***
Оставшийся день Кэссиди ходил вместе со мной по моей просьбе. Я сказала, что мне пригодится его помощь и это было правдой, но всё же по большей части я просто хотела убедиться, что с ним не приключится ничего плохого. Тем не менее мальчик и правда оказал мне не малую помощь. Он помог мне выбросить мусор, пошёл со мной в магазин за продуктами, после помогал с приготовлением обеда и ужина. Не сказала бы, что он хорош в готовке, но у него есть все шансы это исправить, так как он правда очень старался. Так как завтрак мы оба пропустили я позволила себе купить по стаканчику мороженого на свои деньги по пути из магазина. Я знала, что Кэссиди заметил то, что хоть денег, которые дал его отец, вполне хватило бы на мороженое, я потратила собственные. Однако он не подал виду. И я была уверена, что и отцу рассказывать он бы не стал. Ему это незачем. Тогда, возвращаясь домой с покупками, мы решили остановиться на той площадке, на которой вчера и встретились. — Где твоя мама? — мы сидели на качелях, когда я решилась задать интересующий меня вопрос. Он отстранённо смотрел на тающее под жарким солнцем мороженое, скорее всего думая, как ответить. В конце концов он вздохнул и посмотрел на меня. — Умерла во время моих родов, — сказал с виной, но не перед погибшей матерью, а передо мной, потому что не выглядел как человек, которому больно из-за знания, что человек, подаривший тебе жизнь, умер из-за тебя же. — Ты не должен считать себя виноватым за это. Даже если это твоя мать, ты не знаешь её, — он криво улыбнулся и покачал головой, а я правда не могла понять почему он ощущает вину за фактически незнакомого человека. — Даже если её не знал я, её знали другие. — Поэтому с тобой так поступают? — у меня не было намерения обижать его, но похоже я надавила на больное. Он поджал губы и отвернулся, выказывая своё нежелание говорить об этом. После этого мы, так и не доев мороженое, отправились домой. И вот уже восемь часов вечера. Мы с Кэссиди находились в комнате. Он что-то увлечённо рисовал, наконец походя на обычного ребёнка, а я пыталась привести игрушки в более-менее нормальный вид. Сейчас я, занятая ручной работой и никем не отвлекаемая, могла обдумать то, что мне следует сделать. Смотря на Бонни в своих руках, я пришивала ему ухо и в тот же момент мне вдруг пришла идея в голову. — Кэс, — он отозвался мычанием, продолжая рисовать, — Плюштрап может говорить? — он поднял голову, смотря на меня с явным вопросом, — У меня есть некоторые мысли на этот счёт, — объяснять ему, что это за мысли я не собиралась, по крайней мере не сейчас. — Хоть он и меньше он всё ещё один из них. Это может быть опасно, — он как-то печально взглянул на меня, понимая, что довериться ему я не собираюсь, тем не менее останавливать он меня не стал, видя мою решительность, — Я забыл сказать тебе это… — он вдруг резко сел и посмотрел на меня серьёзно, — С каждой ночью они становятся опаснее. И стоит умереть, как всё начинается по новой, снова всё легко. Я никогда не доживал до шестой ночи, на пятой всегда что-то случалось, из-за чего я умирал и приходилось начинать заново. — Значит ли это, что ты сумеешь победить, если переживёшь пятую ночь? — во мне зажглась надежда. — Я не знаю. И я не позволю этой надежде пропасть. Кивнув самой себе, я поставила себе несколько целей: во-первых, я должна понять, причину происходящего, а во-вторых, нужно пережить пятую ночь. Я не знаю смогу ли я достичь хоть что-то из этого и повлияет ли это как-то на будущее, но, имея чёткую цель, легче бороться. И начну исполнение своего плана я с зубастой игрушки на чердаке. Но пускай я и решилась на действия, я всё ещё не знала, как осуществить задуманное. Кэссиди сказал, что он оказывается у Плюштрапа каждый раз стоит ему лечь на пол часа раньше. Но сработает ли это на меня? Можно ли вдвоём играть с Плюштрапом? Я могу вновь оказаться там под конец. А может случится так, что Кэс пройдёт игру и тогда эти два часа терроризировать будут только меня. Вопросов было уйма, как и рисков. Но я не могла отступить. Поэтому, положив под подушку купленный днём фонарик, я могла только лечь спать, надеясь на удачу.***
