синицы

Детство в его мыслях, как в мыслях человека, давно отошедшего от того периода, сейчас видится неоднозначным. Он может часами смотреть в никуда, чтобы снова и снова воспроизводить в голове какие-то фрагменты и отрывки. В детстве ты отдаешь чему-то или кому-то предпочтение; в детстве ты зависим от игрушек или сладкого, чертовски большого количества сладкого; в детстве тебе нужно больше всевозможных похвал и одобрений, чтобы в дальнейшем быть более уверенным в своих действиях, даже с учетом того, что они могут быть ошибочными; в детстве радость доступнее, не нужно искать ее на каком-то дешевом сайте, чтобы получить в сезон скидок. Молодость кажется совершенно другой. Намджун часто переваривает это — эти мысли позволяют ему отвлечься от себя и обобщить время повсеместного проеба. Пробы и ошибки, взлеты и падения, любовь и разбитое сердце — слишком огромные клише для такого не огромного Намджуна. Его молодость состояла из падений не в те реки и не в те руки. Было много проб в определенном плане, но в некоторых отношениях он все такой же профан. Его сердце было разбито сыновней любовью к Флоренции, но в иных смыслах оно все еще цело. И, наверное, он влюблен в свое детство, и чья-то отстраненность может причинить если не боль, то точный дискомфорт. Чему он в детстве отдавал свое предпочтение и кому он также его отдавал? Он был на стороне отца и старался запоминать все, что он ему говорил, даже если он грубил и задевал. Он любил ту природу его города, он любил пляж, на который бегал один. Он любил проводить время с Чимином, потому что Чимин всегда был маленьким, теплым и обнимательным. Намджун не рос жестким или сухим на эмоции, его нутро всегда полнилось от восторга. Чимин любил показать себя, и Намджун давал ему возможность сделать это. Еще Намджун любил Давон, потому что она будто бы была тем человеком, которым Намджун отчасти должен стать. С Хосоком он не мог сладить по некоторым причинам: Хосок был слишком активным и слишком влюбленным в действия, и в этом плане Намджун был более пассивным. Тэхен не был чрезмерно манерным, но он был взвинченным, редко успокаивался, потому что его идеи — странные, но простые — находили отклик у некоторых друзей. Юнги был слишком сосредоточенным. Он любил сидеть в тени и наблюдать. Возникало ощущение, словно солнце угрожает ему и он в потенциальной опасности, потому и вынужден скрываться. И он следил за ними всеми даже тогда, когда они не замечали этого. Впоследствии Юнги так и остался тем, кто смирился с тревожностью и просто продолжал наблюдать. С Чонгуком было просто. Добродушный мальчишка, увлеченный самой жизнью. Местами он перегибал с эгоистичностью — детской и иногда подавляющей других. Все твое принадлежало ему, все его принадлежало ему. Однако при возникновении проблемы или сложности он с распростертыми объятиями приходил на выручку. И сейчас, пока Намджуну детство кажется неоднозначным, он вспоминает, кому свое предпочтение все же так и не отдал. Он не избегал Сокджина в детстве, но, вероятно, Сокджин мог избегать его и всех остальных. Они практически никогда не играли вместе, потому что любые выдуманные правила игры Сокджин ставил под сомнение. В конце концов, Тэхен говорил, что побеждает тот, кому принадлежит игра, и тогда Сокджин просто уходил, потому что это нечестно, ведь игра не принадлежит ему. Большинство настольных игр, которыми они баловались, принадлежали Намджуну, умному мальчишке, любящему когда-то всякие стратегии и прочие штуки на сообразительность. И кажется, что никто не испытывал неловкость или что-то аналогичное, когда к ним присоединялся Сокджин, но Намджун чувствовал это: напряженность, волнение и легкое желание укрыться сразу же, если наступит момент поражения или Сокджин снова взбунтуется. При Сокджине Намджуну хотелось показать себя лучшим, хотелось, чтобы Сокджин признал его. Детское желание, основанное на взаимоотношениях их отцов. Намджун был уверен, что должен стоять рядом с Сокджином. Но чтобы сделать это правильно, он должен быть самым умным, самым быстрым, самым-самым-самым во всех аспектах лично их отношений. Сокджин, как самый высокий, так же и смотрел на всех: чуть свысока, чуть вздернуто. У него тоже были розовые кусты, и Намджун мог просить лепестки для мамы у него, но ему не хотелось в принципе просить о чем-то Сокджина. Поэтому он шел к Чимину, и Чимин стоял на стреме. Вот так, вероятно, между ними и зародилась дистанция — такая взрослая, потому что напитанная недетскими хотелками. И сейчас, в их вдруг столкнувшемся настоящем, ничего конструктивно не изменилось. Все та же дистанция, те же немного пренебрежительные взгляды и пара языковых барьеров. У Намджуна практически нет желания говорить с ним на корейском и нет желания слушать его чистый французский. Он выглядит вышколенным денди — сраный богатей со сторонних вершин. Сокджин почти похож на парня с обложки — особенно когда задумывается. Намджун похож на парня с рабочих фронтов. Они привыкли к тому, каким Намджун был: внимательный, компанейский, дурашливый и неуклюжий. Но теперь он чуть изменился: он обращает внимание не на все подряд, компаниям не нравится его грубость и отчужденность, он уже не шутит глупо и не выставляет себя шутом, его тело окрепло и он смотрит себе под ноги. И Намджун понимает, что некоторым из его друзей просто нужно свыкнуться с вот таким Ким Намджуном. И на это требуется время, ни один же город ведь не строился сразу. Их общий ужин где-то был провальным, но где-то был на высоте. Когда они подвыпили, углы смягчились, обстановка начала разряжаться сама собой. Чимин то тискался с Зенреной, которого Тэхен называет Реном, то тискался с Юнги, на спину которого иногда заглядывался Тэхен. Подвыпивший Намджун видел в них что-то нормальное и даже вполне логичное. Потому что Чимин всегда был тем, кто по детству месил грязь и называл ее кашей, а Юнги был тем, кто обрывал листья с деревьев и называл их деньгами. Когда листьев не хватало, Чимин решал эту проблему тайком, а Юнги их количество просто не пересчитывал, даже не замечая, что их стало немного больше. Наверное, они и должны были сойтись. Наверное, Намджуна действительно не должно удивлять это. Не удивлял Тэхен, который так много времени танцевал с Давон. Он периодически прерывался, чтобы выпить еще немного, и с алкоголем его глаза блестели у чонгуковой стороны стола. Он подбирался к нему, чтобы укусить за хрящик или потрепать макушку. Обращался с ним, как со своим ребеночком или предметом, на который он имеет чуть больше прав, чем остальные. Хосок был похож на мужчину — точно старше Намджуна, намного старше. Он обстоятельно говорил о делах, если Намджун задавал какие-то наводящие вопросы. Хосок выделил еще несколько мест в районах, жалуясь на конкуренцию: у кого-то клубы с алкоголем дешевле, интерьером получше и наркотиками доступнее. В клубе Хосока таким дерьмом не балуются, он старается следить за этим. — Отец бы такое не одобрил, — говорит Хосок. — Не одобрил бы что? — спрашивает Намджун. — Наркоту у меня. Он мне не на это деньги давал и дает. Я не хочу превращать свой клуб в притонный срачник. На это есть другие ямы, — и Хосок выделяет их на карте. Сокджин сидел рядом с ним и иногда разглядывал его краем глаза. Намджун разглядывал друзей, а Сокджин — его. Он будто приценивался, будто пытался понять, образовалась ли разница в том же их общем росте. Они мало говорили. Мало шутили. Но пили, чокаясь, правда, совсем не за встречу. Сокджин просто поднимал свой бокал, и Намджун не мог позволить ему пить в одиночку. Это солидарность по старой памяти. Но было в этом что-то такое. Что-то странное. Намджун не смог разобрать сразу и сейчас не особо уделяет этому внимание, но между ними было что-то объединяющее. И Намджун чувствовал себя с ним не так, будто не имеет ничего. Но будто его плечи были чуть более крепкими, сам он — чуть более взрослым, с Сокджином он — чуть более равным. Это странно, но можно столкнуть на облако алкогольного пара. Чонгук уходит одним из первых. И перед прощанием он сжимает на секунду намджуново плечо и разрешает ему как-нибудь зайти в их дом, чтобы увидеться. Намджун признательно кивает. И уходит следующим. Пытается уйти тихо, но к его спине приклеивается щекой Тэхен. И он крепко обнимает, благодарит за вечер. Чимину приходится встать на носочки, чтобы поцеловать Намджуна смазанно в лоб. Юнги дает Намджуну целое братское рукопожатие, вау, это удивляет его. Когда Хосок обнимает его, он зачем-то