Перемирие

— Эррор… — Художник нежно и пьяно улыбается единственной приятной галлюцинации, пока руки обнимают Оши всё крепче и крепче.       Пожалуй, самым нежданным был поцелуй — мягкий, но резкий и более уверенный. Как и то, что уже через пару секунд Инк навис над другом, в его глазах так непривычно переливаются сердечки разных цветов.       Эррор замер под Инком, как пойманная мышка, моментально затих, целуя художника, и смотря в его глаза своими двумя красными фарами, пытаясь еще и не забыть, что такое дыхание и почему оно нужно. Это же…то чего он ждал. И желал всё это время. Реальный отклик на свои чувства. Глупые сердечки в глазах, нежного поцелуя… немного неумелого, совсем не то, что из себя представляет сущность скелета… — ИНК! Очнись придурок! — Эррор отрывает его от себя с силой, держит за плечи, его руки дрожат, и он просто невозможно хочет продолжения. Скулы ярко-синие от румянца, отдают особенно ярким оттенком на синих полосах, по телу проходит мелкая рябь помех, прежде чем вернуть все на свое место.       Нет. Нет, это не Инк, настолько же, насколько не Инком был тот придурок. Он бы убил его, если бы в его груди была душа, но её нет, он не чувствует, не слышит её биения, но прекрасно понимает, что это совсем не Инк. Инк — это бездушная тварь. Инк никогда бы не пожелал Такого. И сколько бы раз это ни был его шанс побыть с этим художником по-настоящему, насколько он ненормальный козёл, чтобы трахнуть его под наркотиками? А именно этой гадостью люди безжалостно накачали беднягу скелета, что теперь потерянно качается из стороны в сторону, имеет затуманенный взгляд и счастливую улыбочку. — ОЧНИСЬ! — Пощечина получилась резкой и хлёсткой, после чего скелетика сбросили на кровать рядом, прижимая уже своим телом, держа его руки и ноги, и практически вопя на него. — Давай! Нам нужно выбираться отсюда!       Крик прошёлся по комнате громким эхом, как и скрип кровати. Эррор всерьёз решил достучаться до отравленного мозга друга. Инк слышал, понимал, но не мог ничего с собой поделать — все кости горят под действием наркотиков, взгляд мутнеет, а дыхание то тяжёлое, то быстрое и рваное. Он даже не сопротивляется, просто лежит и улыбается с пугающими фантазиями в голове. Люди слишком переборщили, желая достичь нужного результата. — Ну, ты же этого хотел, да? Пока есть возможность… Пока я не соображаю… — Это говорит не Инк. Это блеет его опьянённый мозг, делая личико слащавым с этой милой, ласковой улыбкой.       Неизвестно, сколько будет действовать препарат, во время его действия радужный так и будет вести себя как течная сучка, испытывая нездоровое влечение к временному объекту обожания. Мысли об этом пугали до безумия не только глюка, но и самого художника. Но Инк ничего не может сделать. Он даже не слышит, как за закрытой дверью стоит ещё один монстр и внимательно «следит» за всем, что происходит в тёмной, жаркой комнате. — Только… Не бросай меня. — Тон голоса понизился, и Инк почти шепчет.       Мимолётная тишина, за мгновение которой проходит решение, что же делать. Столько противоречий по поводу всего происходящего. Но далеко ли он утащит неадекватного друга на своей спине? — Идиот, ты такой идиот, Инк, — шепчет Эррор, склоняясь над художником ниже, утыкаясь ему в изгиб шеи. Его кости начинают ласкать почти горячие языки, приходящееся по косточкам, пока Оши судорожно снимает с себя один из кроссовков, чтобы довольно метко запустить его в лампу. Та падает и разбивается, свет моментально гаснет, и теперь хоть какими-то ориентирами в темноте служат их ненормально горящие глаза и тела. Эррор не принимал ничего, кроме успокоительного, но ему кажется, что он все ещё крепко пьян после коньяка, потому что не останавливается, лижет, кусает, целует, забирается