***
Монотонное тиканье настенных часов в крохотной кухне, поначалу раздражающее Моён, совсем скоро начинает успокаивать. Или, что кажется более вероятным, её долгожданное спокойствие — заслуга ароматного травяного чая, любезно заваренного хозяйкой для своих нежданных гостей. Но в том, что слишком близкое соседство с Тэхёном это состояние умиротворения рушит в пух и прах, у Кан нет никаких сомнений. Потому что пристальный взгляд, которым он её неустанно одаривает, каждый раз точно перемалывает все внутренности и лишает способности связывать слова в предложения. И всё же рассказ Моён о том, что с ней произошло, получается скомканным вовсе не из-за Тэхёна, делящего с ней одну сторону обеденного стола. Чёткому повествованию мешают мерзкий ком, образующийся в горле при малейшем упоминании о её амнезии, и то и дело сдавливающая грудь боль. Заметив, с каким интересом её слушает тётушка Хан, Моён рассказывает практически всё, без утайки. От своего первого пробуждения в больничной палате, когда она была до ужаса растеряна и напугана тем, что совсем ничего не помнит, до учёбы в университете и дружбы с Суа, с которой он их свёл. Однако неоднозначные отношения с Чимином и не менее странные — с Тэхёном, её «другом», Кан всё же решает опустить. И, между тем, старательно убеждает себя, что дело вовсе не в том, что один из героев их насыщенных приключений сидит рядом, — скорее она просто не видит необходимости нагружать Джисоль такими подробностями своей личной жизни. Впрочем, и то, и другое, пожалуй, является правдой. — Девочка моя, мне так жаль, что тебе пришлось пережить всё это… — сочувственно проговаривает женщина сразу же, как только Моён заканчивает повествование, и в знак поддержки накрывает её руки, лежащие на столе, своими, несильно сжимая. Она улыбается, мягко и ненавязчиво, и этот жест кажется Кан таким близким, таким родным, что непременно отзывается у неё в груди согревающим теплом. Беспокойно хмурясь, Джисоль продолжает: — ты не представляешь, как я рада, что ты жива и невредима, Моён. Хоть теперь тебе и приходится несладко — я точно знаю, что ты со всем справишься. — Её горячие шершавые пальцы подбадривающе поглаживают тыльную сторону ладоней Кан, и уголки губ той неуверенно плывут вверх. — Потому что иначе и быть не может. Ты очень сильная, Моён. Вся в мать… — Печально, с явным сожалением вздыхает женщина и отводит взгляд куда-то в сторону. — Что бы ни случилось, в какие обстоятельства её ни помещала жизнь, Чонха всегда находила в себе силы бороться. Она была очень светлым человеком, настоящим другом… А хороших людей небеса, к несчастью, забирают первыми. Моён понимает, что плачет, только тогда, когда чувствует горячую влагу на своей щеке. Сначала ей кажется, что сердце решительно перестаёт биться, не выдержав напряжения, но затем оно оживает — и стучит в стенки ребер так сильно, что становится больно дышать. Кан всхлипывает, упрямо втягивая слёзы в себя, и поспешно вытирает глаза. — Я… пойду подышу свежим воздухом, — лепечет она заплетающимся языком, сокрушённо опустив голову, и резко поднимается. Но не успевает Моён ступить и шагу, как её останавливает чья-то рука. Большая и чертовски холодная — Кан машинально дёргается, пытаясь освободиться, но хватка оказывается неожиданно крепкой. В замешательстве оборачивается; стеклянный взгляд натыкается на длинные пальцы, точно льдом обжигающие тонкую кожу запястья, а затем находит лицо Тэхёна. И замирает. Он до безобразия серьёзен — Моён понимает это по долгому, пронзительному взору, которым он её без зазрения совести окидывает, и чуть сдвинутым к переносице бровям. — Нет уж, останься, — твёрдо произносит