыл в пробке, от гудения машин закладывает уши. — Пойдём к скверу через переулки, — говорит Алиса, заглядывая в навигатор. — Будет быстрее. Леонора поправляет её шарф, натягивая почти до носа. — Быстрее было бы через портал, если бы у меня была флейта. — Какая жалость, что у тебя её нет, — отвечает Лионель. Они идут мимо стройки — среди технической информации о лицензиях и сроках, «вечный огонь временно не работает», — потом спускаются в подземелье-метро, где несколько юношей безжалостно терзают гитары и уши прохожих, потом поднимаются с обратной стороны улицы, к рядам блестящих стеклянных высоток. В витринах отражаются смертные — как один печально-задумчивые («смотрят сентябрём», говорит Алиса), и среди них Тамино видит своё отражение. Его кожа темнее, но в остальном внешность, похоже, среднестатистическая. Не привлечёт внимания. Квинта без своего любимого рога стала горбиться, словно утратила противовес. А вот Лионель высокий, светлый и яркий, только напряжённые складки на лбу придают ему схожесть с хмурыми смертными. — Какая жалость, что я тебя не прикончила в прошлый раз, — говорит Леонора. — Ты не можешь меня прикончить. Я не человек. — Ну, бесишься ты как настоящая обезьяна. Они шагают слегка впереди, чтобы было удобнее втыкать друг в друга шпильки. Телефон Алисы жужжит, и Тамино видит сообщение: «Спасибо, София!» — Так меня зовут, — поясняет она, заметив его взгляд. — Софья или Соня. — Тебе не нравится? — Скучное имя, с сонями ничего не происходит. — Она пожимает плечами и лучезарно улыбается. — А вот Алиса обязательно вляпается! Тамино чувствует, как уголки губ сами собой ползут вверх, потому что стремление этой девочки к приключениям, её храбрость и непосредственность не могут не восхищать. — Пишут из той благотворительной организации, про которую я говорила, — продолжает она. — Показать фотки? Он с опаской берёт малознакомое устройство в руки. Алиса объясняет, как нажимать на стрелки, чтобы листать страницы, и подробно рассказывает про каждое изображение, и не приходится даже спрашивать значение слова «хоспис» у вселенной. — Я не понимаю. — Что? — Чем заняты ваши боги. — Ну, по нашему самому популярному мифу люди тоже когда-то были бессмертны… А потом пали, и началось насилие, воровство, убийства… — Гей-браки. — Гей-браки, — соглашается Алиса. В сквере вокруг цветущего персикового дерева уже собралась толпа. Некоторые снимают на телефон, другие, опустившись на колени, молятся, третьи что-то быстро чиркают в блокнотах. Маленькая девочка с кошачьми ушами прыгает, пытаясь достать самый крупный цветок. Снег садится на нежно-розовые лепестки, но сразу тает, согретый их теплом. Кто-то воткнул в землю позолоченный крест, поставил лампаду, и то и дело люди сжигают в ней клочки бумаги. — Они пишут свои желания и верят, что оно их исполнит, — подсказывает Алиса. — Ну коне-е-ечно, — тянет Лионель. — Что бы ни случилось, оно обязано исполнять желания смертных… — Кончай нудеть. Если бы одна умница-смертная не следила за новостями, хрен бы мы узнали про эту аномалию. Леонора права, аномалия совсем маленькая и почти не слышна — свернувшись в зеленый клубок, прячется в ветвях. Нужно забрать, пока смертные не заметили. Но чем их отвлечь?.. На голых деревьях жмутся друг к другу серые пичуги, вокруг безликие офисные здания, аптека, торговый центр, отделение банка… У квинты свой способ решать проблемы, и она размыкает губы для заклятия. Он едва успевает поймать её за руку. — Магия только в крайней необходимости. — В смысле? Это крайняя необходимость, крайнее некуда! — Ткань мироздания повреждена. Приходится выдержать несколько секунд её гнева. Раньше у неё были ярко-зелёные глаза, демонические и пугающие. Сейчас под ними тёмные круги и блеск померк. — Чёрт с вами, — сдаётся она. — Ждите. Не провороньте момент. Какой момент? хочет спросить Тамино, но она, как обычно, исчезает, не снисходя до объяснений. Солнце прячется, а вспышки фотокамер раздаются всё чаще. Люди делают селфи, снимают видео, показывают языки, дурачатся, они счастливы и никто не смотрит сентябрём. У звучащих с незвучащими много схожих черт: несомненно, когда-то у них был общий предок. Все в Нетленне об этом думают, но никто не хочет задуматься всерьёз. Может, пришла пора? Может, стоит прийти с новым предложением к Совету?.. Молодая девушка в розовой шапочке косится на Лионеля с нежной улыбкой, но, столкнувшись с угрюмым взглядом, спешит отойти прочь. — Лео брала у меня клавиры, — шепчет Алиса. — Говорила, ей нужны шедевры. — Да, их природа бессмертна. В них частицы Колыбельной. — А как вы понимаете, где шедевр, а где не шедевр? — Как ты понимаешь, где фальшивая нота, а где чистая? Слышим. Ветер треплет цветы и срывает лепестки, и вместе с одним из них у носа Тамино пролетает зелёная бумажка. И ещё одна. И ещё. Десятки смертных оборачиваются, словно единое существо. Поскальзываясь и наталкиваясь друг на друга, они бросаются к высотке, с которой сыплется денежный поток. За несколько секунд сквер пустеет. — Дайте я, — спешит Алиса. — Я знаю как. У меня был попугайчик. Попугайчик не имеет ничего общего с волшебным мифическим существом. Тем более, этот бедолага, похоже, впал в спячку и вряд ли сможет пошевелиться… Но, едва Алиса подходит, птенец распахивает единственный глаз. Сонно моргает. Потом на единственной лапе ковыляет по ветке и, взмахнув единственным крылом, падает своей спасительнице в руки. — Его подстрелили, — понимает Тамино, исцеляя коротким прикосновением. — Значит, люди заметили… А дерево напиталось кровью, вот и расцвело. Оно быстро завянет, в нём нет магии. Алиса аккуратно прячет бииняо под пуховик, застёгивает молнию. — Совсем завянет? — Нет, до весны. За тонким стволом Тамино замечает девочку с кошачьими ушами — единственный оставшийся человек, — которая всё так же влюбленно рассматривает самый большой цветок на самой высокой ветке. Ветер срывает его, чтобы опустить в её раскрытые ладони. Только в случае крайней необходимости. Возвращаться им приходится другим путём, безлюдным, мимо жилых домов и пустых детских площадок. На зелёный дождь хлынул весь город, отовсюду звучат голоса, писклявый мужчина с заложенным носом принёс громкоговоритель и вещает что-то о конце времен. — Вот это я называю разбрасываться деньгами! — Квинта лучится самодовольством. Смертная держит её за руку и смотрит, как та девочка на цветок. Вся её жизнь пошла под откос из-за дружбы с Леонорой, но её это, кажется, совсем не смущает. — Купюры хоть настоящие? — Понастоящее