С миру по нитке

В клиентов влюбляться нельзя. Это всего лишь работа. Нельзя видеть в них людей, и хоть на миг, хоть на миллисекунду позволить себе поверить, что и они видят в тебе человека, а не просто молодое красивое тельце, с которым можно сбросить напряжение и получить удовольствие. Те несколько часов человеческого отношения, что дают некоторые из них, — это всего лишь миг, а потом они уйдут и забудут о тебе навсегда. Это доброта сродни той, что можно проявить к бродячей собаке. Да, ты можешь её не пнуть, проявив человечность, да, можешь накормить. Но ты уйдёшь, а она останется на том же холодном асфальте, под тем же холодным дождём. Если ты не заберёшь её домой — нет проку в твоей доброте. Она только сделает хуже. Заставит поверить в спасение, в руку помощи… чтобы потом понять, что это всё обман, иллюзия. Очередное обещание, которое никто не собирался выполнять. Джим Мориарти хорошо это знал. Хорошо помнил. Выучил сам и учил молодняк. Упивался своим цинизмом. Презрением ко всем тем, с кем ненадолго делил постель за деньги. Хвастался, что ничего в эти минуты не чувствует. Клиенты — лишь способ заработать денег. Нет в них ничего от людей. Не было и быть не может. Люди не покупают продажную любовь. Нет. Так почему… Этот чёртов… Майкрофт. Надо иметь такое имя! И захочешь — не забудешь. С другим не спутаешь. И наверняка — настоящее. Кто себе такое выдумывать будет? А кто настоящее мальчику по вызову назовёт? Да ещё с фамилией… Совсем идиот что ли… Джим и себе не мог объяснить, что это вообще такое было. Никогда прежде и никогда потом… только тогда, и только с ним… Майкрофт мягко ласкал его губы, чуть играя языком. Это даже «целовал» нельзя было назвать, чуть придерживал ладонью затылок, но не надавливая, а только направляя. Отпускал, отстранялся, на пару мгновений ловил взгляд, и возвращался к губам. А потом прекращал эту сладкую пытку, и просто обнимал, прижимая к себе. И тихо-тихо шептал: — Джим… И всё. Сердце падало куда-то вниз, в живот, и горело там синим пламенем. Джим и сам бы сгорел, и кровать поджёг, если бы Майкрофт не укладывал его на спину и не обхватывал своим волшебным ртом там. Вылизывал и зацеловывал, вызывая крики, стоны, и целое цунами, которое и тушило пожар. А потом сажал напротив себя, и начинал разговаривать. Это же было совершенно нормально: сидеть на кровати вдвоём, голышом, и болтать! О всяком. О разном. Непонятно, как Майкрофту это удавалось, но он заставлял Джима отвечать. И не придуриваясь и шутя, а искренне, и думая над ответами. Майкрофт спрашивал мнения Джима о вопросах, в которых он хорошо разбирался, и о тех, о которых он и понятия не имел. Майкрофт говорил с ним так, как не говорил прежде никто. Как с человеком. Просто как один человек с другим. И Джим, сам не поняв как, рассказал ему и о семье, где было много денег и ещё больше тотального контроля. И о том, что он больше не мог выносить эту «правильность», что вбивали в него с самого детства, и зачастую буквально. И о том, что он сбежал и пустился во все тяжкие, чтобы запачкаться как можно сильнее. Что он пошёл в эту сферу вовсе не потому, что не мог заработать денег иначе, а потому, что именно этого хотел. И чем ужаснее были его клиенты, тем более крутым он себя ощущал. Чудом не нарвался на какого-нибудь маньяка-садиста, и вроде ничем пока не заболел. И Майкрофт не осудил его, чёрт побери! Наоборот! Кивнул, поддержал и понял! В их первую встречу Майк на своей шикарной машине подобрал и снял Джима буквально на улице. Ночью. В весьма стрёмном районе. И там же в машине у них всё произошло, даже до гостиницы не дотерпели. А потом трепались всю ночь. Джим пил чай из термоса, что ему дал Майкрофт, и рассыпался в таких откровениях, какие его закадычные друзья не слышали. Второй Джим не ждал. Знал, что её просто не может быть. Не может появиться на небе второе солнце, не может этот пижон вернуться снова… Но Майкрофт вернулся. И в третий. И в четвёртый. — Умираю, как хочу тебя! — Джим буквально повис на нём, целуя так глубоко