просит Намджуна быть начеку, и Намджун не воспринимает это всерьез, потому что Хосок растягивает губы, улыбаясь, в своей манере. Давон ерошит его волосы и просит немного постричься. Юнги кричит, что согласен с ней от и до. И только Сокджин, поджимая губы, сует руки в карманы брюк и желает доброй ночи. То же ему желает сокджинов водитель, что подвозит его до дома. Намджун по каким-то личным причинам практически не выпускает карту из рук. Их город не такой большой, каким, наверное, мог бы быть. Все, на чем выигрывал Сою, — это налаживание контактов с некоторыми представителями городов поблизости. Немного территории с одной стороны, немного с другой, и вот, вы сюзерены с взаимообратной системой налогообложения. У Сою было всего полтора района, но он умудрялся вертеть этим так, как хотелось. А теперь все это пространство расформировано странным образом, и сыновьям принадлежат клоки, а не нормальные территориальные отрезки. Кто-то все-таки купил у семьи Чимина то небольшое производственное здание. И там теперь, судя по словам Сато, обычное складское помещение — частная территория, без разрешения не пролезешь. Кто-то теснит Хосока в сфере развлечения. Кто-то притирается к Юнги. Намджуну хочется узнать об остальном, хочется покататься и порасспрашивать, кому и что здесь теперь принадлежит. Днем прохладно и немного дождливо — тот день, когда тебе напоминают о зонте, но ты не берешь его, потому что уверен, что не будет ливня стеной, но ты ошибаешься, и на пути к какому-нибудь укрытию тебя обливает и обливает с поднебесного ведра. Намджун одевается потеплее на случай затяжной прогулки и видит костюм с кладбища и костюм с ужина. Все выстиранное, отглаженное, но он почему-то до сих пор не вернул это Сокджину. Это могло бы послужить поводом для дружеской встречи и легкого разговора о пережитом, но Намджун все равно закрывает шкаф и просто выходит из комнаты. Потому что если Сокджин трезв, напряжение между ними действительно искрит. И их совместное время вроде как превращается в негласное соревнование по саркастичному пинг-понгу. Концептуально и со вкусом, но без разгромных счетов. До Чонгука пешим около двадцати-тридцати минут — зависит от того, в каком темпе ты идешь. Их дом такой же компактный, каким Намджун его помнит. Все тот же живой балкончик в комнате под крышей. Это здорово, потому что Намджуну всегда нравилась эти выдвижные перила и окно, которое, открываясь наверх, превращалось в небольшой навес. Была в этом детская строительная магия. Перед домом трава, за домом — наверняка тоже. Она стриженная, хоть и давненько. Перед домом несколько зацементированных под клумбы шин. Выглядит диковинно, но мелкие цветочки в них — это симпатично. Плетенная металлическая калитка их забора вообще когда-нибудь была запертой? Намджун открывает ее неуверенно, прислушивается и присматривается. Где-то с задней части двора слышен собачий лай. Намджун останавливается и ждет, что пес выбежит, и ему придется обороняться. Но никто не выбегает. Только мама Чонгука открывает дверь перед тем, как Намджун в принципе успевает подумать о том, что нужно подняться и постучать. Она выглядит немного растерянной, но уютной и домашней. Намджун кланяется ей, и она улыбается. — Я хотел проверить Чонгука, госпожа, — говорит Намджун. — Проходи, не стой, — она раскрывает дверь шире и пропускает его, — он скоро вернется, с газонокосилкой опять какие-то проблемы, и он торопится почистить ее до следующего сезона. У них в доме так потрясающе пахнет, что что-то внутри Намджуна начинает подрагивать от трепета. То мгновение, когда заходишь с улицы, и твой нюх достаточно острый после свежего воздуха, чтобы распознать множество нот в аромате. Немного мучного и теплого; немного ягодного как морс или варенье. Чисто и свежо, пахнет наутюженным бельем и легкими женскими духами от чонгуковой мамы. Наверное, когда он поворачивается к ней, его вид слишком одухотворенный, потому что она глухо посмеивается и ведет его под локоть к столу. У нее темно-каштановые волосы без проседи. Ее губы — точь-в-точь губы Чонгука, но она немного надувает их, когда говорит. При улыбке ее щеки немного поджимаются и поднимаются, ее мимические морщинки Намджун находит невероятно очаровательными. У нее все те большие оленьи глаза и аккуратные брови. Вот теперь Намджун понимает, на кого Чонгук на самом деле похож. Это был не Ханэ. Это всегда была она, его Сохен. Намджун старается не пялится, правда. Но он не может отвести глаз от ее уютности. Она такая маленькая по сравнению с ним, но руки у нее крепкие, пусть и тонкие. Рядом с ней даже Намджуну хочется подняться и начать что-то делать, оказать ей какую-то помощь. Она просто сподвигает его бессознательно к каким-то действиям, ему вдруг не хочется сидеть без дела. И он понимает, почему Чонгук вот такой, каким он его видел. Дело в маме. — Намджун, — она смотрит на него с заботой и волнением, — все хорошо? Ты выглядишь поникшим. Он действительно так выглядит? Может, он просто не совсем разобрался с тем, как его эмоции и мысли скачут при виде кого-то из его прошлого. — Вы похожи на Одри Хепберн, — улыбается он, — на корейскую ее версию точнее, простите, что говорю это. — Все хорошо, — смеется она, — ты же делаешь мне комплимент, правильно? Она говорит, он повзрослел. Он выглядит окрепшим, хоть и таким же смущающимся, как в детстве. Сохен заваривает потрясающий чай, который пахнет чабрецом. Запах раздражает его нос, но вкус стоит того, чтобы потерпеть. Они особо-то и не говорят, но она все еще ловит его на взглядах, и Намджун улыбается, опуская глаза на свои колени. Она плавная, по-женски осторожная. Мать Намджуна не такая, и они с Намджуном на самом деле чертовски схожи. Но Чонгуку, этому ребенку, ему нужна была именно такая женщина, чтобы стать настолько мужественным. Намджун не удивлен, не потрясен совсем, но нечто вспыхивает в нем, и он принимает это за гордость. Чонгук, которому принадлежит все твое и все его, стал вот таким. Намджун вправду горд. Чонгук появляется на пороге минут через сорок с «я сейчас сдохну». Сохен смеется и поднимается, чтобы встретить сына. — К нам кто-то пришел? — глухо спрашивает Чонгук. — Там Намджун на кухне, малыш. — Хорошо, я… принесешь мне мазь? Я, кажется, потянул здесь что-то. — Переоденься, от тебя пахнет улицей, — тихо говорит она, и Намджун смеется себе под нос. От Чонгука буквально пахнет как от маленького ребенка. Он появляется с мокрыми кончиками волос у лица, от его кожи пахнет мылом на молоке и масле. Он точно переоделся, потому что в некоторых местах его рубашка в полоску помята. Когда он проходит вперед, Намджун чувствует от него запах разогревающей мази. — Что случилось? — спрашивает Намджун, и Чонгук оборачивается на него с плошкой в руках, где куски теплого мяса для Фюдоно. — А, — Чонгук кивает секундами позже, когда понимает, к чему Намджун, — это ничего, силы не рассчитал, а косилка рассучилась, вот и потянул мышцу немного, это у поясницы, так что быстро отпустит. Фюдоно похож на Чонгука. Он высокий, жилистый, видно, что лапы крепкие и стойкие. Чонгуку пес действительно рад, но вот на Намджуна реагирует так же, как псы Чимина. — Ты же знаешь, что?.. Намджун вздыхает, раскрывает руки и кланяется. Фюдону склоняет морду в ответ. — Лучше не подходи близко так сразу, ему надо к запаху привыкнуть, — Чонгук чешет его под мордой и улыбается, — мы иногда бываем очень злыми и восприимчивыми, да? Фюдоно ест с его руки и ест, надо признать, чертовски аккуратно. В благодарность даже тычется носом в ладонь, а потом широко лижет кожу. Воспитанный пес. — Он так маму любит, — улыбается Чонгук, — она его балует постоянно. То побегать разрешит, то в дом запустит. А он же не пальцем деланный, ссыт везде, метит. — Чимин мне тоже щеночка отписал. — О? — Чонгук вздергивает голову, и его пальцы за собачьим ухом замирают. — А я не знал, что он собирается. — Да, я понимаю, — Намджун присаживается на корточки неподалеку и разглядывает Фюдоно, — это у вас только для членов семьи, я помню. — Сокджин сказал, ты склонен к драматизму. — Боже, — он фыркает и поднимается, — что бы он еще мог про меня сказать. — Я с ним отчасти согласен, Намджун, — Чонгук выпрямляется, — потому что ты думаешь, что все здесь чертовски плохо, но это не так. Ты думаешь, что есть мы и есть ты, и это неправильно. Потому что ты не единственный, кто уехал отсюда. — Но между нами все равно есть разница. — Да, — перебивает Чонгук, — потому что мы нашли дорогу домой, а