Холод и яд

      Артём всегда думал, что в фильмах про ментов — честных и не очень — всё врут. И что в кабинетах оперов не пахнет кофе, и что сигареты они не выкуривают поминутно, и что не бьют до онемения, и что уголовно-процессуальный кодекс не опускается на головы подозреваемых. Ошибался.       В кабинете пахло дешёвым кофе и перегаром: на пороге Артём столкнулся с каким-то мужиком с разбитым пропитым лицом, еле волочившим ноги то ли от травм, то ли от количества принятого на грудь. Невольно скривился: пьяниц терпеть не мог. Светлаков с Ивановным недовольно буркнули, мол, какого чёрта у них нет своего отделения, и они должны тусоваться в этом разбойном с их маргиналами. Артём осклабился, а потом его ткнули в шею, заставляя почти что ввалиться в небольшой кабинет.        Артёма усадили на потрёпанный стул почти в центре. Наручники расстегнулись и упали в ящик стола Иванова. Артём с наслаждением потёр затёкшие запястья. Наручники не то чтобы стирали их в кровь, но неприятным металлическим холодом обжигали кожу и заставляли двигаться как можно реже. Артём встряхнул руками и невольно содрогнулся от аномально кошачьих для крупной комплекции шагов Иванова за его спиной.       После драк с Ильёй под кожу въелась привычка не подпускать никого сзади, чтобы не получить предательский удар. Не в этот раз. Хотелось схватить вышагивающего за спиной человека за воротник и с силой отпихнуть. Сдержался. В отличие от Фила Артём умел выбирать соперников, и сейчас чётко осознавал, что даже попытка подняться с этой замусоленной сидушки усугубит и без того не самую приятную ситуацию.       Тихо выдохнув, Артём до хруста сцепил пальцы в замок и исподлобья резанул Светлакова, сидевшего напротив, выжидающим взглядом. «Психологически они задавить меня решили, что ли? — Артём повёл плечом и поморщился от тупой боли. — Не на того напали. Когда одиннадцать лет учишься с учителями-Церберами, ещё и не то сможешь выдержать». В попытке расслабиться и отогнать страх, которым с таким удовольствием питались полицейские, он откинулся на спинку стула и даже сумел взглянуть на Светлакова сверху вниз (благо, почти два метра роста позволяли свысока смотреть на кого угодно), с презрением и ранним торжеством. Губы Светлакова скривились в снисходительной усмешке. А потом капитан коротко кивнул.       Рука Иванова оказалась тяжёлой. Он со всего размаху опустил на затылок Артёма какую-то книжку в мягкой обложке, а в ушах загудело так, словно бы его ударили сковородой. Артём наморщился, непроизвольно вжимая голову в шею: «А я думал, так только в Варином кино бывает». Усмехнулся собственным мыслям, за что получил во второй раз, не так болезненно, но всё же неприятно ощутимо. Артём зажмурился, пытаясь прикрыть голову руками и дождаться, пока Иванов отойдёт на безопасное расстояние. Иванов ещё какое-то время пошелестел страницами кодекса, а потом перестал угрожающе дышать в затылок.       Напряжение не отпустило, но Артём равномерно выдохнул и поднял голову, встречаясь с безразличным взглядом Светлакова.       — И за какие же грехи мне таким образом мозги вправляют?       Артём выдохнул это полусвистяще, как будто бы задал вопрос себе. Но взгляд его был прикован к невозмутимому лицу Светлакова. Над головой зашелестели страницы, и Артём едва успел увернуться от очередного унизительного шлепка, недовольно морщась.       Светлаков хохотнул в сторону и махнул рукой, приглашая коллегу выйти из-за спины Артёма и, очевидно, прекратить экзекуцию. Кодекс с грохотом шлёпнулся на стол рядом с Артёмом, заставляя того невольно подпрыгнуть: натянутые до предела нервы вот-вот грозились порваться, как гитарные струны во время искренней и зажигающей игры. Светлаков же в это время поднялся со стула и, с нескрываемым превосходством глядя на Артёма, легко присел на край заваленного бумагами стола. Что-то с шелестом посыпалось на пол, но никто даже не шелохнулся. Артём сцепил пальцы в замок: так всегда делал Фил, когда его переполнял гнев. Помогло. Конечно, ярость не отступила, но вся сила сконцентрировалась на собственных руках, озябших, покоцанных, но ещё помнящих прохладу Вариных пальцев. «Блин, что они теперь с Филом подумают?» — Артём шумно выдохнул и посмотрел на Светлакова, вкладывая в этот взгляд всю ненависть к происходящему.       — Непедагогичные у вас методы, — Артём криво усмехнулся, пытаясь опустошить чашу ярости хоть ненамного. — Так уголовный кодекс никто не усвоит.       Иванов угрожающе поднялся из-за стола, но Светлаков коротким взглядом осадил его:       — Не надо, Серёг, парень просто кино пересмотрел, бывает. Хочет, чтобы мы сейчас его пытать начали, беспредельничать. А он бы побои снял, а потом в прокуратуру с этим пошёл. Облом, Артём, мы по закону действуем.       — Подбрасываете, арестовываете, сажаете? — Артём с вызовом посмотрел в глаза Светлакова.       Тот не злился. Иванов уселся обратно, и его крепкие пальцы угрожающе забарабанили по гладкой обложке кодекса, пробуждая какое-то животное желание спрятать голову в плечи. Артём держался. Расправив плечи, откинулся на спинку стула и равнодушно оглядел кабинет.       Стало тихо. Светлаков какое-то время скользил по Артёму внимательно-изучающим взглядом, а потом отвлёкся, словно задержанный был не более, чем мушкой, случайно влетевшей в кабинет. Его длинные пальцы скользнули по неаккуратной стопке папок. Ловко подцепив из середины одну и чудом не уронив остальные, Светлаков раскрыл её и принялся прочитывать. Перелистнув пару страниц, бросил небрежно и пафосно, как бы между делом:       — Родионов Артём Александрович… Да уж. Жалко мне тебя. Очень жалко.       — Это ещё почему? — в недоумении прикусив губу изнутри, Артём мотнул головой.       — Дурак ты, — Светлаков захлопнул папку и соскочил со стола.       