Открыла глаза я в кромешной тьме. Лишь из окна под потолком исходил совсем тусклый свет. Быстро смекнув, где я, я не смогла сдержать облегчённого вздоха. Но почти сразу поняла, что я находилась на чердаке совсем одна. Почти одна. Я услышала быстрые пускай и тихие шаги. Включив фонарик, который к моему удивлению был у меня в руке, я направила свет на пустующий стул. Никаких предупреждений? Сразу заставляют действовать, не давая и шанса собраться с мыслями. Меня немного беспокоило то, что сейчас с Кэссиди, но пришлось откинуть эти мысли. В данный момент я должна сосредоточиться только на этой игре. Всё же мальчишка в комнате, в которой он может отгородиться от кошмаров, а я нахожусь вне безопасных стен. Пускай плюшевый кролик и меньше, но Кэссиди прав — он всё ещё опасен. Сжав покрепче фонарик, я старалась сосредоточиться на звуках. Мальчик предупреждал меня, что игрушку сложно услышать и тут больше играет интуиция. Я поджала губы, понимая, что вероятность победить очень мала. Полагаться на интуицию мне не приходилось раньше. Это тоже самое, что довериться удаче, с которой я была не в ладах. И не глупо ли будет, если я пострадаю от кошмара, который меньше меня. Тряхнув головой, я постаралась отогнать эти мысли. Если я буду думать негативно, то естественно ничего не выйдет. Я положусь на свою интуицию в этот раз. Со мной всё будет хорошо. Я услышала приближающиеся шаги и тут же включила фонарик. Однако всё, что я увидела — мелькнувшее ухо в ближайшем от меня проходе. Я нервно взглянула на тихо тикающие за спиной часы. Днём эти часы не ходят, но тут они работают, хотя и двигается только секундная стрелка. Оставалось меньше минуты. Пару раз щёлкнув фонариком и поняв, что Плюштрап не собирается двигаться, я стала вновь возвращаться к мыслям о проигрыше. Если выйдет время, то меня сразу вернёт в комнату, и я упущу шанс попробовать допросить кошмара. А то, что моя интуиция и удача вдруг объединятся и подарят мне победу маловероятно. У меня оставался один оптимальный вариант. Я опустила руку с фонариком и закрыла глаза, стараясь абстрагироваться от ситуации. Я говорила верно, что не стоит думать о плохом. Нужно представить что-то хорошее, что-то, что может отвлечь меня от приближающейся опасности. Но что хорошего было в моей жизни? Ни одно воспоминание за последние пять лет не было счастливым, они были или очень пресными, либо негативными. А если я пыталась вспомнить что-то до того, как стала жить с тётей и дядей, то голова начинала болеть, словно запрещая мне вдаваться в подробности прошлого, будто и нет там ничего хорошего и вспоминать мне это не нужно. Но что-то ведь должно быть? Хоть что-нибудь хорошее? И почему-то в голове стал всплывать образ Кэссиди, его счастливая улыбка, когда я поблагодарила его. Неужели этот мальчишка единственное хорошее воспоминание? Но не глупо ли это? Из-за него я в этой ситуации. Если бы я не пошла за ним, то не было нужды бороться с этими порождениями чьего-то больного воображения в надежде не сойти с ума от страха. Но если бы и не он, то где бы я была? Меня уверяли, что денег хватит на проживание в мотеле до конца лета, но это оказалось не так стоило пересчитать оставленную сумму. Мальчишка избавил меня от возможности скитаться по улицам как попрошайка. Помочь ему в борьбе с кошмарами — единственное чем я могу отплатить ему. Я закричала, когда на меня накинулась игрушка, впиваясь мне острыми зубами в запястье, из-за чего я выронила фонарик. Я упала на пол из-за неожиданной атаки кошмара, но последний не стал пытаться вновь накинуться на меня. Его целью было лишить меня единственного источника света. Погруженная в темноту, я, сжав зубы от боли в руке, по которой я чувствовала, как стекает кровь, старалась вернуть себе фонарь. Мне нужно было спешить — время заканчивалось. Я пыталась нащупать рукой фонарик, примерно понимая куда он мог упасть. Но было бы это так просто. Кошмар, поняв, чего я добиваюсь, вновь кинулся ко мне, противно завопив. Этот вопль подсказал мне с какой стороны ко мне нёсся кошмар, поэтому я смогла увернуться, но это отдалило меня от цели. Потерявшись в пространстве, я начинала паниковать. Проигрыш означал, что я потеряю ночь. Мне нужны эти два часа. Мне нужен Плюштрап. Но что я могу сделать? Игрушка напала со спины, кусая за плечо. Его укусы походили на укусы собаки. Это было всё ещё больно, но остальные кошмары превосходили его во всём. Глотая слёзы, брызнувшие из глаз из-за боли, я резко упала на спину, стараясь придавить кролика своим весом. И это возымело эффект. Он пытался как-то сдвинуть меня, но это было бесполезно. Что может сделать мне плюшевая игрушка, которую я превосхожу и в росте, и в весе? Всё что ему оставалось это продолжать кусаться и царапаться. Я ощущала, как он сдирает кожу с моей спины и по ней начинает стекать горячая кровь, пачкая пол. Он мог убить меня, просто расцарапав горло, но он не делал этого. Но почему? Внезапная идея вдруг пришла в голову. У него не было права убивать. Кэссиди говорил о том, что Плюштрап никогда не убивал его, только ранил. Не являлось ли это одним из правил игры? Если так, то он не может не подчиняться им, так как неизвестно что с ним сделают другие кошмары. — Ты и сам должен это понимать, — ползя на спине, я двигала Плюштрапа вместе с собой в сторону креста. Он это понимал и стал стараться причинить мне ещё больше боли, царапая уже не только спину, но и лицо, чудом не задевая глаза, — Ты обычная