дрожащими руками под футболку, нежно оглаживает ребра изнутри, лаская их пальцами, а после переходит на внутреннюю часть позвоночника. — За нами кто-то смотрит. Мне ужасно противно. Я хотел сделать это совсем иначе, — шепчет он, вжимая в себя Инка. Не отпуская от себя ни на миллиметр. Он не хочет, чтобы это видел хоть кто-то, а входная дверь как назло теперь гребанный дуршлаг. Он заворачивает их двоих в одеяло, еще жарче, теснее, ну и пофиг, он не позволит видеть Инка хоть кому-то. Не позволит видеть его таким. — Да забей. — Почти сразу выдохнул художник, протягивая руки и обнимая свою, только свою Ошибку, покрытую приятно бегающими глюками.       Под одеялом не было видно абсолютно ничего, только своего партнёра, что нависает сверху. Каждое прикосновение к перевозбуждённому телу отдавалось приятным электрическим током, он вздрагивал и глушил тихий скулёж собственным дыханием. Так непривычно, что Инк не узнаёт сам себя. Отголосок здравого смысла всё ещё пищит на задворках разума, но и он вскоре утонул в не свойственных ему мыслях. — Ты и впрямь согласишься сделать это прямо здесь? — С лёгким недоверие хохотнул радужный. Его руку крепко прижали к себе скелета, глаза сверкают во мраке не хуже фар его друга, как и радужный, жгучий румянец.       Он привычно проводил и гладил чужие позвонки, их гребешки сквозь ещё сырую футболку. Такими темпами, его руки доберутся до хрупкой и чувствительной души. — Я не хочу делать тебе больно, Радужка, — пьяно шепчет Эррор, задирая на Инке одежду, проходясь языками по ребрам, и полностью отключаясь от того, как болит сейчас его тело. Даже это наваждение не способно полностью сбить колюще-ноющее чувство в туго перевязанной грудине. Он всё ещё болен, на голову уж точно, и духота не влияет на него хорошо. Это Инк в секунде от того, чтобы отдаться врагу, Эррор навис в шаге перед истерикой. — Ты оставил меня, придурок, там одного. Мне было так страшно, так больно, ты говорил, что не станешь бросать меня, — сдавленно шептал Оши, уткнувшись в грудь Инку, его футболка впитывала слезы, пока он сквозь шепот продолжал ласкать его ребрышки и позвонки, подбираясь к тазу, и ныряя рукой ниже, к чувствительному копчику. — А теперь ты ведешь себя как идиот под наркотой… надо снять с тебя этот эффект. Иначе далеко мы не продвинемся. — У меня не было выбора. Я сломал бедро и не мог убежать. — В подтверждении его слов от левой ноги прошёлся металлический холодок — это фиксаторы, скрытые за бинтами, что помогут кости зажить быстрее, а самому Инку — ходить, лишь изредка прихрамывая. Это он успел протестировать, когда раскачиваясь, словно нажравшийся на дискотеке малолетка, шёл за монстром в эту комнату и попытался не врезаться в стены. Но сейчас не было желания вспоминать о том, как его сюда привезли. — Я бы никогда тебя не бросил, Оши… Я же обещал.       Руки художника ложатся на синие от жара и смущения скулы друга, поглаживая, стирая тёкшие по ним слёзы. Инк глупо улыбался и осторожно, почти невесомо целовал его нос, лоб, челюсть. Так странно и непривычно. — Помнишь, я говорил, что воспринимаю эмоции без баночек по-своему, как рефлексы? — он шептал, словно боялся, что кто-то посторонний их услышит. — Любовь в моём понимании тоже трак… трактуется иначе. И по всем её параметрам я… Я тебя люблю, Оши.       Последовал ещё один поцелуй. Возможно, радужный будет жалеть о своих действиях, словах, когда эффект наркотиков пройдёт, извиняться перед Эррором… Но в данный момент, когда они оба находятся в тёмной комнате этого идиотского мира, когда под одеялом становится слишком душно, а в голове не остаётся здравых мыслей, всё это почему-то становится неважно. Нету вчера, нету завтра. Есть сегодня и сейчас. Даже если Эррор не верит и не хочет, радужный не в силах больше сдерживать свой дурацкий язык, напичканный всякой отравой.       