Amnesty

      Палата яркая, большая и чересчур белая, освещённая садящимся или восходящим солнцем. Майкл медленно открывает глаза, заставляет себя смотреть, хотя готов в любой момент уснуть снова. Он не понимает, что происходит, и эмоционально он так пуст. Он не чувствует боли, так что это, наверное, хорошо, его видимо накачали чем-то, и сознание сейчас очень неверное. На краю кровати, ближе к ногам, сидит Джеймс, но Майкл его едва видит, — перед глазами плывёт всё. Вокруг, на соседних койках, — другие солдаты, спящие или не пришедшие пока в сознание, в крови поверх бинтов, от белого цвета которых у Фассбендера болят глаза ещё сильнее. В палату кто-то заходит, Майкл слышит приближающиеся шаги и щурится, наблюдая за хрупкой фигурой. Медсестра касается плеча Джеймса, на что тот рассеянно отнимает кулак от подбородка, немного выравнивается, поправляет халат, наброшенный на плечи поверх формы, и благодарит её. Затем она быстро удаляется. Майкл приоткрывает губы, но из горла вырывается только задушенный выдох. — Джей, — он говорит это тихо и чувствует, что понемногу приходит в себя. Чувствует запах крови и её металлический вкус на языке. Джеймс спешно склоняется над ним, и Майкл по взгляду видит, что он сейчас благодарит весь мир. Майкл и сам благодарит, когда снова чувствует на своём запястье тёплую ладонь, едва ли, — Макэвой очень боится его потревожить. — Я здесь, — голос беспокойный, но счастливый. Майкл наблюдает, как командир поджимает губы в улыбке, и сам улыбается — криво и слабо, а потом рассеянно смотрит в потолок и сжимает ладонь Джеймса. Всё тело ноет — фоново, почти небольно, как после нагрузки, ничего страшного. Майкл немного вспоминает, что было, и понимает, что в его крови, видимо, чертова дюжина обезболивающего. Джей немного плывёт в его глазах. — Они все умерли? — заторможенно спрашивает он, но без сожаления. Война войной, все они на ней не по своей воле, но Майкл вспоминает поступок тех солдат и боль, — она отражается очень чётко в голове. Потом она затихнет, Майкл знает. Он вспоминает Джеймса. Джеймс сейчас, наверное, чувствует себя ужасно виноватым. — Джей, — зовёт он снова, моргает часто, пытаясь сфокусировать взгляд. — Это не твоя вина… Майкл сжимает его ладонь крепче. Он бы сказал больше, убедил бы, объяснил, но в другом состоянии. Пока что он смотрит на Джеймса так умоляюще, потому что знает, каково это. Немного. Но у них правда не было другого выхода — их обоих обязательно убили бы гораздо раньше, чем их нашли бы. Джеймс буквально спас их. Макэвой кивает, улыбается, касается второй рукой его головы осторожно, гладит мягкие светлые волосы, но смотрит в сторону несколько секунд. Майклу очень жаль. Им нужно будет поговорить ещё об этом, но сейчас Майкл уже почти готов уснуть снова. Он так устал, и больничная койка очень уютная, солнце согревает, а Джеймс рядом, и Фассбендер правда готов опять заснуть, пока не вернётся боль. — Послушай, — Джеймс снова смотрит на него, немного более серьёзно, но голос у него такой же ласковый. — Ты вернёшься в Лондон. Нас потихоньку эвакуируют, здесь много раненых. Я приеду через несколько недель, максимум — через месяц, хорошо? Тебя ждёт Эмили. Скажешь ей, что я вернусь с Виктором. До Майкла доходит не сразу, потому что голос его баюкает. Он морщится, задерживает дыхание, и его пробивает дрожью. — Джеймс, нет, — тихо, но неожиданно твёрдо говорит он. Ему страшно оставлять Джеймса одного, особенно после всего, что произошло, и он не хочет, он очень сильно не хочет терять его из виду, в принципе, тем более на месяц. Связь с реальностью немного разрывается, и он сжимает руку Джеймса крепко: — Я никуда тебя не отпущу. Не бросай меня. Он говорит это, почти умоляя. Так страшно представить, что после всего этого он останется без Джеймса, почти в одиночестве. Для него месяц сейчас — как вечность, и он не знает, как вытерпеть это. Что ему делать без Джеймса и как не бояться того, что он во что-нибудь ввяжется. — Тише, — Джеймс просит очень мягко, не отстраняясь, и сам, видно, пытается сохранить спокойствие. В горле ком. — Тебя эвакуируют через несколько дней. Ты не один, с тобой будет Эмили, и скоро