ты остался там. Вот и все. Это не значит, что мы перестаем быть теми, кем были все то время до. Мы те же дети, просто стали чуть взрослее. Сокджин выбрал Францию, потом ты — Америку… — Я не выбирал ее, — Намджун, возмущаясь, даже останавливается, пока они прогуливаются по двору. — Я знаю, но факт остается фактом. Затем я и Давон улетели в Японию. Тэхен какое-то время был в Италии. Хосок здесь налаживал свои дела с отцовской помощью и благословением Аппо. Юнги разгребал завалы с деньгами и документами. Чимин нашел способ защитить себя ото всех, — Чонгук, обернувшись, кивает на пса, — Чимин вообще оказался здесь очень одиноким. — Ну, теперь, я думаю, ему не так одиноко. У него есть собачья стая. — У него их две, — улыбается Чонгук. Трагичные разговоры на самом деле. Чонгук рассказывает об обучении в Японии и о присмотре Давон. Рассказывает о том, каким говорливым и чересчур активным вернулся Тэхен из Италии. Рассказывает о том, что Сокджин по приезде никогда не звал его посетить отцовские могилы вместе. И, наверное, Чонгуку хотелось найти у него немного поддержки, ведь Сокджин тоже потерял отца, и они на одном и том же берегу печали. Но Сокджин всегда был на расстоянии от них, хоть и привозил каждому какой-нибудь презент. Ну, в тех случаях, когда он говорил всем, что приехал в Ильсан, а не скрытничал. Намджун говорит ему о том, как легко здесь дышится в сравнении с Бостоном. Там спертый воздух, временами липкий. Вокруг хоть и зелено, а все равно не то. Здесь все иначе. Здесь у него меняется даже сердечный ритм. О своей Америке Намджун рассказывает неохотно, и Чонгук, понимая это, переходит на другие темы — более нейтральные и комфортные для них обоих. Например, для семьи Юнги может починить даже газонокосилку. Или, например, Чонгук не понимает, почему Сато так злится, когда заходит речь о байках, и вот тут Намджун искренне смеется. Еще, например, Тэхен научил его метать ножи, но для его рук, привыкших к другому весу, это как ссать против ветра, и Намджун снова смеется. Чонгук все тот же простой мальчишка, но только разговоры у него уже о другом. — Откуда у тебя полигон, Чонгук-а? — они сели на пороге дома, и Намджун подумал, что уже можно вроде как интересоваться. Чонгук перебирает своим же пальцы, смотрит в ноги и говорит: — Аппо подарил на день рождения. Мне тогда семнадцать исполнилось, я гонял из Японии в Корею и обратно. Юридически он мой, документация и доход — все оформлено, территория пограничная, так что вполне удобно. — То есть он просто всучил тебе эту землю и сказал, мол, твори, сын мой? — Нет, — Чонгук потирает шею и упирает локоть в колено, чтобы было удобнее смотреть на Намджуна, — сначала он научил меня стрелять, затем подарил мне «золотой шкаф», потом помогал пополнять коллекцию и уже в итоге, — Чонгук кивает и вздыхает неглубоко, — отдал полигон. — Хорошо, — говорит Намджун, — значит, «золотой шкаф». Он в отделке или это метафора? — Я покажу, — говорит Чонгук, улыбаясь. И он показывает. Он показывает чертову историю рождения беретты от едва ли не первого года до модели последнего. Выдвижные полочки, пара плоских ящиков, стеллажи — все это отдано на патроны, магазины, маленький чемоданчик для чистки и смазки, шомполы. Чонгук светится, пока с трепетом и особой любовью рассказывает о том, что чистку нужно проводить в хорошо вентилируемом помещении, или о том, что всегда нужно заглядывать в ствол сзади, когда открываешь патронник, чтобы убедиться в отсутствии патрона там, потому что пистолет не будет считаться разряженным до тех пор, пока ты не заглянешь в ствол. — Golden closet fighter, — говорит Намджун, когда Чонгук, насупившись, оглядывает оружие, которое, по его мнению, не блестит. — Что? — спрашивает он. — Говорю, золотой шкафчик-истребитель, — поясняет Намджун. — GCF, — проговаривает Чонгук довольно, — а неплохо, знаешь. Будешь называть меня так? — Ты не похож на шкаф, малыш, — Чонгук даже позволяет Намджун потрепать себя по макушке, и Намджун этому несказанно рад. Чонгук берет с собой рюкзак, Намджун не знает, что внутри, но Чонгук хочет показать ему свое место, так что Намджун просто садится в такси вместе с ним, а потом идет до ограждений. Забор суровый, через него не перелезешь, да и «полигон» — это что-то слишком громкое, но Чонгуку нравится это повторять. А Намджуну нравится, с какой гордостью Чонгук говорит это. Тут на глаз около семидесяти восьми соток, Намджун просто считает по габаритам их собственного участка. До гектара не дотягивает, но выглядит тем не менее достаточно внушающе. Чонгук много говорит об оружии: много о том, как разбирает и собирает за короткое время, и о том, что до сих пор не может справиться с движущейся мишенью. Если бы Сато не рассказал своему отцу о том, как Чонгук на вышку справляется в тире, ничего бы этого у него сейчас не было. Чонгук говорит, Тэхен подарил ему пистолет на восемнадцатилетие, и Чонгук почти крикнул на радостях. Чонгук хвалится своими достижениями на разных метрах, показывает почти все мишени, которые Ли Чону, назначенный здесь управляющим, упрятал в рамки и развесил в месте регистрации выдачи оружия. — Это было лишним, — говорит Чонгук, едва смущаясь. — Нет, это круто, — Намджун разглядывает их, разглядывает приписанное имя. — Чонгук, тут недавно такой кадр был, — говорит Чону, — подожди. Этот кадр приехал со своим сорок восьмым ак. Чону показывает запись его отстрела и говорит, что этот парень был очень настойчивым, когда его не захотели пускать. Чонгук не любит, когда сюда приходят с чем-то своим. Он не разрешает, потому что уже из имеющегося можно выбрать оружие, из которого будешь здесь палить. Камеры в целях безопасности, но Чонгук иногда просматривает записи, если Чону говорит, что был кто-то необычайно способный. — Он заплатил? — спрашивает он. — Конечно, — Чону открывает журнал: небольшая книженция, разлинованная и расписанная, — и заплатил немного больше, чем нужно. Ким… — Чону склоняется, чтобы разобрать почерк, — Ким Донхун. — Почему я его раньше не видел? — Чонгук переключает запись с поля в прилавочное помещение, смотрит, как он расплачивается. — Где бы ему еще с таким пробоваться? — Он не один приезжал. С ним еще двое были, но стрелял только он. Они сами мишени двигали. — Ты пустил кого-то к пульту? — Он был настойчив, Чонгук, — Чону хоть и пожимает плечами, но на «настойчив» голосом все же акцентирует. — Я хочу посмотреть в следующий раз. Если еще придет — позвони мне, — говорит Чонгук. Намджун понимает, что Чонгуку больше нравится то, что можно будет при случае спрятать в кобуре. Он прицеливается недолго и стреляет туда, куда целится. Его руки не дрожат, стойку он принимает уверенную и натренированную. Его внимательность действительно прицельна. По горизонтально перемещающейся мишени он попадает, но явно не туда, куда собирается попасть. Он нервничает и поджимает губы, потом грызет их. Намджун смотрит не столько на то, как он стреляет, сколько на то, как Чонгук на все это реагирует. Он возмущенно пыхтит, когда ему что-то не удается. Нечто выходит спонтанным, когда Чонгук говорит, что однажды стрелял в ананас, который Тэхен держал примерно в метре от себя. Стрелял по персикам, которые Тэхен держал уже совсем не в метре. — А между пальцев попадешь? — спрашивает Намджун. — Да, — Чонгук звучит уверенно. От мишени, у которой стоит Намджун, приложив ладонь к центру и раздвинув пальцы, Чонгук отходит примерно на восемь-десять метром. — Намджун, — Чонгук замечает, как он с явным волнением и некоторой боязливостью посматривает на свою руку, — если ты шевельнешься, я отстрелю тебе палец или прострелю ладонь. — Вау, — нервно посмеивается он, — перспектива просто блеск. — Если ты боишься, то отойди в сторону сейчас. — Не мотай сопли на кулак, давай, у меня и так яйца поджались! Это не просто адреналин, это какой-то коннект со всей гребаной вселенной: Намджун буквально чувствует все вокруг, пока ему вот так страшно. Чонгук может промахнуться, если он шевельнется сейчас. Он разводит пальцы шире и замирает. Намджун слышит что-то вроде «хен, доверься мне» или ему просто кажется. Но он сжимает левый кулак и давит большим пальцем на средний. Когда Чонгук стреляет, он буквально чувствует, что был близок к тому, чтобы вывехнуть себе палец. Но Чонгук попал прямо между средним и безымянным. Когда Намджун убирает руку, его мелко трясет, сердце работает на износ. Его одежда мокрая от пота, он в целом чудом не обосрался. Но Чонгук счастлив. Счастлив, когда