Living dead

      Алиса помнила шум воды, всплески капель из шланга в слепящих лучах солнца в июле, духоту от которой в руках таяло мороженое, жужжание мух в тени развесистого дуба на заднем дворе. Комэнэчи, она ещё не знала Нормана, она была девочкой с мечтами и трепетом юной девичьей души, стремящейся к тем возвышенным и воспеваемым идеалам — успешная карьера, хороший большой дом и машина, деньги на пластиковых картах и вечеринки, нескончаемые и уносящие в забытьё. Будучи шестнадцатилетней девушкой, она весело улыбалась, запрыгивая на спину брата, крепко огибая его торс ногами и хватаясь за короткие волосы на его голове, пропуская жгучую медь свозь длинные пальцы. Грэг всегда больно хватал под коленками, щипая и оставляя синяки на нежной коже, а Кэтти мотала головой, обмахиваясь стареньким веером, протянув ноги на шезлонге, греясь в лучах обжигающего солнца и наслаждаясь перепалкой младшеньких. Двойняшки хохочут в голос, падая в бассейн, брызгаясь и смотря друг на друга так… уютно и тепло, точно ближе у них нет и никогда уже не будет.       Алиса не помнит времени лучше, потому прячется в этом воспоминании.       Будучи Аткинс, она теряет всё и всех, и тех, кого успела приобрести, и тех, кого, кажется, только-только полюбила — все пропадают и вот она связана смирительной рубашкой, ночует на продавленной кровати и смеётся, закрывая веки до разноцветных звёздочек в глазах. В голове белый шум, а из семьи — пристрастившийся к выпивке брат и одинокая сестра с младенцем на руках. Красная комната уничтожена, а она полностью разбита — прикусывает язык до крови и думает о смерти в одиночном изоляторе, куда еду доставляют два раза в день: Алису неизменно тошнит от неё, а руки судорожно дрожат в рукавах стянутой рубахи. Сперва она только и делала, что убить себя пыталась, потом пришло какое-то смирение, а вместе с ним — въедчивый покой и пустота, разящая дыра без нервных окончаний и тихий гул где-то в подсознании. Она встала на место Барнса: её обкалывали, доводя да пассивно-безразличного состояния, её привязывали к кровати пару раз и её порой навещала Наташа, единственная кто соединяла её со внешним миром, правда Аля не помнит и четверти их разговоров, совершенно не знает говорила ли она в эти встречи хоть что-то — Аткинс просто истлевает где-то в стенах психиатрической лечебницы, готовая упиваться всеми капсулами до пены изо рта вперемешку с желудочным соком и кровью, лишь на миг забыть и отпустить прошедшее. Она знает, что земля опустела — по медперсоналу это видно особенно, а ещё она смотрит на нескончаемые TV-шоу по телевизору в общем зале, где собираются все сумасшедшие вечерами. Медики говорят, что назвали её Алисой точно не спроста — пытаться прятаться в другом мире плохо выходит, а вот фантазировать и потом всем об этом рассказывать не плохо: голова гудит от этих рассказов у всех, она давится оскоминой и солоноватым привкусом на кончике языка, выплёвывая своё внутренне на окружающих — память не даёт забыть, так хорошо в её голове всплывают образы родителей, сына, даже Барнс зачёсывается где-то в этой скопе многочисленных лиц, только Нормана не видать. Алиса давится этими притворными улыбками и кусает губы, те превращаются в наждачную бумагу в один момент и белеют от лекарств и недоедания — обескровленное тело становится бледнее и худее, а мозг разжижается и перестаёт соображать в привычном ритме, в какой-то момент начинает казаться, что Наташа — выдумка больного сознания, пытающегося оставить на плаву изнурённое тело и обезумевшее нутро женщины. Она ощущает себя шалтай-болтаем очень долго, не имея возможности вернуться в привычное состояние и полностью теряя малейший контроль над собой, находясь в личной тюрьме из страхов, комплексов и сплошных потерь. И надежды не остаётся.       Спасение приходит неожиданно спустя года полтора.       