плюшевая игрушка по сравнению с остальными. Что случится с тобой, если ты сделаешь что-то, что им не понравится? Они разорвут тебя на кусочки, разбрасывая повсюду пух, — мне казалось, что я зря сотрясаю воздух. Это было лишь моё предположение: он сидит в одиночестве на чердаке с одной лишь целью. Почему-то я сомневалась, что это был его выбор. А кому понравится, что решают за него? Но что, если я не права? Что если ему нравится его задача? — Разве тебе бы не хотелось сделать что-то по-своему?! — глупо было надеяться, что я достучусь до существа, который не ощущает ничего, кроме желания причинять боль другим. — Закрой свой грёбанный рот! — я не ожидала услышать хриплый, словно на грани кашля, голос. Я хотела ответить, но он больно впился мне в кожу головы, — Прекрати говорить то, что навредит нам обоим! — он не говорил громко, однако довольно слышимо шипел мне куда-то в волосы, — Слезь с меня, чёрт бы тебя побрал! Ты не сраная пушинка! — он говорил что-то ещё, но я не могла понять, что именно из-за того, что в большинстве своём это был мат, причём такой, который я и не слышала, — Ты слышишь? — я не собиралась делать так как он говорит. Мне оставалось совсем чуть-чуть, и победа будет у меня в кармане, — Ты ползёшь не в ту сторону, идиотка. Прекрати упрямиться и встань уже. Он звучал как-то обречённо, уже даже не пытался что-либо сделать мне, лишь слегка похлопывал по руке. Я понимала, что скорее всего оставалось секунд пятнадцать. Если он не врёт, то я напрасно стараюсь. Да и вряд ли я успею за десять секунд до туда добраться с такой скоростью. Обречённо вздохнув, я выпрямилась, продолжая сидеть на полу. Кошмар за моей спиной что-то шикнул и после стало тихо. Довериться интуиции и удаче… Как же. Хотелось рвать и метать, но жгучая боль по всей спине не позволяла двинуться. Чувствовать, как к безжалостно разодранной коже липнут лоскуты футболки было невыносимо; она прилипла к ранам и при каждом движении натягивалась, делая ещё больнее. Ярость от проигрыша очень быстро сменилась обидой. Заставлять зазря пройти через такое было зверством. Слёзы, до этого чудом сдерживаемые, начали стекать по расцарапанным щекам, обжигая. Но полностью разреветься мне не дали. Я почувствовала, как что-то коснулось моей ноги. Потянувшись к этому, я вдруг нащупала фонарик. Он явно лежал на противоположной стороне. Тогда как он оказался… Посетившая мысль заставила мои руки затрястись. Нажав на кнопку, я направила луч на крест. Плюшевый кролик неподвижно сидел на кресте, безучастно смотря вперёд. Часы затихли, оповещая о конце отведённого времени.Несколькими минутами ранее…
Кэссиди остался один в комнате, смиренно ожидая Бет, так как на большее он в данный момент не был способен. Попасть на чердак невозможно — можно только выйти оттуда, но эта возможность даётся только в случае победы над зубастой игрушкой, в ином случае его всегда возвращали таким же необъяснимым образом, как и когда он появлялся на чердаке. Он лежал на кровати, раскинув руки на кровати в стороны, он закрыл глаза. С появлением Бет, несомненно, начнутся изменения и как они изменят привычный порядок дел он не знал. Ему не хотелось заново проходить через тот долгий кошмар как в первые месяцы, когда он изучал правила «игры». Вечный страх и боль, преследующая даже в реальности, были не тем, с чем он мог совладать. Просыпаясь со слезами и криками на протяжении долгого времени, он создал проблемы для отца, к которому соседи стали относиться с опаской. Случилось даже так, что кто-то вызвал полицию, думая, что Уильям избивает собственного сына. Поэтому после мальчик стал заставлять себя перед сном завязывать себе рот, пытаясь быть хоть немного потише; после кляп ему уже был не нужен, но по пробуждению он стал прятать лицо в подушку, задыхаясь от душащих его слёз и нехватки кислорода. Он пытался поговорить с отцом насчёт своих кошмаров, но тот сказал ему, что это временно, что это пройдёт. Но это не проходило, а становилось частью обыденности и ещё одной причиной, из-за которой мальчик не мог подойти к аниматроникам. Ему казалось, что однажды его кошмары выйдут в реальность, что в конце концов он уже не проснётся. По телу прошла дрожь, а в глазах неприятно защипало. Он поджал губы, не позволяя себе издать ни единого звука, будто не понимая, что сейчас ему не нужно опасаться того, что это доставит кому-то проблемы. Давить слезы, всхлипы, крики и просьбы о помощи уже давно вошло в привычку. Пагубная привычка, из-за которой он не может позволить себе стать обычным ребёнком, которые плачут, когда им больно и страшно. — Когда-нибудь это закончится, правда? — его шёпот слабо коснулся струн тишины, не нарушая их покой. Но всё же он потревожил кого-то. — Ты хочешь закончить это? — знакомый мягкий и тихий голос звучал словно отовсюду, но