Холод и яд

      Артёма тягали из камеры слишком уж часто — похоже, этот парнишка был не так уж невиновен, как хотел показаться. Когда за ним, чуть ссутулившимся и совершенно невыспавшимся, захлопнулась дверь, Дима бухнулся на койку, морщась от омерзительного скрипа, к которому привыкнуть было просто невозможно. Часы на руке показывали половину первого — время обеда, сытного и вкусного, а не утренней баланды, которая до сих пор давала о себе знать рвотными позывами. Слабый пересладкий чай всё ещё стоял в железной кружке на краю столика. Дима не понимал, как Артём съедал всё, что дают: «Голодный, наверное. Или привык. Прям как мы в армии: даже гвозди переваривали. Ох, и жалко же мне школьников!» Секундная стрелка с потрескиванием нарезала круги, а Димка вздыхал: «Вляпался же, на свою голову! Конечно, как отказаться от халтурки?»       Дверь скрежетнула и широко распахнулась, бросая в полумрак камеры жёлтый коридорный свет. Димка рефлекторно прикрылся ладонью и сквозь пальцы рассмотрел фигуру товарища капитана. Светлаков стоял на пороге, сложив руки за спиной.       — Ну давай, на выход, барон Мюнхгаузен, — коротко кивнув, резко скомандовал он.       — Хочу заметить, что он в темнице не сидел, — недовольно буркнул Димка, выползая в коридор и старательно растирая глаза, которые больно резал тусклый свет.       — Да ла-адно тебе, — Сашка хлопнул его по плечу и запер камеру, — зато небылицы рассказывал такие же, как ты! Пошли. У нас минут двадцать есть. Успеешь?       Дима неопределённо пожал плечами. Саша усмехнулся, и они направились в Светлаковский кабинет.       Дима знал своё отделение наизусть. И узенькие коридорчики с рядком камер, от стен которых веяло холодом и плесенью. И широкие, до блеска вымытые техничками коридоры, устланные старым тёмным линолеумом. И двери кабинетов, пропахших горькими сигаретами, дешёвым кофе и жирными пирожками, продававшимися в ближайшем киоске. Всё это, в будни надоедающее и тошнотворное, теперь казалось невероятно желанным и вызывало приступ ностальгии. А привычные запахи дразнили до неприятного потягивания под ложечкой.       Дима не ел нормально с утра того самого дня, как ему позвонили коллеги и попросили срочно подскочить на одну халтурку. Конечно, он питался тем, что им приносили, но это можно было назвать существованием впроголодь.       Он с удовольствием нырнул в тёплый и уютный кабинет, который полгода как делил со Светлаковым и Ивановым, и принялся деловито шариться в ящиках столов.       — Ты чего? — небрежно спросил Сашка, заваривая кофе у кулера.       — У вас пожрать есть чего-нибудь, а? — грохнул очередной дверцей пустого шкафчика.       — У Серого в ящике посмотри. Там верняк должно быть что-нибудь.       Дима сунулся в передний ящик Серёгиного стола и с детской радостью выудил оттуда пакетик с пятью румяными пирожками. Сашка расставил на столе кружки кофе и небольшую тарелку. Вдвоём они быстренько разделили запасы коллеги, уверенные в его щедрости. Дима наугад схватил сразу два, даже не выискивая с капустой. Сейчас просто хотелось удовлетворить журчащий желудок и перекрыть вкус отвратительной баланды.       — Ну, что?       — Погоди-погоди, начальник, не торопи, — жадно запивая ещё тёплый пирожок кофе, отшутился Дима. — Дай пожрать нормально.       — Дима-а, — Светлаков качнул головой и многозначительно постучал по циферблату, — у нас минут пятнадцать от силы. Я попросил Серого ребят не выгонять без логического завершения: пусть наговорятся. Они так отчаянно рвались к нему — ты бы видел. Так что жуй, жуй — глотай. И говори.       Дима с сожалением покосился на половину пирожка с картошкой, потом на Сашку и скривился:       — Ни жрать не дают, ни спать. Кто хоть пришёл к нему?       — А тебе зачем? — Сашка прищурился и, выдержав паузу, небрежно отмахнулся: — Мэрская дочка и лучший друг.       Дима поперхнулся кофе и непроизвольно покосился по сторонам в поисках подвоха: понятых, жучка, видеокамеры. Ну или большой пачки денег. «Что ж ты за человек-то такой, Артём Родионов?» — небрежно утерев губы салфеткой и нервно поправив горло водолазки, Дима впился взглядом в Сашу, словно бы тот мог дать ответ. Он же сидел, совершенно спокойный и невозмутимый, словно бы и не он затеял какую-то нехорошую игру с людьми высоких должностей. Вопросы нестройным роем гудели в сознании, и никак нельзя было выбрать тот самый, который бы в полной мере позволил ему взглянуть на картину происходящего и взвесить риски. Дима только-только обзавёлся семьёй и хорошо оплачиваемым местом — не хотелось это терять по собственной непредусмотрительности.       — Ну? — пока Дима думал, Саша наступал. — Как работается?       Дима проглотил остаток пирожка и пожал плечами:       — Голова цела, значит, уже неплохо!       Усмешка вышла неестественной и мрачной. Зато вот Саша хохотнул от души и заверил, что такого ценного кадра они больше к прожжённым уголовникам не станут подселять. Дима поморщился: воспоминание о последней неудачной роли подсадной утки отдавалось тупыми головными болями в плохую погоду. Вообще-то, у него редко бывали промахи. В свои двадцать семь старший лейтенант Лавров был подсадной уткой с опытом: ещё в школе милиции (тогда ещё милиции) начал увлекаться психологией человека и примерять на себя маски в зависимости от коммуникативной ситуации. Только в последний раз попался слишком нервный и сильный подозреваемый, который не то раскусил его, не то просто заподозрил в нём шпиона, и решил, не мудрствуя лукаво, нейтрализовать Диму.       Очнулся Димка тогда в больнице с сотрясением мозга и провалялся там три месяца, выслушивая извинения коллег, подославших его туда, и проклятия жены Даши. После этого зарекался больше никакие роли, кроме своей собственной — оперативника, — не играть.       Пальцы в задумчивости отстучали смутно знакомый ритм по столешнице: кажется, так тарабанил Артём с утра пораньше в размышлениях.       — Наелся? Вещай, птица-Говорун, — откинулся Саша на спинку стула. — Что за зверь такой: Артём Родионов!       «Хотел бы я знать… Теперь, похоже, даже я не знаю, кто он!» — Дима невесело усмехнулся и уточнил:       — Что за зверь, я сказать тебе не могу — слишком много рассказывать придётся. Давай ближе к делу. Что надо? И, — заговорщицки подался вперёд, — зачем?       Светлаков нехорошо молчал, чуть прищурившись. У него совершенно точно была какая-то схема, для реализации которой понадобился этот парнишка, Артём Родионов. Но делиться этим с Димой, очередным элементом в своей схеме, он не спешил.       — Ладно, расскажу, что понял. Но я хочу знать, во что ввязался. Имей в виду: мне это перестаёт нравиться.       Дима морщился: создавалось ощущение, будто бы мальчишка просто оказался не в том месте, не в то время и не с теми людьми. Подружка, которая бросила его в тяжёлый момент; сложный выбор между другом и девушкой; а теперь ещё и мэрская дочка — внутри зацарапалось странное сочувствие. Обычно Дима работал быстро и беспристрастно (кроме тех случаев, когда его вычисляли), но в этот раз всё было совершенно не как всегда. Рассказывая об Артёме Сашке, Дима тормозил: с языка то и дело срывались оценочные характеристики. «Интересный он, ответственный явно, переживает», — это мало походило на сухой отчёт, и Дима пытался понять, чем же его так зацепил этот взъерошенный двухметровый парнишка.       Когда Диме, едущему домой к молодой жене, посреди дороги позвонил Сашка и попросил прощупать слабые места пацана-подростка, он без раздумий повернул в отдел, на ходу сочиняя легенду. Всё казалось простым: подростки импульсивные и эмоциональные, любят активно обсуждать происходящее, негодуют громко и искренне — открытые книги, одним словом.       С Артёмом, похоже, ошибся. Парень, если и говорил, то очень сдержанно и сквозь зубы, словно проглатывая боль. Совета не просил — сомневался в себе, но поступал, как считает нужным.       — Это ты о чём? — уже почти в конце отчёта прервал его Светлаков.       — О девушке. Вчера приходила и бросила его.       — Бросила?! — едва ли не подпрыгнул Саша. — Вот же ж…       Какой-то винтик выбился из механизма. Дима цыкнул:       — Что-то не так? Не получится раскрутить парня через неё?       — Да не нужно его раскручивать! Нужно слабое место, чтобы надавить. Девчонка обещала помочь, повлиять на него. Кровь-любовь у них…       Саша со вкусом выругался и вполголоса путано принялся проклинать собственную жадность и слепую веру заказчику, которому девчонка приходилась какой-то родственницей. Дима нахмурился и поджал губы. Складывавшаяся ситуация ему переставала нравиться. Ладно коллеги — они хотя бы знали полный расклад и рисковали осознанно. Но Диме-то они толком ничего не рассказали, просто попросили помочь и предложили неплохую сумму. Сейчас дело выглядело чрезвычайно неприятным. «Дочь мэра, мутный заказчик, пацан, который их связывает! Ну кто ещё?! Сам мэр? Или какой-нибудь авторитет?» — Дима поднялся и мягко навалился на Сашин стол:       — Сань, я не лез в ваши дела. Я знаю, что вы крутитесь, как можете. Но мне это не нравится. Я хочу знать, чем рискую, и стоят ли деньги того.       — Риски минимальные. Максимум — по шапке от начальства получим, а ты — вообще ни при чём. Просто посидел в тюрьме, просто Димасик, которого задержали с травкой. Да и нам тоже беспокоиться не о чём. Один бизнесмен захотел стрясти с другого долги прошлого. Справедливо, по-моему.       — И когда это мы стали ОБЭП?       — Хватить ёрничать! Просто у человечка там таких контактов нет, как с нами. Тесная дружба, знаешь ли, — Саша неоднозначно улыбнулся, а потом приподнялся и легко шлёпнул Диму по плечу. — Да не боись ты! Если что — погоны не полетят.       Дима дёрнул плечом, сбрасывая руку коллеги:       — Как бы головы не полетели, Са-ша.       Оба неловко замолчали, замерев друг напротив друга. Светлаков массировал мочку уха, видимо, в раздумьях над Димиными словами. Дима, смерив его осуждающим взглядом, отвернулся в окно. Небо затягивало серо-сизыми тучами, а в виски начинала постукивать тянущая боль, которая, впрочем, не мешала прохождению медкомиссии. Саша поморщился, приподнимая брови, взмахнул руками:       — Ну правда. Без тебя — как без рук. Нам нужна кнопка, понимаешь? Надавить как-то на парня, заставить его подмахнуть один документ, без которого просто все наши действия бесполезны!       — Не-ет! Больше я в камеру не полезу. Мы с Дашкой и так не видимся. Даром, что в одном здании работаем! Сам садись и работай.       — Ну Димон, будь человеком! С меня торт. Большой! И коньяк.       — Даша сладкое не ест, а от коньяка у меня изжога, — наморщился Дима, подходя к окну. — Ты, пр-равда, не понимаешь, во что вы ввязались?! Это же дети! Чёрт возьми, дети! Да ещё и дети мэра и кого-то из девяностых. Кто попало из девяностых в нынешних бизнесменов не превращались. Сань, у тебя дети есть?       Саша напряжённо промолчал. И Диму это совершенно не радовало. Светлаков в который раз слепо погнался за дополнительным заработком, не взвесив толком риски. У него пока не было семьи: ни девушки, ни детей, так что понять волну негодования, поднявшуюся в груди Димы, он едва ли мог. Мысль о том, что они коснулись детей, пусть уже и без пяти минут взрослых, не давала ему спокойно вздохнуть. Проблема была даже не в том, что им, только-только вступившим в права и ещё не ориентирующимся в жизни, непросто себя защитить (глядя на Артёма, Дима отчётливо понимал, что этот парень может постоять за себя), а в том, что за этими детьми возвышались угрожающе мрачные тени их родителей. Очевидно, не самых простых: богатых и власть имеющих. И кто знает, куда они направят эту власть, чтобы защитить своих отпрысков.       — Когда дело касается детей, люди действуют больше инстинктивно. Мы как-то с Дашкой Дискавери включили, она ж зверей всяких любит. Так вот, там самки даже на собственных самцов кидались, если они их детёнышей пытались тронуть. Объесть, например, или лапой садануть, — усмехнулся Дима и потёр затылок. — Как у людей всё прям.       — Ты преувеличиваешь, — поморщился Саша, — дочка мэра в безопасности. Мы её не трогали. Почти.       Дима медленно повернулся к коллеге, сложив руки на груди и недовольно покосился исподлобья. Саша развёл руками и признался, что одну ошибку они допустили: не разобравшись, кто перед ними (мэр ведь не пиарит свою семью на интервью, в социальных сетях информации тоже минимум), подкинули муляж синтетического наркотика (нельзя было бездумно разбрасываться настоящими вещдоками, особенно на сторонние халтурки). А потом собственной персоной явился мэр. Оказалось, Иванов и Светлаков сперва изрядно перетрусили, а потом решили использовать это на дело. И попытались давить на Родионова угрозой подпорченной репутации мэра. Бесполезно.       — Молоток парень, — одобрительная улыбка скользнула по лицу непроизвольно, и Дима смущённо кашлянул в кулак. Всё-таки было в Артёме что-то располагающее. — В смысле, сейчас, я думал, подростки другие.       Саша недовольным взглядом осадил Диму и фыркнул: в их случае было б лучше, чтобы парень был не таким крепким и твёрдым. На Светлаковский смартфон пришло СМС. Он отвлёкся, чтобы прочесть. Дима присел на подоконник, оглядывая кабинет и неприязненно морщась. Приступ ностальгии прошёл спустя каких-то пять минут — теперь хотелось домой, в однушку, к неугомонной Дашке и любимой хитрой чёрной кошке.       — Твою мать, — выругался Сашка, убирая телефон в карман брюк. — Родионов проболтался друзьям о том, что от него надо!       — Это плохо?       — И да, и нет. Мы надеялись, что друзья хоть какой-то движ начнут. Ну или хотя бы подсказку дадут, как на Родионова надавить. Или где ещё искать хвосты преступлений. Нихрена! Обнялись и сидят. Где эти хвалёные языки без костей? Дим, вот вообще без тебя никак! — Саша с сожалением посмотрел в пустую кружку и приподнял блёклые брови. — Я в два раза больше тебе заплачу. Просто найди, как на него надавить. Или сам повлияй. Ты же можешь — сущий Кот-Баюн ведь.       — И отгул, — щёлкнул пальцами Дима. — На три дня. Не за мой счёт!       Саша страдальчески наморщился, губы его беззвучно зашевелились. Дима с интересом наблюдал, как коллега перебирал все возможные слова, чтобы отговорить его от такой платы. Но, видимо, дела шли совсем худо: Светлаков махнул рукой и согласился.       Дима ухмыльнулся:       — Даже если завтра придут и заберут у вас это дело? Даже если завтра вдруг скажут выпустить Родионова и извиниться перед ним?       Саша озлобленно выдохнул. Капитан Светлаков не любил ошибаться, а ещё меньше — приносить извинения. Сама мысль, что придётся извиняться перед подростком, тут же заставила его неприязненно содрогнуться и скрипнуть сквозь зубы:       — Не придут. Некому. У него отец — инженер на задыхающемся заводе. Мать где-то не здесь. У столицы. Он один.       — Ты недооцениваешь, — цыкнул Дима, соскакивая с подоконника и жёсткими шагами меряя кабинет. — Зря. У него друзья. Притом не такие себе. А если попросят родителей помочь? Мэр же как-то пробился сюда.       — Но мэр не может прийти и приказать выпустить мальчишку, — осклабился Сашка. — Разные ветви власти, Дим. Ты что: забыл? Мы подвластны своему руководству, он — своему. Да и… Слухи, знаешь ли.       Дима неодобрительно качнул головой. Саша был не способен трезво оценить ситуацию, которая, между прочим, с каждой секундой казалась Диме всё сложнее и опаснее. Но три дня отгула определённо стоили двух суток в камере — итого пять выходных дней, свободных от отчётов и одних и тех же телодвижений.       Дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась Ирина Муромцева, начальница разбойного отдела. Тряхнув медно-рыжими кудрями, она строго поинтересовалась, долго ли ещё будут держать допросную Светлаков с Ивановым, потому что им по грабежу на Кирова ещё надо работать.       — А что, твои опера прийти сами не могли?       — Да я просто мимо проходила — смотрю: вы там уже гостевание устроили, — вскинула бровь Ирина. — Кстати, у блондина больно лицо знакомое. Где-то я его видела.       — Так это ж твои подопечные, — расплылся в обрадованной улыбке Саша, — Шаховской и Родионов. Мы задержали Родионова. Прикинь, наркотики у него нашли.       — Мои подопечные? — прохрипела Ирина, качнув головой. — Впервые слышу. Шаховской — что-то знакомое, да. Кажется, с Илюшкой в одном классе учился. Но давно.       — А как же… Ир, у тебя ж были на них какие-то наработки!       — Ты что-то путаешь, Саш, — железно сверкнули её жёлто-карие глаза, — у меня ничего не было. Короче, ваш допрос этого, Родионова, последний. Потом мои поработают пусть. Уже и следователь приехал. Нехорошо прокуратуру ждать заставлять.       Она безапелляционно захлопнула дверь, и Саша смачно ругнулся ей в спину. Очевидно, его механизм распадался винтик за винтиком.       — Вот же ж! Сыну потакает! Захотел Илья — наработала дело. Не захотел — не наработала. Одно слово: баба!       Дима скучающим взглядом одарил Сашу и развёл руками. Слова были ни к чему: всё равно другой правды, кроме своей, Светлаков не видел.       Дима съел ещё один пирожок, мысленно извиняясь перед работящим Ивановым, и покосился на часы. Наверное, скоро ему придётся возвращаться в камеру. К Артёму. «Интересно, он придёт таким же убитым, как после девушки? Или норм? Всё-таки девушка и друзья — разные вещи», — подперев кулаком щёку, игрался с пустой кружкой и в полудрёме гонял мысли. Не могло не быть у Артёма слабых мест. Вспоминались тетради, все разные, а не одна общая для всех предметов, внимательное конспектирование параграфов по истории — ответственный парень, даже слишком. Можно было попробовать сыграть на этом: у него, наверняка, высокие моральные требования к себе. «Нарисовать ему картину тюрьмы и послетюремной жизни? Ну это ж грязный блеф. Не станут же они его вправду сажать», — покосился Дима на Сашку. И уже как-то неуверенно мотнул головой. Светлаков выглядел разъярённым до безумия. В таком состоянии и посадить мог.       — Жалко парня, — осторожно протянул Дима. — Посадите…       — Да кому он, нахрен, сдался! Не подпишет — помурыжим, попугаем и отпустим.       