Её вызволяют благонадёжные руки Мии Скотт, которая спустя долгую волокиту и многочисленные суды выдёргивает подругу из психиатрической больницы, став её опекуном — в привычное время подобное прокрутить было бы сложно, но Алиса не представляет угрозу для общества, только для себя, поэтому комиссия идёт на уступки, понимая что лишнее место им и впрямь может понадобиться для более агрессивных пациентов, да и в новой жизни забот хватает — отослать одну из пациенток не так уж и сложно, когда натиск надзорных органов спал, а опекуном становится влиятельная дама. Алиса благодарна подруге, но отчего-то вся эта затея кажется дурной и неправильной, а особенно тоскливо и плохо становится, когда Китти появляется на пороге дома Скоттов с маленькой девочкой на руках, ей всего-то полтора годика, а смотрит осознанно и серьёзно. Аля не винит ни брата, ни сестру за отсутствие в своей жизни, она слишком хорошо их понимает, она лишь жмётся в объятиях старшей и плачет навзрыд, виня себя во всех бедах, коря за отсутствие в жизни сына за что её и покарал Бог, расщепив того у неё на глазах: Алиса тонет в этих воспоминаниях на рассвете каждый день, когда действие седативных спадает. Сестра говорит, что Григорий выплыл из своей зависимости и занялся делами сестры, сообщая что-то о многочисленных судах и оправдательных вердиктах, перебирая её волосы: Катерина обосновалась в доме Аткинс, оставляя родительский дом на откуп старшего брата — Алиса волнуется за него, когда связь с Барнсом ломается, внутренняя и долговечная привязанность двойняшек обостряется и возрастает: одному худо и другой загибается вместе с ним. Отвратительное чувство одиночества разъедает каждого из некогда сплочённой и дружной семьи — Алиса всем телом ощущает как стальные путы ослабевают и толкают её подальше от себя, а она и не знает куда плыть — никогда не знала.       — В приютах не хватает людей… когда всё это началось, люди (волонтёры и обычные жители городов) первым делом начали проводить поисково-спасательные операции по домам, разыскивая детей и младенцев, оставшихся одних. Боже, некоторые умирали от голода, Аля — это ужасно. Мы живём в сплошном кризисе.       У Алисы сжимается сердце и рёбра неприятно нарывает, она готова плакать и рвать на голове волосы, потому что в этот момент совершенно не думает о детях — она думает лишь о своём бедном сыне и родителях, царапая тонкую кожу запястий своими ногтями. Сжимается под тяжестью собственного эго до размеров букашки, пытается набрать побольше кислорода в лёгкие, откидываясь назад и давится этим воздухом, который больше никогда не получит её сын. Тошнота подкатывает приливами, но раскисать и плакать времени нет — в новом мире нужно искать своё место, иначе она и впрямь сойдёт с ума.       — Я собираюсь вернуться в школу… в школу при монастыре, слышала, что сейчас там воспитывают и обучают детей, как в двадцатые века.       Мия ошарашено смотрит на подругу, ставя салатницу на стол в столовой. Уинстон смотрит американский футбол и не особо заинтересован в разговоре подруг, он лишь оглядывает исхудавшее тело Алисы и снова утыкается в экран плазмы. В девичестве Диккенс порадовалась бы за столь быстрый приход подруги в себя, но замужняя миссис Скотт таким переменам не рада и как, следовательно, крайне озабочена и встревожена, она не отговаривает, но просит всё тщательно обдумать, говоря о том, что прошло не так много времени с выписки и о необходимости тысячи и одной справки для устройства на такую важную и ответственную должность. Мия не говорит, но Алиса знает (не сказать чувствует на ментальном уровне), что её психическое состояние может лишь навредить детям с поломанными жизнями, правда себя настойчиво убеждает, что всё с ней отлично, а быть нежеланным ртом в этой замечательной семьей ей не хочется. Ей вроде как под тридцать.       