Деревья, домики и алхимические круги

Мастерство быть глобальным, как печёное яблоко Искусство вовремя уйти в сторонку Искусство быть посторонним Гражданская Оборона – Русское поле экспериментов.

Экзамен на получение государственной лицензии выглядел сложно, но не то что бы невыполнимо. Не для Эдварда Элрика. Возможность получить доступ к информации, проводить исследования, найти философский камень, чтобы вернуть то, что, по его представлениям, он собственноручно и забрал у брата и у себя, уже этого ему хватало в качестве мотивации. Армия не настолько высокая плата за возможность. В процессе обучения, Эдвард несколько раз спрашивал Изуми по поводу круга, не знает ли она, что он означает или где можно было бы о нем почитать, на что она только качала головой. Говорила, если его соулмейт известный алхимик, то не составит труда его найти, и что он сам поймет, когда встретит его. Может быть, даже сам спросит все, что ему хотелось бы узнать. В детстве Эдвард верил во многие наивные вещи, как и положено ребенку. Верил в то, что его соулмейт гениальный алхимик, в то, что однажды встретится с ним, и что они поймут друг друга с первых слов. Как верил, что его способностей хватит на то, чтобы совершить удачное преобразование человека. А реальность, такая обычная и серая, сломала все его надежды, буквально ударила его пониманием простого факта, что в жизни все совершенно не так, как хотелось бы. Истина забрала его рисунки вместе с рукой, тело брата вместе с возможностью увидеть картинки на коже. И дала вместо этого знания, которые позволили Эдварду принять важное решение – пока он не достигнет цели, его соулмейт, кем бы он ни был, подождет. Но он не мог перестать надеяться, что хотя бы с соулмейтом, ему повезет. Надеяться, что хотя бы с этим вселенная не наебет его. Вселенная же только и могла, что цинично шутить над теми, кто нарушает ее законы. Эд едва не выронил часы, небрежно брошенные ему Мустангом. – Поздравляю, теперь ты официально армейский пес, – с усмешкой порадовал его Мустанг, и.... Какого хера, вселенная?! Эдвард смотрел на рисунок с его перчаток, который видел уже не первый раз, который видел всю свою жизнь, и теперь – вот он, уже не на коже, пришло время осознать весь трагизм ситуации. Всю иронию. В почти двенадцать лет. Осознать, что его соулмейт в два раза старше, мужчина, его начальник, и, с большой долей вероятности, тот еще мудак. Вселенная зашла слишком далеко со своими шутками сомнительного качества. Наверное, если бы она была реальным существом, сейчас бы буквально умерла, задохнувшись собственным истерическим хохотом. Эдвард бы тоже засмеялся, да не мог. Потому что ему было совершенно не смешно. С каменным лицом, он небрежно запихнул часы в карман, мысленно поблагодарив Истину за едва ли не самый полезный подарок – возможность не рисовать круг для преобразования. И с этим он успешно справлялся долгие годы. Вместе с братом они путешествовали по стране, мчались из конца в конец в погоне за предметом из детских сказок. Весьма успешно Эдвард собачился с Мустангом, потому что тот выводил его из себя (И конечно же, каждый раз задавался вопросом: “Вселенная, серьезно, вот это?”, не получая ответа), выводил одним только своим надменным видом, а как только открывал рот, из которого лились потоком оскорбительные шуточки, ему и вовсе хотелось врезать. Ал смотрел на эти безосновательные перепалки со стороны, хватал брата, когда тот заходил слишком далеко, и действительно пытался наброситься на начальника, и извинялся потом перед всеми за Эда, потому что Эд бы извиняться не стал. Он был маленьким гиперактивным ребенком, что бы он там о себе не думал и насколько гениальным себя не представлял, который постепенно рос в такого же маленького гиперактивного подростка. Находил себе проблемы, наживал врагов и оставлял после себя разрушения вперемешку с благодарностью. И никто никогда не знал, чего было больше. И как любой гиперактивный ребенок не заслуживал смерти. Несмотря на всю самостоятельность, которую братьям Элрикам предоставляла армия в целом и Мустанг в частности, юношеский максимализм доводил их до той грани, где самостоятельность превращалась в самоуверенность и граничила с неразумностью. Рой (с его-то отцовскими чувствами) позволил себе почти незаметный облегченный