Пирамида дел пошатнулась, и Иванов тихо ругнулся матом, удерживая её. Артём усмехнулся. Как-то противоестественно легко и непринуждённо было в этом кабинете. Он чувствовал себя слишком свободно для задержанного. Но при этом каждый взгляд полицейских, каждое случайное движения Артёма возвращало к простому умозаключению: «Меня хотят посадить».       Светлаков, заложив руки за спину, степенно вышагивал по кабинету. Каждый его шаг сопровождался тихим стуком низких каблуков лакированных туфель. Иногда он чему-то усмехался, от чего на Артёма опрокидывалась волна необъяснимого жара.       — И всё-таки… — наконец решился нарушить тишину, поочерёдно покосившись на полицейских. — Почему жалко? Почему дурак? Потому что меня хорошо подставили?       Ему никто не ответил.       Светлаков подошёл к зарешеченному окну, распахнул форточку, впуская в кабинет морозный зимний воздух и разбавляя неприятную духоту кабинета. Артём повернулся к нему так, чтобы боковым зрением выхватывать и телодвижения Иванова. Никто даже не шелохнулся. Светлаков, обдумывая что-то, побарабанил пальцами по подоконнику и буднично бросил, так, как будто и не было в кабинете никакого подозреваемого:       — Серый, дай сигареты!       Иванов хлопнул одним из шкафчиков стола и швырнул пачку сигарет коллеге. Светлаков легко поймал, вытащил одну и закурил в окно, поморщившись. Фыркнул:       — Я ж просил тебя брать нормальные, а не этот ширпотреб.       — На нормальные надо сначала заработать, — беззлобно проворчал Иванов.       Это всё напоминало перепалки Фила и Виктора, и Артём болезненно потёр лоб.       — Я понимаю, что меня обвиняют в наркоторговле. Но зачем? Я готов говорить.       Светлаков курил в форточку, Иванов заполнял протокол.       Артёма словно бы и не было в кабинете. И от этого становилось не по себе. Тишина и полное игнорирование его вопросов угнетали куда сильнее, чем удары по голове. Создавалась иллюзия, будто он дурак, абсолютно не понимающий ситуации.       Это было даже хуже, чем сидеть в кабинете директора, смотреть на выпотрошенный рюкзак немигающим взглядом и слушать обрывки их тихого диалога о том, как никому не нужна шумиха вокруг этого инцидента. Директриса, всегда кричавшая, что для школы люди главнее, вдруг стала переживать о своей репутации как начальника и репутации заведения вообще. И, кажется, даже готова была отчислить Родионова-наркоторговца задним числом.       Артём шумно выдохнул:       — А почему моего отца сюда не пригласили?       — А зачем? Мы ж ему сказали, какие передачки можно приносить, — хохотнув, Иванов поёрзал на стуле и что-то вложил в папку с делом. — А больше он и не нужен. Тебе уже есть восемнадцать. Всё чин по чину. Понятые — чужие учителя. Двое. На их глазах у тебя был изъят пакетик белого порошка неизвестного состава. Может, мука! А может, синтетический наркотик новый… Ты же сообщения странные в разные мессенджеры присылал.       — Что?       — Прислал, — с нажимом протянул Иванов. — Присылал-присылал, да, Сань?       — Конечно, — наконец подал голос Светлаков, смачно затягиваясь. — Мы уже даже пробили все закодированные адреса. Там нами в разное время были найдены закладки.       — Но… — Артём поморщился, лихорадочно сопоставляя фактическое задержание с правовыми нормами. — Но ведь… В общем, я сам должен был вытаскивать вещи. И… Понятые должны быть одного со мной пола!       Всё в сознании, некогда лежащее в коробочках на своих местах, вдруг оказалось перемешано. И в этом хаосе мыслей было не разобраться. Мозг как будто работать перестал.       — Какие же вы все умные стали, — Светлаков соскочил с подоконника и повернулся к Артёму спиной, но голос так и сквозил ядовитой улыбкой. — Да вот только в детали никто вникать не хочет. Происходил досмотр твоих личных вещей, а не тебя самого. Кому ты нужен.       Руки сжались в кулаки, Артём рванулся, но тут же бухнулся обратно, в бессилии запрокидывая голову и разглядывая коричневые разводы на потолке. Это здание осенью хорошо подтопило, как и все в этом районе. «Жаль, не потопило совсем, — Артём облизал пересохшие губы и с присвистыванием выдохнул. — Бред какой-то. Когда мы после обновы с Филом во сне ботов мочили — и то правдоподобней было».       — Пра-авильно, Артём, ду-умай, — протянул Светлаков и захлопнул форточку.       Артём утомлённо поднял голову и фыркнул:       — Ну о чём? Как вы мне наркоту подбросили? Или как безосновательно задержали?       — Да неужели? — капитан издевательски осклабился и поправил манжеты: — У тебя паспорт был? Нет. Паспортные данные помнишь? Нет. Твой отец твой паспорт принёс? Тоже нет. Откуда мы можем знать, что ты Родионов Артём Александрович две тысячи первого года рождения? Что этот мужчина — твой отец, а не подельник. Да ещё и непонятное вещество в характерном пакетике. Сахарную пудру с собой обычно не носят.       — Смешно, — хмыкнул Артём, плотно сжимая губы.       — Грустно, Артём, грустно, — голос оперативника из сладко-распевного вдруг стал жёстким и звякающим, как лезвие отцовской опасной бритвы. — Если у тебя стоит «пять» по обществознанию или истории, это не значит, что ты самый умный!       Артём усмехнулся и растёр лицо ладонями, морщась от ноющей боли в синяке и на лбу. Действительно, как можно было вообще рассчитывать на то, что оперативники, так грамотно и красиво (как бы ни было это омерзительно признавать) обложившие его и способные пришить хранение какого-нибудь героина (или того хуже — синтетического наркотика), вдруг допустят какой-нибудь тупой и очевидный прокол? «Ещё один косяк телевидения, — мотнул головой, вновь сжимая пальцы в замок и задумчиво рассматривая костяшки, — там все опера либо правильные, либо тупое мясо!»       — Ну и чего не весел, буйну голову повесил? Смотри на жизнь веселей! Мы ж тебя не бьём, не обижаем! — Светлаков заговорщицки подмигнул.       — Это пока, — со знанием дела протянул Артём, — вот пойду я сейчас в отказ, и кончится райская жизнь…       — Смышлёный пацан, а, Сань? — пробасил Иванов. — Может, он тогда нам всё и расскажет сразу?       — А ты у него спроси. Ну что, расскажешь, Тёма?       Артём дёрнулся. Тёмой его имели право звать лишь Варя и мама — это сокращение было пропитано любовью и заботой. А голос Светлакова всё искажал, искривлял, обращал в оскорбление. Артём глухо рыкнул, как волк в зоопарке:       — Я Артём. А по остальному… — монотонно протянул: — Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. — После занятий с Яниной Сергеевной стыдно было не знать Конституцию назубок, и Артём дерзнул приподнять бровь и самодовольно усмехнуться. — Вот так как-то.       Оперативники переглянулись, развели руками. Светлаков многозначительно поднял палец, Иванов картинно снисходительно и надменно поаплодировал. И от этого стало ещё неуютнее, и из закрытого окна как будто потянуло холодом. Артём сжимал онемевшие от напряжения пальцы, пронзая оперативников взглядом. Однако как он ни пытался, никак не мог угадать, что они задумали, каким будет следующий ход. Это был не Фил, действующий преимущественно на эмоциях; это была не Варя, местами чрезмерно самоуверенная и упрямая, а ещё подверженная авантюрам; это был даже не Илья, привыкший блефовать, создавать иллюзию угрозы и обрызгивать ядом слов.       Это были другие люди. Другие соперники. Взрослые, хитрые и коварные. И Артём впервые почувствовал себя совсем ребёнком. «Может, хватит дурачиться? Всё равно их не переиграть. У них опыт сажать таких, как я…» — зажмурился, согнулся, сжимая руками голову.       — Хорошо, — оттарабанил пальцами по столу незатейливый ритм Светлаков, — можешь не свидетельствовать против себя, своего супруга и отца с матерью. Но можешь рассказать нам о том, как твоя подружка — мэровская дочка — проносила в школу наркоту и продавала её.       — Сань, ты что?.. — сипло зашипел Иванов, но Светлаков лишь цыкнул.       Артём вздрогнул. Поднял голову. Руки сами собой рухнули на колени. Он тяжело моргнул раз, другой, потом тихо выдохнул.       Варя. Фил. Виктор.       Он подставил их всех. Теперь будут трясти и их. «Нет. Не надо, — наморщился Артём, шумно выдыхая и стискивая волосы до боли в голове. — Она дочь мэра. У них наглости не хватит пойти против. Это же как запускать бумеранг! Он вернётся. Но при этом ударит с такой силой, что мало не покажется. Они не станут её прессовать!» Артём слышал шум крови в ушах, чувствовал колючий жар по коже, а ещё удушающую петлю ловушки, стремительно затягивающуюся на шее.       — Ну! Так и будешь молчать?       Артём сглотнул, ощущая во всём теле тонкое покалывание, громко скрипнул зубами, мотая головой:       — Ни о чём подобном я не знаю. И обращаюсь к статье пятьдесят первой Конституции, потому как Конституция — это основной закон государства, имеющий высшую юридическую силу.       — Ой… — Светлаков наморщился и схватился за виски, как от мигерни. — Так ты ЕГЭшник. Поня-ятно. Всё, разговоры безнадёжны, Серёг. Он думает, что в правах и актах ориентируется лучше нас.       — Я так не думаю. Просто вы атакуете Уголовным кодексом, а я защищаюсь Конституцией. Всё честно, по-моему.       Артём понимал, что эта язвительность рикошетом ударит его в самый лоб. Но сдерживаться становилось всё тяжелее. Он был неуместным, да к тому же разоружённым, скованным по рукам и ногам призрачной свободой. И вырваться из этих пут хотя бы на мгновение, хотя бы так, было бесценно. Иванов раздражённо захлопнул дело, громко бросил ручку в органайзер, подался вперёд и драконьим хрипом опалил нервы Артёма:       — Слушай, парень, твоя самоуверенность и острый язык тут не помогут. У нас есть достаточно оснований, чтобы вызвать следователя и дать ход делу. И знаешь, что сначала сделает следователь? — Артём пожал плечами, Иванов, азартно сверкая, прошипел: — Выпишет постановление на обыск в твоей квартире. Как думаешь, что будет с твоим отцом, когда в квартире найдут ну, скажем, пакетиков двадцать наркотиков?       Артём мотнул головой. Взгляд сам собой метался из угла в угол в поисках видеокамер или жучков: не может быть так, чтобы этот беспредел не записывался. Иванов, проследив за его взглядом, только коварно усмехнулся:       — Так и будут за нами следить, ага. Особенно если учесть, что на самом деле важно.       — Деньги, — выплюнул Артём, переплетая пальцы в замок.       — В первую очередь, — толстый палец старшего лейтенанта побарабанил по папке, — важны показатели. Конкретно для нас важно засадить определённое количество торчков и дилеров. И совсем не важно, как именно. И кого.       — А вы не боитесь, что я всё-таки пойду в прокуратуру, как в кино? — оскалился Артём.       — А ты сначала выйди отсюда.       Погружённый в диалог с Ивановым, Артём допустил тактическую ошибку. Позволил Светлакову оказаться за спиной, и вот уже его пальцы клешнями намертво впились в шею, лишая возможности шевелиться. Артём понял, что недооценил оперативников. Иванов лишь казался грозным и опасным, настоящая опасность исходила от капитана Светлакова. Притворно улыбчивый, равнодушно самоуверенный, он травил подозреваемых угрожающим видом напарника и своим елейным голосом. И сейчас его шёпот леденящим ужасом вливался в душу.       — Мы своё дело и место знаем. И тебе советуем знать своё. Тумаком больше — тумаком меньше. Даже твоя ненаглядная подруженька подтвердит, что сюда ты уезжал битым. Сиди молча, слушай нас, не рыпайся и не возбухай. А иначе, — Светлаков ещё сильнее сжал шею Артёма и с усилием заставил того почти сложиться пополам. — Иначе и этот Шаховской, и твоя ненаглядная мэровская дочурка, и все-все, кто хоть слово хорошее о тебе скажут, пойдут за тобой прицепом, паровоз. Понял?       