Тэхён, отчего Кан тотчас столбенеет в растерянности. Он медленно, будто боясь спугнуть, встаёт на ноги, склоняется над ней, на мгновение сжав руку Моён так, что из её груди непроизвольно вырывается рваный вздох, и шепчет: — не сбегай хотя бы сейчас. В противовес холодным пальцам, его дыхание бесстыдно опаляет шею Кан своим жаром. Он отстраняется, и она смятенно сглатывает: из-за разницы в росте ей приходится беспомощно задрать голову, чтобы вновь заглянуть Киму в глаза. Необыкновенно тёмные, в тусклом свете лампы они кажутся чёрными, точно пряди его волос, рассыпавшиеся по лбу, и неумолимо приближающаяся ночь. Кан всматривается в них, безустанно раздумывая над его словами, словно надеется отыскать в этой беспросветной глубине хоть что-то. Тогда его тяжёлый взгляд вдруг смягчается, и многозначительная полуулыбка на несколько секунд касается пухлых губ. — А вот я, пожалуй, пойду проветрюсь, — спокойно заявляет Тэхён, пока его пальцы, будто ему не принадлежащие, плавно находят её и сплетают их воедино — всего на долю секунды, — но этого хватает, чтобы весь воздух в одночасье покинул лёгкие Моён. — Жду тебя снаружи. Не дождавшись ответа, он растворяется в тёмном коридоре, когда как сердце Кан ещё долго заходится в бешеном ритме, а место, что совсем недавно жгли прикосновения его холодных пальцев, теперь сковывает неприятный зуд. Но уже от их отсутствия. Моён так и застывает на месте, всматриваясь в поглотившую фигуру парня темноту. Фраза, которую он сказал несколькими мгновениями ранее, всплывает в сознании и выжигается на подкорке мозга болезненным шрамом. Неужели… она действительно собиралась сделать это? Трусливо сбежать прочь, спрятавшись и отсидевшись в углу — лишь бы не оставаться один на один с горькой правдой. Со словами, режущими изнутри самыми острыми лезвиями. Тошнота подступает к горлу, а кровь неумолимо приливает к щекам, стоит Моён только подумать об этом. Тэхён прав. Достаточно пряток. Пора взглянуть страху в лицо — и, как выдастся подходящий случай, влепить ему звонкую пощёчину. Руки Кан невольно сжимаются в кулаки, когда она вдруг слышит за спиной спокойный голос подошедшей к ней Джисоль: — Ты, наверное, не помнишь, почему решила стать прокурором, — скорее утверждает, нежели спрашивает она. Моён рефлекторно сглатывает и оборачивается. Тётушка, приняв её молчание за согласие, сдержанным полушёпотом продолжает: — когда Чонха погибла в автокатастрофе, ты, малышка, держалась лучше всех нас… — Она всхлипывает, останавливая невидимый поток слёз — будто те совсем иссякли за прошедшие годы. — Поначалу я даже думала — и мне, правда, ужасно стыдно за это, — что тебя совсем не расстроила смерть матери, — Джисоль поднимает на Кан красноречивый взор, гордость в котором, точно материнская, тотчас режет той глаза, — пока ты прямо на моих глазах не упала в обморок от истощения и не разбила себе голову. Организм не выдержал стресс… — Хан рвано вдыхает и прижимает руку к лицу, будто вот-вот разрыдается. — Только тогда я поняла, что тебе приходится гораздо хуже, чем всем нам вместе взятым. Моён молча переваривает услышанное, взглядом впиваясь в стену напротив, обклеенную старыми обоями со странными витиеватыми узорами, пока кое-что из рассказа тётушки, точно на крючок, не цепляет её рассеянное внимание. — А что произошло с моим отцом? — неожиданно дрожащим голосом спрашивает Кан. — Разве… разве они с мамой не разбились вместе? Будто в замедленной съёмке, Моён наблюдает за тем, как хмурое лицо Джисоль разглаживается, вмиг отбавляя ей несколько лет, и в усталом взгляде застывает неподдельное изумление. Кан готова поклясться, что почти не дышит в