тебя, зомбяк… — А эти дыры в мироздании, — не даёт им начать перепалку Алиса, — они опасны и для Нетленны? — Не думаю, — отвечает Тамино. — Если что-то пойдёт не так, в Системе существует протокол эвакуации, но его ни разу не применяли, наш мир хорошо защищён. Они идут через узкую улочку, где каждый шаг и каждое слово отдаётся гулким эхом. Поэтому Тамино не сразу слышит неестественный писк, а когда слышит — уже поздно. Что-то вспыхивает. Взрывается густым сизым дымом. Боль сгибает пополам, спазм сжимает горло, в ушах звенит. Кожа начинает гореть, будто её сдирают наживую. Через слёзы Тамино видит, как падает Алиса, как за ней, заходясь в кашле и хватаясь за шею, оседает Леонора. Из дымовой завесы надвигаются тени. «Сейчас мы выберемся, а потом я оторву ведьме голову», — чётко, с холодной яростью думает Лионель. Нестандартная фраза для активации, но природе литальли безразличны слова. Она понимает только интонацию. Консонанс. Тамино вытирает мокрые глаза — яд, шум, свет и дым больше не мешают ему. Между ним и Ли в безграничной космогонической мощи звенят вселенские струны. Слышно, как всё быстрее от страха бьются смертные сердца и как всё медленнее бьётся сердце одной смертной. Квинта не умрёт. Девочка может. Острым стаккато Тамино разбрасывает теней. Лионель подхватывает на руки Алису и Леонору, и вместе они уходят, через стены, стеклянные высотки, аптеки, торговые центры и банки, мгновенно и незримо. На пустыре далеко-далеко от центра — без навигатора не понять, где именно, — они останавливаются. Лионель опускает свою ношу на мокрые осенние листья, Тамино прижимает пальцы к шее Алисы. Пульс есть, остальное поправимо, и он поправляет. Над головой злорадно каркает ворона, а над вороной трещит ткань мироздания. — Бляди! — Леонора умудряется одновременно кашлять и материться. — Ёбаные бляди! Из правого глаза у неё течёт кровь, и она вытирает её рукавом, размазывая по бледно-зелёной щеке. Непонятно. Что повредило её глаз? Очнувшись, Алиса первым делом расстёгивает молнию, чтобы проверить птенца. Тамино остаётся с ней рядом и хватает ртом морозный воздух. Оказывается, он весь процесс не дышал. — Я умерла? — Нет. Я не уверен, что смог бы тебя вернуть, если бы ты умерла… Руки у него дрожат, и супруг сжимает его плечо, и руки успокаиваются. — Ёбаные бляди! — звучит лейтмотив. — Надо было схватить одного. Узнать, что ещё им известно! Откуда? Бляди! Понятно, откуда: камеры на каждом здании и в каждом телефоне. Их лишили голоса и оглушили — враг понимал, с кем сражается, и только защитная система литальли стала для него сюрпризом. Если бы Леонора была одна… — Даже страшнее, чем на американских горках, — с потрясающим бесстрашием говорит Алиса, отряхиваясь от прилипших листьев. — Спасибо, что спасли! В небе бьёт молния, и пронзённая облачная плоть не затягивается. Внизу, от ядра планеты, исходит злая, болезненная вибрация. Скоро трещины побегут по земле, а «бляди», которых снова и снова проклинает квинта, станут последней проблемой. — Надо вернуться в кафе, — заявляет она. — Зачем? — Надо. — Ты чокнулась! — Там в подвале тридцать три портала. Лионель закрывает лицо ладонями. В глубине его души Тамино слышит горестный, полный отчаяния стон. Что утверждал тот визгливый, с громкоговорителем? Настаёт конец времён? Почти настал. Даже после закрытия тридцати трёх порталов граница миров какое-то время продолжит диссонировать. А задача жрецов — уничтожать диссонансы. Вместе с живыми существами, если потребуется. Ведь раз Алиса смогла вернуть память, то и другие тоже могут, ведь это сегодня у землян нет магии, а если завтра появится? Тем более, смертные всё равно умирают. Какая разница, когда. Такие будут аргументы. Так Совет себя оправдает. — Всё было под контролем, пока вы не явились, — бормочет Леонора. Территория вокруг здания оцеплена. Вдоль дороги — чёрные машины и грузовые автомобили с аппаратурой, которую Тамино не может опознать; неподалеку — так, что не уловит человеческое ухо, но уловит ухо звучащего, — кружит вертолёт. На крышах домов притаились тени. О волшебных щитах они не знают, потому что квинта не умеет ставить щиты. К счастью. Включать свет нельзя, и, незаметно проникнув в кафе, они вслепую спускаются по узкой лестнице. Леонора поддерживает Алису под локоть. В подвале, за холодильными камерами, бутылками с водой и ящиками с мороженой рыбой, тускло сияют порталы. Пространство-время колеблется, готовое порваться в любой момент, — вот и источник всех аномалий. — Здесь звукоизоляция, — говорит Леонора. — Поэтому вы не услышали. Тамино качает головой. Он должен был прислушаться. Ведь знал, как много у квинты таланта и как мало умения им распоряжаться… «Глупости. Ты не обязан закрывать тридцать три портала!» «Раз мы пришли на Землю, значит, приняли на себя ответственность за то, что здесь творится по вине Нетленны. Дай мне руку». «И смотреть, как ты выворачиваешься наизнанку? Нет! Всё! К чёрту! Пусть присылают жриц». «Я так же искал тебя: открывал всё подряд и вслушивался». «Ты никого не подвергал опасности!» «Ты дашь мне руку?» Гудят холодильники. Какой-то из них подтекает, и в тишине звонко звенят капли. Алиса баюкает на груди перепуганного птенца, а Леонора в кои-то веки молчит. Один из порталов ведёт на Землю, остальные — в незнакомые вселенные, никак не связанные друг с другом. Квинта решила охватить площадь побольше? Жаль, в бесконечности такой подход имеет мало смысла. В самом раннем портале — он открыт качественнее других, у Леоноры ещё хватало терпения, — отражаются камни бонсеки, сосна со сдвоенными иголками и месяц, укрытый розовыми, как персик, тучами. Мягкие, нежные, полные тоски тона. От них сжимается сердце. Когда Лионель подаёт Тамино ладонь, они садятся на пол, плечом к плечу, и переплетают пальцы. Сам процесс закрытия в памяти не фиксируется. Остаётся только, как из агрессивных чуждых миров сквозил то холод, то жар, как взбешенная энергия царапалась и брыкалась и на тридцать три части распадалось сознание, как обученные руки без участия разума повторяли одну и ту же мелодию, закрывая раны в теле мультивселенной. Ещё Тамино помнит, как ухом прижимался к груди Лионеля, а тот держал его в объятиях, ступая в последний портал, хотя у самого на лбу вздулись вены и на губах запеклась кровавая корочка. Помнит много человеческого. Голод. Жажду. Боль. Сонный паралич. Тьму без начала и конца, изнанку Тифона, в ней — тишину временно отключённого огня и его отчаянное биение в лампаде, свист падающих