Холод и яд

      Артём пялился в потолок, отстукивая кончиками пальцев по холодной серой стене незатейливый ритм. На пианино он не играл уже года четыре как: проникся гитарой. Но руки всё помнили и перебирали по неровностям стены, как по клавишам. Когда родители ещё не развелись, у них в углу детской стоял синтезатор, за которым вечерами любила играть мама. А потом они с ней даже пытались играть в четыре руки. Мама уехала, интерес к пианино пропал, а сам синтезатор пылился где-то в отцовском гараже (если, конечно, отец не продал его). «Что мама скажет, когда узнает, что случилось!» — Артём растёр ладонями лицо и с кряхтением перевернулся на живот, вжимаясь щекой в жёсткую подушку. Койка запоздало страдальчески простонала под его весом, царапая слух.       Небо полыхало в зарешеченном окне. «Сколько уже времени?» — Артём рефлекторно покосился на левое запястье, но тут же разочарованно наморщился. Часы у него отобрали. Вместе с ремнём. И Артём не понимал, зачем. Ладно ремень — на нём заключённый мог повеситься или придушить сокамерника. Но что насчёт часов?       Артём дёрнулся и потёр лоб: в собственных мыслях он уже окрестил себя заключённым, хотя ещё ничего не было понятно. Вчерашний день до последнего казался кошмаром, пока Артём затемно не подскочил на койке от резкого падения во сне. Он долго ворочался, не мог уснуть: какие-то думки носились в сознании туда-сюда; койка скрипела, кажется, при каждом вздохе; железный каркас, прикрытый тоненьким матрасом, был таким волнистым, что теперь рёбра ныли, как после драки.       Артём тихо выдохнул, качнув головой, и всмотрелся в рассвет. Обычно в это время он сидел в школе, склонившись над уроками и отчаянно зевая, Фил припадал на ухо какими-то дурацкими шутками, а Варя поочерёдно укоризненными тычками пыталась их перевоспитать. От воспоминаний стало приторно-сладко, так что губы болезненно скривились, а горло сдавил спазм. «Интересно, как там они? Блин, только б Фил ничего не выкинул, как он может! — ладони до жара растирали лицо. — Главное, чтоб к Муромцеву не попёрся. Только неприятностей отхватит. А Илья ведь не виноват. Наверное. Да что я парюсь? Может, они поверили, что я виноват. Прям как батя». Артём вымученно сел на кровати и поболтал ногами в воздухе.       На столе, ввинченном под маленьким решётчатым окошечком, стояла синяя спортивная сумка, вчера переданная Светлаковым от отца. Там нашлась сменная одежда: не в школьной рубашке, в самом деле, спать ему. Пара тёплых носков, умывальные принадлежности и записка от отца. Встретиться им лицом к лицу не позволили. Да Артём и не сильно хотел сталкиваться с серыми глазами отца, полными разочарования и горечи. Именно так он смотрел на Артёма, когда в кабинете директора Иванов в коротких и резких выражениях объяснил ему ситуацию.       Артём сидел, положив подбородок на сложенные руки и гипнотизировал горку вещей, вываленных из его рюкзака. Тетради, учебники, запчасть от PSP, валявшаяся здесь, кажется, целую вечность. И два белых пакетика. Артём видел такую магию только в Вариных киношках и редко удерживался от едкого комментария, мол, полицейские как будто вообще ничего не боятся. Похоже, иронизировал зря. Светлаков и Иванов были, очевидно, из тех, кого едва ли напугает что-то, кроме бедности. Особенно Светлаков: даже Артёму с его неискушённым взглядом было понятно, что костюм стоит под сотку тысяч, печатка — тоже не дешёвое удовольствие. «Не сотня, конечно, но есть и под пятьдесят…» — отвлечённо подумал Артём.       Его не покидало ощущение, что всё это — какая-то постановка, дурацкий розыгрыш, который сейчас отмотают назад. Но вместе с тем чудилось, будто он ступает на что-то омерзительно липкое, дрожащее, готовое сиюсекундно провалиться под ним. Земли Артём не чувствовал с того момента, как под конвоем двух полицейских пошёл к директору.       «Дурдом какой-то», — Артём почесал переносицу и поднял голову.       Перед ним сидел батя. Он пришёл минут двадцать назад и всё это время что-то вполголоса обсуждал с полицейскими в углу: очевидно, вникал в ситуацию. Артём был слишком погружён в себя, чтобы прислушиваться. Но, видимо, бате удалось договориться на беседу: все покинули кабинет как-то слишком быстро и тихо, словно растворились и превратились в невидимок. Отец стащил из вазочки на столе директора мятную карамель и задумчиво покрутил в руках.       — Как же так, Тёмка?       — Это не я, — пришлось откашляться и повторить. — Это подстава какая-то, па. Ты же знаешь: я бы никогда.       Отец не верил. В его глазах Артём читал разочарование в них обоих. В себе отец разочаровался как в родителе. А в нём, очевидно, как в сыне, как в человеке, как в мужчине. Артём закрыл ладонями лицо, кончиками пальцев впиваясь в лоб. Голова раскалывалась на мириады кусочков. «Слишком много думаешь», — обычно говорил ему в таком случае Фил.       — Правда. Я не знаю, что это за дурдом, бать, но это не я.       — Все так говорят, — крякнул отец, утаскивая вторую карамель в рот.       — Что не я? — грустно и тривиально отшутился Артём.       