ожидании ответа — и даже сердце, прежде бившееся с ненормальной скоростью, затихает, точно остановившись. — Он… — сдавленно начинает было Хан, как вдруг её бесцеремонно прерывает телефонный звонок. Моён дёргается, выпадая из ступора, когда мобильник в заднем кармане её джинсов разражается резкой вибрацией, и поспешно достаёт его. На тусклом от низкого заряда батареи экране высвечивается «Чимин», и Кан непременно прикусывает губу: время, неуклонно приближающееся к восьми часам вечера, не оставляет ей и шанса придумать хоть одну вразумительную отговорку. Сжимая телефон вспотевшими от волнения руками, Моён медлит, в глубине души надеясь, что Паку рано или поздно надоест слушать долгие гудки и он сбросит вызов. Но этого не происходит. Она делает глубокий вдох, трясущимся пальцем находит сбоку на смартфоне кнопку включения и, бросив смятенный взгляд на застывшую в замешательстве Джисоль, крепко зажимает её, так что надоедливая трель в одночасье прекращается. Однако тишина, вмиг заполнившая душную комнату, почему-то совсем не кажется спасительной. — Что с тобой, милая? — обеспокоенно интересуется Хан, недоверчиво оглядывая нервно топчущуюся на месте Моён. — Чей звонок так напугал тебя? Лихорадочно бегая повсюду глазами, Кан застывает в растерянности, когда слышит мягкий голос Джисоль. Заставляет себя мигом успокоиться и, дав себе несколько секунд, чтобы настроиться, как можно убедительнее растягивает губы в улыбке. Та получается, должно быть, страшно вымученной, но вполне натуральной — сочувствие, тут же раскинувшееся на лице напротив, тому подтверждение. — Всё в порядке, не волнуйтесь, — торопится заверить Моён и неловко переминается с ноги на ногу. — Это просто… звонили насчёт учёбы. Пустяки. — Точно? — настороженно переспрашивает Джисоль и нерешительно подходит ближе. Кан судорожно сглатывает — у неё едва хватает духу так нагло лгать прямо в лицо человеку, без раздумий распахнувшему перед ней душу, — и всё же она выдавливает сиплое: — Да. Правда, всё хорошо. Ложь. Очередная жалкая ложь, в которую, похоже, скоро придётся поверить и самой Моён. — Спасибо вам за всё, — тихим шёпотом добавляет, и слабая улыбка, на этот раз искренняя, вырисовывается на бледном лице. Не находя больше слов, Кан некоторое время колеблется, а затем, окинув Джисоль потерянным взором, всё же решает уйти. Но не успевает она развернуться, как тётушка вдруг притягивает её к себе. Объятия оказываются неожиданно крепкими для столь хрупкой женщины, но первые несколько секунд Моён не дышит вовсе не из-за этого — скорее от шока. Хан осторожно укладывает голову ей на плечо, так что та, боясь пошевелиться, тотчас улавливает исходящий от неё тонкий аромат душистого мыла и травяного чая с жасмином. Одной рукой обхватив Кан за талию, другой Джисоль ласково похлопывает её по спине. — Я очень надеюсь, что у тебя и вправду всё хорошо, Моён, — спокойно проговаривает тётушка, и Моён, застывшая в недоумении, не замечает, как стремительно слёзы заполняют её и без того опухшие глаза. Словно почуяв неладное, Джисоль тут же отстраняется от неё и, мягко улыбнувшись, вытирает влажные дорожки с щёк Кан. — А даже если нет — ты должна помнить, что у тебя всегда есть, к кому обратиться. Моён слабо кивает и благодарно улыбается, каждой частичкой своего тела ощущая, как шторм, бушевавший внутри неё всё это время, начинает понемногу стихать.***
