***
Следующий день начался в два часа — они с Лутой не работали, жили тоже в тени недалеко от ПБ. Снимали маленькую квартирку — спальня, ванна, гостиная и кухня, а в большем они и нуждались. Деньги позволяли снять отдельную обоим, но ни Герберт, ни Лута не хотели этого: они привыкли быть вместе и не представляли другой вариант. Они «работали», когда в ПБ проводились Турниры: там было все, что характерно для подобного рода мероприятий, в том числе вознаграждение и тотализаторы. Они были одними из лучших бойцов в ПБ, так что выигрывали в большинстве случаев, и знамениты в определенном кругу людей. Геру даже иногда поступали подозрительные предложения о наемничестве, защите или даже убийстве. Лута таким не мучалась — ее вид внушал умиление, а не страх, даже когда она ставила на колени мужиков, больше ее вдвое. Иногда к ней поступали с предложениями совершенно иного характера, но Гер не лез, только тихо злился. Мелкая Лута, которая была младше его всего на два месяца, но считалась малявкой, была ему сестрой. А еще Гер был слишком рационален, чтобы иметь «комплекс старшего брата». Или он просто смущался лезть в чужие отношения. Но этого никто не знает. Герберт зевнул, потянулся и пошел готовить еду. Не завтрак — как он вообще может так называться, если сейчас два часа дня? Не обед — они не завтракали! Еду, в общем. Милая Луточка готовить не умела и не любила, хотя аристократ у них вроде бы Герберт. Он жарил яичницу, когда увидел, что кто-то спер тост. Лута была ловкой и быстрой, действовала эффективно и эффектно. Герберт много размышлял о зависимости стиля боя от характера мага и каждый раз убеждался, что думает правильно. Гора, например, был не слишком умным, — сказать «тупой» было бы неправильно — но давил физической силой и магической мощью. Молния — действовал стремительно, как змея, выжидая подходящий момент, но наносил только один, редкий удар, который всегда поражал цель. Лута была пронырливой и изворотливой, закрывала недостатки достоинствами и умело ими пользовалась. Где не могла достать заклятьем — кидала клинки, кинжалы, ножи. Где не могла поранить клинками и ножами — действовала на совесть и «проигрывала», а потом, подобравшись, добивала. Это, вообще-то, считалось подлостью, но Луте прощали. Она была любимицей — и публики, и остальных бойцов. А еще она была единственной особью женского пола, так что, может быть, остальные полагали подобным образом: то, что нельзя использовать мужчине, можно женщине. Если бы сам Герберт посмел провести такой трюк, потерял бы уважение. Он и не проводил — выигрывал так. Герберт знал много заклинаний: Леманны не озаботились образованием «выродка», но не запрещали доступа в библиотеку. А Геру… Геру нечего было делать. Так что он, чистокровный наследник, имеющий знания, опыт, навыки, магический резерв и отсутствие скромности, мог смело сказать, что Ворон — новичок, без сомнений! — мог иногда доставить ему проблем. Потому что только ему придет в голову бытовым заклинанием для теста хреначить по мощному противнику. Который тоже удивился, да. Герберт видел это ясно, потому что с Нордом у него были тесные (иногда даже слишком: они увлекались и переходили в рукопашку) дружеские отношения в духе соперничества. Он почти единственный мог заставить Гера попотеть и собраться со всеми силами. Вчера у него на спине, например, появился огромный синячище, который не сошел даже после десятка Заживляющих, потому что Гер отвлекся на маячущую неподалеку Луту. Ладно, себе он признаться мог: проворонил атаку. Проворонил. Ворон. Герберт долго наблюдал за ним, не доверял и видел, как не доверяют ему. Ворон, если так можно сказать, напоминал одичавшего и ошалевшего от людей волчонка, а не гордую птицу. Герберт однажды спросил, притворяясь, что ему совсем неинтересно: — Почему «Ворон»? Тот отвлёкся от новой книги, которую успел прикупить в тени, повернулся всем телом к Геру и задумался. — Да, почему? — согласилась