Батя промолчал. Задумчиво почесал бороду, а потом сцепил руки, грубые, жёсткие, с тонким обручальным кольцом на правом безымянном пальце, которое он почему-то все пять лет после развода так и не снимал. Папа задумчиво обводил взглядом кабинет директора, а Артём рассматривал его. Впервые за два года они вдруг сели друг напротив друга и поговорили нормально, искренне, как семья, глядя в глаза. Артём не понимал, почему после выбора профессии их отношения с отцом, всегда тёплые и беззаботно-дружеские, вдруг дали трещину и превратились в формальности. «Вынеси мусор», «Прибей полку, а то я не успеваю», «Слышал, что средний балл вашего ЕГЭ подняли?» — у них остался лишь десяток фраз для общения.       Наверное, надо было Артёму всё-таки с треском сломать свою гордость и поговорить с отцом. Вернуть всё, как было. Может, сейчас бы в горле не першило так жгуче от недосказанностей.       — Пап… Ну ты же знаешь, что я не мог.       — В том и дело, АртёмСаныч, что не знаю. — Отец пожал плечами. — Я ведь тебя, по сути, уже совсем не знаю, сын. Всё ходишь куда-то. Приходишь после меня. С синяками, да этими… Откуда деньги в семейном бюджете появляются, я тоже не спрашивал, но не мог не замечать. Тёмыч, я даже не знаю, что у тебя на уме!       Артём рассеянно разгладил кончиками пальцев пластырь и виновато вздохнул:       — Я подработку нашёл, па. Летом курьером в пиццерии с Филом подрабатывали. Сейчас на бирже фриланса. А синяки… Просто подрались. Ну бывает же.       — Может да, а может нет… — отец съел очередную конфетку и поднялся из-за стола.       Его пальцы вцепились в спинку стула с такой силой, что побелели костяшки. Батя нервничал. Поглаживал большими пальцами жёсткую ткань, морщился и стрелял взглядом по сторонам, словно стыдясь смотреть на собственного сына. Артём сдавленно рыкнул. Удушающая истерика встала поперёк горла, жаркие капли выступили на лбу.       — Почему ты мне не веришь, бать?! — Артём взъерошил волосы и хрипло выдохнул. — Мы же семья!       — Семья, — на лице папы мелькнула невесомая улыбка, — я тебя не брошу. Но, сам понимаешь, на хорошего адвоката у меня денег нема! Можно, конечно, обратиться к Ветровым, но Янка сейчас не в городе, а Олег… Сердитый слишком.       Отец отошёл от стула и, потирая короткую бороду, принялся размышлять вполголоса. Артём нервно мотнул головой, душа в горле истерический смех. Они же всегда с отцом находили общий язык, общались по-дружески, не так, как Фил с родителями! Артём не мог понять, почему сейчас отец ведёт себя так, словно перед ним совершенно чужой мальчишка, которого он и не растил все эти годы. Которого не учил защищать себя, не возил на природу, не учил бренчать на гитаре походные песни.       — Ты сейчас серьёзно? — нервно хмыкнул Артём. — Ты себя вообще слышишь, бать? Это же я! Артём! Пап…       — Я вещи тебе сегодня передам, — отец потёр складку на лбу и крякнул: — Права была Ленка. Надо было тебе с ней оставаться. Сейчас бы в Москве жил. И…       Артём наискосок просмотрел пожелание удачи, второпях начерканное на тетрадном листе отцом, и сердито поддел носком ботинка воздух. «Менты давят. Батя не верит. Что дальше? Мама обо всём узнает!» — глухо грохнулась на пол спортивная сумка, пальцы рассеянно прошуршали страницами тетрадей, милостиво оставленных ему.       — И что мне теперь: так тут торчать до подписания документа? — собственный голос прозвучал надтреснуто.       Артём медленно опустился на край койки, рассеянно вертя в руках тетрадь по обществознанию. До уголовного права и процессуальных кодексов с Яниной Сергеевной они ещё не дошли, однако кое-какие детали он всё-таки знал. По долгу дружбы с Варькой, которой необходимы были консультации для написания детективов, приходилось знать не только процессуальные нюансы работы российской полиции, но и зарубежной. «Дольше трёх суток меня права тут держать не имеют. Потом либо совсем посадят, либо выпустят… Ну они ж не звери, правда. — Голову прострелило болью. — Есть ещё вариант: загнусь тут нахрен с этими побоями».       Отложив учебник, Артём прошаркал к маленькой двери рядом со второй койкой. Наощупь нашёл там выключатель и хлопнул по нему. Грязный свет резанул глаза. Артём рефлекторно прикрыл лицо рукой и оглядел комнатушку. Унитаз, зеркало, кран — всё необходимое. Артём подошёл к раковине, открыл воду и вгляделся в отражение. Синяк на скуле уже потерял свою насыщенную лиловость и пожелтел. Из носа капала кровь. Как он и ожидал, от усердных подзатыльников и натужного размышления проблемы с сосудами снова напомнили о себе. Вода была ледяной. Артём умылся, а потом стоял и исступлённо старательно намывал руки, почти не чувствуя боли в ссадинах и синяках.       С того момента, как они расстались с отцом, на него словно какое-то оцепенение напало. Мысли то носились в сознании посвистывающим вихрем, то вдруг становились вязкими, как болото. И неизменно отзывались холодными мурашками вдоль позвоночника. Артёму казалось, что он падает в пропасть. Жалко машет руками, пытаясь зацепиться за что-нибудь, но только сдирает пальцы до крови.       Артём встрепенулся и побрызгал на лицо. Легче не стало. Всё казалось неправильным: батины сомнения, слезящиеся глаза Вари, провокационные комментарии Фила, наручники на его запястьях.       Неправильным, в конце концов, был выбор, перед которым его вдруг поставили. На одной чаше весов лежало его честное имя, свобода и спокойствие обоих родителей. На другой — верность дружбе. И себе. «Жалко, что я не Илья. Он бы спокойно подписал…» — Артём вышел из санузла, ногой захлопнув дверь.       