Артём туго сглотнул. Сомнений, что Светлакову по силам выполнить шелестящие угрозы, не возникало.       — Понял?! — прикрикнул Иванов. — Или повторить?       — Понял, — буркнул Артём.       — Отлично, — Светлаков отвесил Артёму ощутимый подзатыльник и отошёл.       Голова гудела. И грохот ножек стула, поставленного полицейским напротив Артёма, разрывной бомбой ударил в мозг. Недешёвые перстни на его руках перетягивали всё внимание. «Интересно, это с зарплат или со взяток?» — хотелось усмехнуться Артёму, но сил хватало уже только на то, чтобы безвольно смотреть и слушать.       Его героизм рассыпался в прах. Желание выглядеть великомучеником и героем в глазах всех стремительно падало ниже нуля. Сейчас хотелось одного: домой.       — Смотри, Артём Александрович, — имя и отчество прозвучали насмешливо и как будто чуждо. — У тебя выхода два: в тюрьму и на волю. Спрашивать, что ты выберешь, не стану. И так понятно. Но тебе, наверняка, интересно, как мы это можем провернуть? Интересно же? — Артём настороженно и медленно кивнул. Светлаков удовлетворённо улыбнулся. — Мы с Серёгой давно могли бы вызвать следователя. Он бы оформил всё, выписал бы обыска по определённым адресам, допросил бы людей, на которых мы указали, и звездец котёнку.       Иванов рядом звучно прихлопнул ладонью кулак. Артём невольно содрогнулся. Каждая мышца его напряглась. И мозг наконец-то интенсивно заработал, обрабатывая и анализируя информацию. С ним говорили открыто. Даже слишком откровенно: очевидно, не сомневались, что он способен понять расклад и сделать правильный для них выбор. Значит, неплохо знали его. А ещё не боялись. Либо были уверены, что за него некому встать (в самом деле, что мог сделать отец, рядовой инженер на почти закрывшемся заводе?), либо знали, что ему никто не поверит, либо он не был их основной целью, а лишь средством. «Тогда это точно не Илья… — Артём почесал пластырь. — А я вообще зачем кому-то нужен?» Он поднял взгляд на оперативников. Те смотрели на него серьёзно и как будто выжидающе: уже без снисхождения и самодовольства.       «Наиздевались», — Артём вздохнул и с трудом выдавил из себя, облизав губы:       — Вы не собираетесь меня сажать?       — Ты нам по барабану, Тёма, — Светлаков с садистским удовольствием использовал это сокращение имени, и Артём невольно морщился, как от пореза. — Можем посадить, можем нет… Всё зависит от тебя. Вообще-то, ты, Шаховской и Зимин давно на крючке у Муромцевой. Было время, когда она вас прям-таки проклинала. А теперь чего-то затихла. Уж не знаю, чем вы ей там помешали, но… Полиции есть, за что тебя сажать, в любом случае. У нас на тебя… Другие планы.       Артём скрипнул зубами. А после вчерашнего закидона Фила появилось ещё больше. Артём растерянно растёр ладонями лицо и помотал головой в надежде, что мысли, как по волшебству, выстроятся и дадут подсказку. Не вышло. Артём не успевал за скоростью событий, в которые его втягивало бешеным водоворотом. На удивление, полицейские не отпустили никаких едких комментариев.       — Так ты готов сотрудничать с нами, Артём? — Светлаков говорил холодно и чётко, как настоящий профессионал.       Артём пожал плечами. Очевидно, при этом раскладе у него оставалась лишь иллюзия выбора. Подчинение оперативникам едва ли могло остаться лёгкостью на сердце. «Или ложное свидетельство попросят, или слить кого. Ладно, посмотрим», — Артём почесал висок и кивнул.       — Что вам нужно?       — Во-от, теперь-то я точно вижу, что перед нами взрослый, умный, сознательный гражданин, — Светлаков двумя пальцами подхватил листок бумаги и ручку, придвинул свой стул к столу коллеги.       По небрежному взмаху Светлакова Артём пересел на более респектабельный стул, тесно придвинутый к столу старлея. Теперь Иванов был угрожающе близко. Кажется, это была специальная психологическая тактика, чтобы у подозреваемых не было желания юлить под пристальным взглядом этого громилы. Иванов с грохотом смёл в сторону все дела и вытащил чистый лист, Светлаков придавил его вычурной ручкой.       — Пиши.       — Что писать-то? — растерянно пожал плечами Артём, но ручку всё-таки взял и принялся небрежно крутить её между пальцев.       Светлаков приказал отступить сверху место на пять строк. Артём вывел аккуратную букву «я», поставил запятую и поднял глаза на капитана. Тот улыбнулся:       — Пиши о том, что являешься свидетелем финансовых махинаций Шаховского Андрея Алексеевича, который является монополистом всех торговых точек по продаже компьютеров и подобной техники. Придумай, что он увиливает от налогов или утаивает часть доходов от государства. Или разворовывает бюджет, предоставляемый ему государством на реализацию проектов. Пиши, что угодно. Но он должен сесть. Хотя бы на полгода. Не бойся, ты будешь лишь свидетелем. Заявителем выступит другой человек. Более… Значимый!       Дыхание прервалось. Всё вокруг подёрнулось мутной бледноватой плёнкой. Воздуха стало не хватать, как будто кто-то крепкими холодными пальцами сдавил горло.       Фил не явился на контрольную по истории, которая была последним шансом повлиять на полугодовую оценку и выровнять отношения с Яниной Сергеевной, как-то не задавшиеся с самого начала. Фил был готов. Артём знал это наверняка, потому что вчера они рубились в онлайне, параллельно проверяя все даты, термины и названия операций. Вторую Мировую, которую Янина Сергеевна изучала из года в год снова и снова, Фил выучил назубок. Так что даже Артём завидовал.       А сегодня не пришёл. «Что-то случилось», — подумал Артём в конце урока и случайно наткнулся на хмурый взгляд Вари. Она каждый раз вздрагивала, когда открывалась дверь, словно кого-то ждала. «Неужто Фила?» — хмыкнул Артём и набрал другу сообщение.       