Дурман

      Она сидела в комнате, подсвеченной алым светом. Алое всё: и Фисины ногти, и подол платья, и оборки, и ключицы… И крошечки марафета на пальцах.       Не хотела же. Терпела почти неделю, но потом всё обрушилось ломотой. Господин Демич даже порывался браниться, а она велела ему замолчать в грубой форме. Бил недопустимо ладонью по столу.       Надо было проявить фотокарточки, протереть пыль с пластин для аппарата. Надо вставать, но на полу алый свет, кровью, может, соком поморской клюквы. Так хорошо, немного прохладно щеке. Господин Демич изволит отсутствовать, ничего не скажет. Костик принёс скляночку, не смогла отказаться.       Проявочная холодом обвивала Фису, самой ведь приходилось обжигать пальцы о вьюшку, чтобы натопить печь остатками дров. Всё реже приходил Костик, чтобы помочь с этим делом, отраднее ему было расчищать заметённые дорожки и мостовые. Те, что деревянные, как раз-таки разбирали на топливо, кое-где не гнушались даже по брёвнышку изничтожать дома. Петроград замерзал, Петроград лишался электричества.       Одни лишь алые лампы работали бесперебойно. Фисе казалось, что Демич какой-то волшебник, владеющий чёрной магией. Похож же, с длинными волосами и в чёрной шинели с пелериной, что создавала ему, почти что не заснеженному, каждый раз застававшему её врасплох, крылья ангела Смерти.       Всякий сброд ходил фотографироваться на документы, и Фиса выныривала к ним, расстегнув сразу две пуговицы спереди своего нового платья, с кружевной оторочкой, тёмно-синего, как раз по её размеру Костик достал и как бы не снял с трупа какой-нибудь бабёхи.       Фиса поджимала губы каждый раз, когда с каким-то странным ширком старательно поджигалась спичка, кусала магниевую пыль на полке, и маленько взрывалось.       Фиса ненавидела себя, думая, что превращается в рабыню. Как это низменно, как отвратительно и приземлённо! Отмывала ёмкости для проявки, так, что руки трескались от чистящего средства, убирала пыль, чернила пальцы, вдыхала, чихала и кашляла.       И всё ждала, когда господин Демич предоставит ей поддельные документы, скажет, когда ступать на вокзал. Будут с ней ещё несколько агентов, правда, с этими так и не успела познакомиться. Но успеется ещё, может, вместе покурят опиум. Привычное и далёкое. Китайское блюдо бедноты с разваренным мясом и грибами, пагоды, узкоглазый квартал в Сан-Франциско. Нет, не-е-ет, слишком жарко, удушающе, не понравится, разлюбит.       Противен супротив и холод. Казалось, что в своей работе уже забыла вдыхать белый порошок, ограничивалась одной дорожкой в неделю, но сейчас… Нахлынуло, по две в обе ноздри, сколько там надо, чтобы душа отлетела… Плохо, слишком плохо. Город мёртвый, опустевший, повсюду раздрай. Кажется, что пока идёшь до папиросника, получишь шальную пулю в голову. Если бы только в голову… А то вдруг перебьёт позвоночник, останется калекой, гадящей под себя. Отвратительно, невыносимо…       Разве что Мирек должен скоро подойти, Мирек, пристроенный к большевистским художникам, малюющий агитационные плакаты. Какая-то аббревиатура там у них, забыла… А Миреку было всё равно. Нравилось рисовать непропорциональные квадратные лица, и формы эти остальным работникам казались эстетичным футуризмом, образчиком нового сильного человека, вот с такой, каменоломной челюстью. Мирек, кажется, получал удовольствие, рисуя и карикатурных шарообразных буржуев во фраках, делал их в своей манере умеренно уродскими. И, кажется, даже перестал пудрить ноздри. Да! В последний раз от него даже водкой не разило.       