Лута и неуверенно добавила, объясняясь: — ведь это типа раздор, запустение, несчастье, война, болезнь, зло. Черный цвет и все дела. Я слышала, что они выклевывают глаза трупакам. Мрачная птичка. Хотя тебе подходит, Воробушек, не переживай. — А еще проницательность, предвиденье будущего и ум, — просто сказал Ворон, усмехнувшись. — Нет, Лут, не открывай рот, я не считаю себя очень проницательным или умным… — Тогда почему? — коротко спросил Гер. — Вне зависимости от того, что обозначает ворон, он всегда связан со смертью, — просто ответил он и добавил. — Его жизнь связана со смертью. Герберт не до конца понял эти слова тогда, не понял и сейчас, но чувствовал их важность. Лута поняла. И не расспрашивала. К разговору они не возвращались, но каждый его запомнил. В ту ночь Ворон дрался как-то… безнадежно. Герберт интересовался многим. Он знал множество ненужной информации: ПБ, например, работала ночью, потому что днем люди были заняты, Лута любила вышивать, но тщательно скрывала это от него, Норд жил откровенно фигово и был прекрасным зельеваром (он не видел, как тот принимал Оборотку — хотя, по идее, ее нужно принимать каждый час, значит, тот ее улучшил… Или стащил рецепт, но нужно было еще правильно приготовить) и в ПБ приходил сбросить пар. Но Герберт не знал причины, почему в голосе Ворона звучала такая безнадежность, не прикрытая оптимистичными лозунгами, принятая со спокойным смирением. Гер не знал, но старался узнать. Собирались долго. Лута свалила в магазины, Герберт тщетно пытался навязать ей список продуктов и всяких важных, бытовых, но необходимых мелочей (Да-да, Луточка, зубной порошок тоже нужно покупать). Лута не любила ходить по магазинам, потому что нужно было выходить «в свет». Они вообще плохо переносили такие выходы в публичные места — ожившие призраки прошлого не покидали; казалось, что их узнают, хотя Гер понимал маловероятность этого: его и не искали, а Луту… легче свалить все на магловское происхождение, да и из Германии они, Леманны, не достанут их. Себе этого объяснить было нельзя. Глупое сердце — или что там отвечает за ощущения — не хотело понимать разумные аргументы и твердило свое. Именно потому Лута каждый раз красила волосы в свой натуральный блонд, удлиняла их — не до пояса, она отвыкла — до плеч, надевала голубые линзы и брала школьную мантию. Герберт иногда жалел, что лишил Луту нормальной жизни. Хотя, что считать нормальным. Гер хотел, чтобы Лута была сначала милым ребенком, потом школьницей, старостой и активисткой, дальше — начинающим, подающим большие надежды работником с законченной за спиной школой. Не зеленоголовой оторвой, задирой и кокеткой, полуграмотной ведьмой без надежд устроиться куда-то. Что бы ждало Луту, если бы она не сбежала тоже? Гер много думал об этом. Он часто вспоминал и проводил параллели между своим прошлым и настоящим. Лута бы провела свою жизнь в поместье Леманнов, не удовлетворив свои амбиции — ей бы не позволили стать ни старостой, ни «подающим надежды» работником. Она бы занималась рукоделием и поместьем, заведовала хозяйственными делами, была, по сути, рабыней, полностью зависящей от других, и, возможно, бесправной любовницей леманнского выкормыша. А он сам… Сошел бы с ума, наверное. Как отец, как дед. Продолжил бы семейные традиции. Он правильно поступил. Не переменит решение не потому, что изменить уже ничего нельзя — потому что сделал свой выбор. «Пиздец», — отрешенно подумал он, без смысла наблюдая за паром, идущим от горячего кофе. «Расклеился, — зло подумал он. — Прекрасно. Может, Ворон наврал. Нет… Не смог бы. Не такой… Эй, не пускай сопли. С пятнадцати наедине с собой — чего вдруг ныть-то начал? Услышал про одинокую жилетку — все, можно снимать с себя ответственность, лить слезы ручьями, плакаться в подставленное плечо? Нет. Ты Гриндевальд — даже если просто Герберт. Помни всегда». — Хэй, малыш, я вернулась, — раздался тонкий голосок