Дима многозначительно потёр пальцы и приподнял бровь: разумеется, заведение уголовного дела на парня и его посадка должны были оплачиваться отдельно. Видимо, за это заказчик не доплатил. Заявления в прокуратуру Саша тоже не боялся: кто поверит парнишке, который дерётся на уличных разборках. Дима вздохнул, морально готовясь вернуться в камеру с минуты на минуту, и продолжил выстраивать вероятные диалоги с Артёмом.       В дверь несильно постучали и послышалась возня. Девушка с парнем спорили о том, как зовут капитана Светлакова. Парень норовил рвануть дверь на себя (или совсем вырвать — понять было сложно, потому как от каждого рывка крепкая, на первый взгляд, дверь, опасно покачивалась), девушка одёргивала его и звонким голосом настаивала прежде постучать.       — Мне отец знаешь, как однажды сказал? Нехрен долбиться в рабочий кабинет, я ж там не голый с бабами!       — Заходите! — хрюкнув, крикнул Сашка: их начальник выражался примерно так же.       В дверном проёме показались двое подростков. Русая девчонка с двумя косичками в нежном свитере вела за собой блондина на полголовы выше, одно разукрашенное лицо которого выдавало в нём того самого Родионовского друга. «Плохой мальчик и хорошая девочка. Классика. Интересно, он её за эти косички в первом классе дёргал?» — прикрыв кулаком губы, Дима усмехнулся. Ребята глухо хлопнули дверью и в нерешительности замерли на пороге, перебрасываясь взглядами и не решаясь заговорить.       — Александр Николаевич, — почему-то захотелось помочь этим смущённым подросткам, перепихивающимся исподтишка. — Так я пошёл.       — Сидеть, Чернов, — хрюкнул Саша. — Сейчас я разберусь со свидетелями. Ну что, поболтали?       Парень провокационно молча протопал к вешалке с пуховиками и рванул светло-синий на себя. Девушка пожала плечами и болезненно поморщилась, пытаясь решить, как вести себя здесь и сейчас. Нервно оглянувшись по сторонам, словно бы выискивая кого-то или оценивая обстановку, она вдруг смело засунула руки в карманы джинсов и кивнула:       — Спасибо, А-александр Николаевич. И… Можно вопрос?       — Да, Варвара?       — Вы не знаете, случайно, где мой папа?       — А… Олег Николаевич? Так он ушёл, как только мы вас отвели в «Допросную». Попросил передать, что ждёт в машине.       — Правда? — слишком облегчённо для абсолютно примерной девочки выдохнула Варвара и покосилась на своего парня, который тоже на мгновение позволил себе усмехнуться. — Хорошо.       Варвара натурально подлетела к вешалке, и они с Шаховским зашушукались, пересмеиваясь. Кажется, она обзывала парня дураком и взъерошивала ему волосы. Снисходительно-ностальгическая улыбка не желала сходить с лица: когда-то, на первом курсе универа, они с Дашкой так же, как эти ребята, возились, шушукались и были самыми счастливыми на свете. «Повезло Артёму с друзьями», — качнув головой, покосился на Сашу, каллиграфически заполнявшего пропуска.       Тень от Варвары над столом нависла внезапно. Засунув руки в карманы вишнёвого пуховика, она качнулась на пятках и нерешительно спросила, куда следует подавать заявление на наркомана, пытавшегося её ограбить: в разбойный отдел или в наркоотдел. Безмолвной скалой за её спиной возвышался Шаховской. Губы Варвары были сжаты, она вся вытянулась, как солдат на построении — не придумывала, чтобы подшутить или припугнуть. «Саша совсем заигрался?» — нахмурился Дима.       Светлаков был не меньше его удивлён. Пропуск, который был готов уже протянуть, задержал на полдороги и вскинул бровь:       — Позволь уточнить, на тебя напал?       Варвара молчала. Шумно дышала, глядя то на Шаховского, то на Светлакова, а потом едва заметно кивнула. И парень вставил за ней:       — Вчера.       Саша поправил воротник рубашки и качнул головой. Его система разваливалась на запчасти. Дима напряжённо косился то на подростков, не на шутку серьёзных и напряжённых, то на Светлакова, всерьёз перепуганного, и гадал, опять из-за желания поскорее получить результат полезли на рожон коллеги или действительно вмешался случай.       — Мы можем принять заявление, но… Это будет долго. Пока мы до него дойдём, пока следователь, пока то, другое — наркоманы, они ведь, долго не живут!       Светлаков обаятельно улыбнулся в надежде спровадить Варвару — Дима неоднократно становился свидетелем того, как безотказно действовала эта улыбка на любых женщин. Но не в этот раз. Варвара Ветрова, прям как отец на редких пресс-конференциях и репортажах, мрачно нахмурилась и словно бы превратилась в неколебимый камень.       — Ладно. Хотите: оставьте его описание, и мы с старшим лейтенантом Ивановым займёмся этим делом в частном порядке.       — И много возьмёте? — саркастично выплюнул Шаховской.       Зубами они с Сашей, кажется, скрипнули в унисон. Варвара же качнула головой и, забрав пропуска, попрощалась. Шаховской молча мрачно грохнул дверью.       — Ну и де-етки… — хмыкнул Дима. — Кажется, нашёл, что с Родионовым обсудить.       — Только не спались, — кисло протянул Саша и сквозь зубы ругнулся на всю систему и безответственного участкового, вовремя не доложившего о наркомане. — Мне сейчас одному показалось, что меня эти двое сопляков проверяли? А не я ли, случайно, им подослал наркомана!       — Тебе не показалось, — добил.       Но при всей излишней самоуверенности этих подростков, при всём их нахальном поведении, при всей их биографии, Дима не мог назвать Ветрову и Шаховского мажорами или обнаглевшими детишками. Даже с учётом разукрашенного лица Шаховского, на маргинала он не тянул. Почему-то Дима совершенно не так представлял себе подростков: он в их возрасте был совершенно другим, куда более безрассудным и импульсивным.       Артём ввалился в камеру в сопровождении, кажется, недоумённого и сочувствующего взгляда караульного сержанта. Они были примерно одного роста и, наверное, казались ровесниками. «Вот так: один в тюрьме, другой в полиции. Забавно!» — грохнула дверь, гулким эхом отзываясь в гудящей голове. Забавного, разумеется, в этой ситуации было немного, но после встряски, устроенной Филом, Артём старался вылавливать крупицы оптимизма в этой бурлящей реке неприятностей. «Не ударили — уже хорошо. Ребята пришли — здорово!» — растирая кулаками глаза и привыкая к полумраку камеры после режущего белого света допросной, Артём пытался найти самую маленькую причину улыбаться.       Получалось плохо. Всё казалось сном: и камера, и допрос Ивановым, и Дима, о чём-то, видимо, пытающийся спросить, и он сам, растерянный, выжатый и словно убитый. Самыми реальными были объятия ребят. Горячие, искренние, до хруста костей и замирающего сердцебиения. Варькина улыбка и глаза, широко распахнутые в ужасе от его вида; поигрывающий желваками Фил и его шипящая благодарность за вставленные на место мозги: если б не слова Артёма в воскресенье, он так и обходил бы Варю за триста метров.       Мир казался вязким и ватным, как дурной сон. Мотнув головой и взъерошив волосы, Артём нырнул в санузел. Нужно было прийти в себя. Ледяная вода мощным потоком вбивалась в пальцы, но почему-то не отрезвляла. Артём умылся раз, другой, третий — замер перед собственным отражением в замусоленном зеркале. Из носа опять пошла кровь, синяк на скуле просвечивал желтоватыми пятнами, а весь он казался каким-то грязно серым. Пальцы задумчиво колыхали шумный поток воды, пропуская струи. Примерно так же, задорно журча и переливаясь, стремительно и юрко, здесь мимо него утекала жизнь: собиралась приехать мама; в школе говорили о нём; Варя с Филом наконец-то устранили недопонимания. Неприятный ком тошноты поднялся к горлу, а в виски забилась тупая боль, как грохот барабанных палочек по железным тарелкам — громко, гулко, вдребезги разбивая умиротворение.       — Ты живой? — голос сокамерника пробился сквозь гудение в голове, и Артём угрюмо кивнул, не отводя взгляд от отражения. — А чего такой мёртвый? Били?       Артём мотнул головой. Сил на слова не было: язык как будто приклеился к нёбу, а губы ссохлись. А Дима не терял попыток его разговорить. Для него это короткое заключение, похоже, было сродни отпуску: подумаешь, закрыт от мира; подумаешь, заняться нечем; подумаешь, мимо проносится жизнь; подумаешь, гнёт полиции. Он болтал, усмехался и даже пытался дружески хлопнуть его по плечу. Внутри всколыхнулась волна ледяного гнева. Мир был абсолютно несправедлив к нему, Артёму Родионову, который всегда старался поступать обдуманно, по справедливости. Он никогда не позволял себе ударять врага в спину, подводить людей или захватывать всю власть в школе. Он всегда выслушивал Лерку, даже если она, по выражению Виктора, несла чушь несусветную. Он всегда ждал родителей, а они как будто не стремились к нему. Артём впился пальцами в раковину, боясь опрокинуть всё негодование на ни в чём не повинного Диму. Судорогой свело запястья.       Дима беззвучно ретировался, оставив Артёма один на один с самим собой.       «Наверное, это и есть самое страшное, когда люди сидят в тюрьме. Особенно на пожизненном: сидеть в четырёх стенах и каждый день сталкиваться с собой. Хотя… На пожизненном же сидят не такие, как я. Там сидят вообще моральные инвалиды, — тряхнул головой Артём. — А если заведут дело? Меня ж даже уже не в колонию несовершеннолетних». Мысли снова закрутились в бешеном водовороте, и ком тошноты стал ещё более ощутимым. Пришлось окунуть голову под воду и стоять так, прикрыв глаза и размеренно считая до десяти: так всегда поступала мама, когда ссорилась с отцом. И Артём навсегда запомнил, как беззвучно шевелились её тонкие губы, называя числа.       «Мама… — Артём взъерошил мокрые волосы негнущимися пальцами. — Что она скажет? Что скажут ребята? Что сказал Олег Николаевич? Что в школе говорят? Они ж сейчас… Слухи ползут быстро. Все в школе, наверное, знают уже, что у меня наркотики нашли. Надо было у ребят спросить, а не на жизнь жаловаться!» Прошаркав к койке, Артём уселся напротив Димы. Его изучающий взгляд уже не смущал и не напрягал — ледяная вода словно вымыла все чувства и мысли. Осталась лишь монотонная констатация фактов.       — Ты что-то совсем мёртвый… — протянул Дима. — Куда тебя водили-то?       — Угадай, — осклабился Артём и тут же до жара растёр лицо. — Пардон, у меня просто уже крыша едет. На допрос меня водили.       — Что хотели?       — А тебе не плевать?       — Честно? — вскинул бровь Дима и, получив утвердительный кивок, поёрзал. — Вообще-то сначала было плевать. Просто скучно сидеть в молчании. А теперь… Ты интересный, Артём. Я б тебе помочь хотел, если б мог.       «Если б мог, — мысленно передразнил его Артём, легонько ударяясь гудящей головой о стену. — Даже Варька не может. А мне тут бедный студент помочь собирается? Смешно!» Но любопытство сокамерника всё-таки удовлетворил: в конце концов, подписку о неразглашении он не давал, во время допроса его никак не упрекнули за признание друзьям (в том, что они пустили это свидание на самотёк он, откровенно, сомневался), да и не было ничего секретного в их просьбе. Правда, Артём до сих пор слабо понимал, зачем кому-то сажать Шаховского-старшего «хотя бы на полгода». Если человек действительно виноват, то доказательства на него непременно найдутся и без слабого заявления почти подростка.       Озвучивать свои мысли было странно. Собственный голос, глухой, хрипловатый, отражался эхом в холодной мрачной камере и преображался в новые мысли, нитями тянувшиеся друг за другом.       Варькины любимые российские детективы, которые он воспринимал, как правило, исключительно в полусне прикорнув на её плече, сейчас стали немножко объёмнее и как будто реалистичнее, но всё ещё покрытые флёром романтизма. Прикрыв глаза, Артём цеплял эпизод за эпизодом и как будто бы даже получал целый поезд-событие.       Шаховской-старший. В прошлом — человек, хорошо известный в криминальных сферах; в настоящем — богатый бизнесмен, едва ли не самый влиятельный в городе. Его сеть техномаркетов опасно подпирала всероссийские!       Наверняка, есть те, кто хочет получить хотя бы часть его денег — Артём и сам бы хотел. Тогда он смог бы наконец купить себе смартфон, не высвечивающий ежесекундно сообщения о переполненной памяти и не дышащий на ладан, или новый компьютер с хорошим процессором и ЖК-монитором. «Да уж… Чего Фил не понимает, так это того, как ему повезло с деньгами, — Артём потёр переносицу. — Хотя, конечно, не с отцом».       Способов получить у Шаховского-старшего деньги, по рассказам Фила, не существовало. Как-то они, выпивши, разговорились о нереальных ситуациях, и Фил утверждал, что даже если бы жизнь отца зависела от этих денег — он ни копейки не отдал бы. «Он же в бедности жил, — усмехался Фил, проверяя бутылки в поисках добавки, — теперь роскошь попробовал — и трындец! Пошло-поехало. Угрожает даже меня из дома вышвырнуть, чтобы типа реальной жизни вкусил и с нуля тоже начал».       Зато был вполне законный способ получить деньги — Артём в кино такое видел: посадить человека и арестовать счета. Не все, можно оставить семье прожиточный минимум: и без него суммы будут просто космическими. И, мусоля человека в СИЗО, по капле вытягивать из него копейки. «А копейка рубль-то бережёт!» — невесело осклабился Артём и разъярённо растёр ладонями лицо.       Все эти отрывки, словно бы и не связанные никак, почему-то сейчас выстраивались в строгой логической последовательности, как алгоритм на информатике. Была цель — очевидно, человек желал получить деньги Шаховского. Но для достижения цели необходимо было засадить Шаховского далеко и надолго (после пары дней в камере полгода казались вечностью). А чтобы посадить, нужно было сажать за что-то правдоподобное и высоковероятное. За деньги ради денег.       