мальчик понимал, что слышать его мог только он. Был ли это его внутренний голос? Был ли это кто-то ещё? Может он просто сошёл с ума из-за всего того, что он видел? — Ты ведь знаешь, что я на твоей стороне, — он не спрашивал, не давал возможности ответить, словно доверять ему было правильно, — Я могу помочь тебе, только попроси, — Кэссиди молчал, не собираясь отвечать, — Не упрямься. Я ведь твой дру… — Друзья не убивают, — мальчик перебил его, не желая слушать, и сел на кровати, хмуро смотря на игрушку жёлтого медвежонка, сидящего на полу возле кровати. Фредбер не нашёл что сказать. Это правда, что он был одним из тех, кто не раз убивал Кэссиди. И каждый раз, когда по утру мальчик сжимал в руках игрушку, плакал и трясся от накатывающей истерики, спрашивая почему они это делают, игрушка продолжала молчать. В какой-то момент у него уже не осталось сил смотреть на своих плюшевых друзей, поэтому он посадил их всех в коробку и унёс на чердак. Иногда он туда заглядывал в надежде получить ответ, но этого не происходило, поэтому он мог только сжимать ручку двери с противоположной стороны и глотать слёзы обиды. — Кэссиди… Мне жаль, — игрушка не могла выражать эмоций, но мальчик отчётливо слышал печаль в его голосе. А не было ли это притворством? Фредбер никогда не лгал ему, но это было раньше. Сейчас он не может доверять ему, — Ты можешь не верить мне, но я правда не желаю тебе зла. Я… Мы… Мы все сожалеем. Но это не то, что мы можем… Я… Прости… — эта не та ситуация, которую можно решить одним «прости». И, судя по всему, это не значит, что они перестанут заниматься этим. Однако… Эта беспомощность на грани отчаяния была так не присуща для вечно спокойного Фредбера. Будто не Кэссиди тут жертва, будто кошмары тоже страдают, будто эти полные злобы и гнева монстры способны ощущать что-то такое. Кэссиди наивный. Наивный, неопытный, глупый. Возможно, не полностью глупый, раз осознаёт, что делает что-то неразумное. Но ему хотелось верить, что Фредбер всё ещё его друг. Он не хочет остаться один. Если есть хоть маленький шанс вернуть всё на свои места… Мальчик сполз с кровати на пол к игрушке. На глаза ему попались остальные игрушки, расставленные возле стены у шкафа в ряд. А ведь, верно. Бет зашивала их вечером. Они наблюдали за ними, ничего не говоря. Кэссиди криво улыбнулся, не уверенный в своих действиях. Поступает ли он правильно? Не будет ли это ошибкой? Сейчас он не думал об этом. Сидя на коленях перед маленькой игрушкой, он не думал об опасности. Он потянулся к нему и взял в руки, после прижимая к себе, утыкаясь носом в мягкую слегка потемневшую от времени ткань, всё ещё пахнущую сладкими духами сестры и еле ощущаемо машинным маслом. — Значит ли это, что ты даёшь мне шанс? — его голос звучал тише обычного и слегка дрожал, но можно было понять, что Фредбер ещё пытается сдерживать это, по его обрывающейся речи. Мальчик лишь крепче прижал к себе игрушку, а Фредбер, стоило ему вновь заговорить, казалось вот-вот расплачется если бы мог, — Спасибо… Я постараюсь сделать так, чтобы тебе больше… Слова его потонули в звоне часов, стоящих в коридоре. Однако это не имело смысла. Он ведь слышит его голос отовсюду, так почему он вдруг затих? И звон… Он резко поднял голову, смотря на часы на комоде. Ровно двенадцать. Он взглянул на остальные игрушки. Их не было. Вернув внимание на медвежонка в своих руках, он больше не видел свечение в его глазах — пустые чёрные лунки, в которых должна быть ткань, но её не было, словно кто-то безжалостно вырвал глаза несчастной игрушке. За правой дверью послышался смех, из-за которого мальчик вздрогнул. Он посмотрел на Фредбера, надеясь услышать его голос, но тот молчал, заставляя его напрячься ещё больше. Кэссиди поднялся на ноги, схватил фонарик с тумбы и, не выпуская игрушку из рук, направился к двери, за которой был шум. Он прислушался, отчасти надеясь, что за дверью будет кто-то из кошмаров, так как смех, который продолжал звучать откуда-то неподалёку, не принадлежал никому из них. Надежды в который раз были разбиты. За дверью было тихо, лишь тот смех звучал с перерывом в несколько секунд. Посветив в пространство приоткрытой двери, он никого не увидел, но продолжил вглядываться, боясь выйти за пределы комнаты. Луч фонаря предательски моргнул, заставляя мальчика обернуться, боясь обнаружить кого-то за спиной, однако этого не случилось. Он вновь посмотрел в темноту коридора, прерываемую редким морганием света фонаря, и вздрогнув, увидев в отражении окна нечёткий силуэт, мелькнувший всего на мгновение. Он не мог разобрать что именно было в отражении, но он понимал, что «это» находилось возле западной комнаты. Что там можно делать? Там тупик. А если нет? А если начали происходить те самые изменения? Может ли быть так, что туда можно зайти? Отец запрещает