Фила не было в сети с трёх ночи. «Точно у него форс-мажор!» — Артём обернулся к Варе и прочёл в её глазах не то недоумение, не то тревогу. Звонок должен был раздаться через три минуты. Вещи медленно посыпались в рюкзак. Варя молчала. Не задавала ни единого вопроса — видимо, понимала. Всё же наклонилась ближе и шепнула:       — Что случилось?       — Я не знаю, — Артём наклонился к её уху и заговорщицки зашептал: — Скажи всем, что мы заболели. Тебе поверят, заместитель командира.       — Заместитель джинна, блин, — скептически проворчала Варя. — Хором заболели. Может, что получше придумать?       — Придумай, — усмехнулся Артём. — У тебя это лучше, чем у меня получается.       Варя смущённо-самодовольно улыбнулась, глядя на Артёма из-под ресниц.       А едва раздался звонок, Артём сорвался с места под недоумённые взгляды одноклассников. На пороге класса вдруг обернулся и, подмигнув Варе, послал ей воздушный поцелуй. Машка многозначительно вскинула брови, а Варя закатила глаза.       Артём точно знал, где искать названого брата.       Фил и Артём ходили по краю. В этом была вся их жизнь. Они любили влипать в неприятности, любили рисковать, любили погружаться с головой в пучину адреналина. И очень любили выходить сухими из воды.       А ещё они любили гулять по мрачным заброшкам и недостройкам, которые (по Вариным словам) были в конце планов по благоустройству города. Но городская дума никак не могла придумать, что делать с ними: снести и начинать застройку заново или продолжать строительство. И пока они решали, любители риска гуляли по бетонным плитам, сидели в проёмах для окон, хрустели осколками и шприцами на полу.       На дворе стояла середина ноября — самая благодатная пора в десятом классе: про ОГЭ уже не говорят, про ЕГЭ ещё даже не думают. Сухая трава на пустыре, придавленная кусками позавчерашнего талого и чуть почерневшего снега, достигала середины молоденьких тонких саженцев, чудом выживших в аномально морозную зиму. В этом году осень выдалась на редкость тёплой. Мощный снегопад обещали только на третьей неделе ноября. Впрочем, зябкий, почти зимний ветер всё равно кружил в воздухе, больно хлестая по щёкам.       Артём поморщился, поднял повыше воротник куртки и нырнул в заброшенное пятиэтажное здание в промзоне. Откровенно жуткое место, где его однажды чуть не разодрала бродячая собака. Сюда парни приходили за самыми острыми эмоциями, чтобы в полумраке пустых этажей понять, как, на самом деле, замечательна их жизнь. Артём легко поднялся по облезшим бетонным ступеням на первый этаж и громко позвал:       — Шаховской! Ты тут?!       Ответом ему стало гулкое эхо. Артём качнул головой и рассерженно цокнул. Вообще-то, они с Филом договорились не карабкаться выше третьего этажа: конструкции там были неустойчивые, да и, по слухам, там гнездились люди низшего общества, с которыми парням, пусть даже и тренированным, сложно было бы совладать. Но видимо, всё было настолько отвратно, что Фил полез выше. Либо из своих дурацких принципов игнорировал зов Артёма. «И если это так, то, клянусь, это будет третий несчастный случай на этой заброшке!» — думал так скорее для того, чтобы перестать тревожиться за вспыльчивого друга.       В том, что Фил здесь, отчего-то сомнений не было. Артём преодолевал этаж за этажом, каждый раз содрогаясь от огромной площади. Взгляд выхватывал нецензурные яркие граффити, шприцы, жестяные банки энергетиков и осколки бутылок спиртного. Из-под подошвы кед разлетались в разные стороны мелкие серые кусочки.       — Твою мать, Шаховской, если ты решил так поприкалываться, то я тебе клянусь, что это последнее, что ты сделаешь в своей жизни! — преисполненный негодования, Артём поднялся на последний этаж.       Выше только крыши.       — А-артас, — раздался усталый голос из-за спины. — А я думал, ты не придёшь.       Артём обернулся. Ярость отхлынула, оставляя лишь холодное осуждение. Фил сидел между просторных выбитых окон припорошённый серой пылью крошащейся стены. В руках его колебалась стеклянная бутылка янтарно-коричневой жидкости. Артём в этом не разбирался, но по одному запаху понял, что это алкоголь. Притом, очевидно, очень дорогой коньяк или виски. И, похоже, совершенно не предназначавшийся Филу.       Артём, засунув руки в карманы школьных брюк, медленно, осторожно, слушая перехруст камешков и осколков под подошвами, угрожающе навис над Филом. Он истолковал этот жест по-своему и дружески протянул бутылку:       — Будешь?       Артём, поморщившись, мотнул головой, но бутылку всё-таки выхватил из тёплых влажных пальцев друга. Всмотрелся: стекло бутылки было заляпано жирными разводами от пальцев, этикетка наполовину содрана, а особого желания разбираться, что на ней было написано, не было.       — Что это? — тряхнул Артём остатками.       — А хрен знает, — лаконично отозвался Фил, доставая из рюкзака сигареты и зажигалку. — Что у бати открытым стояло в баре, то и стырил. Ему какие-то друзья-партнёры подарили. Обойдётся. Нехер было…       Фил вздохнул, взъерошивая волосы и легонько стукаясь макушкой о бетонную стену. Серая крошка посыпалась на него. Артём проследил за трещиной на потолке и поморщился: надо было уходить отсюда, а то ещё рухнет эта громада на их бедовые головы.       — Та-ак. Ну и со скольки ты тут?       — Хз, — Фил пожал плечами, сменив алкоголь на сигарету.       Пальцы его слушались отчего-то плохо, соскальзывали с зажигалки. Артём, предусмотрительно отставив бутылку в сторону, присел рядом с другом на корточки.       — Ита-ак…       — Меня назвали ничтожеством, — Фил выпустил в воздух кольцо дыма и долго смотрел, как оно тает. — Сказали, что такой сын, как я, никому нахрен не сдался, и что из Ритки вышел бы лучший сын, чем из меня.       