штандартов, грохот, треск, рёв, а потом безмолвие. Проснувшись, Тамино несколько мгновений вспоминает своё имя. За окном поют птицы. Ветер играет со шторами, солнце — тёплое и летнее — зайчиками скользит по стенам, мягкая постель пахнет чистым бельём. — Я чуть тебя не потерял, — говорит Лионель. — Как ты? — спрашивает Тамино. Его супруг качает головой. Потом указывает на поднос — ешь, пока буду рассказывать, — и Тамино набрасывается на питьё и пищу с аппетитом, которых никогда раньше не знал. — Это Земля, но мы за тысячи километров от наших преследователей. Леонора говорит, что никогда здесь не была и никто здесь не может о ней знать. Они с Алисой на кухне, глушат текилу. Граница между мирами начала затягиваться, скоро следов совсем не останется. Ты проспал двенадцать часов. — Значит, мы всё сделали правильно. С набитым ртом звучит не так героически, как должно. — Я вспомнил, кто открывал для меня путь. Прима-Виола. — Это… — …ничего не доказывает. Любой может ошибиться. Лионель не сомневается в Совете, вечных защитниках и хранителях Нетленны и её жителей. Раньше Тамино не сомневался тоже. Но разве Советники спускались со своих небес, ощущали голод, жажду или боль? Сможет ли он им объяснить? — Земной мир нестабилен, — продолжает Лионель, — способен искривить любую магию, ты же сам слышишь. Земля глуха. Глуха как пробка. По-моему, боги за что-то её прокляли и покинули, и теперь тут может произойти любая дрянь… Нет-нет, я понимаю, о чём ты думаешь, но местные трагедии ничтожны в космических масштабах. «Есть вопли, от которых глохнут даже вселенские струны». «Пусть Совет разбирается». — Покажешь, где мы? День в разгаре, и Тамино щурится, прикрывая глаза ладонью. Песок на пляже невозможного золотого цвета, сияет, будто кто-то огранил каждую песчинку. Кричат чайки, дом укрыт тенью исполинских пальм, а море до самого горизонта. Леонора выбрала райский уголок для побега. Волны лижут босые ступни, прикосновения мягкие и щекотные. Быстро перебирая лапами, по берегу движется колонна черепашек — вода подхватывает их и уносит. — Птицы их жрут, — говорит Лионель Он не приближается к воде. Он боится воды. Здесь каждая секунда для него — мучение, напоминание о бессилии и смерти. Тамино ступает назад, от волн, в объятия своего литальли, и влажная кожа липнет к коже. Лионель губами прижимается к его затылку. Жадно касается груди, рёбер, обнимает крепче. Как ощущают возбуждение смертные, Тамино не знает: чтобы понять их жизненное начало — либидо — нужно умереть. Его желание — горькое и похоже на смесь раскаяния и нежности, на неразрешённый доминантовый аккорд после тоники. Обернувшись, он ловит рот супруга своим, гладит влажную спину и поясницу… Лионель отступает на шаг. — Ничто человеческое мне не нужно. «Человеческие способы выражать любовь не хуже прочих». «Давай уйдем в Унисон, как только вернёмся домой?» «Конечно». «Как только вернемся». Лионель берёт его ладони в свои и целует костяшки, и они оба вздрагивают, когда в воздух с криком взмывают чайки. Разбрасывая в стороны черепашек, на берегу открывается портал.***
Оглохшая аккуратно движется вдоль края. Холодный ветер бьёт в лицо, царапает ледяными крошками, обрыв слишком резкий, и она не решается на последний шаг. Её кости стали тонкими, кожа обвисла лоскутами, с каждым вдохом за рёбрами что-то хлюпает, будто просится наружу. Тело не выдержит удар. Тень уныния терпеливо ползёт за ней следом — местные обитатели все терпеливые, им торопиться некуда, у них вечность впереди… «Ты во всём виновата». Мир дрожит, оглохшая падает на колени и никак не может встать. Она щупает мрак руками. Если оставаться на камнях, можно превратиться в один из тех безмолвных кустов. «Откуда ты? Как твоё имя? Ты не помнишь!». Земля ходит ходуном. Пусть и без слуха, но оглохшая может внутренним чутьём определить источник звука, и этот — живой. Настолько, насколько можно в царстве смерти. — Эй? Она натыкается на что-то тёплое, взбирается по нему и понимает, что это здоровенная волосатая ступня. Она хватается за мизинец, чтобы устоять, когда от храпа вновь сотрясается мир. Надо разбудить это чудище, но оглохшую, едва она открывает рот, сгибает в приступе кашля. Иссушённые связки не слушаются. Тень отчаяния смеётся и целует её в затылок. Выплюнув кровь, оглохшая вонзает обломанные ногти в пятку великана. — Эй! Циклоп высовывается из пещеры. Его голова маленькая, человеческая, на месте единственного глаза зияет дыра, но тело огромно, ручищи будто храмовые колонны… В правом кулаке зажата дубина. — Я могу тебе помочь! — кричит оглохшая. Замахнувшись, он опускает оружие на камни совсем рядом, раскалывая их в мелкое крошево. Его губы двигаются, повторяя одно и то же слово. — Я не он! — Оглохшая хватается за живот, направляя дыхание на опору, чтобы звук был сильнее. — Я не мужчина! Ты же слышишь, что я не он! Чудище раздувает ноздри. Втягивает её запах. Хмурится. — Женщина? — Помоги мне, а я отдам тебе глаз, — спешит она. — Это будет честная сделка! Он с сомнением наклоняется, нюхает снова. На переносице у него россыпь лохматых бородавок, от смердящего дыхания оглохшую мутит, но она велит себе стоять спокойно. Если почует страх, точно сожрёт. — Ты кто? — Неважно. Ты получишь глаз, если спустишь меня вниз. Он хохочет. Зубы у него гнилые, от вони тошнит и слёзы наворачиваются, но она не может зажмуриться, потому что тогда не будет видеть его губ. — Ха-ха! Вниз! Спустить! Ха-ха-ха! — Ты поможешь мне?! Какое-то время его толстое пузо ходит волнами от хохота, а потом он вновь поворачивает к ней маленькую голову. Оглохшая читает: — Сначала делать, — тыкает пальцем в переносицу. — Потом помогать. Может, не такая уж маленькая эта голова. Вытаскивать глаз не сложно, но больно. Погружая пальцы внутрь правой глазницы, оглохшая кричит. Рука трясётся, в висках грохочет неровный ритм, будто приложили той самой дубинкой, и мозги не хотят соображать, что делать дальше, что она делает вообще, и только с десятой, наверное, попытки у оглохшей получается достать этот чёртов глаз и установить его на новое место. Великан моргает. Его морда расплывается в довольной ухмылке, но радость быстро вянет, едва он видит оглохшую. — Не женщина! Так ты, скотина, не сожрать меня хотел. Оглохшая вытирает мокрое от крови лицо. Великан уже бредёт назад в пещеру, и последним глазом она видит, как колыхаются его лохматые ляжки. — Стой! Если… если спустишь меня, то я скажу, где здесь живёт прекрасная морская нимфа! Он поворачивает к ней оттопыренное