ходить в ту комнату, но может ли он позволить себе сделать это в его кошмаре? Несправедливо играть в игру без каких-то поощрений. Если это его награда за столь долгое время страданий… то тогда не может быть лучше. Хотя бы немного… Хоть бы чуть-чуть… Он хочет вернуться на мгновение в то время, когда она была с ним. Когда она играла вместе с ним, хотя другие дети не желали общаться с ним, когда обнимала его, засыпая в одной кровати, когда ругала Майкла за то, что он задирал его, пускай она и была младше. Он хочет к своей сестрёнке… Выйдя из комнаты, он повернул направо, сразу замечая свет в конце коридора, виднеющийся из-под приоткрытой двери. Не веря своей удаче, впервые за долгое время решившей повернуться к нему лицом, он на негнущихся ногам направился к комнате, ускоряясь с каждым шагом. Дойдя до туда за несколько секунд, он, не раздумывая, открыл дверь и вошёл в комнату. Вернее, хотел войти, но так и остался стоять на пороге. По телу пошла дрожь, когда он увидел посреди комнаты силуэт, который, он не сомневался, был тем самым силуэтом в окне. И принадлежал он не кошмару, не очередному чудовищу, а человеку, по которому он так скучал. Милая светловолосая девочка Элизабет смотрела на своего плаксивого братца со знакомой тёплой улыбкой, будто она всегда была здесь. Будто она просто заболела и потому не могла покидать комнату, и именно по этой причине отец никого туда не пускал — не хотел, чтобы другие заразились. Будто с ней не случилось ничего, а всё то было его фантазией. Но как бы желанна не была встреча, он не хотел, чтобы она произошла. Потому что, если он видит свою сестру значит он такой же, как и она. — Кэсси, — она улыбнулась так как и всегда — широко, обнажая свои зубы. Но рот её был полупустой, а те зубы, что ещё остались, были тёмными, прогнившими. Её тело, до этого казавшееся нормальным, стало на глазах иссыхать и покрываться трупными пятнами, а одежда разлагалась, оставаясь лишь в некоторых местах, словно приклеиваясь к телу. В некоторых местах появлялись дыры, через которые были видны гниющие органы, — Поиграй со мной, Кэсси. Мне так одиноко. Она сделала шаг к нему, а он хотел повторить шаг за ней, но назад, однако спина упёрлась в дверь. Глаза широко раскрылись от понимания, что он оказался в ловушке. Не отрывая взгляда от приближающейся сестры, он наощупь нашёл ручку и стал дёргать её, надеясь открыть. Часть него понимала, что это бесполезно, но накатившая паника не давала мыслить осознанно. Слёзы катились от ужаса, он уже не видел, что происходит. Отвернувшись от неё, он стал бить кулаками по двери, разбивая их в кровь, но не замечая этого. Рыдания стали перерастать в неконтролируемые крики, которые невозможно было разобрать. Это больше походило на вопли раненого зверя, чем человека. В голове зарождалась мысль, что лучше умереть от лап кошмаров, чем видеть то, что стало с его сестрой. И эта мысль вдруг показалась ему выходом. Умрёшь — всё пройдёт, верно? Не раздумывая и секунды, он ударился головой о дверь с такой силой, на которую только был способен. Потом ещё раз. И ещё. Он продолжал делать это и, увидев, как на двери стала появляться кровь, он лишь стал ещё яростнее продолжать. Размазать мозги по двери, смешать их с белой краской — это будет наказанием за то, что он поддался наивности, за то, что решил будто он заслуживает награды. Этого ведь будет достаточно, чтобы избежать этого кошмара? — Тебе не нужно беспокоиться, — голос, что должен был принадлежать Элизабет, больше звучал как человеческий. Хриплый, отражающийся от стен голос вводил в парализованное состояние. Кэссиди, будто послушная марионетка, обернулся, когда тяжёлая рука легла ему на плечо, и посмотрел на то, что стояло перед ним. Огромное, почти такого же роста, как и кошмары существо, состоящее из железных шлангов, проводов и трубками человеческих сосудов, покрытое остатками кожи и внутренностей. Оно склонилось к нему, оставляя всего несколько сантиметров между их лицами. Существо имело лицо Элизабет, вернее то, что от него осталось. Гниющая кожа вдруг стала плавиться словно воск и с противным хлюпаньем падать на щёки мальчика, смешиваясь с кровью, стекающего со лба по лицу. Зелёные глаза стали неестественно выпячивать, словно их что-то выталкивало изнутри, и в конце концов они выпали, оставаясь валяться под ногами, а на их месте появились голубые, сделанные из пластика и покрытые кровью от прошлых, — Стань одним из нас… И ты будешь свободен, — стать одним из них значит умереть. Умирать ему уже не впервой, но, чтобы стать частью них нужно умереть не во сне, а в реальности. Умереть окончательно и бесповоротно. Колени подогнулись, и он осел на пол, закричав во всё горло.***