Артём болезненно поморщился. Тема двоюродной сестры всегда была для Фила особенно острой, потому как Рита Шаховская была умница, красавица, спортсменка, комсомолка, зожница и олимпиадница. На её фоне даже такая умная, серьёзная и ответственная девчонка, не лишённая зазнайства, как Варя Ветрова, становилась закомплексованной серой мышкой. Что уж говорить о Филе, которого с ней сравнивали сто раз на дню?       — Что опять случилось? Из-за драки позавчерашней? Из-за возни в столовке? Из-за беготни от ППС?..       Артём припоминал все их крупные грешки за последний месяц, но Фил на каждый отрицательно мотал головой, кривя губы в болезненной усмешке всё сильнее и сильнее. Когда у Артёма кончились идеи, Фил выпустил в воздух мощную струю дыма и хрипло рассмеялся:       — Просто я родился Филом. Просто меня не воспитали. А я виноват, — закусив щёку, задумчиво потёр шрам на ладони, мотнул головой. — Честно, Артемон, я даже сделать ничего не успел. Просто Нинка, чтоб её! Как у малолетки какого-то, мать в школу вызвала. Дрянь.       — Фил.       — Что «Фил»? — закатил глаза друг. — Если ты у неё любимчик, это не значит… Не значит… Нихрена это не значит, короче! Я ж нормально отношусь ко всему? — Артём кивнул, Фил кивнул в ответ. — А она, вместо того чтоб поговорить, жа-алуется. Мы б притёрлись, если б она матери не трындела про то, какой я троечник, неудачник и что взяли меня в этот лицей чудом и по ошибке.       — Фил, — Артём накрыл плечо друга ладонью и легонько сжал. — Оценки ведь не главное.       Фил рвано и болезненно прыснул, а потом выбросил недокуренную сигарету в окно:       — Ты матери моей это скажи!       Артём сочувственно вздохнул. А Фил продолжил карикатурно-писклявым голосом:       — Вот я ушла из девятого класса, пришлось мне официанткой работать. Потом отучилась в техникуме. Готовила. Повезло, что папа твой на моё коронное блюдо попал. А вот ты живёшь на всём готовом, так ещё и плевать на нас хотел.       Фил часто рассказывал, как его поносит мать, как она хочет видеть сына-отличника, который может хоть что-то сделать руками. И Артёму казалось, что жизнь друга — проклятый день сурка. Фил красноречиво обрисовал, как в воспитательную беседу вмешался отец, и внутри Артёма всколыхнулся гнев:       — Они не правы. Они же тебя воспитали… Таким. Они ж тебя контролировали. Это не мы с отцом. Два дерева по разные стороны дороги, блин!       — Нихрена, — мотнул головой Фил. — Они считают, что я сам во всём виноват. А отец... — Фил провёл ладонью по лицу и буднично отмахнулся: — Забей, Артемон.       — Не могу, — пришла очередь Артёма нервно приподнимать уголки губ и мотать головой. — Мы волновались.       — Мы? — Фил многозначительно приподнял бровь и пьяно расплылся в улыбке. — Это то, о чём я думаю?       — Зависит от твоей испорченности, — буркнул Артём, внимательно глядя на друга.       Кажется, алкоголь начинал брать своё, и друг постепенно терял здравомыслие, тонул в пучине одних лишь неуправляемых эмоций. Артём рассерженно схватил бутылку и со всей злобой, переполнявшей его ото всей этой паршивой ситуации, запустил ею в стену. По бетону потекли коричневые разводы. Фил дёрнулся и криво осклабился:       — Может, ты и прав. Ты вот про Варю тут сказал. Вот кому повезло. У неё хоть батя и шишка, а её не шпыняет. Он не картинку из неё растит, а человека. А мама её… Офигенная женщина.       — Да, — усмехнулся Артём, — Яна классная.       — Варьку любят. Хоть она иногда и такую фигню творит. — Артём укоризненно ткнул Фила локтем под рёбра, и тот сдавленно ойкнул. — Ну честно.       — Честно-честно, — монотонно выдохнул Артём.       Фил, в общем-то, не то чтобы и не был прав. Варю действительно родители обожали, едва ли не на руках носили, от того у неё всегда были достаточно романтические представления о жизни. От того Варька всегда казалась такой воздушной и неестественной в их компашке. Но без неё Артём не представлял своей жизни. «Да и Фил, — Артём многозначительно покосился на продолжающего разглагольствовать о Варином счастье друга. — Похоже, тоже к ней привык. А всё возбухал: как можно дружить с девчонками, да ещё и с такими… У них же ветер в голове».       — Она просто не понимает своей радости. Ей можно быть со своими взглядами на жизнь и своими путями. А мне… — Фил рассмеялся и вдруг посмотрел на Артёма пугающе холодно и трезво: — Я для них игрушка или собачка дрессированная. Как так: не захотел ходить на скрипку! Это же интеллигенция! Как так: учишься на «четыре»? Ты же Шаховской. Я ненавижу себя, Артемон. Потому что я в своей семье никто и звать меня никак. Я всё удивляюсь, как отец меня с балкона не выкинул. Ну, типа, неугодный ребёнок. Вис из Спарта, млять.       Артём резво подскочил и легонько встряхнул друга за плечи:       — Это не смешно, Фил.       — А мне смешно, — Фил скривился, — так смешно, Артемон, что сдохнуть хочется.       Артём прикрыл глаза и, набрав в грудь побольше воздуха, принялся медленно считать до десяти. Чтобы не огреть друга оплеухой. В другой момент можно было бы, но не сейчас: Фил и в трезвом состоянии чрезвычайно вспыльчив, а с обнажёнными эмоциями — так вообще вспыхнет, как бензином облитый. Досчитав до десяти, Артём раскрыл глаза и медленно потянул друга на себя. Фил поднялся и даже умудрился встать на удивление твёрдо, так что невольно закрались сомнения, действительно ли друг пьян от коньяка.       — Фил, ты тот, кто ты есть. И мне ты нравишься таким. Живи, как жил. В конце концов, мы все гости в родительском доме.       — Кроме Вари, — фыркнул Фил.       Артём утомлённо закатил глаза:       — Вот далась тебе Варя…       — Не-а. Не даётся! — Фил не смог больше держаться и громко рассмеялся.       