ухо. Оно почему-то двоится и плывёт. Всё двоится и плывёт. — Богини спрятали её здесь в наказание за красоту! Её волосы как… — Проклятье, как же там было. — Её волосы обрамляют чело как золотой венок, а её красота может наполнить паруса тысяч кораблей! Он останавливается. Неуверенно ведёт головой туда-сюда и в конце концов разворачивается к оглохшей, прожигая её круглым карим глазом. Она чувствует фантомную боль. — Веди. — Нет. Ты меня обманул. Спусти меня вниз, и тогда я расскажу. — Глупый Неважно! Внизу ты умереть в мучении! — Спусти меня вниз! Он надувает губы, будто обиженный ребенок. Бормочет что-то — не понять, что, — но всё же берёт её двумя пальцами за плечо и, кривясь от отвращения, несёт к обрыву в вытянутой руке. Едва коснувшись земли, оглохшая падает. Скользко, ноги разъезжаются. Лёд жжётся. Великан тычет её в спину. — Видишь т-ту снежную ск-калу? — Её колотит и зубы стучат, хотя осталось их всего ничего. — Если спр-рыгнешь с неё, то поп-падёшь в озеро, где ж-живёт нимфа. Она не знает, отвечает ли он, верит ли, но огромная рука исчезает. Воздух колеблется от вибрации шагов. Ушёл. «Обманщица!» — смеются тени. Она думала, что продрогла там, наверху, где гуляет мёртвый ветер, но нет, нет, весь холод здесь. Судорогой сводит бёдра. Под ногами ползут трещины. Слишком тонко, и она встаёт на четвереньки, распределяя вес. Подо льдом мечется пленённый свет, и она видит своё отражение: багровые подтёки из дырки в правой глазнице, губы белые от налёта, серая кожа обтянула лысый череп, собралась крупными складками на животе и бёдрах, а пустые груди обвисли почти до пупка, и по всему телу, будто змеи, ползут бледные полосы. Она искривляет обмётанный рот в улыбке. — За кого вы приняли меня? Не женщина. Она пробирается вперёд. Отражение ползёт вместе с ней, уродливое и бессильное. Она натыкается на торчащие изо льда руки, ноги, чресла и головы тех, кто предал доверившихся, а её последний глаз почти слепнет, потому что рядом, в сердце бездны, пылает утренняя звезда. Если кто-то что-то и говорит, оглохшая не видит. Её цель не закована в цепи. Поджав ногу, он расслабленно сидит на высокой льдине, будто на троне, его руки покоятся на золотом корпусе лиры, а вокруг кружит снежная крупа. Не касается инструмента. Не смеет. Лёд вокруг него толстый, крепкий, и можно подняться. Оглохшая встаёт, пытается изобразить поклон, но неловко плюхается на пятки. Лёгкие пылают, будто их залили кипятком. Звук сиплый и слабый: — Мне нужен диссонанс. Не повернув головы, он протягивает ей струну. Порванную. Ничего не меняется в его безжизненном лице, даже когда оглохшая царапает его изящную ладонь своими кривыми дрожащими пальцами. Она ждёт, вглядывается, но он молчит и не требует никакой платы. Ему ничего не нужно. Все струны в его лире — порванные. — Зачем ты здесь? — спрашивает она. — Ты её не предавал, ты просто… Из его губ вырывается маленькое облачко пара. Это не слово. Всего лишь воздух. У оглохшей тысяча вопросов, но больше нет сил ни на один. Она прячет диссонанс между пустыми грудями, утыкается подбородком в колени и сворачивается в клубок. Она хранит тепло. Снежная крошка ложится на ресницы и не тает. В пустой глазнице гуляет ветер. Она ждёт. Когда разрывается пространство-время, оглохшая уже не может открыть глаз. Но тем, что в ней осталось, тем, что никак нельзя отобрать, она чувствует — час настал. Искра вспыхивает. Усталая, почти растраченная магия скрывает раны, убирает с тела следы боли и крови, позволяет снова слышать. Тихо?.. Как странно. Все молчат. Здесь нет ни криков, ни стонов, ни молитв, никаких надежд. — Я скоро вернусь, — говорит она. Её спаситель не отвечает, но у них будет достаточно времени на обсуждения. А сейчас нужно торопиться. Искра скоро иссякнет.***
Дерьмо. А на этикетке написано «мескаль». Она опрокидывает в себя очередной стакан и смотрит, как по его граням ползут янтарные капли. Алису сморило на первой бутылке, сейчас она спит, обнимая своего одноглазого уродца, а Леонора вылакала ещё две… или три… но чуда опять не произошло. Когда она была Сяолиан, придворные императора давали ей травяные настойки, и под их волшебным действием всё становилось хорошо, правильно и приятно, сплошное наслаждение. Связь литальли ощущается так же. Все звучащие упороты, поэтому их ничего и не берет. Упороты и зависимы. Вся Система — притон для наркоманов, не способных ни на что настоящее. У носа крутится очередная тропичесная бабочка, и приходится отогнать её ладонью. На запястье почти затянулся порез. Как стигмата — взялся из ниоткуда, кровь текла и текла, а потом перестала. С боком было так же, с глазом… Леонора думала, что во время Распада положено орать, на стенку лезть, в речки бросаться, но эти раны не болят. Она не заметит, как обратится в прах. Снаружи, под нежный шелест волн и чириканье пташек, воркуют Лионель с Тамино. Их видно через окно — два силуэта, слитых в один. Может, если они, наконец, потрахаются, то оставят её в покое? Из-за них Леонора решила, что тоже сумеет что-то изменить, и распахнула тридцать три портала, столько, сколько смогла, а потом слушала, слушала, слушала… Бесконечность немых равнодушных вселенных была ей ответом. Теперь ей некому предъявить претензии. Некому сказать, что спрашивать «пойдёшь со мной в волшебный идеальный мир?» у перепуганной девчонки, в шею которой упирается копьё, — это не добровольное согласие; что место, где лишённые жала осы милуются с вечно сытыми лягушками — это нихрена не идеальный мир; что читать мысли друг друга и разделять желания, потому что так тебя настраивает Система, — это не любовь! На пляже распахивается межпространственный туннель, и наружу выползает незнакомый жрец. Вокруг него дёргают лапами черепахи, перевернутые кверху пузом. — Тамино, — звучит глубокий бас. — Искатель задержался вне Системы, его память пострадала. Виолетта занята, Зурга в Унисоне. Ты можешь нам помочь? А. Он, наверное, о других некромантах, которых Леонора не знает. У неё ведь не было вечности, чтобы перезнакомиться со всеми гражданами Тальграда. Да и желания не было. — Конечно, — отвечает Тамино. Конечно. Помешанный на контроле честолюбивый болван. Он обладает властью над единственным, что пугает его сородичей — над смертью, — и поэтому считает себя богом, а всех вокруг — несмышлёными детьми, которые нуждаются в его помощи и покровительстве. Кто решит все проблемы мира, если не он! Жрец нетерпеливо топчется на месте, пока эти ванильные пидорасы ведут мысленный диалог. Видно по их