дарит Намджуну братское рукопожатие. Ну, все то время, что он проводит здесь с ним, он думает о том, что, кажется, ненароком переродился, пока его сухожилиям грозила опасность. Его кишки потихоньку расслабляются, но вот мозг — не очень. Они каким-то образом умудряются оставаться теми же детьми рядом друг с другом, хоть и повзрослели для прочих за стенами домов. Их семьям, вероятно, нужно гордиться, что дети не ведут войны за территории и не сцеживают деньги с любого, кто делает что-либо в городе без их разрешения. На прощание Намджун Чонгука интенсивно хвалит — ради того, чтобы посмотреть на его довольное лицо, что чуть подсвечивается, пусть и тускло от усталости. Намджун запоминает почти все моменты, когда Чонгук называет его хеном. Как-то мама дарит ему портмоне. Потертая черная кожа, пахнет годами и деньгами. Оно не новое, явно не новое, и мама согласно кивает, когда Намджун говорит это. — Оно отцовское, — говорит он, пока разглядывает напиханные туда деньги и небольшую фотографию, где Инсо целует в висок его маму. — Я просто хотела напомнить, — мнется она, — что мы все еще здесь, Намджун. Да, они все еще здесь. Инсо целует ее, а она на фото выглядит смущенной, потому что прикрывает свой живот — Намджун уже тогда рос внутри нее. И этот поцелуй, он выглядит благодарным. Спасибо за сына, которого я воспитаю только в первый десяток его жизни. Спасибо за сына, которого я оставлю после себя ни с чем. Спасибо, Чуен-и, за сына, который половину своей жизни будет побираться. Намджун убирает все это с глаз, закрывает фотографию кожей и откладывает портмоне в сторону. — Чьи деньги? — спрашивает он. — Наши, — она ни на секунду не задумывается, потому что, вероятно, это действительно их деньги. — Почему так много? — Ты можешь не тратить их, если не хочешь, а можешь пойти и потратить все одним разом. — А если я отдам его кому-нибудь? — Оно все равно окажется в твоих руках. Можешь проверить, чтобы убедиться в этом. Боже, она говорит так, будто все в их городе знают, как выглядит портмоне Инсо. В этом столько же абсурда, сколько убежденности матери в собственных словах. Но он принимает это. Забирает и оставляет до времен, когда деньги ему могут действительно понадобиться. С вонами он пока так и не разобрался, но оно Намджуну, кажется, пока без особой надобности. Потому что ни единой покупки, ни единой траты он тут практически и не сделал. Намджун звонит Сато, чтобы просто заручиться поддержкой. Он не хочет, чтобы кто-то из его старых новых друзей спрашивал снова, зачем ему тратить на все это время. — Да? — Это Намджун, — он смотрит на божью коровку, ползущую по подоконнику. — Я понял, хен. Чем-то помочь? — Да, я… — хорошо, ему стоит спросить, не отвлечет ли он его. — Ты завтра как, свободен или дела есть? — Хен, — его голос звучит чуть жестче, с нажимом, — скажи, что от меня требуется. — Почему это звучит так, будто ты в моем распоряжении? — Боже, — вздыхает Сато, а потом Намджун слышит его слабые смешки, — мне действительно без разницы, как ты к этому относишься, но я сказал тебе тогда, что ты можешь обратиться ко мне, если есть такая необходимость. Поэтому просто перейди к делу, мне уже самому становится интересно. — Ты разве не занимаешься никакими делами отца? — Занимаюсь, но пока он в состоянии сделать это сам, я не вмешиваюсь. Иногда он говорит, конечно, что мне стоит что-то сделать, куда-то съездить и с кем-то поговорить, но это обычный вопрос развивательного характера. — Хорошо. Я хочу покататься по районам и посмотреть на автосервисы, которые Юнги так не нравятся. И пару-тройку клубов, что поджимают Хосока. Просто хочу взглянуть на это. — Просто взглянуть? — Пока просто взглянуть. — Я приеду после обеда завтра, идет? — Понял, буду собран. Перед его домом кто-то сигналит, когда он уже ложится в постель, чтобы проворочаться полночи. Он поднимается, чтобы открыть дверь, но мама его опережает. Намджун слышит быстрое бормотание, переплеты женских голосов. Он так и сидит, укрыв ноги одеялом, когда в его комнату заходит Давон. Белые высокие шорты, белый топ, открытые плечи, когда она снимает свой светло-голубой жакет. — Как ты? — она присаживается на край кровати, на самый чертов край, и Намджун сокращает эту дистанцию, чтобы обнять ее, и она улыбается. — Дети всегда такие нежные спросонья. — Я не спал, — говорит он, и его губы растягиваются в ответную улыбку, когда он рассматривает чистую кожу щек Давон, — ты хорошо выглядишь. — Хосоку тоже нравится, но он настоял на этом, — она кивает как-то небрежно на жакет, отброшенный в сторону, — как будто он не знает, что я все равно избавлюсь от него. Он накручивает прядь ее завитых у кончиков волос на палец и говорит, что это братская забота, и иногда она может быть опекающей и подпекающей зад, без этого никуда. — Еще силы есть? — Давон следит за его пальцем и не перестает улыбаться, Намджуну нравится ряд ее верхних зубов — светлый и ровный. — Смотря на что. — Хосок хотел показать тебе клуб, — Давон оборачивает свои пальцы вокруг пальца Намджуна у пряди — детская картинка, потому что рука Намджуна даже на глаз выглядит многим больше. — Это приглашение? — улыбается он. — Если не соберешься быстро, он начнет сигналить, — она поднимается, набрасывает жакет на плечи, — терпением он не отличается, поэтому. — Я понял, дай немного времени. Машина Хосока почти такая же, как и машина Юнги. По крайней мере Намджуну так кажется, потому что эти фонари на улице — все то же дерьмо, что портит зрение и не помогает сосредоточиться. Внутри тепло и пахнет чем-то сладким, наверное, это духи Давон, потому что запах кажется выветрившемся. У Хосока какой-то мужской одеколон, и у Намджуна из-за него даже не чешется нос: что-то морское и травянистое, ненавязчивое и неброское. — Уже слез с диеты? — Хосок оборачивается с усмешкой, когда Намджун сзади закрывает за собой дверь. — После выкрутасов Чонгука жрал как не в себя, — говорит Намджун. — Намджун, ты же выпьешь со мной? — Давон подбирается на сидении и смотрит на Намджуна, развернувшись, — хочу холодного вина. — Я не пью вино. — Виски? — спрашивает Хосок. — Со льдом, — говорит Давон, заманчиво сощурившись. Зная Хосока, Намджун немного удивляется, когда понимает, насколько спокоен Хосок за рулем. Никакой взбалмошности, резкости, он не нагибает стрелку спидометра и не тормозит дерганно. И он хорошо смотрится за рулем — такой весь мужественный, взрослый и вдумчивый. Давон переключает песни, и он позволяет ей это. Они перебрасываются чем-то мелким и незначительным, и Намджун просто слушает музыку, чтобы не вникать. Его руки немного влажные, он ничего не ел, но его хотя бы не тошнит. Он почти пропускает мимо момент, когда Хосок кладет руку на колено Давон и до конца пути не отнимает ее. Намджун все еще не реагирует на это, не сосредотачивается и не думает. У его клуба очередь — не большая, но и маленькой ее не назовешь. У входа два рослых парня, которые пытаются объяснить девушке, что в кэжуале с кроссовками в клуб они ее не пустят. Она размахивает документами, но один из парней просто отводит ее в сторону, чтобы не задерживать остальных. — Это много? — спрашивает Намджун, пока Хосок пытается припарковаться где-нибудь в стороне, чтобы колеса его машины потом не оказались заблеванными. — Еще рано, — говорит Давон, — люди подтянутся ближе к часу, а сейчас, — она смотрит в экран телефона, — двенадцати нет. — Но поскольку сегодня суббота, проблем с выручкой не возникнет. — Мне больше нравится пятница, — Давон подворачивает рукава жакета, засунув телефон в карман шорт. — Да, уставших и желающих приложиться к бокальчику больше, — Хосок на ходу проверяет свой телефон, и эти парни у входа, они кивают ему и улыбаются Давон, когда те проходят мимо — Намджуну вопросов не задают, потому что он — два плюс один. Внутри со вкусом и много ремиксов с колонок, шумно и влажно. Хосок говорит, когда людей здесь слишком много, вытяжки просто пашут на издыхании. Намджун пытается посчитать квадратные метры, когда Давон берет его за руку, чтобы подняться на второй этаж. Следом за ними идет невысокая девушка, которая смотрит себе под ноги. Он останавливается у балкона, пока Хосок говорит, что им нужна бутылка белого вина, бутылка виски и лед. Намджун провожает ее аккуратную фигуру взглядом, а она так и смотрит в пол. Если бы не несколько кондиционеров, люди на танцполе бы задохнулись друг от друга, а так это просто вытяжной помогатор. Давон пьет быстро, но не быстро пьянеет. Первые