Глядя на него, Артём рассмеялся тоже и обречённо покачал головой: Фил неисправим. С ним чрезвычайно сложно говорить серьёзно, но от этого лишь интересней. Артём отвесил другу беззлобный подзатыльник, а Фил несильно пихнул его в ответ и, устало привалившись к стене, сполз обратно. Артём осуждающе нахмурился:       — И как ты теперь пойдёшь домой?       — Не пойду, — зевнул Фил, — да пошли они все.       Артём с тяжёлым вздохом подобрал рюкзак Фила, схватил его за руку и рванул на себя. Фил покорно поднялся, смахивая с лица волосы.       — Ну и куда мы?       — Ко мне. Поживёшь у меня. Пока дурь не выветрится.       — А-а-а… А дядь Саня?       — А что он? Мы разошлись, как в море корабли. Я теперь сам хозяин своей жизни. Безо всяких… Мы как в мае разосрались, так и помирились и решили, что каждый выбирает свой путь.       — Во-от, даже твой батя это понял, а мой — мимо!       Цыкнув, Фил вальяжно перекинул руку через плечо и вдруг пошатнулся. Артём тут же ощутил себя дрыщом: друг едва не уронил его за собой на бетонный пол. Артём с трудом устоял и легонько тряхнул друга. Фил помотал головой:        — Блин, чёт мутит меня, Артемон. Поехали отсюда.       Целыми и невредимыми, но без половины карманных денег Шаховского, они добрались до трёшки Артёма. Тут же он напоил продрогшего и опустошившего желудок в туалете Фила горячим чаем и чуть ли не пинком загнал в свою кровать. А сам уселся за компьютерный стол, закинув на него ноги, размышляя о том, кому из них больше повезло с семьёй.       Фил был не беден, но скован постоянным вниманием и строгими родительскими требованиями. В двенадцать (когда они только-только познакомились) ему было совсем тяжело, в тринадцать Фил тихо злился, а с четырнадцати начал открытую войну.       Артём не мог сказать, что ему живётся плохо. Он просто был один. К нему тянулись люди, быть может, именно поэтому. У Артёма было немало друзей, много знакомых, но мало тепла. Он точно знал, когда ему стало не хватать этого: после развода родителей. С мамой они чуть ли не ежедневно списывались, созванивались, раз в три месяца стабильно виделись, но это всё было… Не то. К тому же, с каждым годом встречи становились всё реже и реже. К сегодняшнему дню они с мамой не виделись полтора года. Артём скучал.       Одного лишь отца ему было мало.       Самой счастливой из них была Варя. И Артём всё бы отдал, чтобы так же, по её словам, задыхаться от опеки и любви. А чего стоили семейные ужины, устраиваемые Яной! А чего стоило благородное спокойствие во взгляде Олега Николаевича!       За этими мыслями Артём задремал. Проснулся от вибрации телефона Фила и удивился: звонил отец. «Странно, что Фил его в чёрный список не бросил», — пожав плечами, Артём поднял трубку и тут же выслушал волну негодования по поводу его отсутствия дома и неприятные угрозы. Шаховские обзвонили все морги, полицейские и больничные отделения (видимо, это единственные места, где мог пропадать Фил). Голос отца Фила вибрировал от напряжения, и Артём узнал в нём нотки друга. «Да уж… А говорит, не похож», — мысленно передразнил Фила Артём, а потом наконец ответил.       Спокойно и хладнокровно сообщил, что он хороший друг Фила («Какие у этого идиота могут быть друзья?!» — кричали в трубку), что Фил у него останется жить, пока не решит вернуться домой («А кто его потом пустит? Где это вообще видано!» — рычал Шаховской). Добавил:       — Не волнуйтесь. Ваш коньяк мы распили вдвоём.       — Л-а-д-н-о, — по буквам выдавил сквозь зубы Шаховской. — Не знаю, кто ты, Артём, никогда о тебе не слышал, но… Спасибо. Даже странно, что у него такие рассудительные друзья.       — Вы беспокоились? — усмехнулся Артём.       — Это наш сын, каким бы он ни был придурком.       «Фил будет счастлив!» — Артём попрощался и положил трубку. А потом крутанулся на кресле, вновь закинул ноги на стол и задремал. За эту чёртову пару часов Артём устал, как не уставал на олимпиаде по физкультуре.       Фил жил у Родионовых полторы недели, каждый вечер радуя всех вкусными ужинами. Так что, кажется, отец Артёма даже млел и становился гораздо теплее с сыном. Артёму нравились их вечера: они втроём, словно отец и два сына, поочерёдно рубились в старенькую приставку, смотрели стрёмненькие комедии, батя шутливо шпынял обоих, помогал разобраться с алгеброй и стереометрией, кому это было нужно.       Но Филу надо было вернуться домой: родители стали тревожно часто написывать ему.       — Это были лучше дни в моей жизни, — вздохнул Фил, оглядывая комнату Артемона. — Надеюсь, я вас не потеснил?       — Да забей ты. Всё супер было. Заходи, — Артём спародировал мультик: — Если шо!       Артём провожал Фила до его подъезда, мрачно и молчаливо, как в последний путь. А у шлагбаума Фил вдруг замер и крепко обнял Артёма. Это было так странно для друга, что Артём обмер, как бревно.       — Спасибо, Артас. Ты настоящий брат.       Воспоминания замелькали в сознании Артёма. Фил всегда, со дня их знакомства, был рядом с ним. Был тем самым настоящим другом, кто не бросал в беде и не задавал лишних вопросов. Просто молча подставлял дружеское плечо, чтобы поддержать, молча воевал за их дружбу.       Артёму и так всегда казалось, что он не такой хороший друг, как Фил. Но сейчас он точно знал, что друзья так не поступают: не пишут на пусть и не самых любимых родителей своих друзей заявления и клевету. Артём поморщился и еле слышно переспросил:       — Что?       — Пиши всё, что знаешь, Артём Александрович, — хмыкнул Светлаков. — У Шаховского много тёмных делишек, нам всё равно, за какое дело его прижучивать.       — Я не знаю, — прохрипел Артём, ручка выпала из пальцев, с шорохом прокатилась по столу. — Ничего не знаю. Я не знаком с Шаховским.       — А он тебя просто так защищал, как ненавистного одноклассника, что ли? — рыкнул Иванов, снова хлопнув ручкой по столу. — Пиши! Не знаешь, так придумай.       