В голове пульсировала боль и роились тошнотворные мысли, зубы сжимались до скрипа. С громким рыком Артём зашвырнул подвернувшееся под руку полотенце в стенку и бухнулся на нижнюю койку. Она протяжно застонала. Артём закатил глаза, пальцы с силой сжали переносицу и медленно помассировали.       Слабость и бессилие накрыли холодной волной, Артём забрался на койку с ногами и легонько стукнулся затылком о стену, прикрывая глаза. Запертым в одиночестве в камере без книжек и телефона оставалось только учиться или думать. Думать Артём не хотел, поэтому, подтянув к себе тетрадь по обществознанию, хохотнул:       — Ну, может, культуру поучу. На радость Янине Сергеевне.       Не получалось. Картины-архитекторы-памятники мешались в голове в одно красивое киношное полотно, в Питер с Вариных открыток, в декорации из компьютерных игр. А реальность оставалась промозглой, мрачной, из серых стен и граффити на гаражах. Артём сам не понял, как его мысли вернулись к вчерашнему дню. Он захлопнул тетрадь и забился глубже в койку, подтягивая колени к груди.       «Чёрт… — сцепил пальцы в замок на затылке; тело сковала судорога. — Лучше б и не просыпался». Мрачные стены, существование вне пространства и времени, абсолютное непонимание ситуации, собственное бессилие — всё навалилось на плечи практически физически; Артём крякнул и чуть ссутулился.       Собственные мысли травили ещё сильнее. Чем больше Артём обдумывал происходящее, тем сильнее на душе скребли кошки. Его точно не просто так взяли. Не пальцем в небо же попали! Быть может, он всё-таки в чём-то провинился. Например, когда не сдержал Фила и ввязался в драку вслед за ним. Или когда шлялся по крышам — заметил кто. Или ещё что-то, чему сам не придал значения. А может, и не виноват. И это просто чья-то большая игра, к которой он не имеет отношения. На войнах ведь всегда страдают невинные.       — Чёрт! — сквозь зубы крикнул Артём, стукнув кулаком по стене. Этот удар тупой болью отдался в локте. — Чёрт!       Артём соскочил и заметался меж стен, а они с каждым шагом словно сдвигались, чтобы раздавить его в лепёшку. Каждый шаг — совершенно новый вопрос, бросающий в жар. «Почему всё-таки я? — хмурился Артём. — Я же ничего не сделал! Ни-че-го. А дружба с Шаховским преступлением, насколько я знаю, пока что не считается. Но почему я? Не то чтобы у Фила мало друзей, но, блин. Да. Я самый близкий. Но это же не так очевидно. Или…»       Артём усмехнулся и качнул головой. Это было очевидно. Первым делом первого сентября, когда в их классе появился Фил, Варя спросила, насколько они с Артёмом хорошие друзья. А пока он придумывал ответ, выдвинула предположение, что лучшие. Попала в десятку. Артём скользнул указательным пальцем по бледной линии шрама на ладони, когда они по дурости в одиннадцать лет назвались братьями по крови. С каждым годом линия становилась всё бледнее, но не исчезала; никуда не исчезала и их дружба. И Артёму хотелось верить, что Фил рядом с ним на века.       «Наверное, я плохой друг, — Артём бухнулся на пол возле стены и вздохнул. — Ну что за друг, который не шарит в его жизни! Я ведь даже предположить не могу, кому нужна эта треклятая бумажка. Ха! Как будто Фил в курсе! Да он же сам с отцом…»       При мысли о феерических отношениях Фила и его отца Артёму стало легче. Не должно было, наверное, полегчать от мысли, что, окажись на его месте друг, его отец даже разговаривать с ним бы не стал. «Весёленькое дельце…» — Артём продолжил размышлять о Шаховских.       Если у Фила и отца были одинаково тяжёлые характеры, то, наверняка, было и немало врагов. Должны были найтись те, кто с радостью напишет заявление, кому не придётся подбрасывать наркотики. Да взять того же Илью! Он бы с радостью накатал заяву не только на Шаховского-старшего, но и на самого Фила, а ещё на Артёма с отцом. «Действительно, почему нет?» — Артём подошёл к окошку и приподнялся на носки, чтобы глянуть на улицу. Через замусоленное стекло ничего не было видно. Артём бухнулся на койку и, вытащив наугад из небольшой стопки тетрадку, принялся тупым карандашом закрашивать клеточки, тщетно пытаясь отключить сознание.       Внезапно Артёма осенило. Илья был не нужен: он враг, далёкий от Шаховских, не вхожий в их дом, и его показания на суде будут чрезвычайно шаткими, если, конечно, планируют довести дело до суда. Нужен был он, Артём, вхожий в дом, пусть и мнущийся на пороге, хорошо знающий Шаховских, пусть и только Фила, которому были чужды интересы отца.       Да и не нужно было это Илье. Тот всегда пытался доказать, что стоит чего-то сам по себе.       Дверь грохнула, приоткрываясь.       — Да пошёл ты нахрен! — крикнул кто-то, шаркая ступнями.       А потом едва ли не кубарем влетел в камерку. Бронированная дверь захлопнулась, и парень, высокий, одетый полностью в чёрное, показал ей средний палец. Отвернувшись, парень с тяжёлым вздохом отряхнул запылённые колени:       — Да, Димас, можешь ты попасть.       — Здра-асть… — настороженно протянул Артём из своего угла, исподлобья наблюдая за непонятным парнем.       Двигался он резко и решительно, словно жил тут. «Ну да… Живёт…» — Артём поднялся и отряхнул брюки.       — О, здорово, студент! — парень показался из санузла, небрежно вытирая руки о бёдра. — Давно тут?       Артём рассеянно пожал плечами и поморщился:       — Кажется, полдня и ночь.       — Что: тоже после весёлого вечерка загребли? — парень обнажил зубы в дружелюбной улыбке.       Артём легко усмехнулся в ответ. Парень казался абсолютно «своим»: улыбчивый, где-то между восемнадцатью и двадцатью пятью. Можно было, наконец, поболтать о том, о сём. И не сходить с ума от одиночества и шуршащего эха собственных шагов. Только Артём не торопился. Его смущали чёрные глаза парня, тяжёлые, словно пробуривающие насквозь.       — У-у-у… — тем временем продолжал парень. — Ошибся я, да? Ты такой мрачный, словно тебя заказали.       «Ты даже не представляешь, как попал!» — мысленно хохотнул Артём, а парень вдруг щёлкнул пальцами и постучал себя по лбу.       — Забыл совсем. Дима, — протянул ладонь для рукопожатия.       — Артём, — хрипло отозвался, пожимая руку.       Дима повеселел и уселся на нижнюю койку, оглядывая камеру. В горле больно кололо, и Артём отошёл к бачку с водой. Дима подтянул к себе учебники и тетради и с деловым видом принялся их листать. Он был, как заведённый волчок: что-то крутился, суетился, пытался наладить контакт. Жадно глотая прохладную и, кажется, даже сладковатую воду, Артём косился на Диму. Что-то не то было в нём. «Слишком бодрый, что ли!» — Артём залпом выпил две кружки и вернулся к столу, усаживаясь на незастеленную койку напротив Димы.       — Сигаретку? — легко подскочив на край стола, сокамерник взмахом фокусника выудил из карманов джинсов пачку сигарет и зажигалку.       Артём отрицательно мотнул головой.       — Как хочешь, — пожал плечами парень, щёлкнул зажигалкой, — плохо обшмонали, идиоты. Ты ж не против?       — Ты уже куришь, — равнодушно заметил Артём.       — И то верно, — поддакнул сокамерник и выпустил мощную струю дыма в решётку.       Пока сосед курил, Артём внимательно изучал его взглядом. Возле кровати Дима уже оставил белые кроссовки. Одной рукой курил, другой — теребил высокое горло чёрной водолазки. «Интересно, его тоже за наркоту? Или это уже разбойный?» — со вздохом Артём распахнул тетрадь, а Дима то и дело косился на него сверху вниз и ухмылялся чему-то своему.       — Расслабься, Артём, — Дима с наслаждением выпустил в воздух колечко дыма и улыбнулся. — Здесь перенапрягаться не надо — крыша поедет.       — Со своей крышей я как-нибудь сам разберусь. Я всё-таки хозяин.       — А ты с характером, студент, — присвистнул сокамерник. — Правильно. Без этого сейчас никак. Ну, а всё-таки. Ты чьих будешь?       — В смысле? — приподнял бровь Артём, отвлекаясь от проплывающих мимо сознания дат.       — Ну разбойник или нарик?       — Невинно осуждённый, — усмехнулся Артём. — А ты?       — То-оже, — Дима затушил сигарету и зарыл её куда-то в сырость под окном, а потом спрыгнул на пол. — Просто косячок в клубе с друзьями выкурили. Ну с кем не бывает, а! А потом немного с охранником повздорили. Как говорил один мой знакомый: а кто забудет про камеры в туалете, того будет ждать туалет в камере. ППС, кроме записей, ещё травку нашли и дорогому наркоконтролю передали. Вот я и сижу. — Койка протяжно заскрипела, как бы подтверждая слова сокамерника. — Тут.       Артём хохотнул и уселся напротив Димы по-турецки. Тот обрадованно улыбнулся, демонстрируя ямочки на щеках, и пустился болтать, как даже Варька не болтала. Расхваливал клуб, в котором Артём был пару раз, спрашивал, где любил тусоваться Артём. Даже успели вскользь коснуться девушек. Дима хвастался, что живёт со студенткой юрфака, и они готовятся к свадьбе. Артём в ответ поджал губы: с Леркой они уже три месяца общались по сети из-за каких-то её вечных проблем.       Через час принесли завтрак. Постучали в дверь и протянули Артёму и Диме по железной миске и кружке (такие у папы остались ещё со времени службы в армии) — овсянку и чай. Артём поставил завтрак на стол и честно попытался съесть. Дима только попробовал, и сразу поторопился выбросить всё, а потом завалиться на кровать.       — Я всхрапну, Артём? А то в обезьяннике ночевать пришлось, пока наркокопы соизволили снизойти часа в четыре.       — Мгм, — скривился Артём, пробуя водянистую густую овсянку.       Кашу всё-таки вывалил. Решил историю запить тёплым чаем. Он отдавал родной школьной столовой. Казалось, в воздухе уже витали запахи сосисок в тесте и пирожков. Не хватало только Фила, нахально змеем проскальзывающего между стоящими в очереди младшеклассниками и хватающего у них из-под носа остатки самой вкусной и свежей выпечки. Артём поморщился от травивших душу воспоминаний и перелистнул страницу. «Пора уже с Яниниными долгами разобраться. Хоть время появилось. Свет и воздух, блин!» — он честно пытался не падать духом, но получалось явно так себе.       До обеда он пролистал тетрадь и учебник от корки до корки, успел вернуться мыслями к ситуации и даже вздремнуть. Обед оказался холодным, но довольно-таки вкусным: Дима даже поел чуть-чуть, а потом завалился обратно на койку, прихватив учебник по географии, мол, картинки там красивые.       Артём тихо злился. Как можно было сохранять оптимизм и хорошее настроение, когда ты, чёрт возьми, в тесной, сырой, серой, мрачной комнатушке один на один с собственными тараканами, которые в полумраке особенно активизировались! Дима сохранял. Словно был уверен в своей неприкосновенности и успешности. Словно с минуты на минуту его должны были выпустить.       