вздох, когда понял, что они успели вовремя. И позволил своим эмоциям взять вверх, поступить неразумно, благо лейтенант всегда была рядом на такие случаи. Несмотря на то, что Шрама они упустили, несмотря на то, что он все так же представлял угрозу, и шанса поймать его в следующий раз может и не представиться, Роя, наконец, отпустило волнение за жизнь братьев. Жизнь их потрепала, но они остались в этой жизни. Относительно целыми, относительно невредимыми. Ему нужно было думать о Шраме, решать куда более масштабные проблемы, но он не мог перестать наблюдать за ними. Хоукай набросила свою форменную куртку на Эдварда и улыбнулась ему, словно хотела сказать этим, что теперь все хорошо. Рой зацепился взглядом за чистую руку Стального, и у него в голове сложилось несколько мыслей. Каково было быть тем, кто уже нашел соулмейта в столь раннем возрасте, или все дело в том, что вселенная решила обделить этого гениального мальчика родственной душой? Потом ему вспомнилось, как возвращались рисунки Грейсии на руках Хьюза, и первый вариант отпал сам собой. Как его начальника, такие вопросы не должны были волновать Роя, но как обычного человека...ему просто было интересно. Он знал, что не станет спрашивать. Но мысль уже поселилась в голове, и выгонять ее было бы лишней тратой сил. – Вернуться в Ризенбург спустя долгие четыре года и получить по голове совершенно ни за что – это не то теплое приветствие, о котором думал Эдвард, покидая поезд на станции. Уинри радостно махала с балкона, и он заметил, что рисунки на ее руках изменились. Вместо неаккуратных линий, которые были на ее руках в детстве, теперь ее кожу покрывали настоящие произведения искусства. В основном, по удивительному стечению обстоятельств, это были наброски различных моделей автоброни, горные пейзажи, иногда портреты незнакомых людей. – Когда впервые их увидела, думала дать им имена, – сказала Уинри, замечая всеобщий интерес к портретам. – Но потом как-то забыла об этом. Эдвард рассматривал ее руки с интересом исследователя, пока она собирала его автоброню, которая фактически, лишала его возможности видеть рисунки на своей коже. Хотя, на самом деле, этой возможности он лишил себя сам. Но рисунки Уинри завораживали. Майор Армстронг тоже умел отлично рисовать, но произведения на коже смотрелись совершенно иначе. Возможно, потому что никто не знал художника. Его интерес к рисункам Уинри заметила. – Если хочешь, – сказала она серьезно, – я могу нарисовать их. Их – это те его необычные круги, происхождения которых они тогда не знали. Теперь он знал. Но ее предложение было бесполезно, Уинри это понимала, если бы рисунки соулмейта каждый мог просто нарисовать, какой бы смысл был в том, чтобы искать определенного человека? Нарисованные картинки не пропадают сами. Эдвард покачал головой, но Уинри не нужен был ответ, потому что она сразу осознала, что предложила не самый логичный вариант. Она отвернулась, ощущая себя неуютно, и вернулась к работе. – В итоге, твой соулмейт научился рисовать, – сказал Эдвард, переводя тему, вспомнив подначки из детства. Уинри пожала плечами. – Будет обидно, когда эти рисунки исчезнут, – ответила она, не сомневаясь, что встретит своего соулмейта. – Они мне нравятся. Уинри не говорила “если”, она говорила “когда”, точно зная, что найдет того, кто рисует на ее руках пейзажи. Хотелось бы и Эду, чтобы его соулмейтом был обычный свободный художник, не алхимик, и уж тем более не его начальник. Кто-нибудь вроде соулмейта Уинри, или самой Уинри... Тогда все было бы куда проще. В тот день, когда Эдвард осознал непреложную истину, увидев круги на перчатках Мустанга, он решил, что не будет даже пытаться рисовать. Возможно, потому что он даже и не умел рисовать ничего, кроме пресловутых алхимических кругов. Но даже если бы он и рисовал, Мустанг и так бы не догадался, ему бы и в голову не пришла мысль рассматривать Стального как потенциального соулмейта. Правда, после случая с пятой лабораторией, рисуя круги и гомункулов, Эд очень надеялся, что эти его рисунки не проявятся на чужой коже в другом конце страны. Он очень старался думать об этом, пока рисовал, держать в голове тот факт, что специально нарисованное не проявляется, чтобы ебанутая соулмейтная магия хоть раз сработала в его пользу. Когда приехала Уинри, подполковник