Долгая волокита с документами, затянувшаяся на добрых два с половиной месяца, приводит Аткинс к дверям монастыря, где настоятельница Маргарет показывает многочисленные комнаты детей и класс, в котором Але придётся работать, вручает список обязанностей и программу, по которой обучаются дети — Алиса штудирует всё добросовестно: листая учебники, конспекты и пособия, отвлекаясь от всего прочего и заостряя внимание лишь на работе. Вообще женщина производит приятное впечатление на детей, мать-настоятельницу и местных обитателей могучего каменного дома Божьего — Мия шутит, забирая подругу по вечерам из обители, она постоянно смеётся, разглядывая пуританские длинные юбки и кофты с воротом, которые поселяются в гардеробе Аткинс в последние месяцы: Аткинс общего веселья не разделяет, перебирает связку ключей и на полыхающее ярким алым небо смотрит, которое описывает нескончаемый круговорот боли и потерь в жизни обеих женщин.       Алиса приходи в себя, когда двухгодовалая Анка смотрит на неё осознанными глазами и тянет ручки, коверкая имя Аткинс всеми возможными способами — девчушка сидит на её коленях и разглядывает всё вокруг, подмечая разноцветные флаги и слушая громкие завывание в телевизоре: многочисленные люди поют гимн США, чем и привлекают взгляды окружающих. В этом году Якову было бы девять — грустно думается Алисе, но слёзы всё никак не могут сорваться с подрагивающих ресниц, слёзы в какой-то момент просто перестают ей принадлежать, она не может плакать и живёт дальше, потому что нужно как-то жить: два года как нет Якова в её жизни, нет родителей и привычного окружения, два с половиной как нет Барнса. Алисию передёргивает — она и Джеймс не были слишком близки, но сердце кровью и по нему обливается, бухает и ударяется по рёбрам, болезненно царапаясь об острые кости. Она мотает головой, возвращая сознание и беря контроль над мыслями, главное, что Грэг и Китти с малышкой дома, а всё остальное — пусть останется для ночных терзаний. Ей в конечном счёте многое стоит прожить и переступить через давно ушедшее прошлое.       Два года ей понадобилось для того, чтобы смириться с положением дел и возобновить редкие контакты с Наташей, которая была полностью разбита — два года понадобилось для того, чтобы смотреть в глаза Стива без былого осуждения и недовольства, два года было необходимо для того, чтобы стать отголоском прежней Алисы. Аткинс справлялась на ура, она возвращалась в строй обычного рядового жителя и улыбалась без надломов в уголках губ со свойственным ей жизнелюбием и девичьей яркостью.       — Ты должна была быть орудием ГИДРы, но они просчитались — тебя не убили, потому что вся информация о тебе сгорела, да ты и сама по известным данным мертва. Щ.И.Т. нашёл тебя случайно тогда, стечение обстоятельств и наблюдательность агентов. Твоя бабушка отдала жизнь, чтобы ты жила, Аля, а теперь… всё уничтожено и опасность тебе не грозит.       Алису передёргивает, она вздрагивает всем своим естеством раз за разом прокручивая в своей голове тот разговор: в сущности, в её жизни кардинально ничего не меняется, но теперь Аткинс ходит на стрельбу и держит револьвер деда наготове — страх за свою жизнь просыпается древним необузданным инстинктом самосохранения. Алиса заливисто смеётся, когда брат, порываясь напугать её, неожиданно получает уткнувшееся в рёбра дуло: выпрашивает у Алисы всё, а после серьёзно кивает, одобряя данную модель поведение и настороженно оглядываясь по сторонам — Алиса теперь ходит на курсы самообороны и заодно на йогу, так, чтобы родных не шугаться, да тело в состояние привести.       