буду я, понял? Он гладит его по голове, затем немного отстраняется и расстёгивает нагрудный карман своего кителя, отодвигая в сторону край халата. Снимает с шеи крестик спешно, обматывает бечевкой собственные письма и фотокарточки из дома. Кладет Майклу на грудь и снова берет его за руки. Майкл беспомощно злится, отчаянно и напуганно. Ему кажется, что это не закончится ничем хорошим, и он смотрит на Джеймса так умоляюще. — Это будет с тобой. Сохрани для меня, пока я не вернусь, ясно? — Джеймс вдыхает глубоко, берет паузу на несколько секунд, а затем добавляет: — Мы будем в порядке, Майкл. — Пожалуйста, — плачет от отчаяния Майкл, и препараты берут своё. — Пожалуйста, не бросай меня… пожалуйста, не оставляй меня одного. Он сжимает руку Макэвоя до боли, едва не сминает фото и письма пальцами — ему так плохо и страшно от перспективы уехать отсюда не вдвоём… Майкл паникует, хватая воздух ртом судорожно. Джеймс улыбается так больно, что Майклу не остаётся ничего, кроме отчаяния. Он и так потерял уже всех. Он не может потерять ещё и Джеймса, — зачем тогда всё это — а без него Джеймс обязательно влезет в какие-нибудь проблемы, и некому будет помочь тогда. Джеймс просто останется один на один с собой на весь месяц. Майкл не может этого допустить. Макэвой опускается, вытирает его слезы, так виновато, но, кажется, слова Майкла ничего не поменяют. — Я буду осторожен и вернусь, я выживал до встречи с тобой ведь как-то, верно? Макэвой не уверен, что говорит правильные слова, не уверен, что тревожить Майкла сейчас было разумно, но уйти без предупреждения он не мог. Разговор прерывает медсестра, появившаяся в дверях палаты. Осторожно поднимает руку, привлекая внимание. — Капитан, скоро придёт врач. Джеймс благодарно кивает ей, и она сразу уходит. Он снова смотрит на Фассбендера, стараясь быть как можно мягче, потому что знает, что все будет хорошо. — Есть другой мир для нас, Майкл. Он лучше. В нем нет войны… Просто подожди меня там.

***

      Майкла держат в госпитале ещё несколько дней, — занимаются документацией, ищут подходящее место и время, заставляют его подписать какие-то бумаги, лечат. Всё это время Майкл отчаянно надеется, что Джеймс ещё придёт к нему — надеется до того самого момента, пока ему не говорят собираться. Только тогда он понимает, что Джеймс не придёт, и самое болезненное в этом то, что он понятия не имеет, в порядке ли он. Конечно, его отряд после всего произошедшего не даст его в обиду. Они даже приходили навещать Фассбендера, но Джеймса с ними никогда не было, и от вопросов они увиливали. И всё-таки это было неприятно. Майкл злился, переживал, обижался, так сильно хотел его увидеть, но злился всё-таки больше. Он возвращается к Эмили, и это ощущается как дом. Здесь всё и началось, а сама Эмили, хоть и была болезненным напоминанием об утерянном, всё ещё была дорога Майклу. Она встречает его, напуганная такая, и он использует весь свой шарм, чтобы успокоить её, свести всё в почти шутку. Он обещает, что Джеймс вернётся вместе с Виктором. Обещает, что у них будет всё хорошо, и что, мол, «зачем нам эти мужики, мы с тобой и сами справимся, милая, тебе нужна помощь?» Но это не помогает ему самому — он тот ещё эгоист, и страх сковывает его, заставляя сходить с ума в своей голове. Он слегает, объясняя это тем, что раны шалят. Эмили хочет взглянуть, помочь ему, но он не позволяет. Ему и самому-то не хочется вспоминать об этом, вот только вся эта картина до сих пор перед глазами. Раны и правда болят, но Майкл не особо считается с этим. Он просто ждёт, думая о том, как они проебались, и как он не смог ничего сделать. Он ждёт Джеймса, даже если прошло уже три мучительно долгих недели. Он позволяет себе подождать ещё неделю сверх срока, на случай непредвиденной заминки, но это не облегчает его панику. И тогда он делает, наверное, самую глупую штуку… Майкл никогда не был верующим, и каменные своды лондонской церкви заставляют его чувствовать себя виноватым за своё неверие. Он ходит вокруг, рассматривает всё, — тут безумно красиво, но тяжело дышать, и в целом очень неуютно. Он видит плачущих людей, молящихся людей, видит будки для исповедания, но