***
Он был безумцем. Сара незримо напоминала Алису, разве что сестра Сокола была повыносливее и относительно нормальной. Эта поездка к семье напарника стала очередным неспешным толчком к действию. Мальчуганы, спокойная атмосфера Луизианы с её крокодилами и болотистой местностью, мотивы старых песен — он успокаивался там, приходил в норму, работа позволяла занять неспешные мысли, отвлечься от насущных проблем. Он мог не думать, просто идти по течению, жить без проблем в голове и с головой. Его врач отлично справлялась со совей задачей. Ему надоедали постоянные напоминания о том, что он должен быть человеком. Что ему нужно разобраться и отпустить своё прошлое. Одно-единственное имя на картонке его блокнота, имя, которое не хотелось зачёркивать и выкидывать. Имя, которое по-прежнему было напоминанием светлой эпохи, несправедливо короткой, но отчего-то не менее родной. Светлая девушка с ребёнком на руках, как Мадонна на картинах в Лувре: девушка с именем фантазёрки, забавная, слабая, но живая и настоящая, со своими страхами. Как же он мог вычеркнуть её и Якова, мальчугана, который дал ему шанс вспомнить сестру Ребекку, подарил ощущение человечности, стал напоминанием того, что он — всё ещё Джеймс, а не машина для убийств. Что теперь говорить? Нужно было разбираться с ближайшими проблемами. Сперва нужно было извиниться перед девушкой из бара-ресторана, но… Алиса. Опять. Как молния появлялась там, где её не ждёшь. Ему казалось, что гремит, с одной стороны, но удар почему-то разразился с противоположной. Она стала иной: волосы были длиннее, не выбеленные как в прошлом, а тёмно-каштановые отливающие рыжими всполохами заходящего солнца, молочные плечи, прямая спина, длинные ноги на каблуках. Её лицо не постарело, а приобрело какую-то живость эмоций, естественность. Длинные пальцы путались в собственных волосах, она беззвучно подпевала старым песням, хватая за руку рядом сидящую девушку. Она была всё ещё живой. Кажется, этого должно было хватить, чтобы отпустить окончательно. Чтобы не портить нормальную жизнь молодой матери. Сколько её сыну сейчас? Лет одиннадцать? Барнс мотает головой и уходит, растворяясь в толпе. Он видел её, но решил вновь исчезнуть на благо. Было бы эгоистично появиться перед ней, словно те слова и впрямь имели цену. Вряд ли они имели своё действие спустя почти что шесть лет разлуки. Да и он, вроде как, заимел новый интерес. Нет? Голова начинает раскалываться сильнее от лишних мыслей. Ему бы в себе разобраться, понять куда двигаться дальше и как жить. Ложь! Сам себе лжёт. Так бы думал, не стал бы заигрывать и заискивать женского внимания у других. Ему, кажется, что те, кто знал его до становления «нормальным» не могут любить его таким, не смогут воспринимать как человека нормы. Джеймс готов расколоть свой череп в этот момент: Алиса не такая! Подсознание взреветь готово! Наташа. Образ русской всплывает неожиданно резко. Он вспоминает путающиеся рыжие волосы, сплошь огненные змеи, теряется в её бездонных светлых глазах и упирает лопатками в плитку душевой, припечатывая и ударяя каждый раз, когда его тело берёт вверх над разумом и требует выхода эмоциям, когда хочется быть зверем, а не человеком вовсе, когда хочется в момент единения тел ощутить себя человеком. Снова. На короткий момент, но вспомнить, что человеком-то он был. Пусть Зимний солдат и отобрал у него несколько жизней, он всё же вернул себе своё, отвоевал и не собирается сдаваться. Для этого нужно мужество! Смелость! Он смел и мужественен. Он сильный и несгибаемый. Но как же он тушуется взглядов двух женщин на этой планете. Одна из них в могиле, жертвенная, сильная, ловкая, как кошка придёт, чтобы её приголубили и убежит, когда надоест. Олицетворение женского естества, изящества, воплощение самоотдачи, преданности и верности тем, кто на её стороне. Она была его маяком там, где-то далеко на севере. Наташа — это