печальным физиономиям. «Ты не можешь оставить меня, любовь моя!» «Ах, я тоже так тебя люблю, но я не могу упустить шанс посиять своим нимбом!» «Тогда я пойду с тобой, ведь я так боюсь без тебя развалиться на куски!» «Нет, мой милый, ты должен остаться с этими несчастными беззащитными смертными, которые без нас пропадут!» Вроде того. Так выглядит их священная связь. Бессмысленный набор бессмысленных слов, а в действительности что? Если им ничего не нужно, что они могут друг для друга сделать? Дать? Леонора выходит на берег и пинает черепаху с круглыми выпученными глазами. Та, перевернувшись, спешит прочь. На песке остаются маленькие пятипалые следы. Когда Тамино со жрецом исчезают и портал закрывается, она говорит: — А если бы ты ему дал, он бы, может, и не ушел. Знаешь, сколько браков из-за этого развалились? Помню, в прошлый раз ты его сразу на пол… — Твои познания твоему браку не помогли. Здесь на пальмах растут здоровенные кокосы, и можно впечатать один в смазливую рожу. Вот только этот болван не ударит в ответ. Потому что этого не хочет Тамино. Блаженные созависимые идиоты. Леонора размыкает губы для новой шпильки, когда над ухом что-то жужжит. Очередной огромный тропический комар, наверное… Нет. Она успевает отпрянуть, и волшебное крыло вспарывает пустоту. Его обладательница зависает над землёй в ореоле пёстрой магии, перья из белых обретают свой обычный радужный цвет. Чайкой была. А муж черепахой. На его ладонях ещё остались длинные когти с перепонками. — Дура, — приветствует её Леонора. — Ты не можешь меня убить. Древнеегипетская курица кривит губы. На ней куча золотых побрякушек, глаза подведены чёрным, кожа на лице гладкая, будто на жопу натянули. — Я могу отрезать тебе голову и бросить её на морское дно. Как думаешь, твоё ослабевшее тело исцелит такую рану? Крыло со свистом рассекает воздух. Леонора отшатывается, но отголосок магии достаёт плечо. Рука повисает, будто чужая. Из сустава выбило?.. Твою-то мать! — Вы совсем свихнулись?! — Голос Лионеля. — Уходи. — Надир загораживает путь, растопырив свои жуткие лапищи. — Предательница не стоит твоей защиты, она вне Системы. Любимый шурин! Forte. Звуковой волной Астрею бросает в воду. Она вскакивает, мокрая и злая, и теперь Леоноре самой приходится упасть — перья-лезвия проносятся над головой. — Да чтоб вас всех! — нудит зомбяк. Когда его клинок сталкивается с когтями Надира, раздаётся металлический лязг. Мерзкий. У Леоноры сводит скулы. Неужели нельзя убивать друг друга потише? — Твоей сестре, — говорит она, отплёвываясь от песка, — не пришлось никого резать, чтобы заслужить доверие Совета. Если ты пытаешься подлизать им зад… Курица обнажает в улыбке неестественно-белые зубы. — Ничтожной рабыне не понять моих мотивов. Следующий удар она направляет в горло, и рабыня отбивает его высокими острыми нотами. Связки сипят. Против пары литальли у неё нет шансов. Сволочи, следили, подгадали момент… Нужно попытаться заболтать эту психопатку, пока не вернулся Тамино. — А где же твой шрам, Сешира? Он хоть немного отвлекал от твоей жуткой рожи. — Не смей меня так называть! В гневе её магия колеблется и мажет мимо, и Леонора легко уклоняется от очередного взмаха крылом. Правда, по бедру всё равно течёт кровь. Ёбаные перья-лезвия. Ещё и солнце прямо в морду светит, не видно нихрена! — С твоей мордой… — Споткнувшись о какой-то камень, она шлёпается на задницу. Блядь. — На тебя ни один нормальный мужик никогда бы не посмотрел, вот тебе и пришлось с крокодилом… Астрея вспыхивает как свечка, и её крылья охватывает пламя. Ринувшись вперёд, она бьёт Леонору в живот, вышибает всё из лёгких, придавливает к земле каблуком. Будто насквозь проткнуть хочет. — Ты дочь вшивого шакала! — Астрея наклоняется ниже, смотрит глаза в глаза, и Леонора шарит рукой, пытаясь найти тот камень. — Ты невежественная грязная шлюха древнего старика, жалкая подстилка торгашей и мойщиков трупов, ты не достойна… Удар в челюсть прерывает этот бред. Завизжав, Астрея падает на колени и закрывает своё драгоценное лицо ладонями. А черепашка с чудесным твёрдым панцирем ковыляет прочь. Леонора набирает полную грудь раскалённого воздуха, готовясь к фортиссимо, которое, наверное, её саму разорвёт… — Лови, — кричит зомбяк. Знакомая тяжесть опускается в ладонь, и прежде чем Астрея успевает сообразить, её накрывает порталом. — Потому что надо меньше пиздеть, — хрипит Леонора, вновь падая на песок. Флейта ещё какое-то время поёт — тоже скучала. Она отправила курицу к пингвинам. Императорским. Чтобы по статусу. Но на радость нет сил, горло обожжено, глотать больно. Леонора заставляет себя повернуть голову. От безмолвного пристального взгляда Надира ей хочется зарыться в песок. Лучше бы ударил. Лучше бы убил. Лучше бы у него никогда не было сестры, которая исчезает ни с того ни с сего, оставляя после себя только ломку. Так и не сказав ни слова, он обращается в птицу, и в небе тает его тёмный силуэт. Леонора вытирает окровавленный рот. Садится. Спина ноет, шея будто в стальном воротнике. У Лионеля вид тоже потрёпанный: волосы прилипли ко лбу и щекам, на скуле ссадина. Приходится забросить руку ему на плечо, чтобы встать — на бедре глубокий порез, а ещё на животе и вдоль ребер. Астрея, оказывается, не такая уж мазила… Когда они добираются до дома, Лионель промывает и перевязывает её раны. Ощупав неподвижную руку, вдруг выдаёт: — Надира ты бы такой простой уловкой не поймала. Он не желал твоей смерти. — Ерунда, эта идиотка меня чуть не прикончила. Их желания не могут отличаться. — Ты действительно ничего не понимаешь. Связь не превращает нас в безмозглое дополнение друг к другу. Если с тобой происходило что-то похожее, значит, ты сама этого хотела. Хотела? Всё, чего она хотела, это чтобы её не наебали в очередной раз, не отняли всё, что дали поначалу! — Да пошёл ты в задницу, пид… — От резкой боли перед глазами плывут красные круги, и она воет: — Паскуда!!! Потом она осторожно двигает рукой. Сустав на месте. Благодарность вертится на языке, давит на мозги, и Леонора прячет её за насмешкой: — Ты защищал меня таким большим длинным мечом. Сублимируешь? Твой собственный-то невелик… — Тебе надо что-то делать с твоей мизандрией. — Просто я хотела, чтобы твой муж не смог тебя воскресить, тогда я была бы не одна такая, но у вас с Тамино все получилось, а у меня нет, и поэтому мне всё время хочется, чтоб вам было больно! Кто её за язык тянул? Если он сейчас что-нибудь сболтнёт или посмеётся… Но он не болтает и не смеётся. Он