Тш! Сейчас кто-то продавил звонок. Фиса дала себе две лёгкие пощёчины, чтобы привести в чувство омарафетченный рассудок, вскочила, оправила платье, открыла дверь. Сразу же кинулась Миреку на шею. Расчернил волосы, какая-то дешёвая краска, но вымытые они и мягкие. Улыбнулся — на месте выбитых зубов было две золочёных фиксы, не фарфор, конечно, но залихватски.       — Ну всё, Фиска, неужели ты так соскучилась? — прижался лбом к её плечу, поцеловал коротко в губы.       — Мне бы быть такой сильной, как ты, — слабея, проронила Фиса, вперясь ночными кокаиновыми глазами в маленькие Мириковские.       — А, всё кокаин, — усмехнулся. — Фиска, лучше курить гашиш. Узнал я тут одно местечко…       Фиса отстранилась, задумчиво прошлась по ателье, огладила гармошку фотоаппарата.       — Гашиш — это суррогат, цветущее ничто. Кокаин — вот оно, дело. А ещё опиум! Так легко набивался в трубочку и так сложно перевозится! Многие железнодорожники подкуплены, в стенки вагона мешки заделываются. А мы, — Фиса хохотнула. — Мы заботимся, чтобы всё в целости и сохранности доехало.       Лениво опустилась на банкетку, прикрыла веки.       — Я не хочу растапливать печь сама. Пусть придёт поскорее Костик. Посмотри на мои пальцы — во что всё превратилось! Во что превратились мы…       — А муж всё так же объелся груш? — Мирек положил руки ей на плечи.       — От Алексея ни единой весточки. Уж не знаю, как меня разыщет, коли жив, — немного растерянно проговорила Фиса. — Я стараюсь о нём не вспоминать. Он для меня уж как мрамор надгробный, с вензелями, знаешь, такой…       — Ты сходишь с ума, — Мирек коснулся носом её волос. — Впрочем, как и я.       — Хм, но, видится мне, кто-то уж доволен, нашёл то, к чему душа трепещет. Думаешь, большевики не станут разевать пасть на твою дорогую Польшу?       — Посмотрим, Фиска, — небрежно бросил. — Не до того сейчас мне. Хочу только, чтоб Агатка жила.       — Да куда она денется! — повторила иронично Фиса, припомнив.       Снова полезла целоваться. Не пришёл ещё Демич, с глазами своими, что лютее Мирековских. Хотелось скрыть свою малохольную страсть перед этим упырём. А Мирека просто целовать, может быть, немного расстегнуть рубашку на груди, потянуться к пуговицам брюк, ласкать, отвести за руку в комнату, освещённую алым светом и там, раздев и не чувствуя никакого унижения, припасть к его фаллосу, изнурять, пачкать губы, обхватывать ладонями узкий польский зад, напрягать губы, облизываться, чувствовать, как мнут уложенные волосы грубые руки со стёртыми костяшками. Поднимать голову для передышки, на ничтожный миг, возвращаться, влажной кожей к коже. Чтобы потом успеть отстраниться, засмеяться, кинуть не слишком свежую тряпку, заставить убираться, а самой налить из графина воды, прополоскать рот и дерзко сплюнуть в одну из ёмкостей для проявки. Господин Демич вернётся минут через пятнадцать, а значит, всё можно повторить.

