This pain is just too real

      Алиса не дурочка. Она знает, что соблазнить Карла не удастся. А если и получится, то он разложит её на столе, как бабочку, и начнёт препарировать, сдирать с неё кожу, чтобы убедиться, что она довольно хороший материал для сапог.       Карл помешан. Настолько сильно, что Алиса боится с ним спать в одной постели, потому что знает, что он может проснуться глубокой ночью, окрылённый каким-то безумием, знает, что Карл любит называть свои идеи гениальными, для него это именно идеи, а для неё — всегда трясущиеся пальцы, вспотевшие ладони и горечь во рту.       — Алиса, — его голос пугает её.       Он слишком хриплый, что навевает на особые мысли. У гения не удаётся замысел — вот в чём проблема. Алиса открывает глаза и оборачивается к нему, чтобы встретиться с усталыми глазами своего супруга. Карл хмурится, смотрит на неё долго и пристально. Алиса прочищает горло, выдаёт:       — Что-то случилось?       Конечно же, случилось. Стал бы он смотреть на неё, как побитая собака, если бы это было не так? Но Алиса примерная жена. Глупенькая, полная противоположность своему гению мужу, а то, что это не так и она всё понимает, ему знать и необязательно. Поэтому она хлопает ресничками, что вызывает у него улыбку.       — Я разработал одну идею, — о, Боже, помилуй! — Она касается гомосексуальности мужчин.       Алиса молчит. Она накрывается одеялом, потому что ей холодно. Смотрит на своего мужа и открывает рот, правда пытается поддержать его, сказать доброе слово, но кажется, что лимит у неё исчерпан.       — Наш сын в концлагере, — спокойно говорит он, и она шугается от него.       Алиса не готова всё это слышать, не хочет вспоминать о своём мальчике, который полюбил другого мальчика, за что теперь и расплачивается. Алиса правда не понимает, почему её туда не отправили. Она же покрывала собственного сына, даже вину на себя взяла, но её не забрали.       — Ты будешь… Ставить на нём опыты? — Карл смеётся, гладит её по щеке и растягивает каждое слово:       — Глупенькая, глупенькая. Конечно же я буду ставить на нём опыты, что за дурацкие вопросы? — он злится, но Алиса знает прекрасно, что, пока она строит из себя идиотку, ей ничего не угрожает.       Пока, конечно.       — Или ты соскучилась по нашему мальчику? — вопрос застаёт её врасплох.       Алиса молчит. Конечно же она скучает по своему малышу! Так велика была её материнская любовь, что ей удавалось протащить ему свои пироги и всякую другого рода выпечку. Пироги с мясом, с вишней, просто ватрушку. Ей даже удавалось подкупить стражу, и они впускали её к сыну, которого она обнимала и обещала вытащить.       «Маменька, мне бежать надо! Маменька, побег, маменька!»       «Ты с ума сошёл!».       Это было единственное, что она смогла сказать ему, а потом выбежала и тихонько заплакала.       Теперь мысль о побеге не казалась ей такой уж чудовищной. Она взглянула на своего мужа и осознала, что ненавидит его больше жизни. Приняла для себя тот факт, что только сын её отрада. И она решила, что сделает всё, чтобы спасти его.       — Любая мать скучает по своему ребёнку, мой любимый. Но ты же знаешь, как я люблю тебя и твои идеи, — когда-то это было так.       Сначала она поддерживала его идеи, была с ним и помогала ему, пока это не коснулась её семьи.       Сын — её семья. И она не позволит Карлу отнять его у неё.       — Очень хорошо, — он наклонился к её щеке, поцеловал, — спи, дорогая, спи.       Сын определённо будет спасён. И она сделает всё ради этого.