стирает кровь со стола, выбрасывает испорченные бинты и пустые бутылки, потом берётся за грязные тарелки и стаканы и тщательно их моет. У Тамино пунктик на чистоте. Леонора насмотрелась, когда была свидетельницей его некромантии… Невыносимо терпеть это сочувственное молчание! — Думаешь, она трахалась с крокодилом? — Какая разница? Вот. Теперь легче. И нет у неё мизандрии. Она большой знаток любви к мужчинам, Сяолиан, ничтожная рабыня, грязная шлюха древнего старика и торгашей, а иногда даже мойщиков трупов… Из соседней комнаты раздаётся полный счастья возглас, вслед за ним торопливые шаги. Алиса врывается на кухню, держа в вытянутых руках бииняо — красного и зелёного. — А что… — теряется она, — что с вами случилось? — Разошлись во мнениях, обсуждая вопросы сексизма, — отмахивается Леонора. — Откуда второй? — Вылупился! — Она обнимает птиц, и они доверчиво льнут к ней в ответ. Маленькие бииняо послушные, это потом вымахивают в огромных своенравных дур. — Ну, из яйца, которое вы принесли. Я его во внутренний карман тогда положила, в тепло, ведь всегда же есть надежда, и он ожил! Он мне в грудь постучал! Я их так и назову теперь. Аса. Значит «надежда» на хинди. — Всё равно потом придётся вернуть их в родной мир, — нудит Лионель. Потом… потом надо будет устроить Алису в Ла Скала, первой скрипкой, как она мечтает. Незаметно, а не как с лотерейным билетом… до чего тупая была идея… Алиса касается её скулы кончиками пальцем, стряхивая песчинки. — Ты ещё обещала запустить со мной китайские фонарики. Я вспомнила. — Запустим, — заново обещает Леонора. Когда в сиянии портала появляется Тамино, он, конечно, в первую очередь всех лечит, потом возмущается, как неправильно поступили нехорошие злодеи, потом — судя по счастливым рожам — делает супругу ментальный минет, а потом говорит: — Квинта, мне не кажется, что вы распадаетесь. Даже самые древние из жриц не встречали Распад без потери памяти. Возможно, ваши раны объясняются долгим присутствием в нестабильном мире? Как мило. В Системе, спасая очередного бесценного звучащего, он не забыл о её маленькой проблеме и даже придумал для неё ещё одну причину вернуться. Вернуться к никому. Быть правильно поставленным голосом, который умеет направлять звук в маску и дышать в живот. — Храм разберется. — Вы… согласны? — Или вернусь я, или ко мне вернётся Астрея. В конце концов, что может сделать с ней Совет? Пожурит? Попытает? Уж рыбам точно скармливать не станет, им ведь до усрачки нужен альт… А к боли Леонора привычная, и это не так унизительно, как постоянно прятаться за спинами сладкой зомбо-парочки. И ещё можно будет послать Виолу нахуй. Наслаждение, которое искупит любые страдания. — Раз мне в любом случае сотрут память, — робко начинает Алиса, — могу я пойти с вами? хоть одним глазочком посмотреть? — Нет, — говорит Лионель. — Да, — отвечает Леонора. — Это условие моего возвращения. — Секунду назад не было никаких условий! — А теперь есть. — Возможно, Совету будет полезно услышать точку зрения смертной, — встаёт на её сторону Тамино. Спасибо. Леонора подмигивает недовольно пыхтящему зомбяку и открывает путь в пространстве-времени. Делает шаг. Она ждёт раскаленных углей под ногами, или клинков, прошивающих плоть насквозь, или, в худшем случае, рэп новой школы на максимальной громкости, но попадает в пустоту. В нигде и никогда. — Я перенаправила твой портал во времени, — говорит терция. — Вы перенесётесь в час Колыбельной. На её белых одеждах ни единой складки, а на бледной морде застыло бесстрастное выражение, будто его тоже отутюжили. Леонора вяло отшучивается: — Твоя постная рожа и есть моё наказание? — Мы в межпространственном кармане. Совет нас не услышит, я смогла обойти их всезнание. Наверное, она ждёт восхвалений своему интеллекту, но их не следует, и она продолжает: — Они дали мне доступ ко всем библиотекам Нетленны. Они привыкли к безопасности и совсем забыли, что такое осторожность. Они плохо знают смертных, плохо знают нас. «Нас» будто речь о какой-то богоизбранной расе. Такая же чокнутая, как её сестра. — Ты вернула меня к жизни, и я хочу отдать тебе долг. А я хочу, чтобы в моей нежизни появился какой-нибудь смысл, и что? Это ты мне не отдашь. — Можно, я лучше рэп послушаю? — Фенена не мертва. Норма касается вселенских струн — флейта гудит и становится обжигающе-горячей, но Леонора не разжимает руку. Ей больно. Значит, она не спит. — Твоя супруга за Тифоном. Открыть путь можно только диссонансом, а самый сильный диссонанс — предательство. Я следила за тобой. Я знаю, как ты жаждешь свободы. Если ты убьёшь литальли, это опрокинет Систему. Уголки её губ поднимаются вверх, обнажая зубы, но остальное лицо остаётся неподвижным, будто парализованное. — Ли… — Голос не слушается, Леонора делает несколько коротких вдохов через рот, чтобы оживить связки. — Литальли не могут навредить друг другу. — Да, внутри Системы не могут, — снисходительно кивает Норма. — Но вы будете вне, а ваша связь сейчас ослаблена. У тебя получится. Получится?.. Леонора сглатывает, но стальной воротник вокруг шеи сжимается только сильнее. — Запомни условный сигнал: когда услышишь этот звук, — Норма щёлкает по брошке-лире, и раздаётся низкий гул, похожий на крик кукушки, — просто обернись. Окажешься здесь со мной, вне зоны влияния Совета. Никто не заметит. — Я ещё не согласилась. Её губы растягиваются сильнее, обнажая ещё несколько зубов. — Ты выбрала свободу. Ты согласилась со мной, когда сбежала от первого хозяина, Сяолиан. Темнота схлопывается. Что б ты знала о свободе-то. Леонора смотрит на носки своих кроссовок, потому что голова тяжёлая и не получается её поднять. Кажется, она вот-вот перевесит тело, и тогда Леонора упадёт и будет стоять вверх тормашками. Флейта в её пальцах переплавлена. Заострилась. Как кинжал. — Час Колыбельной, — говорит Тамино. Что?.. Её отсутствия не заметили. Надо быстрее соображать. — Сейчас Совет занят с Хором, — поясняет он для Алисы. — Я пойду в Большой Зал, подготовлю их к новостям, а Ли пока… — Нет, — спешит Леонора. План зреет, будто гнилой плод. — Не хочу оставаться с зомбяком. Зомбяк бросает на неё неприязненный взгляд, но внутри Системы они с супругом сцеплены надёжнее, чем в самых крепких объятиях, поэтому он не артачится. Уходит. …это ещё ничего не значит. Ещё есть время передумать. Из кармана на груди Алисы выглядывают бииняо и, раскрыв клювы, пялятся в полное музыки небо. Сама она тоже вслушивается в нежное, кристально-чистое звучание Хора, которое сейчас