Артём оказался всего лишь пешкой, открывавшей прямой путь к королю. О нём никто не думал. Никто не думал, как у него болит голова от всего происходящего; никто не думал, как он далёк от всех этих игр; никто не думал, как ему хочется спать. А во время допросов вообще казалось, что на него как на человека и не смотрят — как на машинку, обязанность которой безмолвно и беспрекословно подмахивать бумажки, которые подсовывают ему полицейские.       Отвратительно.       Пожалуй, Артём, к своему удивлению, только сейчас смог охарактеризовать свои чувства на протяжении этих двух с половиной невероятно долгих дней. Он не озвучил мысль, но она вязко стянула рот. Пришлось сказать:       — Отвратительно.       Показалось, что так стало полегче. Дима подвинулся к краю койки и, сцепив пальцы в замок, глухо стукнул ими о поверхность стола.       — Что случилось?       — Пустяк. Просто я идеалист, — невесело усмехнулся над собой Артём. — Я верил, что всё-таки есть что-то выше денег. Ну, знаешь… Любовь там, дружба. А меня девушка бросила. Полтора года… И бросила.       — Но друзья-то остались, — слабо улыбнулся Дима. — Я видел. Они пара?       — Ага…       Блаженная улыбка растеклась по лицу, когда в сознании всплыли Фил и Варя. Расслабленные, в гармонии с собой и друг с другом, крепко обнимающие его, растерянные после фразы-удара о Шаховском. И тепло их рук, скользящих по его рукам. Лёгкие похлопывания Фила по плечам и беззвучные усмешки над ухом. Тонкие подрагивающие пальцы Вари, очерчивающие сбитые костяшки и скользящие по коже предплечий.       В груди всколыхнулась волна тепла, заглушившая омерзительную горечь на языке. Приятно было быть Купидоном, соединившим Фила и Варю. А ведь всего-то стоило хорошенько прикрикнуть на Фила, слушая, как Варя грохочет кастрюлями на кухне, и напомнить, что им вместе осталось учиться полгода. А после этого они разлетятся в разные стороны, разойдутся, как в море корабли — а у Вари точно появится кто-нибудь: девчонка умная и симпатичная ведь.       — Хорошие они ребята. Верные. Вообще-то, обычно самых верных друзей находят в юности: в универе. У меня знаешь, какие друзья? И девушка? — красноречиво сжал руку в кулак Дима и мягко опустил на стол.       — Я знаю, — тихо отозвался Артём, — хоть в чём-то мне повезло.       — Тебе вообще повезло, парень. У тебя юность такая… Уух! Будет, о чём рассказать!       Артём невесело хмыкнул: действительно, всем ведь так интересно будет слушать, как он три дня выжигал в своём сознании слово «невиновен», чтобы вдруг не поверить в собственную виновность; ведь так увлекательно будет рассказывать про холодные стены и тупую головную боль; так правильно будет рассказывать о ценности денег.       — А сколько мы стоим? — срывались с губ слова, а Артём не успевал их ловить. Просто нервно хохотал, чувствуя вибрацию в горле. — Мне просто интересно, сколько денег хотят сорвать с Шаховского. И сколько из этого уплочено за меня.       Дима вскинул брови и взглянул на Артёма как-то по-другому. Словно заново узнал его. И качнул головой:       — Забей, Артём. Рассосётся всё. Разложится. Не будут же они тебя сажать, в самом деле… Ещё и друзья у тебя влиятельные — не позволят.       Артём усмехнулся. Хотелось верить, что даже будь Варя с Филом простыми детьми, не имеющими за спинами таких внушительных и опытных отцов, они бы так же встали за него горой. Правда, если бы они были простыми детьми, Артём бы тут и не оказался.       Впрочем, сейчас он уже и не жалел, что попал сюда. Зато в жизни всё как будто встало на свои места: и он сам, и его окружающие. И семья. Мама мчалась с другого конца света, едва случилась беда, а вот батя смотрел с недоверием. И вдруг появились брат с сестрой. Артём всегда в мыслях называл Фила с Варей братом и сестрой, но сегодня упрочился в этой мысли раз и навсегда.       Когда он увидел ребят, прижавшихся друг к другу; когда Варька напрыгнула на него, едва не уронив на холодный жёсткий бетон; когда Фил сжал его в своих руках до хруста… Артёму показалось, что его семья — самая большая и счастливая.       Брат и сестра, которые любят его любым, виновным и нет, которые готовы следовать за ним даже в такие злачные места. Большего, пожалуй, ему и не было нужно.       Разве что, выйти отсюда, в конце концов. И сыграть на гитаре что-нибудь минорное, протяжное. Чтобы они втроём сидели где-нибудь на одной из недостроек или заброшек, плечом к плечу, как сегодня у стены, передавали из рук в руки какую-нибудь холодную бутылку и тихонько смеялись.