его «я» в каком-то роде: сила, отвага и мужество; лучшая в стрельбе, рукопашном бою, — все показатели на высшем уровне. У него не было тогда времени оценивать её как человека, да он так и не узнал её толком-то. Алиса тоже загадка, но более простая и понятная. Её семья замешана в каких-то делах, а она в ус не дует и просто нормальной пытается быть: нет ни навыков борьбы, ни умения стрелять, только дикое желание защищать в том числе и себя, что, впрочем-то, естественно. И как же ему хотелось быть защитником. Это фарс, сюр — не более. Как? Каким образом он представлял себе это? Современным языком выражаясь: не более чем влажная фантазия сопляка, но никак не ветерана войны, возраст которого превышает век. Он старше, мать твою, самой королевы. Барнс хочет смеяться, прыскает, запивая горечь ячменём. Он пьёт и читает газеты, читает газеты и пьёт. У него стопка различных изданий: местные новости, международные, на уровне штата, страны. Он читает взахлёб, познаёт мир и хочет удавиться: сколько он пропустил? Есть ли у него шанс стать нормальным для этого мира? Сможет ли он стать частью этой клоаки сумбура, неясностей и непонятного цикла. Он выдыхает тяжело, воздух наэлектризован округ, искрится, дребезжит в разных углах комнаты и готов вот-вот лопнуть. Физическая боль и впрямь ничто в отличии от неразберихи в голове. Он упражняется, чтобы избавиться от внутреннего — перегружает себя всеми возможными видами тренировок, переусердствует, перегружает организм и забывается в неясности ночей, чтобы просыпаться от болезненных воспоминании опять и опять, чтобы изливать душу на терапии, чтобы понимать, что точка невозврата пройдена, и чтобы стабилизироваться, нужно разобраться со всем прошлым. Хорошее или плохое, ему нужно найти выход, прояснить ситуацию — необходимо всё уладить в жизни, чтобы отладить работу головы. Баки не сомневается в этом — все вокруг то и дело твердят о важности прошлого в становлении будущего, ну а если ты не можешь собраться с мыслями и начать новую книгу, то сперва дочитай старую (чтобы не тревожила своей незавершённостью), даже эти замысловатые слова автора на корочке. Джеймс понимает, он не глуп — Баки читает взахлёб, перелистывает старые страницы и добирается до этой самой тоненькой корочки блокнота с выведенным именем — острые угол с горизонтальной чертой — её имя писалось наспех, чтобы сразу же закрыть его листами и не вспоминать. Рука не поднимается перечеркнуть, но для себя, для лучшей жизни — пора решиться. Тяжелее чем с Йори уже не будет. Ведь так?Изменившиеся
25 декабря 2021 г. в 14:55
Алиса оглядывает себя с придирчивостью и недовольством, пытаясь найти хоть что-то неидеальное в своём безупречном образе. Её пальцы механическим движением оправляли прямые волосы, откидывая густую копну длинных прядей назад, мимолётно пробегая по виску, после чего средний палец мажет нижнюю губу, смахивая излишки помады, заставляя губы разомкнуться в невинном жесте флирта — Алиса улыбается отражению и вытирает палец о влажную салфетку, что покоится на трюмо. Она выдыхает, замечая как из-за улыбки в уголках глаз образуются лучики морщинок — она всё ещё красива и молода, всего-то тридцать два, но тяжесть от осознания своего одиночества лежит на плечах непомерно тяжёлым грузом: она была привычна быть одна все эти пять лет и теперь избавиться от этого ощущения, даже когда сын рядом, было тяжело. Ни поездки к родным, ни разговоры с братом, даже сестра с племянницей не могли вернуть её шаткое положение цельности — руки сковывал страх и мелкая дрожь каждый раз, а о психологе некогда было думать: работа, сын и поход Якова в школу ожидали её, так что она усердно занялась всеми бытовыми проблемами, позволяя себе растворяться в вечерних посиделках с Мией; за бокалом белого вина с её стороны и стаканом сока со стороны Мии — та ещё кормила грудью и очень дотошно подходила к своему питанию.