пару бокалов она выпивает, потому что ей по-настоящему хочется пить. Еще пару бокалов она смакует, пока Намджун разглядывает лед на дне своего рокса. Он там такой меланхоличный. Намджун трясет в бокал, но кубикам льда, кажется, не становится веселее. Хосок периодически отвлекается, потому что сначала привозят пиво, потом возникают какие-то сложности на кухне. И он выпил только бокал виски — самый первый и с Намджуном. Давон подсаживается к нему, придвигается близко, а потом валится к нему на грудь, обнимая. Видимо, это ее способ заявить о том, что она уже начинает немного пьянеть, думает Намджун. Но она поднимается, и он гладит ее по голове. Глаза Давон блестят, и у них достаточно времени на то, чтобы Намджун мог рассмотреть все, что ему хочется. Ее красивый мягкий рот, кончик носа, ее подкрашенные брови и широкий лоб. Ее глаза как у Хосока. — Я правда рада, что ты вернулся, Намджун, — говорит она. — Я не знаю, как надолго я здесь, — он все еще гладит ее по голове, но опускает глаза к рукам Давон: ее пальцы гладят намджунов живот под футболкой в полоску, — я даже не все вещи перевез. — Если хочешь остаться, мы поможем перебраться с концами. Наверное, он соврет, если скажет, что его не тянет к ней как к женщине. Давон действительно красива и очаровательна, у нее вальяжная фигура, тонкая талия и мягкие бедра. Ее щиколотки — Намджун обратил на них внимание — острые и худые. Кому достался или достанется этот плод, если человеку удастся пройти хосоков контроль. Но Намджун чувствует себя тем же ребенком, когда она целует его в щеку и обнимает за шею. Эти объятия искренни, и он не может посягнуть на них, не может испортить их чем-то взрослым, сложным и пошлым. Может, когда-нибудь, но точно не сейчас, когда он на таком нестабильном и шатком счету. Когда ему и Давон приносят мясные салаты, он просит минеральной воды, желательно холодной, потому что здесь ему душновато. Ему хочется покурить, но у Давон точно не будет сигарет. Это то, что он не предусмотрел. Но он чувствует запах табачного дыма и вертит головой из стороны в сторону, пока не замечает какую-то парочку за столиком их этажа. Девушка, которая приносит ему воду, все еще смотрит в пол. — Эй, — он останавливает ее, схватывает за запястье, и она оборачивается, — подожди. — Вам еще что-то принести? — она смотрит на его пальцы как-то взволнованно. — Простите, если я о чем-то забыла. Он берет со стола ведерко со льдом, который уже начал превращаться в воду, и вручает его ей. Потом достает несколько купюр, которые вручает ей под одной. — Это за то, чтобы ты смотрела в пол только на лестнице, — она сжимает в руках деньги и смотрит на бляшку его ремня, — это за то, чтобы ты смотрела мне в глаза, потому что я гость, и ты обслуживаешь меня, обслуживай правильно. — Вы платите мне за это? — улыбается она. — А это, — он сжимает между пальцев последнюю бумажку, — если найдешь мне сигареты, хоть какие-нибудь и лучше побыстрее. Она смеется, но Намджун почти не слышит ее смех. Она не выглядит флиртующей, но ему нравится разрез ее глаз: аккуратный, но коварный. — Да, господин, — говорит она, и Намджун отпускает ее запястье. — И не забудь про лед, — кричит Давон напоследок. Давон говорит, она студентка, работает здесь не так давно; она симпатичная, частенько при макияже, но все равно ведет себя зажато и неуверенно. Но Намджун ее хотя бы понимает. Потому что некоторые гости могут негативно отреагировать на твое лицо, если оно их не устроило. Не улыбнешься лишний раз, и тебя просто сменят по какой-нибудь глупой причине. Он знает это, потому что это было с его шкурой. Она приносит ему что-то некрепкое и ароматизированное, даже дает зажигалку, рядом ставит пепельницу, ближе к Давон ставит ведерко со льдом. Она смотрит на Намджуна, и он кивает ей, впихивая в ее руку купюру. Он почти закатывает глаза от удовольствия. Это всегда было для него проблемой: если он выпивает больше бокала, его тянет к сигарете. Вероятно, это попытка принять все то, что может расслабить его, отвести от мыслей о проблемах как можно дальше. Он упирает руки в балконное дерево и пепел некультурно стряхивает на пол. Внизу трутся и потеют, несколько раз он замечает Хосока, который лавирует между людьми, мечется из стороны в сторону, засучив рукава. Намджун почти чувствует себя персоной на миллион — если не долларов, то хотя бы вон. Он оборачивается и видит, как Давон, пританцовывая наливает себе еще бокал. Она глупо посмеивается, когда не может справиться с щипцами для льда. Она такая очаровательная, боже. И под действием алкоголя не лезет к чьему-то телу и не просится танцевать, чтобы потереться об кого-нибудь задом. Она классная. Она была классной в его детстве, теперь она классная в его молодости. Потрясающая Чон Давон с бокалом белого вина. Она улыбается, когда встречается с Намджуном глазами. Она напевает что-то из слов играющей песни, и Намджун почти смеется. Хосок слишком активно поднимается по лестнице, кажется, переступает за раз по несколько ступенек. Намджун щурится, когда понимает, что Хосок поднимается не один. В хосоковой руке какая-то папка, и он поднимает ее буквально победно. Сокджин позади него выглядит немного уставшим — с джинсовой курткой на предплечье. — Господа, — Хосок отнимает у Давон бокал. — Отец? — спрашивает Давон, перебивая. — За то, чтобы денежные зачисления были регулярными, — Хосок делает глоток и тут же морщится, — боже, какая же гадость, а. — Сухое? — спрашивает Сокджин, и Давон, пихая Хосока, кивает. Сокджин оглядывается, оставляет остальных, а потом возвращается со стулом, который ставит у стола. Намджун смотрит на широкий ремень его джинсовых штанов. Он видел Сокджина только в официозе, светский пижон. Сейчас он выглядит чуть безответственнее, и ему идет это. И на его белой футболке, прямо на грудине — «be a nice human». Тончайший шлейф пост-иронии, и Намджун раскрывает рот, хмурится и прикусывает кончик языка. Давон смотрит вопросительно. Сокджин берет недопитый бокал с виски, в котором лед почти растаял. И Намджун знает, что это его бокал. Он возвращается к своему месту на диване, садится на краю — у левой руки Сокджина. И его язык все еще прикусан, кажется. От Сокджина слабо пахнет одеколоном, немного гвоздикой и табаком. Или табаком пахнет, потому что Намджун покурил. Хосок отходит к балкону, поднимает руку, и к ним по мановению приходит официантка. — Принесите еще бокал, — говорит Сокджин. — Может, вина? — спрашивает Давон. — Я выпью и домой, хочется спать, — он вздыхает и, раздвинув ноги, откидывается на спинку стула. — Устал? — Он носится с этим фондом как с яйцом, конечно, он устал, — Хосок снимает с уха эту волшебную гарнитуру, — подбивает всех, агитирует. С каких пор ты весь такой из себя участливый? — Что за фонд? — вмешивается Намджун, придвигаясь ближе. — Японцы частенько собирают деньги, знаешь, перед тем, как случится какое-нибудь дерьмо. Так проще рассчитать финансы в случае форс-мажора, — отвечает Сокджин. Ну, у него открыт лоб, и Намджун рассматривает кожу, опускается к бровям, заглядывает в глаза. У Сокджина красивый, но странный лоб. Прямо как его ногтевые пластины и пальцы. Намджун пялится, когда Сокджин выпивает. Он выглядит похудевшим, но его все еще можно укусить за щеку. Он обаятельный, по любым меркам любой страны красив настолько, насколько некрасив Намджун. Природный баланс хорошо сыграл на них, потому что вместе с тем, они выглядят соответствующе друг другу. Намджун думает об этом, когда Давон говорит: — Between you and him, — Давон явно ломает язык, — sexual atension? — Sorry? — Намджун сдерживает смех. — Да чтоб ваш английский, — она лезет к телефону — ее лицо едва подсвечивается — и снова смотрит на Намджуна, — tension. — Хорошо, — Намджун подвисает на секунду, соединяет слова и, — you’re fucking kidding me. — And why not? — не унимается она. — He looks like, — Намджун смотрит на Сокджина, и Сокджин словно бы осуждающе хмурится — Намджун не может не усмехнуться этому взгляду, потому что это всегда именно то, что он получает от Сокджина, — like a nausea when he looks at me. — De quoi parlez-vous? — если бы не сокджинова выразительная интонация, Намджун бы и не понял, что это вопрос — и это вопрос к Давон. Когда Давон отвечает ему по-французски, глаза Сокджина становятся больше: Давон говорит быстро, указывает на собственные плечи, а потом указывает на Сокджина. И тот выглядит возмущенно, когда резко поворачивает голову к Намджуну: — Что ты сказал? — Что