Луты. — Уменьшающее не сработало, помоги мне! — Хорошо, кисонька, — отозвался он на автомате, мгновенно выйдя из странного состояния оцепенения. Герберт решительно поднялся, хозяйским взглядом осмотрел владения — ничего особенного, кухня как кухня, два стула, стол со стоящей на ней чашкой с остывшим кофе, домывающие посуду губки — и пошел в прихожую. Лута затаскивала диван. — Зачем нам диван? — вежливо поинтересовался он после возникшей паузы, стараясь не ругаться. — Я еще кота купила, — радостно ответила Лута. — Не, не кота, а этого… книззла. — Зачем нам кот… Книззл? Ты понимаешь, что он у нас с голода помрет? — Не переживай, — беззаботно махнула рукой Лута и объяснила. — мне продавец рассказал… Милый такой мальчик, кстати… Что есть специальные кормежки, они сами в определенное время насыпают корм. Так что я все просчитала. Герберт долго молчал, собираясь с мыслями. Из множества вопросов, крутившихся на языке, пришлось выбрать один, самый подходящий и важный. — Зачем диван-то? — Для кота, — твердо ответила Лута и тут же поправилась: — Книззла. — А кот зачем? Бля, книззл, в смысле. Лута впала в ступор, на автомате сказала коронное «Не ругайся» и так же быстро вышла из него. Она вообще не могла долго искать ответ. Важно другое: порой его не могли найти сами задающие вопрос. Луточку это, конечно, не волновало. — Он милашка, — ответила она и улыбнулась своей самой обаятельной улыбкой. Не уточнила, кто именно милашка: кот или продавец. Последнее предположение вызвало раздражение, но Герберт усилием воли подавил его, не обращая внимания. Кот… книззл, вернее, был действительно милым. Черный, истинно ведьминский, с белым «галстучком» на шее, янтарными глазами-фонарями, которые внимательно и нагло смотрели на Гера, будто всем своим видом выражая: «И что сделаешь? Выгонишь? Охотно верю». Гер вздохнул, признавая поражение кошаку. Книззлу. — Как назовем? — буднично спросила Лута. Кошак нагло взирал на него, уверенный в своём будущем. — Котом и назовем, — буркнул Герберт, признавая поражение. — Давай собираться. Диван сама затащишь. Конечно, он помог. Лута взяла в руки Кота, в зубы — пакеты с продуктами и отошла подальше. Гер вздохнул. Каждый раз, колдуя что-то, что умеет каждый школьник, он чувствовал себя неуверенно. Гер прекрасно владел атакующими, похуже — защитными, а вот Уменьшающее уже заставляло сомневаться в себе. Смешно, конечно. Секо — легко, а Левиоса — высший уровень мастерства. Диван заменили, старый убрали. Кормушку для Кота поставили в спальню, настояла Лута. Кошак взирал на все это с холодным любопытством. Потом собирались. Лута набрала кинжалов, сменила внешность на более приемлемую специально для старушек. Герберт не взял ничего — у него все всегда было при себе. — А вдруг мы ей не сдались? — спросила девушка. Под этим «мы» чувствовалось определенное «ты». — Аппарейт, — произнес Герберт вместо ответа, унося в вихре всю свою неуверенность и сомнение.***
Герберт был в Годриковой Лощине лишь однажды. Приходил полюбоваться на знаменитый поттеровский дом, место смерти Того-Кого-Нельзя-Называть. Этот Тот-Самый изрядно попортил в свое время тень, решив, что наберет здесь пушечное мясо. Теневики не были дураками, ПБ тщательно скрыли. Так и появилась Аллея Теней, в которую можно попасть или с помощью порт-ключа, или аппарации. — Ты, кстати, заметил, как Ворон сказал? — спросила Лута, вспоминая те же события. — «Где Поттеров убили». Не Сам-Знаешь-Кого, а именно Поттеров. — Он оговорился и чуть не назвал Дамблдора директором, — прикинул Герберт. — Либо школьник, либо был школьником. Учился в Хогвартсе, это точно. — Значит, сильный волшебник, — подхватила Лута. — других туда не берут. Но это и так ясно было. Герберт согласился. Привычка называть Дамблдора простым «директором» или, что еще хуже, «профессором» была только у хогвартсцев, забывавших, что тот еще являлся Великим Чародеем, председателем Визенгамота и членом