Морозная мгла окончательно сгущается над землёй, когда Кан оказывается на улице. На ватных ногах она спускается по ступенькам, не чувствуя холода — не чувствуя ровным счётом ничего, кроме неизбежно завязывающегося под рёбрами узла. Каждое движение отдаёт болезненным ударом в живот, словно кто-то в самом деле вонзает в него острые иглы: Моён начинает преследовать навязчивое предчувствие, что ещё немного и она, совершенно обессиленная и истощённая, точно рухнет вниз. Но прежде, чем оно сбывается, Моён вдруг слышит знакомый глубокий голос. — Кан Моён, — тоном, быть может, даже более мрачным, чем темнота вокруг, зовёт он её, и девушка замирает на месте. В мягком свете усыпанных вдоль дороги фонарей Моён легко угадывает стройный силуэт, отчего у неё тотчас перехватывает дыхание. Осознание, что он ждал её всё это время, растекается по телу приятным теплом, точно укрывая толстым одеялом, вмиг согревающим замёрзшие конечности. Смазанная полумраком фигура устремляется к Кан, и она несколько раз моргает, чтобы убедиться, что происходящее перед ней не результат помутившегося рассудка. Впрочем, один только взгляд тёмно-карих глаз, пробирающий сильнее, чем неутихающий ветер, пронизывающий до самых кончиков пальцев, — мгновенно стирает все сомнения в порошок. Ким Тэхён, с которым её теперь разделяют несколько несчастных десятков сантиметров, кажется, чёрт побери, отрезвляюще реальным. Реальнее, чем паника, прокатывающая холодный пот вдоль позвоночника, от скорой встречи с Чимином. И это уже всерьёз сводит с ума. — Всё нормально? — спрашивает Тэхён настолько ужасающе серьёзно, что Кан быстро понимает: она не сможет солгать, даже если сильно захочет. Но ему и не хочется. Моён не сразу замечает, что дистанция между ними стала ничтожно мала, — лишь когда тусклый свет фонаря, падающий на неё, загораживает волнистая макушка. — Не совсем… — тихо бормочет Кан; разговаривать с тем, чьё лицо с трудом можно разглядеть, оказывается неожиданно волнующе — слишком откровенно, слишком… интимно. — Мне звонил Чимин, — хмуро сообщает Ким, а у Моён тем временем колени пробирает мелкая дрожь. Она втягивает носом холодный воздух и неосознанно сжимает руки в кулаки. — Подозреваю, что тебе тоже. — Что ты ему сказал? — взволнованно выпаливает Моён и в нетерпении подаётся вперёд. То, что ей заранее известно, зачем именно звонил Чимин, уже не кажется столь абсурдным — скорее до мурашек пугающим. Мучительное молчание растворяется в воздухе всего на мгновение, но за это время весь внутренний мир Кан успевает превратиться в перемолотую кашу. Чернильные тени беспощадно съедают каждую из эмоций на лице Тэхёна, оставляя лишь едва различимые очертания и вынуждая Моён отчаянно кусать губы в попытке ухватиться хоть за что-то — будь то излюбленная ухмылка Кима или сдвинутые к переносице брови. Но его серьёзный голос, зазвучавший в следующую секунду, оказывается куда красноречивее: — Сказал, что понятия не имею, где тебя носит. — Моён не сдерживает облегчённого вздоха, а стекло, до краев заполнившее её глаза, разбивается под жаром вспыхнувшего в них огня. — Ты ведь этого хотела? Моён чувствует на себе его взгляд, и даже кромешная тьма, едва разбавляемая золотистым светом фонарей, не может это скрыть — до того он пронзителен и колок. Ощущение собственной уязвимости, вдруг настигшее её, вынуждает Кан стыдливо поджать губы и опустить голову. Тэхён снова сделал это. Вновь выбрал помочь ей, когда в руках был отличный шанс сдать Моён с потрохами Чимину и наблюдать за фееричным крушением возведённого ими обоими на горстке пепла воздушного замка. Сдержал своё обещание вопреки словам, что говорил, и был рядом всё это время. Вопреки здравому смыслу. — Спасибо тебе, — почти беззвучно шепчет Кан — словно совесть, наступившая на горло, мешает говорить нормально, — большое… Она вздрагивает, когда в тишине вдруг раздается хриплый смешок, и поднимает глаза на размытый силуэт