Аткинс не одобряет поведение брата: Григорий льнёт к Сандре из местного бара и трахает её в их доме, оправдывая всё физиологией и элементарным желанием, а Алиса вспоминает добродушную Нэнси и её отца, исчезнувших пару лет назад из их жизни с половиной населения; Григорий называет Алису фригидной, говоря что воздержание не идёт ей на пользу и что-то о том, что оно бессмысленно и неразумно в нынешних обстоятельствах, в конченом счёте она ни с кем не связана отношениями, а муженёк её мёртв уже давненько. Алиса это знает, но не собирается ложиться под первого встречного — мозг подкидывает давнее воспоминание о поцелуе с Джеймсом и о взглядах Майкла, которые он кидал в то время, когда она работала в забегаловке и теперь одаривал её ими, когда они сталкивались в кафе. Теперь ни он, ни она там уже не работали, но по привычке наведывались и порой перебрасывались фразами: он уже закончил Университет и теперь работал помощником юриста, а она приветливо улыбалась ему после работы и в выходные, когда не была занята оставшейся семьёй и подругой. Алисии и думать не хотелось о Майкле в таком плане: он слишком походил на её брата, чтобы она его хотела, но телосложение настойчиво напоминало Барнса, а крепкие руки с проливами выпирающих вен, переплетающихся и опутывающих его руки приятно манили: Аткинс знала на что шла, но отказаться не могла — самоудовлетворение перестало приносить должного эффекта, а наседающий брат и подруга превратились в дятлов, долбящих её по черепной коробке. Да к тому же заверения Майкла о том, что это просто ночь, чтобы снять напряжение сделали своё дело: целый год она как преступница спала с этим молоденьким парнем, растворяясь в нём и осознавая с каждым разом что не любит его, что не может так, но шла на эти встречи, подставляя шею и грудь для обжигающих поцелуев, для ядовитых укусов и неразборчивого невнятного шептания — в голове всегда всплывал Баки, на исходе сил его лицо чудилось ей и именно его волосы она сжимала между пальцев. Майкл был нежным, он не любил, но был джентльменом, а потом разорвал их связь, влюбившись в одну клиентку и заимев с ней плотную связь; Алиса тогда тепло улыбнулась ему, поцеловала в щеку, пригладив воротник безукоризненно идеальной рубашки и отпустила, как научилась отпускать каждого в своей жизни.       Три с половиной года без Якова пролетели мимо Алисы, они были наполнены слишком многим, а потом стало звеняще пусто внутри. Аткинс искренне радовалась, когда Мия сообщила о своей беременности и вместе с подругой штудировала сайты с детскими вещами, проходя по всем магазинам и вспоминая рождение Якова, к которому она была слабо подготовлена. Алиса перемигивалась с малюткой Анкой, которая весело хохотала, цепляясь за пальцы тёти, разглядывая игрушки и вымогая у неё очередную куклу с машинкой: Аля никогда не умела противостоять ярким зелёным глазам напротив и покупала всё без зазрения совести, выслушивая позже нравоучения сестры. Переживала Алиса весь процесс беременности вместе с подругой — та звонила ночью, рано утром и в обед, спрашивая нормально ли появление растяжек, вечное желание сходить в туалет, боли в мочевом пузыре и прочее: Алиса отвечала честно и говорила, что беременность бывает адом, хотя молодой организм в те годы перенёс всё достаточно легко и, как казалось уже взрослой Але, быстро. Сейчас она всё больше задумывалась о будущем и о желании иметь детей, отчасти она очень хотела ребёнка, особенно глядя на малютку сестры, но когда вспоминала Якова, боль от его утраты, горечь и слёзы, когда начинала думать, в голове возникали мысли о предательстве и она быстро себя одёргивала — у неё даже мужчины достойного на примете нет, так о чём говорить? Лучше уж наслаждаться обществом племянницы и будущей крестницы. Алиса думала так лучше.       Юстина родилась в конце августа и стала путеводной звездой в жизни Мии и Уинстона, а Алиса с её появлением защитила себя в суде и стала полностью дееспособной и ни от кого независимой. Мисс Аткинс стала полноценным членом общества и продолжала корпеть в монастыре, радуясь встречам с сестрой, братом и Скоттами.       