advienne que pourra

Артур пьян. Горечь эля остается на губах и туманит разум, горечь иная — отравляет сердце. Он слишком долго бежал от мысли, что Мелегант видит в нем соперника, врага, оказался не готов к ненависти в его взгляде, к нескрываемому ликованию, когда первый удар достиг своей цели. Артур прижимает ладонь к левому боку, где под тканью туники скрываются плотные повязки. Рана оказалась неглубокой, и он почти не чувствует боли — не в теле, а ту, что пустила корни в его душе, почти заглушает хмель. Почти. Он не смог заставить себя отнять жизнь Мелеганта, положить конец их затянувшемуся противостоянию, и пусть на языке его были пустые оправдания о неравенстве, о рыцарском звании, сердце было не обмануть. Оно билось гулко и неровно, когда он опускался перед ним на колено — готовился принять любую судьбу, милосердие или же смерть. Не получил ни того, ни другого. Только отчаяние и разочарование в глазах Мелеганта, как будто выбором Артура было сделать ему только больнее. Он не хотел всего этого. Артур не хотел трона, не хотел Гвиневру, руку которой так настойчиво предлагал Лодегранс. Он отдал бы все, чтобы остаться тем пятнадцатилетним мальчишкой, что влюбился впервые — глупо, и беззаветно, и безнадежно. В образ, нарисованный воображением: храброго рыцаря, искусного на поле боя и за столом переговоров. В образ, что не соответствовал реальности, только она манила еще сильнее. Нечто запретное, и слишком сложное, и недостижимое. Артур закрывает глаза и с глухим стоном роняет голову на сложенные руки. Ему следовало бы вернуться в замок, пока не стемнело — пока его не хватились верные рыцари, от которых удалось ускользнуть лишь чудом. Он упирается ладонями в стол, с трудом поднимается на ноги и сглатывает подступающую к горлу желчь. Старается держаться прямо, пусть зрение мутится и комната плывет перед глазами. Он делает первые неуверенные шаги в сторону лестниц — к комнатам, в которых можно было бы остаться на ночь. Дышит глубоко и ровно, пока тошнота не отступает хоть немного. Ненадолго. Чья-то рука крепко сжимает его запястье, резко дергает в сторону, и он оказывается буквально впечатанным спиной в каменную стену. — Смерти ищешь? — шипят ему в лицо. Артур зажмуривается и сцепляет зубы. Он узнает голос — конечно, узнает, даже хмель не способен стереть его память, — но тело предает его. — Пусти, — шепчет он. — Пусти, я сейчас… Он открывает глаза только чтобы увидеть, как Мелегант отшатывается от него с гримасой отвращения, а затем — живот сводит очередным спазмом, и Артур сгибается пополам, не в силах сдержать рвотный позыв. Желчь и алкоголь и непереваренные остатки пищи растекаются омерзительной лужей по грязному полу таверны, едва не забрызгав чужие сапоги. Артур до боли вцепляется ногтями в стену, пытаясь удержаться на ногах. Он дышит тяжело, но новый позыв не приходит, только холодный пот выступает на висках, и мелко дрожат колени. — Ты отвратителен, — цедит Мелегант сквозь зубы. — Не помню, чтобы спрашивал твое мнение, — Артур сглатывает, морщится от привкуса во рту, и с трудом выпрямляет спину; минутное просветление — лишь иллюзия, но он цепляется за него, пытаясь сохранить остатки гордости. — Конечно, — серые глаза горят гневом и презрением, — когда оно интересовало тебя? «Всегда,» — хочет сказать Артур, но слова становятся поперек горла — очередным приступом тошноты, последним барьером здравого смысла. — Чего ты хочешь от меня? — спрашивает он вместо того. Наконец позволяет себе смотреть на Мелеганта: на походные одежды, сменившие броню, на растрепанные, спутанные волосы и щетину на щеках — на кинжал в его руке. — Твоей смерти, — пальцы судорожно, будто в спазме, сжимаются на рукояти. — Твой трон. Твою женщину. Артур прислоняется затылком к стене и коротко смеется, почти намеренно обнажая горло. — Ты мог убить меня тогда, — говорит он. — Я дал тебе возможность. — Поставил ловушку, — взгляд Мелеганта устремляется в зал таверны: никому нет до них дела, но толпа очевидно нервирует его. — Хотел обнажить мое бесчестье? Показать всем, насколько я недостоин короны? Артур зажмуривается на несколько мгновений. Под закрытыми веками пляшут и накрениваются цветные пятна, его ведет в сторону, и, если бы не опора стены, он потерял бы равновесие. — Здесь нет… — он медлит, пытаясь вспомнить слово, — …свидетелей. Что останавливает тебя сейчас? Мелегант смотрит на него неотрывно, на его скулах проступают желваки. — Проклятье, Артур! — восклицает он, отступая назад. — Чего ты добиваешься? Артур ищет ответ, но не находит его. Ничего, что мог бы предложить Мелеганту — что удовлетворило бы его. Быть может, проблема и правда в людях — в малейшей угрозе того, что их могут увидеть. — У тебя есть… комната? — неуверенно спрашивает он. Мелегант медлит мгновение, прежде чем наклонить голову — кивает в сторону коридора, ответвляющегося от главной залы, где расположены лучшие покои. Артур облегченно выдыхает: он не уверен, что справился