МКМ. — Возможно, боец света, — неуверенно сказал Герберт. — Вроде к Дамблдору хорошо относится. Лута скептически хмыкнула на это заявление. Они не говорили на эту тему, информация подтверждалась косвенным уликами, из которых сложно было вычленить крупицы правды. Герберт доверял Луте, а Лута доверяла своему умению чувствовать людей. Если так отнеслась к предположению, значит, не все чисто. — Воробушек начал ошибаться, — сказала она без злорадства. — как будто он открыл лицо и… открыл чувства? Прости, не могу подобрать слова. — Хотелось бы, чтобы он таким образом показывал свое доверие, — мрачно сказал Герберт, рассматривая дом напротив. — Ты сглупил, — категорично заявила Лута. — А Воробушек умница, воспользовался, все правильно сделал. Надо было просить открыть свою личность, а не лицо, и в ответ говорить о себе. Герберт и сам признавал свою поспешность, но поморщился: не любил, когда его поучали. Он пытался всегда держать свое слово, даже если прямой фразы не прозвучало. Формально, Гер предложил обмен: Ворон открывал лицо, а он рассказывал, что его так поразило. Можно было проигнорировать это незримое соглашение, но Герберт бы перестал себя уважать и потерял бы доверие Ворона — не хотелось ни того, ни другого. Уважение к себе — единственное, что осталось у него от рода, как бы странно это ни звучало. Герберт ненавидел дележку по чистоте крови, но чувствовал неопределенную привязанность к самому роду. Не к отцу, не дай, как тут говорят, Мерлин, и тем более не к деду — к самому роду, что насчитывал более двадцати поколений волшебников, со своим характером и амбициями, которых объединяла причастность к одному делу. Это… завораживало. Поэтому, когда Гер чувствовал подступающее отчаяние, когда им нечего и негде было есть и спать, он говорил себе: «Ты — Гриндевальд, и ты не смеешь закончить свое существование здесь». Это было странно, но работало. «Ты — Гриндевальд», — набатом звучало в голове, и Герберт почти отчаянно постучался; пока хватало смелости. После этого сразу же обернулся к Луте — та одобрительно кивнула ему. Тонкими пальцами мяла юбку. Тоже волнуется. — Чем могу… Геллерт?! Старушка… была старушкой. Самой обычной. Глядя на нее, сразу было видно, что она таит в себе множество информации и имеет большой жизненный опыт. Герберт скупо улыбнулся, чувствуя себя до ужаса неловко. Старушка рассматривала его, почти не мигая. — Здравствуйте. Старушка странно вздрогнула, будто очнувшись ото сна, внезапно охнула, схватилась за сердце и осела. Герберт успел подхватить ее. — Блять! Что делать-то? — запаниковал он. — В дом затащить, наверное, — пискнула Лута. Герберт сделал это не без усилий. Когда положил на диван, вспомнил про Левикорпус. Еще раз ругнулся. Заметил, как Лута проскользнула в дом, успевая еще и оглядываться. — Энервейт! — Я слышала, что надо водой холодной полить. — Не зацветет, успокойся. Энервейт! — Или поцеловать. Как спящую красавицу. Вдруг поможет? — Ты предлагаешь помочь или начать экспериментировать? Герберт раздраженно взмахнул палочкой еще раз. Энервейт, Энервейт. Если бы тут был перелом, все было бы намного легче. С сердцем ни у кого из теневиков проблем не было. — О, кажется, глаза открываются, — весомо произнесла Лута, внимательно следя за Бэгшот. — Что здесь… Как… — беспомощно прохрипела старушка. Герберт напрягся сразу, но догадался подать спешно трансфигурированный стакан с водой. На стекле у него осталась газетная печать, но она не мешала выполнять основную функцию. — Успокойтесь, пожалуйста, — произнес он. — Вам нельзя волноваться. «Как показала практика», — протянул внутренний голос. В такой ситуации Гер еще не был. — Геллерт, — слабо улыбнулась Бэгшот, подслеповато щурясь. — Геллерт, ты вернулся. Герберт тревожно оглянулся на Луту. Та поймала его взгляд. — Я Герберт, — сказал он мягко, но настойчиво. — Его внук. — Герберт… — шепотом повторила Бэгшот. — Извините, что вторглись без приглашения, — он