Я возвращалась с чердака в замешательстве. Поверить в то, что я смогла победить благодаря поддавкам того, против которого играла, было сложно. Можно было бы списать это на бред, если бы не жгучая боль в спине. Стоило обработать раны пока была возможность, если я не хочу после столь удивительной победы умереть из-за какой-то потери крови. Но сделать это самостоятельно я не смогу, поэтому стоило найти Кэссиди. Также стоит получше обдумать мой план по добыче информации из Плюштрапа. Если каждый раз я буду получать такие раны, то никогда не смогу допросить игрушку. Стоит ли мне скооперироваться с Кэссиди? Он мог бы выиграть в этой игре без проблем, а после он вытащил бы игрушку сюда, где ждала я со своими вопросами. Наверное, стоило сделать это сразу, но мне не привычно полагаться на кого-либо. Но что сделано, то сделано. Зато я смогла узнать, что в компании кошмаров не всё так просто. Думаю, раз я буду работать вместе с мальчиком, стоит обсудить с ним то, что случилось на чердаке — возможно у него будут какие-нибудь мысли на этот счёт. Даже если он ничего полезного не скажет я должна поделиться с ним этой информацией. Сейчас мы должны начать работать вместе. Он хорош в вопросах выживания, а я в поисках информации. Мне стоит довериться ему пускай я и не делала этого раньше. Идя по коридору и размышляя о моих проблемах с доверием, я взглянула на окна. Разве они были тут в прошлый раз? Я нервно повела плечами, вспомнив этот «прошлый раз». Мне было тогда не до осмотра окружения, я просто решила, что раз темно, то окон нет. Но они есть. По крайней мере визуально. За ними — ничего, черное пространство без конца. Этот дом единственное, что существует в этой темноте. В этом доме есть свет и жизнь, а кошмары словно пришли для того, чтобы уничтожить это, погрузив этот мир в полный мрак. Мурашки по коже от таких мыслей. Но на то они и мысли, верно? Это просто моя фантазия, возможно там во тьме что-то да есть. Я остановилась и стала вглядываться в эту темноту, но чем дольше я это делала, тем больше я понимала, что та темнота кажется какой-то искусственной, будто она не снаружи, будто кто-то просто покрасил стёкла чёрной краской или завесил их не пропускающей свет тканью. В голове активно начали появляться различные теории и идеи, и я чувствовала, что ещё немного и я могу понять что-то очень важное, но поток мыслей прервали огни в окне. Вернее, мысли не прервались, но стали двигаться в совершенно другом направлении. Неужели там всё же что-то есть? — Пожалуйста, перестань тратить время! — голос, резко зазвучавший отовсюду и одновременно из ниоткуда, был полон страха. Я стала оглядываться, пытаясь понять, где находится обладатель голоса. Одной рукой держась за раненное предплечье и одновременно стараясь сдерживать нервную дрожь, я освещала коридор. И мой взгляд зацепился за две белые точки, находящиеся возле противоположной от окон стены. Смекнув, что именно этот свет я видела в окне, я посветила в то место. Там находился небольшой сервант, который в реальности находится в подвальной комнате среди множества ненужной мебели, а на серванте была плюшевая игрушка. Единственная из игрушек, которую мне не нужно было зашивать. — Фредбер? — это было дикостью. Кэссиди говорил, что эти игрушки его друзья, поэтому формально он, как и все дети должен был играть и разговаривать с ними. Но не могут же игрушки взаправду разговаривать? — Да, — я вздрогнула, вновь услышав голос, и пристально посмотрела на игрушку — та не шевелилась, — Ты должна помочь, — он всё продолжал, а я пыталась понять, откуда исходит голос, кто надо мной смеётся, — Пожалуйста, перестань! Это не розыгрыш, — он стал громче и по идее говорящий должен был стоять неподалёку, чтобы звучать на такой тональности, но рядом никого не было. Будто этот голос звучал у меня в голове. Я схожу с ума? Вновь посмотрев в сторону игрушки, я заметила, что её там не оказалось, — Внизу, — предотвратив мои метания в поисках игрушки, сказал голос. Я послушно опустила голову, встречаясь взглядом со светящимися огоньками. Присев на корточки, я взяла игрушку в здоровую руку, предварительно убрав фонарик в карман шорт, стараясь не заляпать её кровью. — Ты серьёзно разговариваешь? — держа игрушку на уровне своего лица, спросила, надеясь, что это не так, — Ты просто игрушка Кэссиди. — Думаешь, он правда стал бы разговаривать с тем, что не может по природе ответить? — он звучал раздражённо, но раздражённость эта была вызвана нервозностью, будто он куда-то торопился, — Это сейчас неважно, — огоньки в его глазах на мгновенье стали ярче, когда раздался крик, — Ты должна помочь ему! Скорее! Рука крепче сжала податливый плюш, стоило понять, что тот ненормальный, истошный, полный звериного ужаса вопль принадлежал тихому Кэссиди. Позабыв о разговаривающей игрушке, о ранах на собственном теле, да и в принципе обо всём, я побежала туда, откуда исходил тот