Тэхёна. — За что? — тоном, полным беззлобной иронии, спрашивает он и прячет руки в карманы куртки. — За то, что скрыл твой обман, или за то, что не бросил тебя здесь одну? Точно уверенная, что Ким это увидит, Моён закатывает глаза — скорее от усталости, нежели от раздражения, — и разворачивается лицом к дороге. — За всё, — смущённо бормочет она. — И заранее за то, что сейчас заткнёшься. Не имея никакого желания испытывать судьбу и задерживаться здесь ещё хоть на минуту, Кан устремляется вперёд. Тэхён и вправду не издаёт больше ни звука; только привычная усмешка слетает с его губ, а затем её, торопливым, вторят его размеренные шаги. Моён с трудом удаётся сохранять равновесие, потому что тело по-прежнему ощущается неподъёмным грузом, а голова, будто пороховая мина, норовит вот-вот взорваться. Но как только она ступает на обочину пустынной дороги — её за руку утягивают назад. Прежде чем впечататься в чужую грудь, Кан в замешательстве разворачивается на пятках и совсем не удивляется, когда видит перед собой невозмутимого Тэхёна. — Что ты делаешь? — поражённо выдыхает она, в упор смотря на Кима, в то время как прикосновение его пальцев, по-прежнему сжимающих локоть, обжигает даже через одежду. Вместо ответа он, не отпуская Моён, делает шаг вперёд и в весьма определённом жесте поднимает свободную руку в воздухе. Кан часто моргает и растерянно разглядывает приобретшую чёткий контур фигуру Тэхёна и статный профиль хмурого лица, пока вдалеке вечерний мрак не прорезают блики автомобиля. Ким наконец поворачивает голову к Моён, и его мрачный взгляд мгновенно пригвождает её к месту. — В этой глуши в такое время ты быстрее вертолёта дождёшься, чем автобуса, — недовольно цедит Тэхён и останавливает подъехавшую машину — в полутьме Кан не сразу замечает жёлтый окрас и отличительную табличку на крыше. — Так что давай, залезай, если не хочешь окоченеть от холода. Не то чтобы у Моён были силы сопротивляться, но она попросту не успевает возразить, когда Ким открывает дверцу автомобиля и толкает её внутрь. Она чудом успевает пригнуться, спасшись от эффектного удара головой, и усаживается в тёплый салон. Поднимает рассеянный взор на Тэхёна, оставшегося снаружи, и молча наблюдает за тем, как сосредоточенно он хлопает себя по карманам джинсов, а после находит в одном из них бумажник и ловким движением достаёт оттуда пару купюр. — А ты… не поедешь? — оторопело спрашивает Моён и нервно ёрзает на сиденье. Тогда Тэхён вдруг наклоняется и, держась за дверцу машины, просовывает голову в салон так, что их лица оказываются совсем близко друг к другу. От неожиданности Кан втягивает носом воздух — кислород лёгким в одночасье заменяет знакомый мускусный одеколон, — и вжимается в кожаную обивку сиденья. Его горячее дыхание, врезающееся ей в губы, — прямая дорога к нервному срыву. И Моён слишком поздно понимает, что беспечно ступает на неё. Потому что не отворачивается, когда расстояние между ними становится совершенно никчёмным; когда сантиметры превращаются в крохотные миллиметры. Потому что продолжает смотреть. Разглядывать волнами спадающие на лоб смоляные пряди волос, искать в полутьме родинку на кончике носа и проваливаться в бездну тёмных глаз. — Поезжайте, куда скажет девушка, — сухо проговаривает Ким и протягивает водителю деньги. Выпрямляется, когда тот лениво кивает и, напоследок мазнув по застывшей в шоке Моён каким-то нечитаемым взглядом, захлопывает дверцу. Кан хочет было открыть её, дёргает ручку, но автомобиль тотчас трогается с места, и ей ничего не остаётся, кроме как беспомощно оглядываться на растворяющийся в темноте силуэт Тэхёна. Теперь его очередь решать за двоих.