Но его никто и не останавливает. Прикосновения Инка успокаивают. Медленно стирают с черных костей противное ощущение чужих рук. Все словно бы становится на свои места. К нему может прикасаться только Инк. И он сейчас сам не против всех этих жарких тискающих объятий. Эррор забывается. Полностью отдается поцелую, жаркому, жадному, приятному поцелую который выскребает из его мозга остатки разума, заменяя их чем-то вязким и растекающимся от головы по костям приятным жаром. Поцелуй, пьянящий не хуже коньяка.       Оши завозился, стягивая с Инка оставшиеся на нем вещи, сейчас они и не нужны, хочется прикосновений, открытых, искренних, насколько только это возможно. Под одеялом двигаться так неудобно, и место маловато, поэтому все снятое выпихивается из-под укрытия, оставляя тело его радужки полностью открытым, незащищенным и доступным для всех возможных ласк. Инк закрывает рот, пытается сдержать рвущиеся наружу стоны от каждого прикосновения. Малейшее движение заставляет вздрагивать, что говорить о руках Эррора, крадущихся по его костям.       И подготовленное тело будто только и ждало своего часа. Несколько секунд магических махинаций и пустое пространство туловища от рёбер, бёдра заполняет искусственное, почти как настоящее тело. На ощупь как мягкая кожа, приятно гладкое, худоватое мужское телосложение, естественно, разноцветное. Инку всегда очень трудно выбрать какой-то один цвет, поэтому его тело, практически ни разу не призываемое, имеет радужный окрас. Как, собственно, и стояк с капельками сочащейся смазки на его кончике.       Инк снова сдерживает порыв застонать, закрывает рот. Он хочет прикрыться, отпрыгнуть и засмущаться, как возбуждённая малолетка, которую застукали за родительскими взрослыми журналами. Но навязчивое желание, въевшееся в мысли как клещ, заставляет скулить и тихо-тихо стонать имя глюка, словно какая-то портовая проститутка. Инк себе этого не простит, когда придёт в норму.       Но до прихода Инка в норму еще очень долго, а через одежду Эррора уже проглядывается ярко-синее сформированное тело. Но ему словно сложно отвлечься на себя, чтобы раздеться, он вылизывает подтянутый животик, оглаживает мягкое теплое разноцветное тело по бедрам, сначала с внешней стороны, а после с внутренней, разводя ножки Инка в стороны. Он хочет большего. Видеть больше. И ощущать тоже больше.       Языки проходятся по истекающему смазкой стоящему члену, ласкают, облизывают, весь, от головки, слизывая чуть солоноватые капли. Инк слишком громко вскрикнул, когда языки впервые прошлись по его члену. Так непривычно, когда твоё собственное тело не слушается, на инстинктах толкается поглубже в чужое горло по шершавым языкам и заставляет скулить от этого ещё громче. Как жар разливается по телу от всех прикосновений и укусов, как от них громко стучит в висках воображаемая душа. Пока Оши спускается ниже, всё подбираясь к заветному местечку.       Он спускается ниже, поудобнее устраиваясь между разведенных приятно радужных ножек, осторожно прикусывает внутреннюю сторону бедра, совсем рядом с пахом, чтобы потом зализать этот укус, а после, скользнуть к плотно сжатому колечку мышц, впервые проходясь по нему языками, жарко и скользко, не сколько не жалея на это слюны. Инк пытается восстановить своё дыхание, но зрелище Эррора, находящегося у него там, в самом низу, не даёт этого сделать, наоборот, он дышит глубже в душном плане одеяла, ему не хватает воздуха. И всё, что радужный может сделать — это обхватить его ногами за плечи, прижимая чуть ближе, чуть крепче, в ожидании пытки растяжки. И откуда он только знает столь пошлые вещи?       