Хьюз как раз оказался на пороге палаты, сходу поливая всех присутствующих своим оптимизмом, чтобы пошутить про его механика. Уинри только прибыла с вокзала, и едва успела сбросить сумку, не то чтобы раздеться, так и оставалась в куртке. – А я всегда думал, почему же у тебя нет рисунков в таком возрасте, а оно вон все как, – протянул Хьюз весело. А потом Уинри сняла куртку, оголяя свои покрытые пейзажами и портретами руки, и Хьюз сразу замолчал. – У тебя нет соулмейта? – вырвалось у него вопреки подсознательному желанию не задавать лишних вопросов. Эдвард грустно улыбнулся и покачал головой. – Не в этом дело, – он кивнул на подвешенную на косынку автоброню, – Просто немного невезения. – Вот в чем дело. Что на ней было нарисовано? – Эдвард посмотрел ему в глаза, Хьюз замахал руками, – Если не хочешь, не отвечай. Хьюз ощущал себя как человек, ступивший на очень тонкий лед, по которому стоит продвигаться с осторожностью, но Эдвард не выглядел так, словно его хоть немного задевает такой вопрос. – Алхимические круги, – просто ответил он. Уинри принялась разбирать необходимые инструменты, распустила косынку на его руке. Эдвард не выглядел, словно его волнует тема соулмейтов. Если одна половина Аместриса рисовала домики, то другая половина оставалась алхимиками. – Из Централа братья Элрики направились прямиком на юг в родной город своего учителя. Уинри напросилась с ними. Потому что: “Это же по пути в Раш Велл!” Потому что: “Это же настоящий рай для механика” Потому что это Уинри, и Эд никогда не мог ей отказать, смотря в пылающие воодушевлением глаза. Потому что она сказала: – Возможно, мой соулмейт из Раш Велла. Потому что она оказалась, черт возьми, так права. Раш Велл ожидаемо оказался городом, полным так же увлеченных (чокнутых) людей, как Уинри. Улицы были заполнены похожими друг на друга магазинами, разницу в которых мог найти только тот, кто в них разбирался. На каждом шагу мастерские, каждый второй покрыт блестящим металлом едва ли не целиком. Уинри смотрела на все это великолепие как на кадр из сна, не веря, что она действительно находится здесь. Идеальное место для соулмейта автомеханика, зачет тебе, вселенная. Тем ироничнее оказалась ситуация, в которую они попали. Тем смешнее оказалось, что воровку поймала именно Уинри. Панинья обернулась, рефлекторно, в попытке вырваться, оттолкнуть ее в сторону, но зацепилась взглядом за рисунки на руках Уинри и передумала. – Что ж, – протянула она неуверенно, – Полагаю, ты мой соулмейт. Ее взгляд не отрывался от рисунков на руках Уинри. У самой Паниньи руки были покрыты схемами и чертежами, среди них Эдвард заметил что-то, напоминающую развертку и его автоброни. Скорее всего. Не то что бы он разбирался. Уинри с сомнением повернула руку, заставляя Панинью выгнуть свою, потому что так и не отпустила ее, нахмурилась, прослеживая за черными линиями чертежей, и выдохнула сокрушенно: – Ужасно. Неужели, я не рисую ничего другого? – В детстве были милые цветочки, – пожала плечами Панинья, улыбнувшись весьма заразительно. К вечеру несколько рисунков с рук Уинри исчезли, но при всех обстоятельствах их исчезновение – последнее, на что она обратила бы внимание. Уже после ее героической и весьма успешной попытки принять роды, после того, как она призналась Эду, что вскрыла его часы, дело дошло и до рисунков. – Грустно от того, что я нашла соулмейта раньше вас, – сказала Уинри очень тихо. – Что в этом грустного? – Не знаю. Мне кажется, словно я предатель. “Потому что вы не можете найти родственную душу”, хотела сказать она, но не смогла произнести ни слова. – Может, это и к лучшему. – Почему? – Ты можешь пойти своей дорогой, вместо того, чтобы и дальше ждать нас. Уинри смотрела и ощущала это свое “предательство” как нечто материальное, что давило на нее сверху, не давало верно трактовать чужие слова и реакцию. Потому что Эд, казалось, совершенно не беспокоился об этом. С тех пор как вернулся, чтобы сжечь дом, его совершенно не волновало то, что он никогда не найдет соулмейта, хотя в детстве он только и делал, что тестировал круги со своих рук. И Уинри не понимала, почему. – Что? – Почему тебя это не беспокоит? – Мне некогда думать о соулмейтах. По крайней мере, пока не верну Алу его тело. В детстве он плакал от того, что у него нет рисунков. Уинри