Когда Артём всё-таки не выдержал и одёрнул чрезмерно счастливого сокамерника, тот не разозлился и даже не обиделся — лишь сильнее рассмеялся и ответил:       — Всё равно больше трёх дней не продержат. А у меня встреча одна не самая приятная с бывшей должна состояться. Ну ты понимаешь, да.       — А если больше…       — Права не имеют.       — А если…       — Дело тоже не заведут: у них таких, как я… — Дима присвистнул. — Ну кто этим не балуется, в конце концов.       — Ну… Я, например. — Вздохнул Артём, захлопывая учебник. — Нафиг мне эта морока?       — Да это ж прикольно. Когда без особых приходов. Просто вкусное курение.       Артём недоумённо передёрнул плечами. Дверь скрежетнула, приоткрываясь. Крупная фигура дежурного пробасила:       — Родионов Артём Александрович — на выход.       Дима скривился и на прощание показал ему ободряюще сжатый кулак. Артём выполз наружу. Наручники, жёлтый свет, сильные руки конвоира — он ничего не сделал, а вели его, совершенно как в кино, грубо, больно разведя руки. Металл наручников впивался под кожу, вновь разжигая саднящую боль на запястьях.       — Куда меня? — поинтересовался Артём, когда его вывели в коридор.       Здесь пахло дешёвым кофе, зимним воздухом и палаточной выпечкой, от которой желудок страдальчески свернулся и заурчал. Очень хотелось есть.       — Меньше знаешь — крепче спишь, — хмыкнул конвойный. А потом оценивающе цыкнул: — Да ты не прост, парень.       Они петляли по коридорам, почти не сталкиваясь ни с кем. Поворот, прямо, поворот налево. Артём оказался перед серой бронированной дверью с большими буквами на белой табличке: «ДОПРОСНАЯ». «Кто бы сомневался…» — выдохнул Артём, ныряя в полумрак помещения. В голове уже крутились сотни вариантов, как отказаться от дачи ложных показаний, как соврать, что с Филом они просто приятели — идеи, конечно, едва ли рабочие, однако попробовать можно было.       — Жди.       Его впихнули в тёмную комнату и заперли дверь. Даже наручники не соизволили снять. Артём поморщился и часто-часто заморгал, пытаясь привыкнуть к темноте и разглядеть в ней хоть что-нибудь.       — Ну привет, рыцарь!       Артём вздрогнул, когда тонкий девичий шепоток коснулся его слуха за спиной. А потом бряцнули наручники, и руки оказались свободны. Ненадолго. Тут же шершавые маленькие пальчики с длинными ногтями прошагали от сгиба локтя к запястью, очертили ссадины, заставляя содрогнуться от холодных мурашек.       В первое мгновение Артём подумал, что это Варя: у её отца была вся власть города, Олег Николаевич вполне мог устроить им встречу. Но Варя никогда не носила длинных ногтей. «Кто тогда?» — Артём нахмурился.       — Ну… Ты меня не узнаёшь? — кто-то скуксился за спиной, и щёлкнул выключатель.       Длинные голубоватые лампы с характерным глухим потрескиванием вспыхнули под потолком, больно резанув лучами по глазам, уже привыкшим к полумраку. Пока Артём привыкал к свету, его затянули в собственнический поцелуй. Эти губы, суховатые, горчащие мятой, целующие взасос, он знал отлично.       — Лерка? — разорвал он поцелуй, плавно отодвигая девушку от себя и выпрямляясь.       Лерка была полтора метра ростом, худенькая, светловолосая, с широко распахнутыми изумрудно-зелёными глазами, обрамлёнными кукольными ресницами. И сейчас она смотрела на него, задрав голову и недовольно скрестив руки на груди.       — Ты не соскучился, да.       Артём крякнул. Пожалуй, тоска по девушке, которая не особенно стремилась к встречам, — это последнее чувство, посещавшее его тут. Артём улыбнулся и мотнул головой:       — Да нет. Чего ты. Просто не ожидал, что ты любишь театральные эффекты и экстремальные места для свиданий.       Лерка осклабилась, теребя аккуратный локон боб-каре. Артём скользнул взглядом по допросной: такая же серая, как камера, с желтоватыми разводами на потолке, очевидно, после потопа. Модное зеркальное стекло, за которым, наверняка, ведётся запись; камера в правом углу и над его головой. Стол и пара стульев, все ввинченные в голый бетон. «Весёленький интерьерчик», — Артём помассировал затёкшие запястья и засунул руки в карманы трико. Взгляд вернулся к Лерке в жёлтом пуховике с белым мехом, в бирюзовом свитере и заснеженных сапожках.       Артём, наверное, должен был обрадоваться, что к нему пришла девушка, в которую он когда-то влюбился. Но ощутил лишь слабо дрогнувшее ликование: о нём не забыли.       — Артём, — Лерка, очевидно, устав ждать от него телодвижений, прильнула к его груди. — Я так испугалась. Мне когда Витька написал, что тебя арестовали, я прям та-ак испугалась. Я так и знала, что тебя этот придурок Шаховской втянет во что-нибудь. Он такой же, как его отец. Только о себе и думает, тех, кто ему помогает, не ценит. Артём, что случилось? С тобой всё хорошо?       Она выдала эти фразы пулемётной очередью, и половина из этого осталась в сознании одними лишь ощущениями, притом не самыми приятными. Артём качнул головой, отгоняя сомнения и царапающуюся в подсознании теорию заговора, и осторожно погладил Лерку по голове. Волосы, блестящие, мягкие, пересыпались под его пальцами благородной платиной, она шумно сопела, твердя что-то ещё, а Артём отстранённо улыбался, разглядывая своё размытое отражение в бронированном стекле.       