***

      Дрянное пришло, когда снова шагала по заснеженному Невскому, поздним утром, к тому же папироснику, купить «Яву». Курить хотелось — страсть. И вдруг — стройные ноги, потёртая кожанка, непокрытая голова, русые волосы, коротко подстриженные, щётка усов, глаза, что болотная тина. Помнила, хоть и не дошёл до неё пару метров. Наморщил нос, но спохватился, приблизился, купил махры и, доставая из кармана клочок, выразительно поманил за угол, в арку.       Фиса молчала, чиркнула спичкой, закурила, а Сливников всё разминал махру, не торопился задымить своей козьей ножкой.       — Здравствуйте, Фиса Сергеевна, — не глядя на неё, сказал глухим голосом.       — Здравствуйте, Сливников, — Фиса равнодушно выдохнула дым.       — Давно в Петрограде? — почти что светски поинтересовался, раскуривая самокрутку.       — Какая вам разница? Мы хорошо расстались. Теперь вы на своём месте, я — на своём. Давайте докурим и разойдёмся.       — И на каком же вы месте? — Сливников приподнял бровь.       — Не ваше дело.       Всё же вгляделась в его лицо: лишено было юношеской крысиности, заматерело и было почти красивым. Да, он её младше… На сколько? Года на три. Рассветный такой молодец. А ей, чёрт возьми, почти тридцать, почти старуха…       Фиса ещё раз затянулась и спросила:       — Вы теперь в чрезвычайке?       — Да, в ней, — небрежно отозвался Сливников. — Вам не стоит меня бояться, Фиса Сергеевна. Я вас не специально выслеживал. Просто, знаете ли, случай.       — С чего вы взяли, что я вас боюсь? Случай так случай, — вдавила окурок в стену. Искорки полетели в сторону, не выдержала и грубо затоптала ногой, так и оставила валяться. — Прощайте, Сливников.       И легко зашагала прочь.

***

      — Макаренко… — Фиса отхлебнула чая, ещё раз изучила ксиву. — Забавно, господин Демич. Моя девичья фамилия была Макарова.       — Видите, как я угадал, — тот задумчиво намазывал на хлеб вишнёвое варенье. — Вы не стесняйтесь, Фиса Сергеевна, оно без косточек, очень вкусное.       — Не хочу увлекаться сладким, — елейно произнесла.       Варенье, что кровь, стекало по бортику вазочки, капало на прозрачную ножку. Чай колыхался в чашке. Непривычно солёный, густой. Пора было привыкнуть к заскокам Демича, в силу своего увлечения, видимо, имевшего слабость к восточной культуре.       — Я хорошо справляюсь? — накручивая короткую прядку, спросила Фиса.       — Замечательно, — Демич смерил её выразительным взглядом. — Возможно, уже в марте вас отправлю.       — Отправите… Я вам что, открытка, письмо, бандероль?       — Не придирайтесь к словам, — хмыкнул Демич, и тут же раздался звонок, от которого сразу напрягся.       Быстро подошёл к комоду, сунул в потайной ящик документы, бросив на ходу: «кого в такой поздний час привело». Отпер дверь.       И щёточка усов, глаза — болотная тина. На пороге был Сливников, в своей неизменной кожанке.       Демич начал было перед ним гостеприимничать, а Фиса всё смотрела на вазочку с потёкшим вареньем.       — Фиса Сергеевна, молодой человек желает сфотографироваться. Помогите мне, пожалуйста, — чужеродным тоном позвал её.       Встала, не глядя на Сливникова, молча достала полочку, насыпала пыльцы, взялась за спички. Демич накрылся платком, приказав Сливникову не моргать, а тот, с абсолютно протокольной рожей, замер на табурете напротив белого полотнища. Не улыбаясь, смотрел за плечо Демича, прямо Фисе в глаза.       Вспышкой хлынула реакция неспокойного магния, тёмно-синее платье сжало в груди, из живота вниз пробирался жар.       Демич всё втолковывал Сливникову, разминающему плечи под скрипящей кожанкой, что фотокарточки будут готовы в четверг. Сливников участливо кивал, расплатился, а зачем, шепнув Демичу что-то на ухо, подошёл к Фисе.       — Фиса Сергеевна, можете, пожалуйста, объяснить мне все тонкости этой вспышки?       Дьявол! Выследил! Сливников, будто чувствуя какую-то чудовищную власть над ней, знакомым жестом поманил за собой. И Фиса, вместо того, чтобы заявить о своей усталости, бросила недопитый чай, накинула притащенную Костиком шубку и выбежала вниз, вслед за чёрной кожанкой.       