пронизывает весь город. — Как красиво, — выдыхает она. Тамино гордо соглашается, будто сам партии писал, и зовёт Алису в храмовый комплекс, где «ещё больше красоты». Леонора плетётся следом. Прикусывает щёку до крови, но боль не помогает, в голове туман. Прекрасный Тальград с его Галереями Вечных Искусств, Священными Септами и прочими Великими Залами сливается в бледно-серое месиво под безостановочный бубнёж Тамино, который выдаёт Алисе исторические справки как заведённый. Когда они добираются до Сердца Лада, там нет ни жемчугов, ни агатов. Только главное сокровище — громадный белый барельеф на стенах и один элемент чёрного матового цвета: тощая девчонка с веткой розмарина. Вены на руках, лодыжках и бёдрах у неё распороты, из крови растут цветы и деревья. Звучание Хора переходит в низкий, рокочущий шёпот. — Это Пситерпа, наша Императрица. Она стала Системой, и сейчас на престоле примы по очереди её подменяют. Барельеф расплывается. Леонора быстро вытирает мокрые глаза, но слёзы набегают снова. — Дух захватывает! — неверно понимает её Алиса и даже касается локтя, чтобы поддержать. Бииняо вертят маленькими бошками, словно что-то соображают. — А эта музыка… Надо было скрипку взять, может, хоть пальцами запомню мелодию, раз из головы сотрут… — Хочешь посмотреть на Тифон? — спрашивает Леонора. Скажи нет. — Да! — хлопает в ладоши Алиса. Ладно. Это ещё ничего не значит. Ещё есть время. Вулкан, окруженный прозрачным защитным куполом, возвышается в центре города, будто огромная бородавка. Урод. Никакого величия. Не на что здесь смотреть. Зачем ты согласилась? Тамино прилежно и подробно рассказывает, как в древние времена в жерло бросали юных девственниц и как одна из них спела ту самую Колыбельную, с которой началась Нетленна. Леонора обращается к бииняо на родном языке: «Летите вверх, там ваша мама». Несколько мгновений тупые пучеглазые твари пялятся на неё, но потом радостно взмывают в воздух и несутся через купол. — Аса! — кричит девочка, спасшая их. Птенцы с маленькими недоразвитыми крыльями подбрасывают себя пучками магии из коротких лапок, чтобы не упасть, но упрямо несутся дальше. «Надежда» на хинди для них ничего не значит. …время ещё есть? Устало вздохнув, Тамино велит Леоноре держать Алису за руку, а сам переступает барьер. Конечно. Нехорошо получится, если во время его экскурсии погибнет невинная пташка. Он умеет любить и быстро сообразит, что олицетворение любви нельзя схватить силой, только приманить лаской. Леонора сжимает твёрдые от мозолей пальчики в своих. Хор поёт тихую угрожающую секвенцию. Бьёт барабанная дробь. — Бииняо послушаются хозяйку, — врёт она. — Идём. Она протаскивает Алису через барьер, не отрывая взгляда от спины Тамино. Обернись, мысленно просит она. Обернись. Обернись. Из остывшего жерла веет холодом, и, оказавшись над ним, она презирает себя, как не презирала даже под зловонными мойщиками трупов. Алиса вглядывается во мрак. Бездна бросает на её лицо тень, будто чёрную лапу. — Это что, правда сама смерть? — спрашивает она. Птенцы ластятся к ладони некроманта. Ему понадобится секунды три, чтобы сюда добежать. Успеет?.. Небесный Хор приходит в тонику. Финал, pianissimo. Несколько мгновений тишины, прежде чем Колыбельная зазвучит снова. Времени больше нет. Она толкает Алису в спину. В пронзительном крике звенит портал, и Леонора проваливается в него, оглушённая. Что-то жжётся. Потом расползается. Потом тает. Лёд?.. Леонора поднимается с мокрых камней. Поднять глаза сложнее, но на жалость к себе — на всё человеческое — она утратила право минуту назад, поэтому она смотрит не отрываясь. Чёрные блестящие волосы Фенены уложены в высокую гульку, на щеках слабый румянец, её полное мягкое тело, обнимать которое было таким наслаждением, сейчас окутано тканью лёгкой туники, будто дымкой. — Я виновата перед тобой. Её голос не изменился. Её интонации печальны, но она не распадалась и не выла от боли. Леонора стискивает в пальцах заострённую флейту. — Я привела тебя в мир, о котором ничего не рассказала, и потребовала от тебя клятв, которых ты не могла понять. Я поступила нечестно. Нечестная стигмата на запястье, нечестная рана на боку и нечестно кровоточащий глаз Леоноры смеются над этим словом. Откуда они тогда? — Прости меня. — В раскрытой ладони Фенены тускло блестит кусок струны. — Этот диссонанс разорвёт нашу связь. Я попросила его у Пситерпы. Ах вот оно что. Вот оно. Блядь. Что! Соблазнительное предложение. Можно согласиться и стать свободной, а можно стать свободной и отомстить, убив её! Выбор! На любой вкус! Столько свободы для одной ничтожной Сяолиан! — Это древний ритуал на крайний случай, — продолжает Фенена. — Прими диссонанс, и больше ни я, ни Совет не будем иметь на тебя никакого влияния. Каждый пойдёт своим путём. От злости у Леоноры сводит горло. Она цедит сквозь зубы: — Покажи мне свои мысли. — Нет. Я хочу разорвать нашу связь, а не сделать её глубже. Хочешь. Хочешь, значит, а разум открыть не хочешь. Неизвестный ритуал на крайний случай. Для разлюбивших. Чушь какая-то, полный бред, нужно добиться от неё правды, минуту назад Леонора душу себе вырвала!.. Она оглядывается. Вокруг тьма и лёд и пахнет мокрой грязной псиной. Не слышно никаких молитв. Пропуск для падения сюда — предательство. — Мы у врат ада, — говорит Леонора. Фенена пытается отпрянуть, но она хватает её за руку, сжимает мягкую нежную кожу, продавливая толстый слой маскировочной магии, и, когда он ломается, чувствует под ним выпуклый шрам. Запястье тонкое. Можно охватить одним пальцем. — Ты думала, что обманешь меня? — Леонора двигается вверх по дрожащему тощему предплечью, чувствуя каждую кость. — Ты оставила мне флейту, хотя только музыкой можно умилостивить фурий. — По острым ключицам к плоским обвисшим грудям. — Ты скрыла от меня свои раны. — По ожогам на солнечном сплетении к выпирающим рёбрам. — А теперь, когда моя ладонь лежит на твоём сердце, скажи, что не любишь меня. Сердце бьётся ей в пальцы, как подарок. Для неё. Ничтожной Сяолиан приносят жертвы, будто богине? Дарят не императорские тряпки, уже рассыпавшиеся в труху, и не удары плетьми, которыми исполосована её спина, и не издевательскую заботу пойдём-с-нами-ты-нам-нужна. ...