Аткинс и не заметила, когда превратилась в обычную обывательницу без собственной цели и смысла — теперь весь мир крутился вокруг Якова, а её собственное «Я» отошло на второй план, болтаясь где-то за спиной балластом и от этого порой передёргивало: она мать и складывалось ощущение что кроме этой функции теперь она ничего не делает, словно её клеймовали и теперь это клеймо было на виду у всех. Ей понадобилось какое-то время для того, чтобы вспомнить что есть она и её жизнь отдельно от сына и эта мысль порой казалась ей эгоистичной, но она же тоже хочет чего-то от этого мира — желает жить полноценно вместе с ребёнком, а не крутиться подобно юле вокруг него, не делать из Якова центр своего мира, потому что когда-то он найдёт себя в этом мире без неё и она не должна видеть только его. Это было правильным, да к тому же умение выделять время для себя необходимо каждой матери-одиночке в двадцать первом веке, примерно так она и научилась запрягать Грэга обязанностями дяди, тот хоть и шёл на это неохотно, но всё же сидел с малышом каждую пятницу и порой водил на бейсбол, приобщая к спорту — Григорий вообще сильно сблизился с сестрой-двойняшкой и её сыном, да у него и выхода-то особого не было после расставания с девушкой и тяжелого жизненного периода, только близкие и выручали. Порой Григорий, не тревожа сестру, оставлял малыша с няней — девочкой-подростком из соседнего дома, оплачивая услуги пятью долларами за час — девчонку устраивало, а Грэг был спокоен, тусуясь в клубе с друзьями.
В доме было тихо, Аля кинула взгляд на кровать, где сидел Яков, увлечённо наблюдая за приготовлениями матери — то, как она наносила макияж, делала укладку и привносила штрихи в свой образ, всё это маленькому мальчику казалось волшебным, необычайно красивым, неземным. Его взгляд был преисполнен благоговейного спокойствия и умиротворённости, он боялся пошевелиться, не желая нарушать это шаткое состояние материнского самолюбования, оцепенел от восхищения и только когда мама подмигнула ему наконец-то пришёл в себя. Клетчатый брючный костюм лавандовых оттенков, чёрные туфли на каблуках и чёрная шёлковая майка с кружевами молодили Алису и превращали в самую настоящую офисную работницу, коей она не являлась, красная помада (запрещённая на её работе) смотрелась приемлемо на пухлых губах, а нюдовые тени легли как раз под образ. Алиса впервые за несколько лет позволила себе побыть той, кем она когда-то мечтала стать — красивой, уверенной, бесстрашной. Она лучисто улыбалась, махнув кисточкой по носу сына, оставляя мелкую россыпь еле заметных румян на его светлом личике, тот заискрился и замигал глазами.
— Ты идёшь на свидание? — хитро улыбаясь, начал малыш.
— Ах, молодой человек, — хохотнула Алиса, — думаете, я встречаюсь с поклонником? Ну что вы? Мой уважаемый господарь Яков, сегодня я вижусь с Мией, — она подняла сына на руки, прижав к себе, — обычная встреча с твоей крестной в кафе, не более.
Она запечатлела на его щеке поцелуй, пачкая губной помадой и щёлкнула его по носу, вспоминая как делал этот Норман, точно она была его ребёнком — мотнула головой, стирая улыбку со своих губ.
— Донимаешь маму, разбойник?