Эррор гладит его по бедрам, нежно, успокаивающе, словно хваля, а после одна рука тянется вверх, проходясь по члену, еще даже не сжимая, поглаживая, лишь после костяные пальцы сомкнулись на нем кольцом, начиная медленно водить вверх и вниз, словно бы отвлекая Инки от того, что сейчас вытворяют языки Эррора. А один уже осторожно толкался внутрь, медленно раскрывая сжатые мышцы, смазывая изнутри, совсем нежно, и наверняка не так болезненно, попробуй он провернуть это с самого начала с пальцами.       У Оши, кажется, кружилась голова, от духоты, от горячей неестественной страсти, от запаха Инка, и тех милых звуков, что он издавал. И это почему-то казалось очень правильными и сладкими звуками, лучше просто некуда. Поэтому он продолжал, растягивал своего художника язычками, и медленно ему надрачивал, словно специально не желая брать быстрый темп, чтобы не доводить Инка до разрядки так рано.       А тот уже был почти на грани, закусывая кости пястья, чтобы не выдать очередной очень неприличный крик. Ещё бы, Эррор вытворяет такое, что девственному скелету в самых извращённых фантазиях не вылезало. Хотя нет, вылезало. И они только начали. Инк стонет чуть громче, закусывает собственный язык и, кажется, уже просит Эррора. Умоляет не издеваться над ним и наконец трахнуть как следует. Всё это действие сильнодействующих наркотиков, но сейчас он был похож на перевозбуждённую школьницу, пытаясь заглушить свои же мольбы, действия, сгребая под собой простыню руками. — Ты еще слишком узкий, Радужка. Придётся потерпеть, — прошептал ему Эррор, оторвавшись от него всего на секунду, чтобы потом войти в него сразу тремя языками, распирая гораздо сильнее, лаская как-то абсолютно дико, потому что все три языка, как щупальца, могли двигаться абсолютно отдельно друг от друга, сильнее растягивая мышцы и раз за разом попадая по какой-то особенно чувствительной точке внутри.       Ему терпеть эту растяжку было ничуть не легче. Звёздочки, да даже просто лежать было сложно, шорты давили на стоящий колом член, принося не самые приятные ощущения, и при этом никак не исключая жгучего желания ёрзать на месте, пока не придет благословенная разрядка. Хорошо, что еще ножки Инка не давали особенно развернуться.       В какой-то момент радужный тоже начал действовать — одной из стройных ножек прошёлся по его спине, чуть задирая футболку и оголяя чужое, синее и такое же светящееся тело. Приятно надавил на позвоночник, заставив немного прогнуться в спине и так же медленно перешёл вниз, с поясницы на прикрытую шортами попу. Когда тебя растягивают это не самое удобное занятие, но так Инк мог хоть как-то так же повлиять на партнёра. Медленно и приятно водить по спине и телу Оши ножкой, постанывать в перерывах между вздохами и тихими смешками.       Долго терпеть не пришлось, Ошибка тоже долго терпеть не стал. — Какой же ты нетерпеливый, Инки, — протянул Эррор, отстраняясь от скелета. Все эти заигрывания с ним очень сильно подтачивали терпение, которого и так очень мало, и становилось просто невмоготу продолжать свои игры, когда у самого Оши едва ли звезды перед глазами не вспыхивали только от одного прикосновения ножек Инки к его спине.       Он завозился, раздеваясь, и так же выпихивая одежду из-под одеяла, заодно впуская в душную темноту хоть немного воздуха. Но не сказать, что это помогло прочистить мозги, вид ярко алого возбужденного, исходящегося смазкой члена так близко от заветного входа, кажется, уносил сознание только дальше, делая Эррора всё нетерпеливее. Он вернул руку на член Инка, сжимая его у основания, прежде чем самому осторожно направить себя, упираясь головкой в колечко из мышц, с каждой секундой давя все сильнее и сильнее, прося своего любимого Инка, расслабиться посильнее, чтобы он мог в него войти.       