а нежное любящее сердце? Для неё. — Тебе нужна свобода. — Голос Фенены надорван. — Почему ты ничего не сказала мне?! — А ты бы позволила мне спуститься в ад? Нет. Нет, конечно. — Я нашла способ, — продолжает Фенена. — Это моё решение и мне отвечать за последствия. Не смей меня жалеть. Магия сползла совсем, обнажая искалеченную плоть, и на мгновение Леоноре хочется, чтобы рыбы сожрали её мозг. Жалость? Жалость неподходящее слово. Нет подходящих. Они придуманы смертными для смертных и ничего не значат у врат ада. Леонора берёт её за плечи — хрупкие, страшно коснуться — и обнимает свой новообретенный смысл, крепко и отчаянно, как настоящая наркоманка. Какая разница? Как много влюблённых по-человечески смогли вместе вернуться из ада? Измученное усталое тело обмякает, расслабляется, легко подхватить его на руки. Какое-то время Леонора сдерживает себя, но потом утыкается в шею Фенены. Слёзы стекают по острым ключицам к ожогам на груди. — Прости. Слово угасает, такое же короткое и слабое, как «жалость», «жертва», «свобода», «смерть». Остаётся интонация, музыка, и возрожденная связь звенит и крепнет, набираясь сил. Литальли не страдают и не умирают в объятиях друг друга, эта участь только для людей. Пусть им останется. Леонора больше не человек. Когда они с Фененой ступают в портал, Тальград встречает их пением птиц, теплым ветром и ароматом цветов. Воздух свеж, как всегда, трава под ногами влажная, будто от настоящей росы, а небо усеяно бледными, медленно ползущими тучами. Фенена делает глубокий вдох. В вырезе туники у неё точки-ожоги, как от искр… Откуда? Леоноре теперь предстоит много раз задавать этот вопрос и ждать ответа как приговора. — От контрабанды, — лукаво улыбается её супруга. — Надежду проносить нельзя, но у меня получилось. Надежда. Аса. На хинди. В щёку впивается комар, и Леонора его прихлопывает, размазав между пальцами. Рядом пищит ещё один. И ещё. А земля влажная, к кроссовкам прилипла грязь, птицы… птицы поют вразнобой, совсем не строят интервалы… Фенена вслушивается в какофонию, пришедшую на место Хора, и ошеломлённо выдыхает: — Эвакуация. Что? — Тифон проснулся. Нетленну перенесли. Весь город? Леонора находит глазами Храм: Обитель Совета, самая крупная и заметная, виднеется на холме… но колонны у входа изрезаны трещинами, а залы комплекса оторваны друг от друга, словно их разбросали вразнобой. Бесформенные улицы Тальграда шипят помехами, не могут сконструировать ничего конкретного, между поваленными деревьями носится бииняо, а рядом, растопырив лапы, парит огромная лягушка. Система фальшивит. Это я виновата. — Нет. Похоже, кто-то пытался отобрать жертву у Тифона, и это его разозлило. Через ненастроенный город, отмахиваясь от настоящих мошек и от фальшивых летучих лягушек, они торопятся к Храму. На ступенях собралась толпа, никогда ещё в физическом мире не было столько звучащих, их выдернуло из Унисона?.. Врата пропускают Леонору с Фененой, и, оказавшись внутри, они щурятся — всё залито ослепительным белым светом. Звезды на куполе стали огромными шарами, приблизились и уставились. Совет смотрит. — О чём ты думал? На голове Виолы корона Императрицы — венок из чёрного розмарина. — Я сделал то, что должен, — отвечает Тамино. — Вернул умершую. Значит, Алиса жива. Леонора должна радоваться, но радость неважная и тусклая, будто покрыта пылью. — Ты вернул незвучащую. — На звучащих свет клином не сошёлся. Звёздные прожектора сходятся на его фигуре и светят в бледное осунувшееся лицо, высвечивая страх. Леонора отводит глаза. Теперь она замечает Надира, в которого Астрея вцепилась мёртвой хваткой, и понимает, что сама так же держится за супругу. Бессознательный жест, но разжать пальцы нет сил. Виола кривит в усмешке нос-сливу и тонкий уродливый рот. — Что ты предлагаешь? Отбирать у Тифона тех, кто ему предназначен? — У нас достаточно возможностей… — Будем спасать бесконечное число страдающих в бесконечных мирах? потом воскресим всех бесконечных умерших? растратим наше бессмертие на глухих обреченных существ? — Между нами и смертными не так много отличий. — Вот тут ты ошибаешься. Звезды падают. Это больше не Храм. В наступившей тьме свет от короны выхватывает зачарованное звуконепроницаемое стекло, за ним — сгорбленную фигуру, слипшиеся от крови длинные волосы, волшебные цепи, вывернутую под неестественным углом ладонь… Тело подбрасывает в судороге, пальцы скребут по земле, и свет уходит. Секвенторий. — Между нами и смертными есть принципиальное отличие, — говорит Виола. — Смертные бессильны. Леонора впивается взглядом в прядь Фенены на покатом мягком плече, в её почти исцеленную плоть и искру-ожог, в жертву, которой никогда не была и не будет достойна и которую теперь будет защищать всеми силами. И первое, что нужно сделать, это раздавить в себе жалость. Предатели не достойны жалости. Предатели — это те, в ком есть человеческое. Все просто, на осужденного переводить глаза не нужно, не гляди не говори не думай, она и так знает, что Тамино скован и может только смотреть, а когда погаснет свет, не сможет и этого. Он останется в тишине. Бессильным. Он это заслужилзаслужилзаслужил... — Раз пятнадцати лет тебе было мало, — продолжает Виола, — в этот раз я не стану ограничивать время. Твой литальли будет страдать, пока ты не стабилизируешься. Звёзды вспыхивают снова. В Зале звучит музыка небесных сфер. Гармония почти вернулась, глаза Совета снова маленькие и далекие. Врата нараспашку, и Леонора, потянув супругу за собой, делает к ним медленный, незаметный шаг. Потом ещё один. На периферии зрения она видит бледную до синевы Астрею — им с Надиром тоже показали, их тоже предупредили, — но это знание не вызывает злорадства. В Леоноре нет ничего, кроме ужаса, и она тащит застывшую Фенену за собой, идём же, идём… — Ты принесла жертву. Корона отбрасывает блеск на карикатурные черты Виолы, делая их зловещими, тёмными, и кажется, что она и есть та девчонка с распоротыми венами. Карикатурные? Нет, нет, они очень гармоничные. Леонора имела в виду... Язык не ворочается. Нужно что-то сделать. Срочно. У Леоноры подкашиваются колени, но прима удерживает её за плечи. — Успокойся. Ты поступила правильно. Императрица знает, она с самого начала всё знала, она позволила Фенене уйти, она приказала Норме устроить проверку, «прослушивание», как здесь называют. — Хочешь, расскажу судьбу той смертной? Леонора трясёт головой так, будто хочет свернуть себе шею. — Отлично. Я рада, что вы стабильны. Надеюсь, больше в Системе не будет ни диссонансов, ни конфликтов. — Теперь её взгляд устремлен на Астрею. — Завтра жду на урок вас обеих. Плечи отпускают. Можно уйти. Леонора спешит к вратам. На ступенях до неё доносится низкий гул, похожий на крик кукушки, но она прекрасно поняла правила и ведёт супругу за собой, не оборачиваясь.