бы с лестничным пролетом. Мелегант вновь сжимает его запястье и тянет за собой в направлении комнат. Его пальцы прохладные и сухие, шершавые от оставленных мечом мозолей, и Артур не должен так упиваться этой близостью, не должен благодарить всех богов за такую малость. Это жалко даже для него. Он гонит мысли об этом прочь, послушно следует за Мелегантом — спотыкается дважды и едва не впечатывается в его спину, но все же преодолевает путь до заветных покоев. Дверь закрывается за ними с тихим скрипом, отрезая путь к отступлению. Мелегант наконец отпускает его, вот только Артур не может позволить ему отстраниться. Он делает шаг вперед, сокращая последнее расстояние между ними, — ловит удивленный, почти растерянный взгляд серых глаз, в отчаянной и пьяной дерзости позволяет себе то, о чем почти не смел мечтать... Он заключает Мелеганта в объятия, опускает подбородок на его плечо и закрывает глаза. Молится, чтобы воспоминания об этом не поблекли наутро. — Прости меня, — бормочет он, не в силах остановить себя. — Прости за то, что… Что отнял все? Что так легко получил то, чего никогда не хотел?.. — Довольно! — Мелегант разрывает мимолетную близость: отталкивает его прочь, заставляя пошатнуться; его глаза пылают смятением и гневом. — В какие игры ты играешь? Он сжимает кулаки, и, может быть, его руки дрожат — а, может, зрение подводит Артура. Он моргает, растерянный ничуть не меньше, пытается найти правильные слова. — Я хочу тебя, — говорит он — не то, недостаточно, но выходит только так; он облизывает пересохшие губы, сглатывает тошнотный привкус во рту и повторяет: — Я хочу тебя. — Ты лжешь. Как будто желание Артура может быть лишь насмешкой, дурной шуткой. Он не отвечает ничего, только минует Мелеганта, едва не задевая его плечом, опускается на край широкой постели, стоящей посреди комнаты. Неловкими пальцами распутывает завязки плаща и рубашки — обнажается с бесстыдством, что никогда не было ему присуще. Ему не хватает слов, но тело — непослушное, одурманеное элем, но жаждущее все также сильно — скажет больше. Наконец — взгляд Мелеганта меняется. Ярость в его глазах гаснет, уступает место пониманию и почти интересу… не желанию, но близко. Достаточно. Артур тяжело сглатывает. Возбуждение тягучим жаром разливается по его телу, плоть твердеет, наливаясь кровью, и он бесстыдно забирается пальцами под пояс штанов — закусывает нижнюю губу, пытаясь сдержать стон. Мелегант кривит рот — в усмешке, в гримасе презрения. Он в несколько шагов оказывается рядом с Артуром, наклоняется над ним и шепчет на ухо: — Грязный мальчишка, — он останавливает его руку, не позволяя продолжить ласку, но даже близости довольно, чтобы сорвать с губ рваный выдох. — Ты в самом деле готов отдаться мне здесь и сейчас? Ведь так? Артур судорожно сглатывает и кивает. Мелегант проводит языком вдоль лихорадочно бьющейся жилки на его шее, накрывает ладонью возбужденную плоть, заставляя шире раздвинуть ноги, жадно толкнуться бедрами навстречу. — А наутро? — Что?.. Прикосновение исчезает, и по телу Артура проходит невольная дрожь. Мелегант находит его взгляд — держит неотрывно, требуя тех остатков разума и здравого смысла, что он еще способен сохранить. — Наутро, — повторяет Мелегант почти безучастно. — Будешь ли ты так же готов раздвинуть передо мной ноги наутро? Артур медлит. Без хмельной храбрости его желание безмолвно: всего лишь бессмысленное чувство, хранимое годами — приходящее в постыдных снах, в наивных фантазиях и мечтах, непресталых мужчине. — Я так и думал, — насмешливая улыбка дрожит на губах Мелеганта, блекнет перед уязвленностью — обидой — в его глазах. Он выпрямляет спину. — Подожди, — хрипло говорит Артур. Искры возбуждения еще вспыхивают и гаснут, но холодное липкое чувство вины в животе действует почти отрезвляюще. — Подожди, — повторяет он. — Спроси меня наутро. Спроси, и я… Быть может, он найдет в себе силы сказать то, о чем молчал годами. О чем не может сказать даже сейчас, когда язык развязан хмелем. Когда его признание не будет стоить ничего. Мелегант сводит брови у переносицы, сжимает зубы и отступает на несколько шагов. — Мне следовало убить тебя, пока был шанс. — Он все еще есть, — напоминает Артур. — Молчи, — шипит Мелегант, вновь разозленный его дерзостью — или глупостью, или самонадеянностью. Но Артур не чувствует страха — не перед смертью, лишь перед дарованной ему призрачной милостью, что слишком просто забрать. Он верит, что Мелегант не причинит ему вреда, даже если тот не верит в это сам. Он смотрит прямо и открыто, не отводя глаз. Молчит — раз так угодно. Мелегант не торопиться заговорить тоже, мерит его тяжелым, изучающим взглядом. — Отоспись, — бросает он коротко. — Оставь себе комнаты, я найду, где провести ночь. Он не говорит, что вернется, что задаст тот же вопрос, но в последний момент — перед тем, как выйти прочь, — медлит несколько мгновений, снимает с пояса кинжал и оставляет на столе у дверей. Это — почти обещание.