помнила. Она помнила, как их мама успокаивала маленького Альфонса, и как потом спросила бабушку Пинако, почему у Ала нет рисунков, на что Пинако пожала плечами. “Много причин”, – ответила она тогда неопределенно и туманно. “Может быть, у Ала нет соулмейта”, думала она сейчас, потому что теперь понимала, и от этого ей самой становилось тошно. От того, что она, хоть и желает Алу счастья, думает о худшем. Возможно, Эд поэтому не задумывался о соулмейтах вовсе. Даже если бы он рассматривал такой вариант, ему было все равно. Оба они собирались достичь своей цели, и Уинри не могла и дальше смотреть на них со стороны. – В пятнадцать Эдвард впервые ощутил сожаления по поводу того, что не может жить обычной жизнью со своим соулмейтом. Сожаления эти были минутные, и он быстро отбросил такую бесполезную мысль, но на подкорке остался сам факт – осознание. Первой палкой в колесе его счастливой жизни были, само собой, обязательства: перед Алом, перед самим собой, перед теми, кто верил в них и всячески помогал. Второй палкой в колесе его счастливой жизни был тот факт, что его соулмейт, мягко говоря, не лучший кандидат для счастливой семейной жизни. Третьей палкой было осознание самим Эдом себя как не самого лучшего кандидата в чьи бы то ни было соулмейты. В первую очередь, для полковника. Не то чтобы у Эдварда было много свободного времени размышлять над этим “А что, если”, но иногда он не замечал, как переходит в плоскость этих гипотетических рассуждений. Что было бы, если бы Мустанг узнал, что его соулмейт с большой долей вероятности – подросток со сложными, совершенно не подростковыми, проблемами? Вопрос оставался риторическим и не требовал ответа по многим причинам. Из-за решения Эдварда, на руках у самого полковника вряд ли были хоть какие-то рисунки. Ровно как и его собственные знакомые круги существовали в своеобразном параллельном мире. Иногда Эд задумывался, что будет, когда он вернет себе эти символы? Останутся ли они или исчезнут, потому что встреча состоялась и соулмейтная магия уже сработала? Во всех вариантах развития событий, Эдвард не представлял, что стал бы делать дальше. В детстве он думал, что соулмейты – это люди, понимающие друг друга с полуслова, соединенные общей судьбой. Семья. Потому что в большинстве его знакомые соулмейты были счастливыми семейными парами. Классическими семейными парами. Из мужчины и женщины. Это первое, что заставило его насторожиться и послать в далекие ебеня счастливую соулмейтную магию, потому что какая еще могла семья получиться из двух военных, один из которых вдвое младше, а второй имеет наполеоновские планы на становление фюрером? Дерьмовое предположение. Эдвард честно попытался представить, каково это было бы, и едва ли не заржал в голос с собственного воображения, услужливо предлагающего ему картины его-не-его жизни. Его потенциальная жизнь была бы войной на грани фола, с извечными ссорами, доходящими до попыток убить друг друга. (Возможно, это было бы забавно в плане секса, вот только Эдварду было пятнадцать и все, что его волновало – возвращение тела брату. И все отношения он представлял исключительно в платонической форме). Он бы убил Мустанга еще до начала этой “счастливой жизни”. С другой стороны, была Уинри, которая вроде как оказалась связана узами соулмейтов с человеком своего пола, и из-за нее Эд решил посмотреть на сложившуюся ситуацию с другой стороны. Казалось бы, Уинри не была особо против такого расклада, или просто еще не успела осознать всех тонкостей случившегося и осознать все радости своей новоприобретенной родственной души. После этого, Эдвард начал задумываться, насколько риторическим был его вопрос в действительности. По многим другим причинам, он не мог просто ворваться в кабинет полковника, заявляя, что он его соулмейт. Через какой бесконечно малый промежуток времени от такого заявления его вышвырнут за шкирку и грозно попросят закрыть дверь с той стороны? На сколько гипотетических единиц упадет и без того не особо положительное расположение полковника к нему? Эти картины в голове уже не вызывали смеха, от них, скорее, хотелось реветь, будь Эд кем-то другим, но он мог быть только собой. А потому просто забрасывал эти мысли подальше до востребования, когда ему снова в голову начнут лезть не те картинки. Он и