Григорий зашёл в комнату сестры, потрепал мальчишку по волосам и подтолкнул к выходу, сказав, что включил его любимый мультфильм. Алиса тяжело выдохнула, повернулась к зеркалу и попыталась снова улыбнуться, да только как-то не вышло. Тёплые руки брата привычно обвили её талию, подбородок Грэга уместился на её надплечье, он оглядел их в зеркале и улыбнулся довольно, точно кот, увидевший сметану.
— Ты чертовски сексуальная, так что выпрями спину и вскинь подбородок — отдохни сегодня, и чтобы раньше двенадцати домой не возвращалась, — он поцеловал сестру в висок, выпуская ту из своих пут.
— Ты никуда не собираешься? — удивлённо вскинула брови Аля, разворачиваясь к нему лицом, удерживая руки брата за локти
— Нет, сегодня я посвящу себя ребёнку полностью, а ты оторвись по полной за нас двоих.
Алиса головой помотала, чувствуя тепло, разливающееся внутри, наполняя чувством детской радости — Грэг и впрямь был её защитником, личным супергероем к которому была расположена её душа. Она порывисто обняла его, схватила чёрный клатч со столика и упорхнула за дверь, желая удачи, попутно потрепав сына по голове. Аткинс скользнула на крыльцо, прошла по каменной тропинке к калитке, оказываясь перед новым внедорожником Мии: просторный салон, кожаные бежево-чёрные сиденья, крупногабаритная, без запаха бензина внутри, удобные широкие сиденья. Немецкая машина была сделана на совесть.
— Уинстона повысили?
— Он самый молодой лейтенант полиции в отделе, милая, а машинка на мои средства куплена, — улыбалась Мия, сжимая руль и гладя панель, — я готова петь серенады своему автомобилю.
Радости Скотт не было предела — эта машина стала её гордостью и первым весомым приобретением за последние пять лет, она решила побаловать себя и заодно развеять подругу, отведя ту в японский бар-ресторан в Бруклине, местечко хорошее, там она недавно встретила общую одноклассницу Тори, они мило побеседовали, и место Мие понравилось атмосферой и многолюдностью, где можно забыться и вздохнуть спокойно: помещение небольшое, но по карману для обеих и жалоб на отравление не примечалось, так что они смело выруливают туда, попутно делясь новостями с работы и из дома, особенно весело становится Але от истории с Уинстоном и подгузником маленькой Юстины, Алиса нахваливает брата и хвастается хорошим набором учащихся в класс, сообщая о том, что Яков уже ходит в школу и с должным усердием выполняет домашнее задание с дядей. Мия вспоминает тот момент, когда сын Али только родился и на глазах наворачиваются слёзы — он уже в школу ходит, время неумолимо ускользает вперёд, оставляя их в полной растерянности и негодовании.
В Бруклине всегда шумно и многолюдно, приходится повозиться с парковочным местом, а после идти до нужного места. «Иззи» встречает их забавной песней Элвиса, заставляя Алису тут же начать подпевать — её любимая ангельская походка замаскировавшегося дьявола, Мия смеётся звонко над кривляньями подруги и толкает ту к столику. Делают заказ быстро, протирая руки влажными салфетками, а потом разглядывают тесное заведение с приглушённым светом и старыми песнями, которые так обожали их отцы. Женщины наконец-то ощущают себя в своей тарелке, делая пару глотков вишнёвого вина, поедая свежие суши.
— Значит, тыковка Грэг вошёл в раж и теперь исправно выполняет роль дяди? — мигая глазами, тянет Скотт.
— Да, миссис Скотт, точно так же, как и ваш муж всерьёз взялся за воспитание дочери.
Алиса тянет вино и бросает быстрые взгляды на кучку парней за барной стойкой, она умело цепляет роллы палочками и вздыхает, поймав смятённый взгляд Мии, которая потягивает апельсиновый сок.
— Удивительное рвение наших мужчин заниматься воспитанием детей, даже страшно подумать, что будет дальше. Порой Уинстон походит на мамочку больше, чем я.