и жарко, будто месяц ни с кем не кувыркался. И он не врал. Цеплялся за отвороты дорогущего пиджака, сидел у Майкрофта на бедре, презирал себя и ненавидел, и любил до умопомрачения. Зная, что Холмс однажды уедет навсегда, на своём шикарном авто, в свою шикарную жизнь, и оставит его, как того уличного пса, доживать свои дни на улице… Знал, ненавидел за это заранее, и не мог отпустить хоть на секунду. После их разговоров Джим чувствовал себя так, будто ему душу вскрыли скальпелем и выпустили из неё целое море яда. — Джим… — шептал Майкрофт, и Джим ощущал, что тот хочет не меньше. Но на сей раз они добрались до гостиницы. И шикарной гостиницы, надо сказать. Никаких клопов — боже упаси! Шикарное чистое бельё, и завтрак, который им приносили в номер. И Майкрофт не уходил, пока Джим ещё спал. Нет, спокойно брал поднос из рук служащего, и они спокойно ели вместе, сидя на постели, и пили дорогущее вино прямо из бутылки, передавая её друг другу. И Джим буквально кончал от того, что его называли по имени. Никаких тебе «малыш», «красавчик» и прочего. Вот как это понимать? Не как человеческое отношение же? — Джим… — так, как Майкрофт сказал это, Джим сразу понял — будет прощаться. Ну да. Наигрался. Накушался грязи. Опять потянуло в чистенькое. Надо это выдержать. Надо соответствующее лицо сделать. Надо… не сдохнуть от боли, понимая, что Майкрофт больше не приедет… — Мне пора уезжать. Я проездом в этом городе, в этой стране. Ну, кто бы сомневался. — Я бы предложил тебе поехать со мной… Сердце забилось так, что едва не лопнуло. — Но ты не готов ещё. В тебе ещё столько всего перегореть должно и отбушевать… А у меня нет сейчас сил и возможностей заниматься этим. Следить, воспитывать, разгребать последствия. Ты умный парень, и станешь умным мужчиной, если не пустишь свою жизнь под колёса. Перебесишься. Станешь спокойным и выдержанным. Как хорошее вино. И тогда найдёшь меня. Без проблем найдёшь. Едва ли есть в Британии второй Майкрофт Холмс. Джим смотрел на него, слушал, а в голове было пусто, как и на теле. — А чтобы ты понял всю серьёзность моих намерений… Мориарти хмыкнул. — Я заведу на твоё имя счёт в банке. Положу сумму, что тебе года на два хватит. Мориарти икнул. — Но года на два — если не спускать эти деньги на непотребства и развлечения. На еду, одежду, крышу над головой, если ты решишь оставить древнейшую профессию и заняться чем-нибудь иным. Учёбой, например. Мориарти усмехнулся. — Я не заставляю. Я предлагаю. Если нравится — можешь и дальше спать с кем хочешь. Но с кем не хочешь, сможешь не спать. Если я в тебе не ошибся, разглядев разум, — ты сумеешь выбраться. Встать на ноги в этой жизни. Чтобы пойти по ней. Ценить то, что ты получишь благодаря своим стараниям и усилиям. И дойти до меня, когда придёт время. Если захочешь. Майкрофт посмотрел тогда на Джима. Джим его тогда вообще не понимал. И Майкрофт это понял. Кивнул. — Увидимся, когда ты станешь таким, как я сейчас. Увидимся, Джим. *** Мориарти показалось, что с того дня прошло не меньше триллиона лет. Сменились эпохи, взорвались и возродились новые галактики. Он сто раз изменился, ничего не оставив от того голого паренька, что слушал такого же голого умудрённого жизнью мужчину. И остался всё тем же. Он стал Джимом Мориарти, и мог гордиться тем, как распорядился даром Майкрофта. И вот сейчас… вот теперь… да, он стал тем, кем Холмс был тогда. Затянутый в изящнейший плащ, точно такой же, что был на Майкрофте в те дни, он стоял перед домиком в глуши, где Холмс в полном одиночестве проводил несколько дней, которые иные люди назвали бы отпуском. Он готов был постучать, но не знал, есть ли в этом смысл. Как далеки они были тогда, и как бесконечно далеки сегодня… Помнит ли Майкрофт о нём? Знает ли, что всемогущий Джим Мориарти, это тот ЕГО Джим? Узнать этот адрес и добраться сюда было не проще, чем Индиано Джонсу в его первых приключениях. Будет глупо вот так просто развернуться и уйти. А Джим уже давно не совершал глупостей. Поэтому он поднял руку и постучал.