задумывался над этим только потому, что его исследовательская натура предполагала рассматривать все возможные варианты. Но менять ничего Эдвард не собирался. Потому что вышвырнут из кабинета после феноменального заявления его, и правда, довольно быстро, ведь никаких доказательств у него нет. На стали не появляются рисунки соулмейтов, а сам он благополучно использует внутренние круги из своей головы. Тем самым, лишая себя всех возможностей подтвердить свои слова. Уинри видела круги только на его руке, вряд ли она их помнит, чтобы устраивать ему переосмысление жизни. Ал говорил, что не помнит, как они выглядели, как не помнит врата и Истину. И в сложившейся ситуации разве что их учитель могла подтвердить его предположения. Но спрашивать у нее… Даже если она помнила, и знала, что за круги были на его руке, Эдвард плохо представлял, что с ним сделают, если она узнает, кто приходится ему соулмейтом. Даже если выбор зависел не от него. От таких мыслей становилось страшно. А потом внутри доспеха Альфонса нашли окровавленное тело химеры, и эта кровь, вырываясь из разорванных артерий, окропила его печать, открыв те участки его памяти, которые дремали до этого. – Я вспомнил Истину, – сказал Ал тем же вечером, а потом посмотрел на его руку. – И круги тоже. Эдвард сначала порадовался за брата, а после ощутил иррациональный страх, на уровне инстинктов. Неожиданно осознав, что он и его воображение – это здорово, но обсуждать все это не очень-то и готов. Даже с Алом. Но… – Хочешь поговорить об этом? – спросил Альфонс. – Не особо, – Эдвард вздохнул, пытаясь смириться с тем, что будет дальше. – Но ты ведь не отстанешь. – Не отстану. Давно ты знаешь? – С тех пор, как сдал экзамен. Это не очень-то трудно было узнать. Ал согласно кивнул. Не сложно сложить два и два, если видишь круги со своей кожи на чьих-то перчатках. – И… – Что и? – Что сказал полковник? – Он не в курсе. Я думаю. – Почему ты ему не рассказал? – взвился Альфонс, будто речь шла про его соулмейта. Эдвард вздохнул обреченно. Недавно он прокручивал этот момент в голове, и не задумывался о том, что придется повторять все это уже в реальности. – Как ты это себе представляешь? “Эй, полковник, представляешь, мы только вернулись, и мне совершенно не хочется здесь находиться, вот отчет, и да, мы соулмейты. Не веришь? И правильно, не верь, доказательств-то у меня все равно нет – мои рисунки, хотя вернее они-то твои, забрала Истина, а у тебя их нет и не будет, потому что мне незачем что-то рисовать” Ага. Кто в здравом уме в это поверит? – Но ты же можешь что-нибудь рисовать… Отчаянье сквозило в голове Ала, он и сам понимал, что… – Специально? Из этого все равно ничего не выйдет, и я не Панинья, чтобы пейзажи рисовать в свободное время. У нас и нет этого свободного времени. Шах и мат. Эдвард понимал, что брат всего лишь проявляет заботу. Пару лет назад он бы и думать об этом не стал. Времени на это не было, да и с какой радости. Но теперь. Может быть, дело было и правда в Уинри, которая нашла свою родственную душу. Их дальнейшие отношения Эдвард представлял смутно, да и незачем ему было их представлять, но снова сама идея возникла к его голове, и ничего с ней сделать он не мог. Может быть, дело было в учителе, и в том, что еще в их детстве она была примером счастливой соулмейтной магии. Может, дело было в Альфонсе, который вспомнил и начал понимать, задавать вопросы, пытаться помочь. Может, дело было в самом Эдварде, и в том, что он начал искать ответы на свои риторические вопросы. – Тело Ала внутри Врат смотрело грустным взглядом, почти таким же, каким он смотрел в далеком детстве. Он сказал: “Ты не моя душа, я не могу пойти с тобой”. А Эдвард, помимо прочего, заметил бледные очертания алхимических кругов на его истощенных руках. Тем же вечером, когда он рассказывал Алу о произошедшем, у него возникло ощущение, что эти соулмейтные рисунки-круги не несут ничего хорошего. Что помимо этого вокруг них и без того происходит пиздец. Дело касалось не только самой идеи соулмейтов-алхимиков, а всей ситуации в стране, Линга-гомункула, фюрера-гомункула, отца с наполеоновскими планами и всего остального, любезно предоставленного окружающей реальностью, подложенного в костер и накиданного сверху, чтобы горело поярче, опаляло кожу и в целом сжигало все к херам. Все вместе напоминало издевательские дерьмовые шутки Истины. Потому что. Лейтенант Хоукай рассказала ему об Ишваре, когда он зашел вернуть пистолет. Серьезные разговоры тоже входили в разряд того, что очень любила поехавшая реальность вокруг. А потом, словно кому-то еще там наверху не хватало его страданий, реальность спросила голосом лейтенанта: – Эдвард, ты уже нашел своего соулмейта? Он посмотрел на ее чистые, без рисунков, руки, и захотел задать тот же вопрос. До недавних пор даже не планировал интересоваться. Но теперь как-то...