я сказал? — спрашивает Намджун. — Что он сказал? — спрашивает Хосок. — Его плечи достаточно широкие, чтобы, — Сокджин стреляет глазами в Давон и снова смотрит на Хосока, — чтобы кто-нибудь забросил… ноги на них? Боже, это звучит просто отвратительно. — Отвратительно, потому что ты представил это? — смеется Хосок. — Ты действительно хочешь, чтобы я представил это? — Заткнитесь, эй, я сказал, что Сокджин выглядит в крайней степени недовольным, когда смотрит на меня. — Господа, — Хосок вздергивает руку с бокалом, призывая остальных повторить за ним, — это была демонстрация трудностей перевода Чон Давон, наслаждайтесь стыдливым последствием. Давон смеется в голос, пока Сокджин смотрит куда-то Намджуну в ноги. Намджун бросает что-то вроде «мои плечи выше», а потом «можешь не прицениваться» и выпивает. Напряжение между ними сходит ближе к моменту, когда Давон идет за Хосоком, которого позвали снова разрулить какую-то ситуацию с баром, обнимает его со спины и целует в шею. Когда Давон поднимается на носочки, Сокджин дергает Намджуна за руку и, поджав губы, сжимает его колено. — Когда ты делаешь это, — Намджун кивает на его рот, отвлекаясь, — ты сожалеешь. Каждый раз, когда ты так делал, ситуация была именно такой. — Какой? — Сокджин разглядывает свои пальцы на его колене. — Ты понимаешь, что не можешь что-то исправить, и тебе действительно жаль, но ты все равно пытаешься это сделать, потому что не платишь за попытку, да? Сокджин приподнимает голову и смотрит туда, где осталась Давон. Когда Намджун пытается посмотреть туда же, Сокджин ощутимо ведет рукой по бедру выше. — Не сожалей, Сокджин. Ты же не платишь. — За меня расплатились в детстве, — Сокджин, краем глаза поглядывая в сторону, берется за бокал и отпивает. Намджун поднимается, потому что ему хочется в туалет, и он думает, что может спросить у Давон, где он. Но Давон целуется с Хосоком, и тот держит ее у затылка ближе к себе. Это не брат и сестра, черт бы его. — Намджун, — но Намджун не откликается, — посмотри на меня. Сокджин трогает его где-то под коленом, и он поворачивается с приоткрытым ртом. — Не суди, если не знаешь предпосылок. Натворишь сдуру дел. Он не чувствует себя так, будто его сейчас вытошнит. Он просто чувствует себя странно, и, возможно, это ощущение внутри него образует в море желчи какую-то воронку, поэтому в мозг прокрадывается мысль, что он мог перепить и его вытошнит. На самом деле все не так. Совсем не так. Он снова садится, потому что тем двоим явно нужно чуть больше времени. — Ее избивали, — говорит Сокджин: он придвинул стул ближе и упер локти в колени, — не повезло с одним парнем, не повезло с другим, затем не повезло с еще одним. Никому нет дела до того, кем был ее отец и кем является ее брат. Она не сможет ударить в ответ, потому что в женском аспекте в ее голову вбита идея, мол, она не может этого сделать. — Не надо это оправдывать. Потому что все это дерьмо, оно, блять, дохрена отвратительное, окей? Они же родные. Какого хрена, — Намджун наклоняется ближе, чтобы Сокджин мог расслышать, — нет, какого хрена я должен понимать это? — Парня, который ее бил, Хосок чуть не забил до смерти. Разбил его машину, подождал и просто отделал в переулке. И не вызвал скорую. Парню, который воровал у нее деньги, отрезал два больших пальца на ноге, и теперь парнишка на инвалидности, но при пенсионных средствах. — Отрезал, — повторяет Намджун. — Не без помощи Тэхена. — Боже. — Он оберегает ее. Просто когда-то его любовь испортилась, вот и все. Ты не должен понимать это и соглашаться с таким раскладом, но либо ты принимаешь их, потому что это все еще Давон и Хосок, либо ты не принимаешь их совсем, понимаешь, о чем я? Намджун трет лицо руками и чувствует копошение в своих волосах. Он вздергивает голову и видит Давон — улыбающуюся и довольную Чон Давон. Намджун пытается не смотреть ей в глаза. Он не хочет смотреть ей в глаза какое-то время. — Голова раскалывается, — говорит он и упирается лбом в ее живот. — Если хочешь домой, Намджун, то я вызову такси, — она гладит его по голове. Напоследок Сокджин говорит Намджуну: «Не сожалей, потому что не ты платишь за это». Намджун кивает, но не особо вникает в смысл. Давон провожает его и дожидается машины вместе с ним. Но когда она целует его в щеку, Намджун чувствует, что от нее пахнет братом. Он вздыхает, когда садится в такси. Думать об этом сегодня ему не хочется, потому что можно в принципе подумать о другом. Подумать о том, что после обеда за ним заедет Сато. Они целовались так, будто уже знают друг друга не в качестве брата и сестры, а в качестве более интимного партнерства. Он не хотел думать об этом, но щекой на подушке и взглядом в окно Намджун просто пытается хотя бы на десятую часть разобраться с некоторым осуждением. В какой момент Хосоку ударили неведомые силы в голову, что он решил перевести их связь на другой уровень? Он заботился о ней, он уважал ее, отчасти он почитал ее выше прочих. Видимо, это почтение каким-то образом преобразовалось во что-то настолько токсичное. Но тогда почему Намджун не посчитал чем-то таким же токсичным отношение Чимина к Юнги? Нетрадиционность он мог понять, наверное, но вот это никак не укладывается. История допускала когда-то инцесты — чистый род, но уроды после. Воспринять это нормально сейчас не выходит. Это лично их дело. Это их постель, и не ему заглядывать под одеяло. Может, они вовсе не спят, но допускают поцелуи и какой-то контроль. Он же ничего не знает. Намджун приходит к мысли о том, что Хосок в любом случае убережет ее ото всего на свете просто потому, что она — навечно его человек. В любом отношении. Он будет заботиться о ней. Он и так заботится о ней, потому что у Давон, судя по всему, сердце негодное для других отношений. С нее старались что-то поиметь, а самому Хосоку от нее ничего не нужно, он сам может ей все дать. Боже, это все слишком сложно, но он действительно не должен совать в это нос. Этим людям не до его разбирательств, не до его осуждения или чего-либо в этом роде. Они вот такие. Они не просто брат и сестра. Это их дело. Они не должны становиться другими в его глазах. Намджун засыпает с этой мыслью. Сато приезжает на той же машине, на какой отвозил его тогда к Аппо, но приезжает один. Намджун пристегивает ремень, когда Сато спрашивает о первом пункте их назначения. Все эти объезды — это неважно. Сато говорит, что в одном из тех сервисов, которые отметил Юнги, частенько воруют детали. Потом, вероятно, где-то перепродают или тащат в свой гараж, но суть в том, что слава ходит не очень хорошая. Намджун спрашивает у парней в серо-красных комбинезонах о том, кому принадлежит этот сервис и за сколько бы его продали — хотя бы навскидку. Ребята говорят, что нанимались к Ким Соджуну. Намджун расспрашивает, узнает, что есть еще один сервис, который принадлежит ему. Сато везет его туда. Это место получше: пара машин у ворот, ребята в масле за работой. Сато говорит, у Юнги честнее и дешевле. У Юнги быстрее и качественнее, особенно, если договоренность о сроках имеет место. Сато говорит, что об этом Соджуне знает мало, потому что он занимается делом не на территории Аппо. — Мне разузнать о нем? — спрашивает Сато: они сидят в каком-то кафе, но Намджун взял только кофе, пока Сато налегает на салат. — Я не знаю, — Намджун смотрит на пену в стакане и не видит в этом смысла, — я же просто хотел посмотреть. — Ну, ты посмотрел, хен, теперь я предлагаю тебе узнать, — Сато откладывает палочки и берет салфетку, — мы же ничего такого делать не собираемся, просто хотим увидеть чуть больше, да? Из тех клубов, что отметил Хосок, Сато особенно наслышан только об одном: наркотиков много, но коэффициент отравлений нулевой. Если и делают свое дело, то делают его чисто. Намджун впервые слышит о наркотиках в Ильсане, но сейчас время такое, без увеселительных средств тело, видимо, не двигается с места. Если Сато об этом знает, то почему не знает та же полиция? Или почему Аппо позволяет этому дерьму плыть по городу. Но Сато повторяет, это не в юрисдикции Аппо. Звучит хреново. Они заканчивают ближе к вечеру — с учетом всех их остановок, чтобы обсудить. — Когда узнаю что-нибудь — маякну, идет? — Можешь не торопиться, серьезно, — говорит Намджун перед тем, как закрыть дверь машины, — мне не горит. — Я знаю, Намджун. Просто хочу помочь, раз уж ты заинтересовался этим. Он не то чтобы заинтересовался этим. Просто кто-то пустил наркоту, кто-то пускает детали. Все это для денег, ясное