— А потом начнётся обучение ребёнка бейсболу и споры о том в какую секцию его лучше отправить, — выдохнула Аля, стягивая пиджак с плеч, — споры о том, как лучше его воспитывать, какой едой кормить и когда учить плавать.
— Звучит скверно, — морщится Мия, — надеюсь мы справимся с этим периодом.
— Вы? — Аля усмехается, — бесспорно. Уинстон лапуля, а ты не такая уж и скверная… так или иначе, вам придётся пережить этот период ради малютки.
Мия беззвучно соглашается, оправляя белое свободное платье, она тянет ног и потягивается, зевает, ссылается на недосып из-за дочери и молочных зубов. Женщина устала, она измотана морально и физически, прячет синяки от недосыпа под декоративной косметикой, укладывает средней длины волосы в мягкие упругие локоны.
Мия рада материнству, но вместе с тем она утомлена им.
Алиса слишком хорошо знает это состояние: она родила неоправданно рано и, это прозвучит ужасно, но загубила свою жизнь на корню благодаря Норману, Яков с трудом спасал мать — ребёнок не должен спасать и скрашивать ситуацию. Эгоистично было полагаться на божественное проведение в лице младенца.
Алисия оглядывает помещение, цокая каблуками по плитке под песню Нэнси Синатры о ботинках, которые обязательно перешагнуть через патриархального мужчинку. Она качает головой, в разрешительном жесте кивает головой, отправляя подругу в уборную. Прикрывает глаза, откидывает волосы и смотрит с лёгким прищуром в огромное окно, открывающее пространство за пределами кафе. Густая ночь спущена на город, отблеск приглушённого света попадает в бар, а одиночество улиц холодит её кожу. Её передёргивает, как будто кто-то наблюдает за ней: Аля вздрагивает, когда голова начинает саднить, словно её ударили, она стискивает зубы и жмурится крепко-крепко, но пульсирующая боль лишь нарастает.
Ей плохо.
Опять.
Она озирается по сторонам. Ощущение липкого взгляда не проходит. Вскакивает с места, даже о пиджаке с клатчем забывает, твёрдым шагом идёт к выходу, кидая Мие одну из дежурных фраз о необходимости подышать: душно, но не столько чтобы на холод выбегать с голыми плечами, прикрытыми тоненькими лямками майки: шёлк вряд ли греет. Алиса оказывается на улице, она мотает головой и пытается выцепить взглядом фигуру, нарочито неспешно уходящую куда-то вперёд.
Алиса холодеет внутри, походка до боли ей знакома.
Она тянет руку вперёд, делает шаг.
Останавливается.
Рука падает вдоль её тела, и она растягивает губы в печальной улыбке.
Алиса позволяет сделать ему выбор.
Он не готов столкнуться с ней лицом к лицу, в конце концов они не настолько близки, а эффект подвесного моста ей хорошо знаком — они были в странных обстоятельствах, он не ведающий доброты, и она не знающая мужской силы: встретились и потянулись друг другу. В эпоху условной стабильности и свободы нет смысла портить всё. Он же даже на суде её не упомянул — не хотел портить жизнь и возвращать в клоаку тех воспоминаний, которые наверняка причинят боль. Он продолжал заботиться о ней даже в таких обстоятельствах.
Она запрокинула голову, выдыхая сизый холодный воздух и медленно направилась обратно, отогреваться.
Джеймс — призрак прошлого. Она не хотела вспоминать о нём лишний раз, боясь причинить себе боль, но он напомнил и боли не было. Смирение, терпкая печаль, небольшая тревога и изнывающая и скучающая по нему душа. Даже если она его не любила, она считала его хорошим другом, больше, чем другом, наверное. Неправильно и так глупо, но она и впрямь скучала по нему и порой желала никак друга.
Алиса в последний раз взглянула на толпу, где растворился мужчина и зашла в бар, растирая кожу на плечах.