вот Бога он здесь не чувствует совсем. Но Майкл надеется на это, и надеется, что это сработает. Он становится на колени перед одной из икон, в числе нескольких других прихожан, смотрит наверх, поднимает глаза на икону — залитую утренним светом, но холодную и пустую. Майкл не знает, чем она ему поможет, но он надеется на это. Возможно, ему стоит поверить, чтобы Джеймс вернулся домой. Если так, то Майкл готов поверить во всё, что угодно. Он сжимает в ладонях крестик Джеймса и шепчет слова молитвы, закрывая глаза, слово за словом, начиная просто умолять, забывая всё и всех, а когда у него заканчиваются слова — люди вокруг уже сменились. Майкл поднимается на ноги, чувствуя себя морально изничтоженным, и уходит оттуда, немного пошатываясь от церковных запахов, кружащих голову. Он не уверен, но, кажется, ему стало легче. Через несколько дней он узнает от Эмили, что корабли уже на пути к Англии. Она радостно говорит что-то про моряков и про телеграммы, про то, как ждёт Джеймса и Виктора домой, о том, как переживала. Майкл тоже переживал, но сейчас он сидит в доме, на кухне, крепко сжимая в руке чашку чая, и не может дышать. Ему так отвратительно страшно, хоть они уже на финишной прямой. Весь тот период ожидания не напрягал так сильно, как тот факт, что Майкл сейчас, совсем скоро, встретит Джеймса… а может и не встретит, и эта мысль калечила его. Рядом с Джеймсом ему всегда было по-домашнему тепло, уютно, он любит Джеймса так безумно сильно, и сейчас, не имея его под боком целый месяц, потихоньку сходит с ума. Но что ему делать, если с ним всё-таки что-то случилось? Майкл не хочет об этом думать, ненавидит это, но не может прекратить. Ему хочется верить Джеймсу. Верить его словам, — что он скоро вернётся невредимым, что они будут вместе, что он не оставит Майкла одного, но на самом деле, они ведь не застрахованы от этого. Поэтому Майкл не может не бояться за него. Несмотря на то, что это глупо, и на слова Эмили, Майкл уезжает в порт и ночует на пристани. Вернее, он просто сидит там весь день и всю ночь, ожидая, пока прибудет корабль. Ему не спится совершенно, а в одиночестве как-то проще разбираться со своими мыслями. Он занимает себя прогулками по пристани, он кормит птиц, рассматривает, кажется, в тысячный раз фотографии и читает письма Джеймса из дома. А потом его охватывает ледяной ступор, потому что он таки может разглядеть корабль, возвращающий солдат. Майкл сидит на месте, не шевелясь, не дыша почти, ждёт покорно. Корабль швартуется, на это уходит ещё немного времени, а Майкл всё не может заставить себя пошевелиться. Люди вокруг собираются, галдят, кто-то даже толкает его. — Вставай, чего сидишь, не видишь, солдаты возвращаются?! Майкл так слепо смотрит на спускающихся ребят, выискивая знакомые лица, и наконец-то он видит Джима… Подрывается с места, не чувствует ног и не может дышать от ужаса. Он буквально налетает на свой отряд. Они вымотанные и, при виде его, все умолкают. Он смотрит, долго, не досчитывается нескольких людей, в том числе, идиота Виктора, а ещё, не видит Джеймса. — Где он? — ломко спрашивает Фассбендер, оглядывая их. — Где он? Ему не отвечают. Кто-то снимает фуражку, а потом Джим медленно говорит что-то про обстрел с самолётов, как последний подарок перед окончанием войны. Говорит о том, что они отошли в лес по приказу Джеймса, и говорит, что после обнаружили несколько из своих на берегу. А Джеймса в их числе, изуродованного осколками, без ног. Фоновые звуки затапливают сознание, и Майкл уже не уверен, вправду ли он стоит здесь и сейчас, или, может, он всё ещё в церкви, например. Он осматривается рассеянно, потому что не осознаёт и не верит, а потом повторяет свой вопрос, но Джим уже смотрит на него молча. Командир двенадцатого отряда в числе тех, кто не дожил до утра после последнего визита. Майкл не дышит, молчит. Перед глазами начинает плыть, точно так же, как после пробуждения в больнице, но время, будто, поворачивается вспять, и ему становится хуже и хуже. Голоса звенят в голове уничтожающей волной, давят. Майкл понимает, что ничего не видит. Обнаруживает себя снова в темноте, — всепоглощающей, безвыходной и глубокой.