Выглядел он непредставительно. В коричневой футболке с пумой, чёрных спортивных штанах, взъерошенный, замученный и с этой глупой улыбкой не то блаженного, не то юродивого. «Н-да уж… А это один день!» — Артём озадаченно взъерошил волосы на затылке. Лерка стукнула его кулачком в грудь:       — Ты меня не слушаешь! Тёма!       — Я Артём, — исправление вырвалось на автомате.       «Тёмой» Артём себя ощущал только с двумя людьми: мамой, для которой он всегда останется маленьким сыночком Тёмочкой, Тёмушкой и Тёмой, и Варькой, которую считал почти что сестрой.       — Да ты достал уже с этим. Мэрская подружка твоя, значит, может тебя звать «Тёма», а девушка — нет?       Лерка вырвалась из его объятий и, сердито скинула пуховик на спинку стула. Артём озадаченно проследил за ней. Лерка, как туго сжатая пружина, двигалась нервно и дёргано, отстукивая толстыми каблуками ботильонов прямо по слуху Артёма.       — Ты сейчас серьёзно?       — Абсолютно, — Лерка крутанулась на каблуках и передёрнула плечами. — К тебе пришла любимая девушка поддержать тебя, а ты при ней вспоминаешь свою мэрскую подружку, которая, упс, почему-то о тебе даже не подумала! А её папа ведь мэ-эр…       Артём рвано вздохнул и скривился, словно не в силах вздохнуть. Слова Лерки больно царапнули душу. Он так много думал сегодня о друзьях, а думали ли о нём они? Или Фил наконец признался Варьке в чувствах по его совету, и они счастливо целовались где-нибудь под фонарём, совершенно забыв о том, что Артём в тюрьме.       — А ты как тут оказалась? — Артём широкими шагами дошёл до стула и бухнулся за него, задумчиво перебирая пальцами по столу, как по клавишам пианино. Из головы всё не шла эта дурацкая музыка родом из детства.       — Просто иногда надо очень-очень-очень хорошо попросить, — Лерка подошла со спины, Артём с трудом скинул напряжение, сковывающее ледяными обручами и поднял голову.       Пальцы продолжали настукивать назойливый ритм, а Лера поглаживала его по голове, нахваливая не то себя и своё желание увидеться с ним, не то папочку, который всё так здорово и ловко провернул и даже денег не пожалел на свидание с Артёмом. На слове «деньги» в сознании вдруг на максимум включилась мелодийка, совершенно не подходящая ни по темпу, ни по настроению под этот день, но настойчиво соскальзывавшая с пальцев.       «Парарарурам-парарарурам-парара-рару-рару-рару-рару-рам… — пальцы остановились. — И как же там дальше, а?»       Артём пошёл с начала. Тарабанил и тарабанил, вновь и вновь, каждый раз врезаясь в это пискляво звенящее «рам». На четвёртый раз несчастное «рам» обратилось в грохот. Лера взгромоздилась на стол, видимо, считая, что так Артём её точно услышит. Решительный хлопок холодной ладони обжёг кожу, и постукивание прекратилось. Артём поднял глаза, улыбнулся и на всякий случай кивнул.       — Почему ты меня не слушаешь? — ногти больно впились в ещё не зажившую ладонь, кажется, с какой-то костяшки даже содрали корочку.       Кожа под ногтями девушки запульсировала. Артём с силой сцепил зубы — аж в ушах загудело. Плавно вытащить руку из плена не получилось: Лера держала крепко и яростно. Артём постарался расслабиться и устало взглянул на девушку.       — Лер, я спал здесь. Вот просто на секундочку. Я спал среди зимы в этом помещении, где батареи еле-еле работают, матрасы — это две тряпочки. А ещё на меня повесили обвинение. Я должен сейчас активно слушать про твоего отца?       «Особенно когда мой даже слушать меня не стал!»       Лера замолчала, отводя взгляд за стекло и нерешительно дёргая мочку уха. Артём приподнял бровь и оглядел её. Обычно мало кто мог с первого раза угадать в Зиминых родных брата и сестру. Они были совершенно не похожи. Виктор был крепко сложенным (хотя и не Аполлоном, конечно), консервативным, каким-то квадратным, но при этом удивительно гибким и хитровымудренным. Лерка была низкой, всего-то полтора метра, худенькой и крайне ветреной. Раз в полгода она стабильно меняла цвет волос. За год, что она встречалась с Артёмом, она успела сменить сиренево-седой на чёрный, а вот теперь за то время, что они не виделись, перекрасилась в золотистый. Она казалась лёгкой, как пушинка, но на деле тиранила хуже Виктора. И Артём всегда ломал голову, бабушкино это воспитание или уже отцовское.       Зимины казались совершенно разными, как воздух и земля, но стоило пообщаться с ними поближе, как все сомнения отпадали: семья. Их острые языки искусно вскрывали больные места (Виктор, конечно, со словами обращался куда изящнее сестры), их жесты всегда были полны твёрдости и уверенности в своих силах (Артём всегда с завистью смотрел на Виктора, который импровизировал на уроках с абсолютно уверенным лицом и получал «отлично»), их взгляды могли приземлить или согреть (Лерка обычно согревала, но сегодня как-то старательно вбивала в землю, так что лучше б и не приходила).       — Это важно для тебя, — наконец ответила Лера и задумчиво пошоркала большим пальцем мозоль на ладони. — Ты… Ты можешь сказать, в чём тебя обвиняют?       Артём пожал плечами: эти нюансы уголовного процесса ему не были известны. Может, он имеет право сказать, в чём его обвиняют. А может, за это ему прилетит ещё пара подзатыльников от Светлакова. «Одним больше, одним меньше — какая разница», — подавив зевок, Артём устало повёл бровью и в двух словах пересказал ей вчерашний день. По мере того, как он говорил, нервный смех придушивал его сильнее и сильнее. Он как будто кино рассказывал или книжку какую — ну не могло быть такого в жизни!       — А отпустить тебя могут? Или… Посадят? — Лера активно двигала тёмными бровями, но, как ни старался Артём, в её глазах не мог различить тёплых искр живой тревоги.       — Сядем усе, — в грустном смешке на волю вырвались нервы и недоверие к происходящему.       — Прекрати паясничать. Ты этому у Шаховского научился!       Камнем застыли мышцы. Резким взмахом Артём выдрал руку из-под Леркиной ладони и, сощурившись, вложил во взгляд всё презрение и пафос, на которые был способен сейчас:       — Я уже большой мальчик, чтобы у кого-то чему-то учиться. А вот ты, похоже, слегка попутала. Я уже говорил тебе, что Фил мой друг и пренебрежительного отношения к нему я не потерплю.       Лерка фыркнула. Артём скрипнул зубами:       — Собственно, из-за дружбы и не выпустят меня.       — Да подпиши! — Лерка едва не кувыркнулась со стола с этой фразы и змеёй принялась виться подле его стула.       Касалась его ладонями, целовала в щёки, нос и губы. Поцелуи были сухими, шершавыми, небрежно грубыми, словно наждачкой по коже. Артём вновь погрузился в себя. Он буквально ощутил, как проваливается в какое-то прохладное вязкое пространство, и слышит лишь один звук. Их с мамой любимую мелодию, которую они как-то даже сыграли в четыре руки.       — Артём! Шаховской один. Тем более, это же не твоего Фила ненаглядного касается.       «Парарарурам-парарарурам…»       — Ну что я опять не так делаю! Разве я не права?       «Парара-рару-рару-рару-рару…»       — В конце концов, это не совсем и неправда. Шаховской-старший знаешь, что вытворял в девяностые?       «Рам»       — Ну и где твой Фил?! Сидит дома — пузо греет! Я знаю! Мне Виктор сказал. А я тут, с тобой. Ну тебе на себя плевать, ради меня хотя бы. Или я для тебя ничего не значу?       Лерка вопила слишком громко, сбивая музыку, бодрую, уютную, как солнечный летний день и блики на воде. Артём плавно оттолкнул её. Кажется, вспомнил. «Прам-пара-прам-пара-прам-пара-рарурару».       — Выбирай! Или я, или Шаховской.       «Рам!»       Артём пришёл в себя и помассировал переносицу. Лерка стояла перед ним, уже сдёрнув со спинки стула пуховик, и сердито раздувала ноздри, кажется, требуя ответа. Как секунду назад требовала подписать кляузу на Шаховского-старшего. Она тогда говорила что-то ещё, но пустословие её пролетело мимо сознания. Артём недоверчиво мотнул головой. Замер на вдохе: голова показалась чугунной, готовой разорваться гранатой.       — Блин, Лер, ты серьёзно? — плечи дрогнули от нервной усмешки. — Я думал, такое только в сериалах бывает.       — Я серьёзна, как никогда, Тём. Подумай, кто тебе важнее. Друг, который даже не попытался узнать, как ты. Или я.       «А что ты сделала?» — вдруг всплыл в сознании вопрос. Артём посмотрел на Лерку, и невольно скривился. Она закатила целый скандал, пытаясь доказать, как она значима, как она его обожает и что готова, аки декабристка, за ним в Сибирь. И при этом смотрела на него абсолютно пустыми болотными глазами. Она ни разу не спросила, каково ему тут.       Ей как будто было плевать.       — Фил, — выдохнул Артём, отворачиваясь от Лерки.       Она сдавленно вскрикнула, туго сглотнула и, кажется, даже всхлипнула. А потом за ней громыхнула дверь.       В камеру Артём возвращался, как в тумане. Не видя дороги и мало что понимая. Просто вновь и вновь прокручивал это свидание с Леркой и думал, что лучше бы она вообще не приходила, чем так. Даже попытки Димы расшевелить его не увенчались успехом. Дима балагурил, рассказывал какие-то тюремные байки, даже за ужином пытался сочинить какой-нибудь креативный тост за их с Артёмом знакомство. Артём даже не помнил его.       На душе стало тошно. Мысли то и дело возвращались к Лерке: когда она пришла и поцеловала его — внутри него всколыхнулась слабая радость, которая тут же потонула в усталости. Быть может, он всё-таки погорячился с ответом? У Фила и Вари ведь, в самом деле, родители были влиятельнее, чем у Лерки. Но они не пришли, а она пришла.       Чтобы сказать, что они расстаются.       Артёма не покидало ощущение чего-то упущенного, как дуновение ветра. Он забрался на верхнюю койку и, закинув руки за голову, принялся анализировать все прошедшие дни, начиная с приглашения Ильи. Только сознание почему-то подбросило воспоминание годичной давности.       Артём косился то на часы, то по сторонам. Он назначил Муромцеву встречу здесь ровно в полпятого. Время неумолимо приближалось к пяти минутам шестого, а Илья всё ещё не соизволил появиться. Артём слегка продрог. Пальцы рук уже не сгибались: перчатки оставил дома, впопыхах собираясь. Как оказалось, торопиться не стоило. «Ну конечно, начальство ведь у нас задерживается, а не опаздывает!» — Артём засунул руки подмышки и сердито глянул по сторонам.       — Привет, прости, задержался! — Илья вырос перед ним как из-под земли.       Причёсанный, в перчатках и чёрном пальто.       — П-привет, — кивнул Артём, стряхивая оцепенение. — Ну что, поговорим про Леру.       — М-м-м, как насчёт кафе? Лучше, чем на улице, что скажешь?       Артём через плечо покосился на вывеску кофейни и с трудом подавил страдальческий вой: в этом месяце он все карманные потратил на ремонт ноута. А из денег на квартиру и еду брать не собирался. Вот и ходил впроголодь. Пришлось решительно отказаться, хотя тело отчаянно просило кофе. Даже больше, чем душа. Илья беззлобно осклабился и шутливо ткнул Артёма кулаком в грудь:       — Да ладно тебе, Родионов. Это ж просто кофе.       