advienne que pourra

Артур жив. Сожженное послание давно превратилось в пепел, но Мелегант не может избавиться от навязчивого образа неровных, рваных строк — тех, что вновь вытаскивают наружу так тщательно, так глубоко похороненную тревогу. Он усмирил ее лишь в последние месяцы, когда сдались даже самые преданные, когда ни шепота, ни слуха не разрушало неведения о судьбе бывшего короля. Почти год минул с тех пор, как Мелегант завоевал трон Британии, наконец получил то, к чему шел так долго, — не все, не истинное почтение, не супругу, которой жаждал, и все же… Он король теперь. Ничто не отнимет у него этого права, и точно не тот, кто должен быть мертв. Мелегант помнит тот день, когда вести о разгромном поражении бриттов при Бадоне достигли Горре: говорили, будто прославленный король пал — был ранен и выбит из седла, окружен врагами и обречен на смерть. Неделями рыцари и простые воины искали его среди погибших, разбирали гниющие трупы, но так и не смогли обнаружить тела. Быть может, оно было изуродовано жестокостью варваров, быть может, Артур все же выжил и оказался в плену — никто так и не узнал правды. Мелегант велел прекратить поиски, как только занял трон; саксы ни единожды не потребовали выкупа или же обмена, и с наступлением новой весны даже Гвейн Оркнейский опустил руки, признавая гибель того, кому до последнего оставался верен. Мелегант позволил себе расслабиться. Каким глупцом он был. Его положение по-прежнему шатко: он заполучил Камелот силой, не по праву рождения и не в честном поединке, хотя и это не принесло признания годы назад. Тогда народ предпочел ему желторотого мальчишку, способного лишь вытащить из камня меч, но не править. Сейчас у них не остается выбора. Трон пустовал после поражения Артура, королева покинула замок, трусливо сбежав с любовником, и пусть Мелегант не стал законным правителем в глазах знати, его вынуждены были признать. Как бы упрямы, корыстны и властолюбивы ни были герцоги и графы, они не могли позволить себе роскоши развязать междоусобную войну, когда варвары продолжали отвоевывать границы их земель. Британии нужен был единый правитель, и потому они приняли власть Мелеганта. Сцепив зубы, не пряча неприязни и насмешек в спину, но приняли. Он сделал все, чтобы доказать, что достоин трона не меньше ублюдка Утера, — показать им истинного короля: сильного правителя, разумного политика и умелого воина. Того, кем Артур лишь надеялся стать, но не успел — погиб, так и не сумев достигнуть пророчимых безумным друидом высот. Так они думали, вот только… Артур жив. Мелегант получил известие еще на закате, но гонец оказался немногим расторопнее основного отряда. К восходу луны его воины уже вошли в стены Камелота, и теперь остаются считанные мгновения, прежде чем ему доставят пленника — пленника по-прежнему, только уже не варваров. Он отказывается гадать, что стало бы, если бы Артура обнаружили люди Лота, даже Лодегранса — не те немногие, кто всецело предан ему. Пусть лишь единожды, но судьба одарила его благоволением. Мелегант знает из строк послания, что Артура нашли в лагере одного из саксонских вождей, чьи войска были уничтожены в последней битве, — в клетке, что скорее подошла бы зверю, избитого и оголодавшего, позабытого даже варварами, когда он потерял свою ценность в этой войне. Отчего ему сохранили жизнь, — ее жалкое, мучительное подобие, — непостижимо для Мелеганта, и мысли его заняты иным. Ему следует убить Артура. У него нет иного выхода, он должен сохранить трон — положит на это все силы, переступит любые границы. Давно уяснил, как бессмысленно играть по правилам. Его люди не посмели избавиться от пленника, оставив право ему, и Мелегант не откажется от этого — заберет удовлетворение, что не принесла даже корона. Быть может, получит долгожданное спокойствие… Тяжелые шаги, раздающиеся у самых дверей покоев, прерывают его мысли. Их приближение стремительно и неумолимо, и решение, что не должно подвергаться ни