дело. Но ему казалось, что заработать можно и иным образом. Или это та сторона медали — более позитивного характера — которую ему показывал отец. Намджун действительно пока не знает. За неделю Намджун приходит к Чимину около четырех раз. Ямазаки растет — Намджуну, как человеку, что не так часто видит пса, это заметно. И ему все также нравятся намджуновы шнурки. Намджун просит Чимина найти документы о продаже производственного здания, но Чимин говорит, что для этого придется связаться с матерью, а звонить ради конкретного дела он не хочет. Это невежливо, говорит Чимин. Намджун просто хочет узнать, чей теперь там склад, вот и все. Ямазаки не такой балованный в его руках, но напрашивается на то, чтобы Намджун погладил его по носу. Это странно, но Чимин говорит, что так именно Ямазаки выказывает свою благосклонность. В ночь перед субботой случается гребаная гроза. Дождь лупит по окнам, а головная боль — по черепной коробке. Намджун зарывается носом в подушку и вымученно стонет: иногда его давление не дает покоя. Иногда это давление начинает хреначить в дождь. И, видимо, его сосуды не выдерживают, потому что когда он просыпается, на подушке остаются несколько кровавых пятен. Он ругается, а у зеркала пытается оттереть сухие багровые остатки его нездоровости с лица. Иногда быть им чертовски тяжко, а иногда — чертовски легко. Но не в грозовую ночь. Весь субботний день он чувствует себя уставшим и выжатым. Кружка в его руке трясется — и так не должно быть. С ним вроде как все в порядке, но его руки трясутся даже ближе к вечеру. Это не нервная дрожь. Это обычное дерьмо, которое случается с Намджуном из-за густой боли в голове. Эффекта от принятых таблеток хватает ненадолго. Этот клуб, ну, он выглядит смешнее и чуть опаснее, чем клуб Хосока. Пускают по документам, но не пускают, если выглядишь подозрительно конченно. Здесь мало места, мало воздуха, но много людей и сигаретного дыма. Слишком много. На входе три красных дивана и куча зеркал, коридор с туалетами — шоу кривых зеркал, и Намджун думает о том, как этого не пугаются люди под кайфом. А они здесь есть. Некоторые выглядят в целом неплохо, а некоторые так, будто их уже нужно выносить. Танцпол узковат так же, как узковата сцена. Барная стойка небольшая совсем, но к ней хрен протиснешься. Рядом с баром угол с четырьмя столами. Занять один из них несложно, потому что весь наплыв приходится именно на бар. С занятого им места видно несколько комнатушек, занавешенных чем-то тяжелым и красным. И этот сраный свет здесь долбит так, что сейчас словно глаза полопаются — в целом не ощущения, а перемешанный с унитазной водой понос. У подошедшей девушки он просит бокал виски и пепельницу. Одна комнатушка закрыта не до конца. Оттуда выходит симпатичная высокая кошечка — в черном платье под самые яйцеклетки. Она остается у стойки поблизости и с подвыпитым недовольством смотрит на диджейский пульт в углу. Но когда она замечает его, в Намджуне уже не один бокал. Он не отводит глаз, когда она пихает под ребра парня рядом с ней и с улыбкой кивает на Намджуна. Выглядит эта кошка как породистая шлюха, но он разглядывает ее рот в темно-фиолетовой помаде, когда она садится напротив него с тем парнем. — Она хотела познакомиться, но не знала с чего начать, — говорит он. — Звучит стремно, если учесть, как смело она выглядит, — отвечает Намджун. — Хочешь сказать, что я выгляжу как шлюха. — Ты слышала от меня «шлюха»? — Намджун смотрит на нее в упор, а глаза у девчонки хоть и пьяные, но все же собранные и непустые. — Ты сказал «смело». Смело, свободно, дешево. Прелести его английского, которыми он не пользуется, ведь «свободный» в его языке — это «бесплатный». — Я Тэсон, — говорит парень, протягивая руку, — она Тэрим, она пьяна и у нее нет сил. — Намджун, — он пожимает его руку и двигает пепельницу в сторону девушки, маякнувшей сигаретой, — так чего не отвезешь девушку домой, раз видишь, как дело складывается? — Я с ней в детстве не для того таскался, чтобы еще и потом на руках носить. — Как был говнюком, так им и остался, — она пожимает плечами. — Вы родственники? — Это моя сестра, — говорит Тэсон. Намджун думает, это забавно, потому что одних брата с сестрой он уже знает. Даже знает чуть больше, чем ему, вероятно, следовало бы. Они расспрашивают о чем-то ненавязчивом, вроде как давно стал посещать это место или что-то типа того. Такая пространственная хрень, которую ты перетираешь с человеком, которого видишь первый и последний раз в своей жизни. Тэсон заказывает бутылку портвейна, когда Намджун спрашивает, не знает ли случаем Тэсон, кому принадлежит это место. — О, это вишенка на торте, — Тэрим мягко сжимает запястье Намджуна, руку которого сама же и пристроила на свое колено. — А тебе зачем? — спрашивает Тэсон. — Да мне просто интересно, — Намджун откидывается на спинку своего кресла и складывает руки на груди, — у моего друга тоже есть клуб. И если все легко и доступно, то почему бы и мне его не открыть, правильно? Я не дурак, деньги есть. — Выпьем? — спрашивает Тэсон, но Намджун смотрит на него с какой-то каверзной улыбкой, мол, ты пытаешься перевести стрелку прямо сейчас, чувак. Тэрим как-то слишком уж радостно сдвигает три их бокала ближе к Тэсону, а потом подтягивается ближе к Намджуну и приманивает пальцами, думая, что жест, наверное, изящный. Но выглядит эта кошка так, будто сейчас свалится с кресла, на котором сидит. Прямо-таки перевалит свое хиленькое тельце через подлокотник и ебнется на пол. — Он сегодня опять злой, — она гладит Намджуна по щеке, цепляя ногтями кожу, — но он не набросится, не волнуйся. Максимум — выведет тебя отсюда. И все. Не переживай. — А я переживаю? — он смотрит, как движутся ее губы. — Ты не должен переживать, потому что я не позволю ему тебя вывести. Ты мне понравился, выглядишь добродушно так. — Я напоминаю тебе плюшевую игрушку? — Хорошо, что не грушу для битья, да? — улыбается она: зубы ровные, на эмали ни следа помады. — Ты знаешь, чей это клуб, девочка? — Намджун гладит ее колено, кончиками пальцев движется выше. — Мой и Тэсона. — Намджун, — зовет парень, — выпьешь со мной? О, это ошибка. Это момент, когда твои поджилки слишком залиты алкоголем, чтобы трястись от тревоги или чего-то такого негативного. Это ошибка, потому что ему не следовало в принципе пить в месте, о котором не знают его друзья. Он может отравиться? А умереть? Они же могут выпихнуть его за территорию клуба, и тогда их статистика отравлений снова будет в безопасности, никакой угрозы в лице пьяного тела. Сначала ему становится слишком шумно и громко. Помада Тэрим кажется слишком яркой, этот пульсирующий свет раздражает глаза, и Намджун все чаще их прикрывает. Его подташнивает, но блевать не тянет. Потом ему становится душно, он чувствует проступивший пот, потому что его шея кажется холодной на ощупь. Он поднимается, чтобы выйти на улицу, потому что там точно должно быть свежее. Но его ноги мягкие, он еле ими передвигает. Он не помнит, где его телефон. Он мог оставить его на столе, рядом с сигаретами и допитым бокалом портвейна. Ему просто жарко. Он чувствует несколько пар рук у своего тела, пока пытается пройти через толпу и не рухнуть от духоты. Слизистая в носу сухая — искусственный дым дерет изнутри. Горло как будто склеилось. Он напивался раньше. Намджун, ты напивался раньше. Все в порядке, тебе просто нужен воздух. Намджун? Намджун, ты меня слышишь? Намджун, как зовут твоего отца? Тяжелый как конь. Чертов увалень, держи его, ну. Намджун? Намджун, дыши, эй. Он просто хочет спать. Намджун, кто твой отец? Инсо. — Ты знаешь, куда ехать? — Инсо, — мычит Намджун. Когда он отключается совсем, его ударяют головой о закрытую дверь, пока запихивают в машину. Потом его буквально бросают у каких-то дверей на приличной лестничной площадке. В лифте до этого жаловались на его тяжелые кости. Не забывают даже подложить телефон под щеку, но, постучав в чужую дверь, почти трусливо скрываются в лифте. Его просто должны были доставить как презент. Как худший подарок на день рождения. Или удачное напоминание о том, как не стоит себя вести. Как предупреждение. Он в любом из случаев получается каким-то подбросышем. Намджун правда пытается открыть глаза, когда его бьют по щеке, чтобы сориентироваться и понять, где он находится. Его тело тяжелое и ему неимоверно хочется спать. Он может поспать и здесь, сейчас ему не до стыда и неловкости. Он едва ли шевелит кончиками пальцев на руках. Когда его поднимают или