Но потом, словно испугавшись, спрятал руки в карманы и требовательно выгнул бровь. Артём многозначительно глянул на Илью сверху вниз и неопределённо пожал плечами:       — Ладно, как хочешь.       Артём не понял, как Илья уломал его принять чашку кофе в качестве угощения. Просто через пятнадцать минут с удовольствием прихлёбывал свой любимый американо, постепенно начиная чувствовать собственное тело. Илья помешал латте трубочкой и неуверенно начал:       — Давай начистоту, Родионов. — Артём пожал плечами. — Я к Лерке не приставал. Она вообще не мой типаж, если уж на то пошло. Ни по части лица, ни по части… Короче, не то.       — А она сочиняет, да? — сдержанно кашлянул Артём. — Её за руки никто не хватает, по жопе никто не шлёпает.       — Не я. За остальную придурь я не в ответе.       — Не-ет, Илья. Ты вот как раз в ответе, — Артём постучал указательным пальцем по столу. — Ты в школе и неофициальная, и официальная власть. Понимаешь? И если что-то происходит — ты за это в ответе. Я тебе сейчас как командир класса говорю. Если кто-то что-то вытворяет в школе или в школьной компании, я об этом знаю и могу за это ответить. А ты?       — Молодец, Артём, — фыркнул Илья, пятернёй причёсывая волосы. — Я тоже. Но твоя Лерка, кстати, тоже не ангел. Змеистая она. Неприятная. Всё крутится что-то, нюхает, узнаёт. В первую же неделю пыталась в банду вступить и даже взнос где-то надыбала первоначальный.       Артём постарался не выдать удивления. Хотя вопросов, которые следовало задать девушке, стало больше. Сделав вид, что всё под контролем, он спокойно ответил, что она пыталась таким образом защитить себя от любых неприятностей в новой школе: всё-таки, наверное, приятно приходить в коллектив и чувствовать свою силу. А не прятаться по углам. Илья отвернулся к окну, словно обдумывая слова Артёма.       Но по всему было видно, что есть что-то ещё, что у Муромцева ещё не кончились ядовитые словечки, что не кончились претензии. При этом, впрочем, он был удивительно спокоен и настроен на диалог.       — Что-то ещё?       — Да. Родионов. Ты мне не противен как человек. Ты адекватнее и уравновешенней Шаховского. Пойми меня сейчас правильно, ага? Я просто хочу, чтобы ты был в курсе. Лерка твоя пыталась на меня вешаться. И ещё на пару пацанов из банды. Не знаю, чем это кончилось. Просто я не удивлюсь, если у неё, кроме тебя, ещё трое. Ну, для широты выбора. Или один для души, второй для защиты, третий для постели…       Ложечка грохнула об пол. Артём глубоко вдохнул, поднимая её и отсчитывая до восьми. Не хватало ещё сейчас подраться. Илья смотрел с высокомерной полуухмылочкой, об которую так хотелось почесать кулак. Артём сдержался.       — Зачем ты мне сейчас это говоришь? — вопрос получился пропитанным злобной вибрацией.       — Чтобы ты был в курсе, — Илья пожал плечами. — Как девчонка твоя Лера мне вообще параллельна. Если я к ней и приставал, то исключительно как к новому человеку. Мне надо было знать, что она, кто она. Будет тусить. С кем. Ты сам сказал: я же глава.       — Посмотрел? — рыкнул Артём, отставляя пустую кружку из-под кофе. — Свободен. Чтобы я от Леры о тебе больше не слышал.       — Посмотрел, — спокойно кивнул Илья и вдруг скривился: — Мне показалось, что она непростая. С двойным дном как будто. С виду милая, но есть в ней что-то... Она чего-то хочет. От всех. Странно, что ты не понял.       «Фил бы не поверил, — усмехнулся Артём. — Я согласен с Муромцевым! Да ладно! Снег точно пойдёт! Лера действительно с двойным дном оказалась. Блин! Мне ж Виктор даже намекал, а я… Правду говорят: влюблённые глухи, слепы и туповаты». Тихий смех рвался из груди вместе с покалывающим жжением в носу. Пальцы теребили переносицу, растирали глаза, хлопали по щекам, приглаживали истрепавшийся пластырь, а грудь сдавливали короткие спазмы.       — Эй, студент, ты чего там? — зашипел Дима, и Артём подавился смешком. — Может, уже мастера вызывать тебе крышу чинить?       — Не надо, — откашлявшись, выдохнул Артём.       — О! Заговорил! Я думал, ты совсем того. Что: допрашивали?       — Хуже.       — Били?       Артём отрицательно мотнул головой и цыкнул:       — Девушка приходила.       — Ооо… А почему «хуже»?       — Потому что приходила, чтобы сказать, что мы расстаёмся.       Эта фраза слетела так просто и буднично, словно и не было ничего, кроме очарования симпатичной внешностью и импульсивность Лерки. Дима сочувственно промолчал. В тишине было слышно, как набирается вода в санузле.       — М, а почему расстались, если не секрет? — через некоторое время всё-таки полюбопытствовал Дима.       — Скажи, между девушкой и другом кого надо выбирать?       — Между девушкой и другом… Девушку. — Дима пожал плечами и затараторил, когда Артём страдальчески простонал. — Ну что поделать: такая жизнь, студент. Друзья они на века, а девушек надо ловить.       — Вот поэтому и расстались, — глубоко вздохнул Артём. — А я даже не уверен, что другу это было надо. Дай покурить, а.       — Ты ж не куришь, — фыркнул Дима. — Да и ночь уже.       — Точно…       Артём, не меняя позы, устало закрыл глаза.       Оставалось пережить два дня неизвестности.