***

      Немцы были в ярости. Когда нашли девочку с продырявленной головой, они пришли в шок. Зрелище было ужасно: много крови растеклось, окрасив всё вокруг неё в багровый глянец; побелевшая кожа, начинающая приобретать трупный синеватый оттенок. А ещё они понятия не имели, что теперь делать с телом.       — Покончила собой, — проговорил Алекс, и его глаза наполнились слезами.       Чарльз не видел, чтобы он плакал, но в эту минуту было сложно сдержать влагу на ресницах.       — И правильно, — произнёс один мужчина.  — Ясень пень, что в лагере нас не ждёт ничего хорошего, а так…       Чарльз ощутил подступившую к горлу тошноту и отвернулся. Он помнил, как наклонился к ней, как приставил к её виску пистолет (немцы заснули), тогда она открыла свои глаза. Мойра посмотрела на него сонно и непонимающе.       — Прости меня, прости меня, если сможешь, — он не выдержал: губы его затряслись, а по щекам потекли слёзы.       Девочка улыбнулась ему снисходительно и покачала головой:       — Я не боюсь смерти, — тихо сказала она. — Я боюсь, что будет больно. Пообещай, что не будет больно, что я не умру в муках. Обещай мне, Чарльз! — Чарльз молча кивнул и прикрыл глаза.       Вдох-выдох.       Послышался выстрел, и Чарльз успел отползти и закрыть глаза, пока не послышались немецкие ругательства и не остановилась повозка. Уже рассвело, и немецкие солдаты разбудили всех, начали допрос, но ничего вразумительного так и не услышали. Никто из находящихся в повозке не смотрел, как немецкий солдат берёт труп на руки и избавляется от него; все хранили молчание и уповали на то, что Господь смилуется над малышкой и примет её в свои объятия.       — Скоро мы окажемся в концлагере, — подал голос Алекс. — Что по этому поводу думаете?       — А, что тут думать? Заставят нас работать, да и всё, — подал голос Стивен, у которого была прострелена нога.       Он пожертвовал своей рубахой — порвал её на лоскуты и использовал в качестве повязки. Другую половину, он отдал Себастьяну, чью ногу тоже прострелили недавно.       — Не смогу я встать даже, — виновато улыбнулся Бен, чей позвоночник был повреждён. — Сделайте милость, а? Кто-нибудь прикончите меня. Выхватите у фрицев пистолет и пристрелите меня, прошу вас.       — И, как ты себе это представляешь? — заворчал Алекс, — А, потом и мы в расход пойдём, так что ли?       — Я прошу вас…       — Как представится случай, — подал голос Чарльз, — так я исполню твою просьбу.       Бен благодарно улыбнулся ему.       И этот случай действительно представился. Когда они подъезжали к концлагерю, их встретили два немецких офицера. Чарльз отметил про себя их идеальную выправку, выглаженный мундир и зачёсанные к затылку волосы. Один был немолодым, нестройным, его даже можно было назвать пухлым. Глаза следили внимательно и приковывали к месту. Другой же, очевидно его сопровождающий, был моложе его. Карие глаза обвели каждого заключённого взглядом и остановились на Чарльзе, который опустил глаза вниз. Он чувствовал на себе этот взгляд. Ему сразу стало как-то неловко, очень захотелось пригладить выбившуюся прядь за ухо, стереть грязь со своих щёк и прикрыть незащищённые участки своей кожи.       Когда Чарльз поднял глаза, то мужчина уже не смотрел на него, а внимательно всматривался в лицо немецкого солдата, который вытянулся в полный рост и отчитывался.       — Sammle sie auf dem Brückenkopf. Ja, es wird beginnen, die Show! (Собери их на плацдарм. Да начнётся же представление!)       Немецкий солдат кивнул и приказал всем выбраться из повозки. Другой же немец составил компанию двум офицерам, наверное, чтобы дополнить приказ своего товарища. Все вылезли из повозки, кроме Бена. Он попытался подняться, но застонал в голос и опустил голову. Солдат ударил его прикладом по голове. Бен тонко вскрикнул и закрыл свою голову ладонями, в попытке защититься. Солдат был в ярости. Он замахнулся, чтобы снова его ударить, но Алекс перехватил приклад, и, пока все остальные держали солдата, Чарльз выхватил из его кобуры пистолет и выстрелил в Бена. Его руки сразу обмякли как-то, кровь заполнила всё лицо и губы, которые дрожали в улыбке… Он обернулся на немецкого солдата, которого никто не держал уже. Чарльз наставил на него револьвер. Солдатик как-то изменился в лице, побледнел весь. Он стал умолять о пощаде, вытаскивать из кармана своего мундира золотые монеты, слёзы навернулись на его глазах.       — Это вы пришли на нашу землю, а не мы. Это вы захватили наших близких в плен. Вы, а не мы, — послышался выстрел. Солдатик упал на колени, по его щеке текла кровь. Он повалился на землю.       На выстрел сбежались все остальные. Руки Чарльза скрутили за спину и поволокли на плацдарм, как и остальных.       Их толкнули в какое-то пространство, заставляя прижаться друг к другу вплотную.       — Oberführer! Einer der Gefangenen widerstand unserem Soldaten und tötete ihn. (Оберфюрер! Один из заключённых оказал сопротивление нашему солдату и убил его.)       — War es derjenige, dessen Gesicht dumm ist? Dann ist es nicht gruselig! (Это был тот, у которого лицо глупое? Тогда не страшно!)       — Da war ein anderes Opfer. Der Gefangene wurde getötet. (Там оказалась еще одна жертва. Убили пленника.)       — Nein, so was! Und wer ist das? (Надо же! И кто он?) — подал голос Эрик Леншерр. Немецкий солдатик указал пальцем на Чарльза.       Чарльз увидел, как мужчина что-то шепнул своему, и тот кивнул. Через секунду к нему подошёл тот самый офицер, который не сводил с него глаз. Он оглядел его поспешным взглядом и поманил пальцем, приказывая идти за ним. Чарльз двинулся за ним, ощущая какую-то слабость.       Проделывали путь до лагеря они молча. Чарльз с удивлением отметил, что в нём уже имеются заключённые. Когда он вошёл в барак, послышался гул, а одна женщина кинулась к нему, протянула руки, но не успел Чарльз что-то сказать, как немецкий офицер, сопровождающий его, пнул её сапогом в лицо, и она упала на пол. Она отползла и сжалась в комочек.       Чарльз рассчитывал, что его посадят сейчас к этим людям, но они свернули в другое направление и оказались в освящённой комнате, где находился камин. Здесь было тепло. Офицер указал на пуфик, и Чарльз сел в него, слегка шокированный данным обращением.       — Я Эрик Леншерр, — заговорил он на языке Чарльза, — а вы?       — Я… Чарльз, — прошептал он, боясь, что если повысит голос хоть на еще одну йоту больше, то сорвётся.       — Не хотите покурить? — предложил ему Эрик, и Чарльз нашёл в себе силы, чтобы сказать нет.       Офицер пожал плечами и отошёл к окну. У него была очень прямая спина, широкие плечи и сильные руки. Наверное, он убил очень много людей. Как только эта мысль промелькнула у Чарльза в голове, тот обернулся к нему.       — Почему вы здесь?       — Вам виднее.       — Вы еврей?       — Нет.       — Лжёте!       — Даже и не пытался.       — Вы гомосексуал?       — Это не ваше дело!       — Я так и думал, — прошептал он и усмехнулся. — За что вы убили пленника?       — У него был повреждён позвоночник. Он не мог встать.       — Благородство взыграло? Знаете, — он затушил окурок и продолжил: — Вы сделали большую ошибку, убив немецкого солдата.       — Ошибку я сделал бы, если бы не убил его, — злобно прошипел Чарльз; он и сам не знал, откуда в нём эта дерзость взялась.       — Дерзите? Похвально. Вы пытаетесь защититься, но от кого? Мы не ваши враги.       — А кто же вы, тогда? Вы захватили нашу землю и принесли на неё хаос.       — Мы захватили землю, чтобы принести на неё мир. Милый друг, вам кажется, что мы захватчики и монстры, но это лишь поверхностное знание. Надо искать истину, ныряя поглубже.       — Если я буду нырять глубоко, то я утону, — ответил Чарльз, и Эрик улыбнулся ему.       — Это так. Но вы же умеете задерживать дыхание? На сколько минут?       — Минут на десять. Может быть, больше, — он не понимал, к чему все эти вопросы, но отвечал на них.       И Эрик вновь улыбнулся.       — Слабовато, мой друг. Этого мало, чтобы нырнуть глубоко и не утонуть. Вам нужно научиться этому. Но это потом… А сейчас вы навестите моего старого друга Мартина. О, я не сомневаюсь, что вы подружитесь!