не смел отворачиваться, потому что Бэгшот жадно разглядывала его. Это заставляло чувствовать себя неловко. Старушка только улыбнулась на это. — Может, вам принести что-нибудь, мэм? — вскинулась Лута. Бэгшот посмотрела на нее, слабо покачала головой и объяснила, что это скоро пройдет: возрастное. Через несколько минут Герберт уже наводил чай на кухне своей родственницы. Он до сих пор не знал, как к ней обращаться. В голове вредный голосок шептал, что он не был до конца уверен в правдивости слов Ворона, хотя тот никогда не врал. Скрывал только. «Если учится в Хогвартсе, — размышлял Герберт, доставая угощение. — То точно Слизерин. Хотя хрен сам он скажет…». Миссис Бэгшот — так сойдет? Гер искренне надеялся — хотела потчевать гостей сама, но Лута не позволила, запрягла его. Гер не был против. Он вышел с летящими позади чашками, чайником и блюдцами в гостиную и увидел, как миссис Бэгшот вполне себе энергично болтает с красной смущенной Лутой, тоже вполне себе бодро отвечавшей. Герберт дернул уголком рта: та и мертвого достанет. Как бы он без нее сюда пришел… — О, Гер, а мы как раз тут разговаривали о тебе, — открыто улыбнулась Лута. — Да, Гел… — Бэгшот поправилась. — Герберт. Она рассматривала его, будто не верила, что все это правда. Герберту опять стало неловко. Он ощущал себя двойственно. С одной стороны, Гер не знал, как вести себя с ней, и злился на все, думая, что раньше жилось спокойно. Герберт до сих пор не понимал, почему он так сорвался — без плана, практически без подготовки и должной легенды. Видимо, глубоко в нем все еще жил обиженный мальчик-сирота, отчаянно нуждающийся в семейном тепле. Герберт не знал, как относиться к этому. Визит к Бэгшот расковырял в нем что-то, что он закопал глубоко в себе. И эти чувства были… странными, непонятными, а потому — пугающими. — Расскажи про себя, — тепло улыбнулась Бэгшот, видимо, понимая, что история будет не из приятных. — Как вы нашли меня? Она не спросила ни «Почему пришли?», ни «Почему сейчас?» и этим сразу же заработала несколько очков. — Знакомый рассказал, — коротко ответил Герберт. Он вспомнил о Вороне, о том, что он похож на Геллерта с фотографии, и посмотрел на них. Действительно, похож. Порода, наверное. Отца он не видел. — Вы дружите с Гарри? — после продолжительного молчания спросила миссис Бэгшот, скрестив узловатые пальцы и опершись на них подбородком. — С Гарри? — удивилась Лута. — Да, с Гарри. Он приходил ко мне два дня назад, я пригласила его к себе, мальчик хотел посмотреть на могилу родителей. Чертов Альбус, — нахмурилась Бэгшот, и ее морщины стали глубже. — Он — разменная монета. Я попыталась открыть ему глаза, но не уверена, что что-то получилось. Видимо, я была слишком напориста. Старею, — мимолетно улыбнулась миссис Бэгшот. — Вообще-то, я не должна была рассказывать это вам, но надеюсь на вас. Нисколько не жалею. Если бы я не позвала его к себе, не увидела бы вас. Ко мне мало кто ходит — только Гарри два дня назад, да и соседка, но уже не была у меня полтора месяца. Так что, все очевидно. Мозаика медленно складывалась. Недостающие паззлы вставали на место. «Где Поттеров убили» — конечно, это важнее смерти Того-Кого-Нельзя-Называть. «Директор» — потому что учится в Хогвартсе! «Посмотреть на могилу родителей» — те умерли здесь, в Годриковой Лощине. Вопросы про род — Ворон — единственный в роду, потому что все его родственники умерли. Нежелание показывать лицо понятно. Понятно, почему он изменил своей привычке вчера. Видимо, принял главенство над родом. До этого был отрезан от него — поэтому внешность сильно изменилась, не узнать. Вот если бы он сначала был наследником… Но его родители погибли. Погибли в Годриковой Лощине. Там, где убили Поттеров. Потому что Ворон — Гарри, Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил, Избранный. И его друг. — Гер, я, кажется, все-таки внебрачная дочь Мерлина, — шепнула внезапно побледневшая Лута.