***
Эрик внимательно вслушивался в речи начальника концлагеря, Германа Пистера. Он говорил тихо, но вкрадчиво. Всегда по делу, не уклоняясь от темы. — У меня появилась идейка, по поводу новых наших заключённых, — проговорил он и достал портсигар, чтобы вынуть из него сигарету. — И, какая же, оберфюрер? — повисло недолгое молчание, во время чего мужчина затянулся и выпустил пару клубочков дыма. — Я собираюсь заразить их сыпным тифом и туберкулезом, чтобы посмотреть, как они будут бороться за свою жизнь. Их и ещё добрую половину барака. Чудовищно, не находите, Леншерр? — Чудовищно, — признал Эрик смиренным голосом, как священник перед епитимьёй, но это длилось ровно секунду, потому что, когда Герман поднял свои глаза на него, то увидел улыбку и блеск в глазах. — Чудовищно, но прекрасно. Разрешите присутствовать при этом и наблюдать за этим? — Вы и так наблюдаете за всеми пытками, мой друг. Но, если это ваше искреннее желание, не мне вам отказывать. Эрик улыбнулся и встал с места. Он поспешно разгладил образовавшуюся складку на одежде, пригладил волосы и проговорил: — Вы позволите мне удалиться? — он выпрямился во всю длину, показывая свою прямую, как скалу осанку — результат, который он выбивал так тщательно во время своего обучения. Оберфюрер улыбнулся ему почти светлой улыбкой. — Нет, мой друг, не позволю. Вы останетесь со мной и отведаете Бургундского. Будем ждать наших пленников с большим нетерпением!***
Пока они ехали, Чарльз успел узнать историю каждого, находившегося в этой повозке. Каждый рассказывал свою историю с пылкой страстью, и лишь тот юноша с необыкновенными глазами отвечал резче, чем ожидалось: — Нечего мне рассказывать, — на устремлённые взгляды он ответил спокойно: — Я ещё и жизнь толком прожить не успел, а вы мне уже вопросы какие-то тут задаёте. Сам Чарльз тоже не торопился рассказывать свою историю. Он постоянно чувствовал на себя взгляды пленных, особенно пристально на него смотрела девочка, так что Чарльз не выдержал: — Почему ты так на меня смотришь? — после сказанной им реплики девочка зарделась и ответила смущенно: — Мойра. — Что? — Меня Мойра зовут, а тебя? — он удивлённо посмотрел на неё, слегка сражённый её ответом, а потом ответил: — Чарльз. Меня зовут Чарльз, — она протянула ему руку, и Чарльз пожал её, сразу же ойкнув. — У тебя руки холодные, — прошептал он, а она виновато ему улыбнулась и ответила: — У меня они постоянно холодные, — и от её прямоты, детской наивности, у всех, находящихся в повозке, дрогнули сердца. Один из мужчин придвинулся к ней, улыбнулся, обнажая сколотые зубы, и произнёс: — А меня зовут Кайн, девочка, — и каждый представился ей, что не могло не смутить девочку, но Алекс — так звали парня с красивыми глазами — сказал какую-то шутку, от которой все рассмеялась, и неловкость спала. — Wie viele mehr vor dem Konzentrationslager? (Сколько еще до концлагеря?) — Ein paar Stunden. Wir werden bald da sein. (Пару часов. Скоро будем на месте.) Голоса стихли, и Чарльз поёжился. Еще несколько часов, а потом… Потом их ждёт всё самое ужасное. Ему было страшно. Испытывать страх перед сильными — это нормально. А вот показывать этот страх им — ненормально. Чарльз порывисто выдохнул и улыбнулся девочке, которая участливо заглянула ему в лицо, явно переживая из-за его настроения. Ночь наступила довольно быстро. Большинство пленников заснули, как и девочка. Чарльз тоже хотел прикрыть глаза, как ему стиснули плечо и горячечно прошептали в ухо: — У меня тут… Пистолет имеется, — Чарльз чуть было не ухнул, но мужчина зажал ему рот и продолжил: — Здесь есть только одна пуля, поэтому прошу тебя… Убей девочку! Ради бога, убей! Не дай ей очутиться в этом концлагере! У меня руки задрожат, промахнусь, а ты… Пообещай, что пристрелишь до рассвета! Обещай! — Обещаю, — сдавленно прошептал он, и мужчина успокоился. Кивнул ему и завалился на бок, чтобы покемарить слегка. Чарльз посмотрел на девочку, на то, как её грудь мерно вздымается, а из-за рта вырывается тихое улюлюканье, сжал ствол сильнее.