Она много слышала об инициативе возродить Мстителей и о чём-то, что было связано с Танасом, но особо никогда не вникала — не её забота, тем более от былого величия мало что осталось. Её ничего не волновало, даже за посиделками с Наташей раз в три месяца они не обсуждали это, потому женщина немало удивилась, когда одним прекрасным днём, будучи в отпуске, обнаружила у себя во дворе собаку, которая, по её мнению, давно исчезла. Аткинс долго глядела на неё, а потом начала судорожно оглядываться: пять лет осточертевшей тишины, а теперь улицы полнились шумом, слезами, криками, руганью, радостью — всё вокруг дребезжало чем-то еле уловимым, знакомым и давно забытым. Алиса будто в затуманенном состоянии подняла обрывающийся звонками телефон — Григорий вопил в трубку как маленький:       — Аля, Лиса… — он задыхался радостью, — мама и папа… мама и папа тут, дома, в Мичигане. Алиса, все вернулись….       Она не слушала, рванула в дом, прямиком в детскую и застала сидящего на кровати сына, ему было шесть, когда он пропал, он был в той же самой пижаме и в том же самом возрасте. Он растерянно глядел, подмечая что спальня несколько изменилась и опустела, а его мать задыхалась не сорвавшимся воплем всепоглощающего счастья и слезами, падая перед ним на колени и оглаживая мягкую детскую кожу с припухлостью на щеках. Живой, здоровый и такой же маленький: она-то изменилась, наверное, постарела, но он узнал мать и улыбнулся.       — Твои волосы теперь ниже талии, как ты их за ночь так отрастила?       Он испарился вместе со всеми, когда её не было дома, спал до обеда и теперь… для него ничего не прошло, а она… она столько лет жизни потеряла без него. Алиса не отвечает, она плачет и прижимает ребёнка к себе так крепко, как только позволяют ослабевшие и дрожащие руки, кусая губы до крови и в полной мере ощущая притупившиеся за годы чувства.       — Они такие рыжие… почему ты изменилась? Мама, ну хватит плакать, ты же взрослая, — он вырывается, берёт лицо матери в ладошки и утирает пальчиками дорожки слёз, — вот дядя Джеймс вернётся — я ему всё расскажу, вот уж он будет ругаться на тебя за всё это, ты же должна быть сильной… он всегда так говорил.       Алиса не помнит, чтобы её сын так сильно сближался с Барнсом и не понимает откуда у него эти фразы в голосе и голове, но улыбается и льнёт к его щеке, перебирая золото волос в руках и надеясь на реальность происходящего, отгоняя мысли о бреде и сне — всё ведь настоящее, даже её разящая пустотой дыра в груди медленно затягивается, хоть и окостенела давно, нарывы покрылись корочкой, но сын дал повод срастись и прийти в себя, как после тяжёлого удара.       — Эх, женщины, не понять мне твоих слёз, — он бурчит в её шею, погладив мать по волосам, — мама, я хочу есть и пить. Может наконец-то покормишь меня?       — Боже, солнце, я что-то совсем, — Алиса мысленно бьёт себя по щекам, отходя от состояния радостного беспамятства, подрывается на ноги, — испеку блинчики и апельсиновый сок тебе налью, — она кивает своим мыслям. — Будешь смотреть как я готовлю из гостиной?       Яков радостно кивает, направляясь с мамой за руку в гостиную, он включает мультики и усаживается на диван, смотря в экран: Алиса поверить счастью не может, не хочет выпускать сына из поля зрения и объятий, но боится его напугать, поэтому держится близко, но не настолько, чтобы он счёл мать за сумасшедшую, хотя недопитые пилюли в оранжевой баночке за зеркалом в ванне могут сказать об обратном.       Алиса готовит медленно, она смотрит на Якова, а потом листает ленту новостей, многочисленные посты, набирающие популярность и прямые эфиры, выступления, слёзы — Алиса набирает брата и сбивчиво разговаривает с родителями, обливающимися слезами радости и счастья, непонимания и горечи; Китти ревёт, прижимая пятилетнюю Анку к груди. Они договариваются о встрече и ещё долго рыдают в трубку, пока Алиса смотрит на сына, не имея желания и возможности им налюбоваться — внутри всё встаёт на свои места и думать она больше ни о чём не может. Это всепоглощающее чувство сжирает её и напоминает о том, что она не просто жива, но ей есть ради кого жить, для кого жить и есть чем заняться в этом мире.       Аткинс наконец-то на своём месте и это место неизменно рядом с семьей, где-то поблизости, уж в этом-то она уверенна.