крик. Тусклый свет, исходящий из конца коридора, был мне маяком. Уже когда я была возле двери, я поняла, что та была заперта, но бежать за ключами, которые неизвестно где находились, я не могла — пришлось бы оставить его одного. И что я должна делать? Я дёргала дверную ручку, надеясь, что она сломается, но этого не происходило. А крик за дверью становился тише. Умирал ли он пока я в панике пыталась сделать хоть что-то? — Замок в этой двери всегда был слабый. Попробуй засунуть туда что-нибудь! — голос игрушки был ослабшим, будто он в любой момент мог потерять сознание, хотя это и звучало глупо. Размышлять на эту тему не было времени. Я пыталась сообразить, что может пролезть в тонкую замочную скважину. Вокруг не было ничего подходящего, а бежать куда-либо ещё я не могла. Неосознанно я стала осматривать собственную одежду, будто там могло быть что-то полезное. Но единственное, что я нашла — фонарь. Секундная мысль и я разбиваю его о ручку двери. Падаю на колени, краем сознания понимая, что мелкие осколки могут впиться в кожу, но не задумываюсь об этом. Шарю в темноте руками по полу и, несколько раз порезавшись, нахожу подходящий осколок стекла. Пытаюсь протиснуть его в скважину, давя пальцами и вновь оставляя себе раны, попутно дёргая ручку двери. Слышу долгожданный щелчок спустя несколько бесконечно долгих секунд и наконец открываю дверь, не успевая подняться на ноги. В тот же момент мне на колени падает Кэссиди, смотря широко открытыми глазами в мою сторону, но будто не видя меня саму. Я смотрю в комнату, представшую передо мной, но не вижу ничего опасного — лишь какие-то розовато-белые капли, похожие на воск, на полу. Вернув внимание к мальчику, я замечаю каким бледным он был. Его рот был открыт в немом крике — скорее всего на большее он уже не был способен, так как сорвал голос. Мне нужно было как-то вернуть его в чувства, иначе если так продолжится он может умереть от остановки сердца. Но что я должна делать? Как успокаивать детей? Меня саму била дрожь, но мне нужно было успокоить его. Я положила его голову себе на колени и склонилась над ним. Обхватив его лицо руками, пачкая его собственной кровью, я поджала губы, стараясь не обращать на это внимание. — Эй, Кэссиди? — я позвала его слабо, но он меня не услышал, — Я не знаю, что ты увидел, но сейчас этого нет, — он не реагировал, а меня саму начинала накрывать паника. Я собралась помогать ему в борьбе с кошмарами, когда даже не могу справиться со страхом. Какая польза от меня вообще? Почему я должна наблюдать за тем, как этот слабый мальчик умирает на моих глазах? И это уже второй раз. А сколько их ещё будет? И сколько их было до этого? Я старалась не думать об этом, но я не могу вечно это игнорировать. Как много раз он умирал до того, как научился справляться с кошмарами? Да это ведь и после продолжалось, иначе бы не было этой ситуации. А что его отец? А брат? Они разве не видят каким измученным выглядит Кэссиди? Почему взрослые такие? Почему одним достаётся любящая семья, а другие вынуждены терпеть безразличие? Почему мы должны проходить через это? Сколько ещё жизнь заставит таких как мы страдать? И ладно я — я смогу как-нибудь справиться. Но он… Он просто ребёнок. Он этого не заслужил. Никто такого не заслуживает. Мне так отвратительно от всего этого. Меня это выводит из себя. Я хочу пойти и высказать Уильяму и Майклу всё, что я о них думаю. Но разве я могу себе это позволить? Меня выгонят, если я сделаю что-то не так, — Мне так жаль… — я горько усмехнулась, смотря куда-то в пустоту перед собой и продолжая гладить волосы мальчика, спутывая их, чем я занималась уже какое-то время сама того не замечая, — Даже в такой ситуации я думаю о себе. Никому нет до тебя дела, малыш. — Тогда почему ты плачешь? — тихий, охрипший голос напугал меня, и я вздрогнула, а после опустила голову, смотря на Кэссиди, грустно улыбающегося мне. Невольно коснулась своей влажной щеки, понимая, что даже не заметила, когда слёзы стали стекать по щекам, — Спасибо, что пришла за мной… — он прикрыл глаза и затих, а я сама того не понимая склонилась к нему ещё ниже, утыкаясь носом в макушку и продолжая тихо плакать.***