И Инк послушно расслабился, шумно вздохнул и ненадолго задержал дыхание, когда почувствовал, что наконец началось.       Не было боли, благодаря предварительной ласке, чтобы сделать его попку мягче плавленного зефира. Сначала был лёгкий дискомфорт, постепенно сменяющий себя на приятное чувство заполненности. Вместе с ним вернулось тяжёлое дыхание, жар, заодно прибавилось головокружение от недостатка свежего воздуха. Инку, кажется, уже было абсолютно плевать на то, что за дверью кто-то ходит, кто-то может их услышать, что они всё ещё в здании своего врага и это вовсе не домик в безопасной анти-пустоте, созданный им же самим, где они могли бы оба чувствовать себя в безопасности. Но почему-то всё казалось именно таким.       Художник приобнял Эррора ногами и руками, прижимаясь, чтобы быть ещё ближе, хотя куда уж больше. И он, кажется, замер в ожидании, восстанавливая рваные вздохи. Глюк старался не торопиться, и входить медленно, погружаясь в горячую влажную узость. И это просто сносило ему голову. Эррор сдавленно стонал, стискивая зубы, зная, что нельзя быть громким, он совсем недавно прекрасно слышал стук души монстра за дверью, пока почти все звуки не поглотило биение его собственной души, яркой, светящейся в клетке из ребер, и заходящейся кажется все быстрее, будто бы подгоняя.       Он был чертовски счастлив, склоняясь над своей Радужкой, целуя его, когда, наконец, вошел до упора, и замер, давая своему прекрасному привыкнуть, для начала, к размерчику. Но раскаленная душа внутри твердила лишь одно — двигайся. И Оши с радостью ей повиновался, начиная первые осторожные толчки внутри Инки, вылизывая его сладкую шейку, жарко дыша, и не забывая в такт толчкам двигать рукой на члене своего любимого, иногда задерживаясь на головке, чтобы приласкать её особенно тщательно, чтобы Инку точно было с ним хорошо.       Было так непривычно и одновременно до одурения приятно для них обоих. Первые несколько толчков давались не просто, но после них Инк уже сам просил, буквально визжал на ухо Эррора о том, чтобы тот не останавливался, двигался быстрее. Он опрокинул голову назад в доверительном жесте, открывая ещё больше пространства для ласки, пуская слюни. Пошлые хлюпающие звуки, громкие шлепки от толчков, ещё громче слышатся его развратные стоны — всё это так непривычно, это не он. Сейчас его разумом, как и телом, заправляют наркотики. Это они заставляют рефлекторно толкаться в руку друга, они заставляют молить Эррора трахнуть его как следует. Сам бы Инк вряд ли смог подобное вытворить, в здравом-то уме. И Эррору как-то плевать. Он или не он, звёзды, какая к чертям разница - они чувствуют, что кости скоро начнут плавиться от жара и похоти, и ему всё равно, сколько вкачали в Инка, чтобы он стал на столько развратной шлюшкой. Он только его. В каком бы виде он ни был.       Оши двигается быстрее, раз за разом, внимая мольбам своего художника, и двигается отрывестее, быстрее и жестче, наслаждаясь каждым толчком в горячую узкую глубину, с рычанием и стонами покусывая ключицы Инка, чтобы после щедро их зализывать, словно его косточки — это лучшие в мире карамельки. Глючный не останавливается, и не желает сбавлять темп, наоборот, когда чувствует, что Инк вот-вот кончит, двигается только быстрее, доводя и себя, и его до края, быстро надрачивая с безумно пошлыми звуками его член. Ещё несколько толчков и радужный пачкает пальцы Эррора, да и свой живот белой (на удивление) и вязкой жижей спермы, выкрикивая даже сквозь пальцы имя своего партнёра. Мышцы невольно сжали член глюка плотнее. И вот, наконец Инк становится просто восхитительно узким, сжимаясь так, как надо, идеальнее просто и быть не может, и Эррор через силу толкается еще пару раз, чтобы наконец кончить и самому, заходясь долгим стоном, который ничего не глушит, изливаясь прямо внутрь радужного тела, и притискивая Инка плотнее, косточка к косточке, отвечая на его поцелуи, и только больше плавясь от тех пошлых словечек, что он ему шепчет.       