Светлаков покачал головой:       — Сочиняй, вас же в школе учат писать сочинения? Вот и пиши, Тёма. И, быть может, мы найдём того злодея, кто решил так над тобой подшутить. И в твоём пакетике обнаружится не наркотик, а скажем…       — Мука, — резво отозвался Иванов.       — Ну да, мука. Представляешь, одноклассник решил приколоться. Может, этот же Шаховской. Или кто-то менее тебе приятный.       — А сообщения? — глухо отозвался Артём, сверля взглядом букву «я» на безобразно белом листе.       — Так сбой системы, Артём. Отдел новый — техника старая. Разбойники всё переломали, будь они не ладны. Не бойся. Мы работаем красиво. Ты, главное, напиши. Это ведь твой единственный путь на волю, — Светлаков небрежно швырнул на стол наручники, вновь создавая иллюзию выбора.       Быть физическим пленником и мучиться в тёмной сырой камере от головной боли и бессильного гнева. Или быть пленником своей совести, потерять друзей и собственное достоинство.       Из двух зол всегда выбирают меньшее.       Артём взял ручку и медленно, со скрипом заелозил наконечником по чистому листу.       Твёрдой рукой вывел буквы:       Я, Родионов Артём Александрович, отказываюсь давать заведомо ложные показания в отношении Шаховского Андрея Алексеевича, поскольку согласно ст. 307 УК РФ дача заведомо ложных показаний предусматривает уголовную ответственность.       Артём шлёпнул ручкой по листу и медленно, с шелестом, развернул его к Иванову, равнодушно вглядываясь в глаза Светлакова. Внутри ничто больше не дрожало и не колебалось. Иванов подтянул к себе бумагу. Оперативники склонились над текстом Артёма. У Светлакова дёрнулась бровь, взгляд помрачнел. Лист с хрустом сжался в кулаке Иванова.       Парадокс: Артём отчётливо видел в устремлённых на него взглядах угрозу, но был абсолютно равнодушен. Он расправил плечи и гордо поднял голову, готовый принять удар.       — Я не понял, — Светлаков нервно хохотнул, — ты решил, что мы будем с тобой играть в бирюльки?       Артём коротко мотнул головой:       — Я серьёзно. Я не буду ничего писать.        Иванов поднялся, угрожающей скалой нависнув над Артёмом, и его ручищи сжали воротник рубашки.       — Ты брыкаться ещё вздумал?       — Я. Не. Буду. Ничего. Писать! — судорожно всхрипнул Артём, исподлобья сверля полицейских взглядом.       Иванов с силой дёрнул его. Показалось, будто из него попытались вытрясти душу. С грохотом упал стул. Встряхнув Артёма до тупого выстрела в затылке, Иванов бросил его на пол. Перед глазами заплясали звёзды. Старлей грохнулся за стол. А Светлаков склонился над Артёмом, и его пальцы вновь впились в шею:       — Мы давали тебе шанс по-хорошему. Раз уж ты не согласен — будем по-плохому, — сильным толчком Светлаков опрокинул голову Артёма.       В глазах потемнело. На запястьях неуловимо защёлкнулись наручники.       — Обычно… Обычно! Мы не даём вторых шансов, гражданин Родионов, — бросил Светлаков. — Но тебе дадим. Бог любит троицу. Может, на третий раз дойдёт, какой выбор верный.       Зажмурившись, Артём отрицательно мотнул головой. Осторожно коснулся лба, висков, носа. Медленно разлепил веки. На жёлтом линолеуме некрасиво блестели капли крови. Артём большим пальцем коснулся носа, облизал губы. Солоноватый привкус растёкся во рту. Подушечки пальцев окрасились багровым. «Вкусил взрослой жизни, блин!» — почему-то вдруг захотелось смеяться. Смеяться, душа эту тупую боль, прошившую его насквозь полностью. Смеяться просто так. А ещё здорово было бы ударить кого-нибудь или что-нибудь, чтобы выпустить намертво скованные эмоции.       Артём продолжал сидеть на полу, утирая под носом кровь и тяжело дыша. Светлаков (Артём понял это по характерному щёлканью каблуков) подошёл к столу, набрал что-то на телефоне. Тишину разрезал его жёсткий деловой голос:       — Дежурного ко мне.       Трубка грохнула. Иванов поднял Артёма за плечи и посадил обратно, с удовольствием вдавив в сидение. Артём ссутулился и исподлобья зыркнул на Светлакова, коршуном нависшего над ним.       — А если и на третий раз до тебя не дойдёт. Вдруг, — капитан многозначительно повёл бровью. — То будь готов, что и до нас не дойдёт. Мы не станем заботиться о том, чтобы при переправке тебя в СИЗО в хате тебе вдруг не попался убийца наркодилеров, из-за которых умерла его любимая сестрёнка.       В дверь постучали. Скрипнул за спиной Артёма ключ в замке. Кому-то было приказано определить Артёма в пустую камеру предварительного заключения. Наручники на мгновение покинули запястья, а потом его руки с садистским удовольствием заломили назад. Наручники снова щёлкнули. Вывернутые локти заныли, заставляя шипеть от боли через плотно сомкнутые зубы.       Его буквально втолкнули в руки стажёра, сопроводив словами:       — Это для предосторожности. Больно бойкий парнишка.       Как они дошли до камеры, Артём не успел осознать. Какие-то коридоры, лица, одинаковые формы, бряцанье ключей — всё это сливалось в сознании и билось где-то в районе виска. А в голове по кругу запускались одни и те же тяжёлые мысли: «Это какие-то грязные игры, не Илюхины, факт. Илья бы так не замутил. Он напрямую мстить бы стал. Шаховскому, а не отцу. Блин, вот бы Варька к Олегу Николаевичу обратилась… Он бы помог… Он же приехал тогда. Почему всё-таки ему не сказала? Плевать на банду, пусть орёт и ругает. Но он сможет разобраться. Может, она ему сказала?»       Бронированная дверь с небольшим окошком вверху открылась. Стажёр щёлкнул ключиком в замке наручников, впихнул в руки Артёму матрац с подушкой и простынёй, а потом втолкнул в полумрачное помещение, торопливо запирая дверь. Артём швырнул матрац на верхнюю койку, сам уселся на край нижней.       Голова раскалывалась, а запястья горели красным.