тени сомнения, необъяснимой тяжестью ложится на грудь. Поднявшись на ноги, Мелегант расправляет плечи и опускает руку на эфес меча, до боли сжимает подрагивающими пальцами рукоять, лишь бы не выдать слабости. — Войдите, — произносит он, едва услышав стук. Распахиваются двери. Двое из его воинов — те, чьи имена он вспомнил бы, если бы мысли не пребывали в лихорадочном смятении, — проталкивают внутрь комнат пленника. Артура. Мелегант отказывается смотреть на него, на сгорбленную, болезненно-худую фигуру — не хочет знать, он ли это, не была ли допущена нелепая ошибка… — Сир. Воины отвешивают подчеркнуто глубокие поклоны, но Мелегант едва удостаивает их взглядом. — Оставьте нас, — говорит он сухо. Пленник не представляет угрозы. Ему подчиняются беспрекословно, даже не пытаясь озвучить возражений. Мгновения спустя тяжелые створки дверей захлопываются вновь, оставляя в покоях лишь двоих. Мелегант позволяет себе глубокий вдох, поднимает голову и смотрит прямо на своего бывшего врага. У него было довольно времени, чтобы гадать, каким тот предстанет перед ним после года в плену, и все же… Реальность оказывается страшнее самых темных фантазий. Мелегант узнает Артура — черты его лица, цвет глаз и родинку на щеке, каждую деталь, что одержимость отпечатала в его памяти, — но лишь едва. Он удивлен, что его воины смогли разглядеть бывшего короля за той печатью, что оставил на нем плен. Артуру еще нет двадцати, но в этот миг он кажется древним стариком. Его плечи ссутулены, болезненно-худое тело почти тонет в длинной, истрепанной рубашке, а в спутанных, отросших волосах мелькают нити седины. Он смотрит в пол, на собственные грязные ступни и скрюченные пальцы ног, и сглатывает часто, будто пытаясь справиться с тошнотой. Мелегант не чувствует ни триумфа, ни злорадства, и точно не удовлетворения — лишь мучительную жалость вперемешку с брезгливым отвращением. В нем нет ненависти к Артуру, не было никогда, и он не желал его страданий — лишь смерти, что получит совсем скоро. Она станет милосердием. — Мелегант, — хрипло произносит Артур. Он поднимает глаза, воспаленные, больные, полные отчаяния и тоски — осколков чего-то неизмеримо важного, что уже не собрать воедино… — Ты получил то, к чему стремился, — едва слышно говорит он. — Стал королем. Мелегант молча наклоняет голову. Артур не двигается с места, едва держится на ногах — кажется, все его силы уходят лишь на то, чтобы стоять прямо. Его мышцы слабы, он слишком исхудал, и отвратительная изможденность не идет ему, не оставляет даже намека на былую красоту. — Как давно ты ел? — произносит Мелегант прежде, чем осознает бессмысленность вопроса. Артур растерянно моргает. — Не так давно, — послушно отвечает он. — Просто… недостаточно. Тяжело сглотнув, он проводит языком по сухим, потрескавшимся губам и прочищает горло. — Мелегант, — его голос звучит увереннее и тверже. — Я знаю, ты не собираешься оставлять меня в живых. Я не настолько глуп, чтобы не понимать этого, я только прошу… Артур замолкает. В его взгляде нет ни страха, ни сомнения, и все же он медлит — не спешит озвучить просьбу, какой бы она ни была. — Говори, — приказывает Мелегант. Он не тратит слов на признание неизбежного. Артур сглатывает, всего на миг опускает ресницы, но смотрит прямо, когда заговаривает вновь: — Скажи мне правду, не лги, я умоляю… что стало с Британией? Что стало с людьми?.. Мелегант поджимает губы. Ему ненавистен этот вопрос, искреннее, неподдельное беспокойство в глазах Артура, то, что после года в плену судьба родной страны — первое, чего он жаждет знать. Как будто для него в самом деле нет ничего важнее. Он был хорошим королем — в том, что по-настоящему имеет значение, и пусть осознание этого не изменит ничего, оно задевает все равно. Но даже зависть, неуместная и ядовитая, не породит бессмысленной жестокости. Мелегант не откажет в единственном позволенном утешении, не когда в нем — его триумф. — Британия выстоит, — обещает он