Кажется, даже разрядка эффекта наркоты не сняла. Оши рычит, и кусает радужного за шейные позвонки, чуть грубее, ощутимее, чтобы он услышал его. — Хочешь еще, мой сладкий? — Опьянённо шепчет Эррор.       Восстановить дыхание удаётся не сразу. Отрывистые хрипы, он сглатывает слюну и всё ещё вздрагивает в экстазе после всего. Эффект не прошёл, наоборот, это вскружило черепушку ещё сильнее, пока он прикрыл глаза и пытается восстановить сорванную дыхалку. — Да, я хочу. Хочу тебя полностью! — Не менее пьяно шепчет художник и втягивает партнёра в очередной поцелуй. Мозг прекрасно понимает, что он ведёт себя как портовая проститутка, умоляет о сексе, но ничего не может с собой поделать. Да и поздно уже что-то делать.       Пока поцелуй приносил свои плоды, пока он оглаживал каждый синий язык, Эррор внезапно оказался прижатым к кровати под весом своего партнёра. Инк умудрился поменять положение прямо под одеялом, а потом, с тихим сдавленным стоном снова принять в себя весь размерчик глюка, на этот раз полностью. Теперь радужный гордо сидел сверху, глубоко дышал. Ещё немного и Инк задохнётся. Он не в себе, он не может себя контролировать. Он чувствует биение души Эррора, что за короткий срок стала одной на двоих, будто и в его грудной клетке трепещет горячая, наполненная чувствами душа. Остановился, пытаясь отдышаться до нового забега, придерживая Ошибку руками в грудь, чтобы он никуда от него не делся. — И-инки, осторожнее, прошу, сладкий, — шепчет Эррор, аккуратно снимая руки Инка со своей груди, давая им спокойно упираться по обе стороны от своей головы, а после, пока идет передышка, обнял любимого, вновь целуя его, даже нежно, успокаивающе. Он никуда от него не денется. Всегда будет рядом. Они обещали это друг другу. И сейчас Оши не собирается его покидать. Глючный гладит художника по спине, костяные пальцы мягко проходятся по лопаткам и выступающим гребням позвонков. Он ласков с ним, сейчас, таким ненасытным, и готов принять правила игры. Если Радужке хочется побыть сверху, что ж, он с радостью на это посмотрит.       Инк по-кошачьи выгибает спину, хрустит позвонками под ласковыми руками. Так приятно находиться с кем-то НАСТОЛЬКО близко, забыться от всех проблем и просто тонуть в свете их искусственных тел, горячих вздохах и в своём партнёре.       После лёгкой передышки радужный, наконец, начинает двигаться. Медленно подниматься и на полпути резко, с пошлым шлепком о чужие бёдра, опускаться вниз, сопровождая всё милыми постанываниями Эррору на ухо. Инк что-то неразборчиво шепчет в перерывах между стонами и дыханиями, но тут же забывает. Он чувствует себя маленькой шлюшкой и ни капли этого не стыдиться, продолжая закатывать забавные сердечки-зрачки от удовольствия. В какой-то момент даже поймал один из костяных пальцев Оши, как бы заигрывая, вылизывая радужным языком пойманную зубками фалангу. Оши наблюдает за ним, за пошлым, развратным, разноцветным язычком, облизывающим кончик пальца, и будь у него губы, точно бы искусал их в кровь от такого зрелеща.       