захотелось узнать. – Нет. А вы, лейтенант? – У меня нет соулмейта, – спокойно ответила она, совершенно не волнуясь о том, как прозвучал ее ответ. – Простите. – Не беспокойся. Однажды привыкаешь ко всему, в том числе учишься мириться с неизбежностью, – покачала головой Хоукай, ее губы чуть дрогнули, улыбка не вышла. – Значит, у тебя рисунки были только на одной руке? – Неудачная шутка реальности. – Могу я спросить, что на ней было? Подполковник Хьюз уже однажды спрашивал. Формальная логика, ответ не лучшим образом повлиял на его дальнейшую жизнь. Ситуации никак не были связаны между собой, но Эдвард ощутил неуместное сейчас сожаление. – Алхимические круги, что же еще. – Можешь нарисовать? – неожиданно спросила она, немало удивив этим Эда. Никто до этого не интересовался, как именно выглядели рисунки. Никто не спрашивал, потому что...никто всерьез не хотел этого узнать. – Зачем вам это? – Простое человеческое любопытство. Если не хочешь, я не настаиваю. Вряд ли ей хотелось услышать, что на его утраченной руке красовались так знакомые ей самой круги. Это было бы...неправильно? – Можно задать вам вопрос? – неуверенно начал Эдвард вместо ответа. Хоукай положила на стол детали пистолета, как и обещала, не стала настаивать. – Конечно. – У полковника ведь тоже нет рисунков… – он замолчал, потому что не до конца осознал, что именно хотел спросить. Подтвердить свою теорию? Хоукай задала свой вопрос вместо него: – Ты считал нас соулмейтами? Эдвард и хотел бы так думать, если бы не знал правды. Он ощутил необъяснимое чувство вины за то, что лейтенанту не предназначалось родственной души. Абсолютно нелогичная мысль (если бы не ты, у них все было бы хорошо) влезла ему в голову. Если бы не эти рисунки на его коже, Хоукай с Мустангом могли бы быть той самой идеальной семейной парой соулмейтов. Разве нет? – Многие так считают, – продолжила лейтенант, не дождавшись ответа. – Иногда проще сказать, что это правда, чем доказывать обратное. Хотя. Они вполне могут. – Тогда зачем вы сказали мне, что у вас нет соулмейта? – Мне не хотелось врать тебе, Эдвард, тебе это, возможно, не понравился, но за столько лет мы все успели привязаться к вам, наверное, как к собственным детям. Откровенность пугала, открывала новые грани в том образе лейтенанта, который уже сложился в голове у Эдварда. И с этими новыми деталями он еще больше ощущал себя неправильно. Оказавшимся там, где его не должно было бы быть. – Тогда что с соулмейтом полковника? Если он и в самом деле никогда не знал о нем. – Я не знаю. Если… – Мы не говорили на такие личные темы. Вполне вероятно, что… – В Ишваре я видела у него несколько алхимических кругов, но потом я не знаю, что с ними стало. Возможно, что-то случилось с его соулмейтом. ...он действительно ничего не знал. Эдвард почти выдохнул свои нарастающие переживания. Дошел до пика экспоненты, с которого можно было падать прямиком в пропасть. – С чего у тебя такой интерес? – Простое человеческое любопытство. Не у полковника же спрашивать. Возможно, Мустанга вообще мало волновало, кто приходится ему родственной душой. Эдвард никогда не замечал у него стремления искать кого-то, кто рисует на нем. Он никогда не слышал ни одного разговора в штабе, на обеде или перерывах, связанного с соулмейтами. Если он действительно не знал, если ему и впредь не придется задумываться над этим, тогда, возможно… – Спасибо, лейтенант. Тогда, возможно, метафизический камень упадет с его плеч на чьи-то другие? Риза улыбнулась в дверном проеме, помахала рукой. Хаяте тявкнул несколько раз в качестве прощания. Если никто никогда не узнает о рисунках, если лейтенант сказала правду, если у них не останется вариантов. Эдвард еще никогда не ощущал себя большим альтруистом, чем сейчас.