с непоколебимой уверенностью, потому что не может позволить иного. — Мы потеряли Истлэнд следом за твоим поражением при Бадоне, едва не поплатились за пустующий трон куда большими потерями, но варвары не прошли дальше. Люди не скажут мне спасибо за поднятый налог, быть может, останутся голодать этой зимой и последующей, — столько, сколько продлится война, — но их деревни не будут сожжены, а женщины — изнасилованы. Они выживут. Нам удалось заполучить преимущество в последних битвах, иначе тебя бы не было здесь. Артур шумно выдыхает. В его лице читается лишь облегчение — ни страха перед смертью, ни стыда за потерянный трон, ни горечи от того, что его соперник добился несравнимо большего, принес землям обещание победы и пусть далекого, но мира. Он не торопится сказать хоть что-то, вновь медлит, пока наконец иное чувство не мелькает в его взгляде — сомнение, неуместная робость и почти страх. Вопрос срывается с его губ едва слышным шепотом: — Остался ли хоть кто-то, кто ждет меня до сих пор? Остался ли кто-то, кто станет оплакивать его смерть? Гвиневра пролила немало слез: рыдала, услышав о смерти супруга, рыдала, когда бежала прочь из замка со своим возлюбленным, не стыдясь искать утешения в его объятиях — слишком легко предавая того, кому клялась в верности и любви. — Гвейн Оркнейский, — отвечает Мелегант подчеркнуто ровно. — Он был единственным, кто продолжал поиски, невзирая на запрет, и я знаю, он не оставил надежды до сих пор. Он не лжет, лишь, может быть, приукрашивает действительность, но даже этих слов не может быть довольно. — А Гвиневра?.. Ее имя звучит так тихо, что Мелегант скорее читает его по губам, по той болезненной и хрупкой надежде, что отражается в глазах Артура. Ее ни к чему разрушать. Истина не изменит ничего, и будет милостью позволить ему умереть с верой, что возлюбленная супруга не покинула его, не отдала свое сердце другому, страдала и ждала до самого конца… Мелегант сглатывает горечь яда, что скапливается на языке, грозит выплеснуться наружу презрительной насмешкой. Нет, он не будет милосерден, не пощадит Артура, но не в жестокости — из тех остатков уважения, что питал когда-то к своему сопернику. — Гвиневра сбежала с Ланселотом за несколько дней до того, как я захватил Камелот, — произносит он сухо, и впервые мысль об этом не приносит ни гнева, ни разочарования. — Если верить слухам, их связь зародилась много раньше. Еще до того, как ты попал в плен. Мелегант не отводит взгляда ни на миг, хочет видеть даже самое мимолетное чувство, что принесут его слова. Он ожидает ярости и отрицания, вопросов, обвинений — в обмане, в клевете и бессердечии, но… Что-то ломается в Артуре, то немногое, что еще чудом оставалось целым. Он слишком легко принимает правду, как если бы ожидал удара — от супруги или, может быть, от провидения, чья ненависть сменила былую любовь. Артур закрывает глаза. Гримаса боли искажает его черты, слезы катятся по грязным, впалым щекам, и нечто скользкое и холодное тугим узлом скручивается в животе Мелеганта — чувство, которому нет названия, не жалость, точно не сочувствие… Он не желает гадать. — Убей меня, — просит Артур. — Убей, и покончим с этим, ты ведь жаждешь этого так сильно. Так… так будет правильно. Он открывает глаза, влажные от слез, почти по-детски искренние и обнажающие слишком многое. — Я не смогу быть королем, не после всего, что пережил, я… был сломлен, я сдался, разве ты не видишь? Я не хочу ничего, ни войн, ни побед, я не смогу вести за собой народ… Люди заслуживают большего. Они заслуживают правителя, подобного Мелеганту, и пусть Артур не скажет этого вслух, его отречения довольно. Как желанны казались когда-то эти слова — признание превосходства, что теперь потеряло всякий смысл. Обесцененное, запятнанное, как и его победа, оно приносит лишь горечь сожаления. Что даст ему смерть Артура? Когда тот пал, был вспорот лезвием чужого клинка и выпотрошен до пустоты, разбит, но не Мелегантом. Когда-то