От стонов Радужки Эррор сходит с ума только больше, и стонет с ним в унисон, с трудом удерживая бедра на месте, уговаривая себя пока понаслаждаться так, этим неспешным темпом, что задает сам Инк. Он слушает его пьяные наркотические бредни, и тоже забывает их почти сразу, потому что шепчет что-то похожее. Какой Инк прекрасный любовник. Как он любит в нем каждую косточку. Как он зацелует его всего-всего после, и не отпустит от себя никогда. Глупые любовные бредни, крутящиеся в голове, только когда тебя оседлал твой друг, который и другом то стал совсем недавно. И сам тянется к члену Инка, зажатым между двумя телами, обхватывает его, делая пару жестких движений вверх и вниз, а после начинает ласкать особенно чувствительную головку и уздечку. Он пошло облизывается, тяжело дыша, широко раскрытыми глазами смотря, как Радужка продолжает ласкать всего лишь его палец, но выглядит это с его стороны просто невероятно. На столько, что он, уперевшись пятками поудобнее в матрац, все же подается вверх, на встречу движению Инка, делая проникновение более резким с еще более звучным шлепком плоть о плоть.       Неожиданный толчок выбил из художника вскрик, намного громче остальных. Это стало своеобразным сигналом, толчки становились всё быстрее, жёстче. Инк уже не сдерживает свои крики, срывает горло в надрывных стонах. Ему безумно приятно быть с Эррором, что он повторяет в эту ночь без умолку. Эррор кричит и стонет, толкаясь в восхитительное, горячее и тесное нутро, задыхается, и сходит с ума одновременно. Перед глазами ничего кроме черноты и мелькающей разнопёрой радуги, он весь в чувствах, эмоциях и ощущениях, ловит каждый момент, каждое хриплое дыхание Инка, полностью чувствует каждый сантиметр того, как погружается в его любимое тело. Его душа сияет как звезда под ребрами, она к ним так близко, обжигает изнутри, и грозится вот- вот взорваться от того, что творится.       Параллельно под ласки попали уже чужие шейные позвонки, художник обильно смазывал их хрящи своей слюной, игриво проводил языком от нижней челюсти и до края глазницы, заканчивая своеобразный путь лёгким поцелуем. Ещё немного в этой душной «палатке», наполненной пошлыми звуками, запахами и стонами собственного сорванного голоса, и Инк точно сойдёт с ума.       Второй оргазм настиг немного раньше, теперь уже заливая не только свой, но и чужой живот вязкой жидкостью спермы — она липкая, прилипает к их телам, к ладоням. Но на этом Инк не останавливается, ускоряет темп до своего нынешнего предела, желая довести и глюка до полного сноса крыши. Эррор правда хотел остановиться, как только кончил Инк, передохнуть хоть немного, но этот чертов художник, будто насмехается, над ним, движется только быстрее. Оши даже не в силах сопротивляться, лишь закатывает глаза от обилия ласки и быстро-быстро дышит, его, кажется, даже на стоны не хватает. Но Оши всё равно срывается, и срывает голос, когда уже нет сил терпеть, а низ живота стягивает в почти болезненный тугой узел, давит руками на бедра Инка, чтобы насадить его максимально, и держит на месте, пока кончает, и кричит, отпуская собственный голос, срывая его, и лишь краем глаза видя, но зато прекрасно чувствуя, как яркая звезда из души протискивается сквозь ребра, и ныряет в грудную клетку Инка, обжигая чувствами и магией теперь его, оставляя Эррору выженную пустыню под ребрами и кучу новых ощущений. Словно он слился с художником полностью, насколько только это было возможно. В этот роковой момент их крики сливаются в один протяжный, заливистый стон и разносится по всей комнате, да что там, — по всему этажу. Инк никогда не чувствовал ничего подобного, ощущение, словно их магия вновь вернулась, разрушив созданный Гастером код и циркулирует по обоим телам сразу. Инк впервые почувствовал тепло внутри себя, внутри пустой грудной клетки, словно Эррор, не зная этого, поделился своей душой с ним.       Одеяло уже давно упало, открывая вид искрящихся магическими искрами двух скелетов. В какой-то момент отклик чужой души подействовал так сильно, что спровоцировал ещё большую, ещё ярче искру, ослепляя и оглушая даже тех, кто находился в тот момент в коридоре. Вот она, вся не выплеснутая за долгое время энергия, спровоцировала энергетическую волну, что внесла изменение в окружающий мир.