Прошёл почти час с момента как Кэссиди потерял сознание. Всё это время я сидела рядом с ним, наблюдая за его состоянием. Лишь один раз я отошла от него и то это случилось из-за слов Фредбера, который уговорил меня обработать свои раны. Вряд ли бы я это сделала, но головокружение и слабость в теле от потери крови сыграли своё дело. Перевязка прошла, ну, со своими странностями. Дотянуться до ран на спине я физически не могла, но мне помогли. Кто? Тот же Фредбер. Он сказал мне сидеть ровно и не шевелиться, когда переместился ко мне за спину. Каким образом игрушка, не достающая мне в сидячем положении даже до лопаток, собирается обрабатывать раны? Умеет ли он летать? И почему просит завязать глаза? Не от того ли, что ему стыдно от этого? Тем не менее я решила не спорить и завязала глаза одной из ранее найденных вместе с бинтами и антисептиком тканью. Руки чуть подрагивали от боли и усталости, и оттого повязка была не сильно закреплена, но свалиться она всё же не должна. Во мне появилось желание рассмеяться от абсурдности ситуации, но мне стало не до смеха, когда я почувствовала как тяжёлые и холодные конечности стали изредка касаться моей оголённой спины, до этого щедро политой дезинфицирующей жидкостью, стирая чистой тканью кровь. Пару раз я порывалась обернуться, но найти в себе силы сделать это казалось нереальным. Почему-то вдруг проснувшиеся инстинкты стали кричать о том, что то, что я могу там увидеть меня не обрадует. Я опустила голову и вдруг поняла, что могу видеть через пространство между нижним краем ткани и носом — мои дрожащие руки, к удивлению, мне помогли. Однако рано я радовалась, так как, пускай видимый диапазон и был крохотным, но я сумела разглядеть огромные конечности с длинными железными когтями. Каким-то чудом я сумела сдержать дрожь, переведя её просто в короткое пожимание плечами. Однако почему-то я не сомневалась в том, что он понял мои мысли. Ведь раз я слышу его голос у себя в голове не значит ли это, что он может слышать мои мысли? Но, возможно, я просто надумываю, так как говорить он ничего не стал. И пускай я и понимала причину, по которой он просил меня завязать глаза, я всё ещё хотела увидеть то, что сейчас находилось за моей спиной. И вот когда перевязка стала подходить к концу я наконец решилась на действия. — Не советую тебе это делать, — мягкий раньше голос стал звучать ниже и хриплее, и, если мой слух меня не обманывал, я могла слышать на конце предложения какие-то отголоски, словно помехи. Слова эти должны быть просьбой, но то, как он произнёс это меняло смысл на корню, превращая их в приказ. И я бы могла не послушать, но ощутила, как острые когти, до этого ловко избегающие прикосновения с моей кожей, надавили мне на рёбра. И мне не оставалось ничего кроме как послушно замереть, — Можешь опустить руки, — его голос с каждым словом становился мягче, возвращаясь к прошлой тональности. Его слова означали для меня завершение процедуры, а значит условие «не смотреть пока не закончу» больше не действовало. Тем не менее я пускай и сняла повязку, но оборачиваться не торопилась. Я спокойно, скорее даже осторожно, поднялась на ноги, подошла к раскладушке, на которой я заранее оставила найденную мной чистую одежду, переоделась, стараясь не думать, что за мной пристально наблюдают, и только потом обернулась в сторону Фредбера. Всё та же плюшевая игрушка сидела на полу, смотря на меня своими яркими глазами, а я пристально смотрела на него в ответ, — Что? — спустя несколько секунд игры в гляделки наконец спросил он. И я могла поклясться, что это его «что» было пропитано ехидством. И как бы мне хотелось сказать ему то, что я думаю, но, во-первых, меня пугают возможные последствия, а во-вторых, меня отвлёк ещё один голос. — Сколько времени? — Кэссиди, только придя в себя, подорвался в панике, но, заметив моё более-менее спокойное состояние, стал расслабляться. Взглянул на часы — без двадцати два. Перевёл взгляд на меня и сожалеюще сказал, — Прости, что столько времени провалялся ничего не делая. Ты ведь что-то хотела узнать, да? — Тебе не стоит переживать об этом, особенно после того, что случилось, — я заметила, как он дёрнулся, явно вспомнив это «что-то», но виду не подала. — Хотя ты заставил нас переживать, — подал голос Фредбер, вдруг незаметно оказавшийся рядом с Кэссиди, — Она ни в какую от тебя отходить не хотела, — я раздражённо цыкнула, недовольная тем, что он обсуждает то, как я поддалась своим эмоциям. Незаметно взглянула на мальчишку и с трудом подавила смешок — тот смущённо опустил голову, открывая покрасневшие уши, — Я с трудом заставил её обработать раны. — Ты ранена? — он резко посмотрел на меня, нахмурившись. — Сейчас это неважно, — я отмахнулась, заметив, что мальчик намерен начать спорить, — Время заканчивается. Сегодня я поняла каково это оказаться в ситуации, в которой справиться в одиночку очень сложно, а может быть даже невозможно, — он молча слушал меня, сжимая в руках игрушку, и старался понять к чему я веду. И похоже он уже стал догадываться о том, что я скажу дальше, — И у меня нет никакого желания опять видеть то, что сегодня случилось, — он поджал губы, понимая, что я говорю о нём, — Поэтому… В этот раз я собираюсь полностью довериться тебе ради нашего общего блага. — А что в обмен? — это спросил Фредбер, но думалось мне, что его интересовало это куда меньше, чем молчаливого Кэссиди. — В обмен я хочу, чтобы ты также доверился и мне…