они были соперниками, равными. У Артура было все, чего только можно было пожелать, но он и потерял все. Трон и друзей, возлюбленную, душу… от нее остались лишь осколки. Что даст его смерть? Не триумф и не славу, не удовлетворение, не покой — ничего. Мелегант не сможет поднять меч. Потому что ему жаль Артура. Потому что победа уже одержана. Потому что… Потому что когда-то Мелегант смотрел на Артура иначе, иначе жаждал его внимания. Слишком долго отрицал эти чувства, убедил самого себя, что их не было вовсе. Но они были: одержимость, и похоть, и извращенная нежность — желание столь же острое, что он испытывал к Гвиневре. Запретное, постыдное, неосуществимое. Крупная дрожь проходит по телу Артура, и он обхватывает себя руками, тщетно пытаясь удержать тепло. Мелегант наконец заставляет себя сдвинуться с места. Он не обнажает клинка, лишь подхватывает оставленный на кресле плащ, в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние — накидывает на подрагивающие плечи плотную, подбитую мехом ткань. Артур дергается от прикосновения и широко распахивает глаза. Столь близко, Мелегант отчетливо чувствует запах крови и грязи, болезни и конского пота, но не позволяет отвращению отразиться на лице. Он оправляет плащ, разглаживая каждую складку, плотно укутывает худое тело, пока не утихает дрожь — пока растерянность и удивление в чужих глазах не сменяет немой вопрос. Артур смотрит на него недоверчиво, с опаской, но все же льнет к прикосновению, к желанному теплу и почти забытой близости. Больше года минуло с тех пор, как хоть кто-то касался его так, и, как израненный зверь, он жаждет утешения, нежности и ласки. — Тебе не нужно быть королем, — произносит Мелегант с нарочитой, фальшивой мягкостью. — Я забрал у тебя эту ношу. Когда тебе станет лучше, ты прилюдно отречешься от притязаний на трон, признаешь мое право… Будешь свободен, как никогда раньше. И тогда никто не посмеет шептать за его спиной о правителе, что был справедливее и лучше, не посмеет ждать его возвращения, когда тот сам откажется от них. Артуру незачем умирать, когда король в нем уже пал. Мелегант пытается убедить себя, что все это имеет хоть какой-то смысл. — Когда мне станет лучше… — глухо вторит Артур. Он не верит этим словам, самой возможности, что они обернутся реальностью, но лучше познается лишь в сравнении. Мелегант позаботится о нем, омоет его раны, вернет силы и заберет одиночество — не поскупиться на ласку, на нежность касаний столь желанных, что Артур примет их от любого. Он будет благодарен ему всем сердцем — будет любить его, единственного, кто способен утешить боль. — Все наладится, — все так же мягко произносит Мелегант. Он приподнимает уголки губ в намеке на улыбку, протягивает руку, чтобы коснуться лица Артура — гладит кончиками пальцев сухую кожу и осторожно стирает цепляющиеся за пушистые ресницы слезы. Артур закрывает глаза и прижимается щекой к его ладони, не пытается скрыть постыдной, мучительной уязвимости, зависимости от обещания тепла. Слишком сломленный, слишком доверчивый — его. Он будет любить Мелеганта. У него не останется иного выбора. Мелегант заберет это чувство за самую малую плату, за внимание и близость, за избавление от одиночества, что нужно ему не меньше. Он знает: их обоих уже не спасти. Душа Артура, столь чистая когда-то, истлела в неволе, прогнила от жестокости людей, от предательства и безразличия. Душа Мелеганта раскололась на части гораздо раньше, и каждый осколок теперь пропитан ядом безумия — того, что всегда рядом, что так бесконечно трудно держать взаперти. Ничто в этом мире, ни магия, ни любовь не излечат этого, но… Все может стать лучше. Не так болезненно, не так невыносимо. Извращенно, нездорово, неправильно, но им не остается ничего иного. Артур открывает глаза и встречает его взгляд, ищет в нем ответ, обещание и утешение. Миг спустя — молча наклоняет голову. И пусть он не верит ему, не сейчас, но хочет, и пока… Этого довольно.