Сливников повёл её в какой-то кабак, там заказал водки. Пили в молчании, всего лишь по рюмке, не закусывая, вытаращившись друг на дружку. Фисе всё это чудилось больной игрой.       — Здесь холодно, Сливников, — наконец буркнула она. — Если вы что-то хотите мне сказать, ведите меня туда, где потеплее.       У неё в кармане та самая голландская пилочка, знает, куда вонзать — справа от подбородка, там сонная артерия.       Дворами пошли в общежитие, бывшее какими-то графскими палатами. На стенах дорогие, с позолотой, обои, кое-где оборванные, горела виноградная люстра, хрусталь, как пить дать. Всё это так не вязалось с чугунными сковородками, примусами, картофельными очистками, махрой и сивухой.       Сливников поручкался с двумя неинтересными пролетариями, что готовились ко сну, и жёстко велел им сходить за папиросами. Пролетарии, посмеиваясь, закивали и оставили их наедине. Фиса опустилась на жёсткую койку, рядом на тумбочке лежали чьи-то очки, одна дужка была замотана чёрной ниткой.       — Что вам нужно, Сливников? — взметнула на него горящие глаза.       — Фиса Сергеевна, давайте будем честными — теперь я за вами проследил. И давно знаю всю изнанку вашего фотоателье. Успел, знаете ли, навести справки, и про Америку, и про пропавшего мужа. И о том, что вы, Фиса Сергеевна, самая простая. Дочка зубного врача. Так что обиженной буржуазией вы зря притворяетесь.       У Фисы часто забилось сердце. Шпион, подлый шпион! А она ещё смела его целовать!       — Допустим, так. И что же, Сливников? Вы сейчас меня арестуете?       — Зовите меня Савелием, — по-простому отозвался, опускаясь на соседнюю койку.       — Нет уж, Сливников, — у Фисы закружилась голова.       Понимала, что ходит по грани погибели, но всё равно устремилась вперёд — тонуть в этой болотной тине.       — Единственное, что я хочу от вас — это содействие. Говорю же, что знаю всё и про Харбин, и про перевозку опиума. Это, конечно, преступление против Советской республики, однако мы готовы закрыть глаза. И на планируемый побег тоже. Вас ведь иначе никто не выпустит, даже с поддельными документами. ЧК позаботится.       Фиса нахмурилась и молчала.       — Я лишь хочу вашего содействия. Вам будут открыты все дороги, нескоро, разумеется. Фиса… Вы умеете хорошо пристраиваться. Вам, по сути, плевать на оскорблённую невинность, даже то, что ваш дом отняли, для вас, кажется, плёвая печаль.       — Откуда вы знаете?! — вспылила Фиса. — Я осталась ни с чем, даже наши банковские сбережения ваша пролетарская диктатура национализировала! Гляньте на мои руки — целый день протирала пыль, каторга сущая!       Сливников зло рассмеялся.       — Вам бы знать, что такое каторга, — процедил он, отводя глаза, быть может, что-то вспоминая.       Помолчали.       — Фиса Сергеевна, — и вновь начал. — Я лишь прошу о содействии нам. Мы закроем глаза и на ваши перевозки дурмана, и на ваши контрреволюционные взгляды.       — Что я должна делать? — Фиса прищурилась, изучая его впалые щёки.       — В Харбин стекаются разного рода крысы, замышляющие против нас паскудные делишки. Ищут, кому бы продать подороже нашу землю. Может, слышали, как япошки давно на Дальний Восток облизываются. Но об этом не сейчас. От вас лишь требуется умение очаровывать мужчин, а затем предоставлять нам нужную информацию. Быть осведомителем, связной, понимаете?       Фиса закусила губу. И как отсюда выкрутиться, спросите вы? Наделённый властью, уже не голодная образина, объедающаяся в салонах камамбером, хозяин новой жизни, припёр к стенке, озлобился, заматерел. Фиса понимала всю опасность, которой ей угрожали. Сливников пронзительно смотрел — и правда, в ловушке, устроят ей «сладкую жизнь». Коли откажется — не сбежать, не выпутаться. Всё знает, сукин сын.       Заправила волосы за уши и, приблизившись к Сливникову, нос к носу, в губы прошептала ему:       — Я согласна. Но буду настороже. Если обманете…       Сливников дерзко приложил палец к её лицу, а другой рукой отстранил за плечо.       — Вас не обманут, Фиса Сергеевна.