пытаются поднять, он кое-как просит вернуть его в горизонт снова. Подташнивает и все еще жутко душно. — Давай же, господи, какого хрена. Его снова кладут, потому что он кажется кому-то неподъемным. В итоге его берут под руки и просто волокут по полу. Он болтает пустой головешкой, но в целом его тело слишком бесконтрольно, чтобы попытаться что-то сделать. — Тошнит, — стонет Намджун. — Потерпи, — стонут ему в ответ, — чуть осталось… просто потерпи, Намджун. Его кое-как пересаживают, склонив головой к унитазу. Его все еще тошнит, но одного этого ощущения недостаточно, чтобы проблеваться. Намджуна отпускают, и он приваливается к холодному ободку унитаза. Вот так хорошо, просто разрешите ему остаться здесь, пожалуйста. — Не могу, — стонет Намджун. Он чувствует, как его вес переносят назад и держат крепкой рукой на грудине. Кто-то его страхует, а он не может понять, в чьих руках ловит хреновые последствия хреновых действий. Наверное, нужно было идти туда с Сато. Но, черт, Намджун не выпил так много, чтобы вырубиться. Он был сытым. Он чувствовал себя в порядке, но его просто смазало и свалило нахрен. — Хорошо, слышишь меня? — пыхтят ему на ухо. — Открой рот пошире и не паникуй, ладно? Я помогу. Но он не может открыть его пошире. Пальцы, что лезут через зубы к небному языку, длинные и кривые, и они давят в чертову глотку. И Намджун чувствует, как это желчное и горькое мокрой волной оперативно выбирается из его кишок. Если бы его голову не поддерживали над унитазом, он бы забрызгал все — это точно. Он начинает хныкать, и теплое тело позади него двигается еще ближе. Он сидит, приклеенный к кому-то, и блюет через чьи-то пальцы. И чьи-то пальцы в его рвоте. — Не могу, — хнычет Намджун. — Все хорошо, давай, — и снова эти пальцы в глотке. И так еще пару раз — вплоть до пустых позывов и кишечного дерганья, потому что внутри больше ничего нет. Над ним нервно пыхтят, голос над ним дрожит. Его снова перемещают на нечто холодное. И это здорово, чертовски удобно и хорошо, но когда он прикладывается к бортику — спасибо богу за ванну — его майку дергают вверх. — Помоги мне, Намджун. — Спать, — мычит он. — Ты будешь спать, но прямо сейчас я должен тебя раздеть, Намджун. Ты заблевал одежду, понимаешь? — Намджун пытается мотнуть головой. — Нет, Намджун-и. Давай, ребенок, еще немного и будешь спать столько, сколько душе будет угодно. Если майку стянуть — это просто пошевелить руками и снова упасть головой в чью-то помощь, то со штанами все куда сложнее. Он пытается приподняться, но ничего не выходит. Его умоляют хотя бы поерзать. И на долю секунды ему удается приподнять копчик. Голые стопы чувствуют прохладную воду. Ее немного. Он поджимает пальцы на ногах и руках, и вода становится теплее. Вода становится настолько теплой, что Намджун невольно вздыхает — довольный вздох человека, которому и ванна — потрясающая зона со всем комфортом. Его обдают водой, но на теле она не кажется такой теплой, как на стопах. Его руки покрываются мурашками, и его лицо морщится. Выказывает недовольство. Благо, зад натирать никто не стал. Зато умывали интенсивно. Даже голову пытались помыть. И, наверное, помыли, потому что пахнет здесь здорово. Заставляют напоследок прополоскать рот. Вытащить это тело из ванны оказалось не так просто, но и не так сложно, как это тело в нее запихнуть. Он мычит, когда бортик под его задом оказывается холодным: кажется, поджалась мошонка. Он упирается лбом в чью-то грудь. А потом эта грудь отдаляется, и Намджун начинает заваливаться вперед. И когда эта грудь возвращается, намджунову спину чем-то накрывают. — Ребенок, — слышит он, — тебя еще тошнит? — Нет, — сипит он. — Хорошо, — руки этого голоса вместе с полотенцем просушивают волосы, — это хорошо, но если тебя затошнит, ты скажешь мне об этом, да? — Да. — Хорошо, мы выяснили, что односложно ты отвечать можешь, отлично, — этот голос нервно посмеивается. — Отлично, — повторяет Намджун. — Ты знаешь, кто тебя привез, Намджун? — Нет, — Намджун пытается приподнять голову — и даже на пару сантиметров выходит. — Хорошо, — этот голос волнуется, этот голос звучит так, будто его обладатель чертовски растерян. Он чувствует широкую ладонь и длинные пальцы, что держат его у щеки слева. И он вверяет свое лицо этой теплой руке, приваливаясь. Мягко. Кожа мягкая, но где-то небольшая мозоль, что лопнула — маленький кусочек жесткой кожи. — Намджун-и, — снова зовут его, — не засыпай, хорошо? Сейчас придется встать, чтобы добраться до дивана. — Где? — спрашивает Намджун. — Диван? — голос снова нервно посмеивается. — О, тут недалеко, мы быстро доберемся, обещаю. Намджун несогласно и почти возмущенно мычит и снова говорит «где?». — Где ты? Я не понимаю, Намджун, давай. Можешь глаза открыть? — Я, — говорит Намджун. И рука теснее прижимается к щеке. Эта рука очень хорошая. Не осуждающая рука. Рука помощи. Рука пахнет шампунем и совсем не пахнет его рвотой. Мягкая рука, которая не пытается отпихнуть его, потому что мерзко. — Это Сокджин, — говорят ему у лица, — ты дома, все хорошо, я помогу тебе. Окей, вот теперь все действительно погано. Намджун морщится: он даже не знает, где Сокджин живет. — Пиз… — мычит Намджун в чужую грудь, — …дец. — Отрицать не стану, ситуация вышла из-под контроля, — Сокджин смеется — глубоко, там, под костями теплой грудины. Сокджин поднимает его, перебрасывает намджунову руку через плечо к плечу и снова почти волочет его. Намджун голый, все еще влажный, но его волокут. Его не бросают даже тогда, когда он пытается опуститься к полу. Пол наверняка прохладный, было бы неплохо с ним воссоединиться. Аппо же тянет к земле. Ну, Намджуна тянет к полу, и это просто поддатая сила гравитации. Но на диван Намджун падает. Буквально. Сокджин просто успевает схватить его и немного потянуть на себя, чтобы Намджун не упал лицом. Он вытягивает намджуновы ноги, кладет под голову подушку. Но когда возвращается с пледом и какой-никакой одеждой, Намджун громко сопит. Сокджин просто накрывает его, рядом ставит таз и еще минут тридцать-сорок сидит поблизости на случай, если Намджуна снова начнет тошнить. О, просыпаться совсем не хочется. Он разлепляет глаза и подтягивает руку к лицу. Ему тяжело, но голова не болит. Он смотрит перед собой: там белая кухонная гарнитура. В паре метров от дивана деревянный журнальный столик, чуть дальше телевизор на тумбе — включенный телевизор. Он разочарованно стонет. Сокджин тревожит его через некоторое время: ложка стучит по бокалу для сока. Сокджин что-то старательно размешивает, и Намджун открывает глаза и смотрит на него бедным животным. — Ты должен выпить это, чтобы совсем полегчало, хорошо? — Намджун кивает, все еще пряча половину лица под пледом, и Сокджин опускается к нему, приподнимает голову и ждет, пока Намджун подтянется вперед. Он пьет, и на его зубах будто бы оседает песок. Много песка. Он двигается назад, но Сокджин не разрешает. Он успевает допить и вздохнуть, потом его снова накрывает той же волной и двумя разами чистит в таз у дивана. Он валится на подушку и загнанно дышит. — Поспи еще, если хочешь, — говорит Сокджин. — Прости, — хрипит он, снова прячась под пледом. — Сможешь одеться? — Сокджин поднимается и показывает ему стопку одежды. — Я поддержу, если тяжело. Намджун пробует встать, но его прибивает к подушке. Сокджин подает ему руки, тянет на себя, и Намджун благополучно упирается спиной в спинку дивана. — Нормально? — спрашивает Сокджин. — Да… пойдет. Намджун с успехом натягивает трусы, благополучно справляется со штанами — серые и мягкие, домашние и пахнут порошком. Но на толстовку у него сил уже не так много. Сокджин помогает просунуть голову, помогает с рукавами. И Намджун снова ложится. Сокджин распахивает окна, пока готовит что-нибудь на завтрак. Пахнет вкусно, запах аппетитный и не вызывает тошноту. Сначала Сокджин кормит его. Кормит с вилки как ребенка, но не смеется, не ерничает, не задает вопросов. Просто кормит, потому что Намджун отказался вставать. Потом садится у Намджуна в ногах с тарелкой и смотрит телевизор. Намджун вытягивает стопы до кончиков пальцев. И пальцами тычется Сокджину в бедро: тот сидит, закинув босые ноги на журнальный стол. — Сокджин. Тот поворачивается и выглядит так, будто они все это делали. Будто это не первый раз, будто это не ситуация, вышедшая из-под контроля. — Спасибо. — Да, — Сокджин кивает и снова поворачивается к телевизору. Но он делает телевизор тише, когда оставляет пустую тарелку на столе. Он садится в ногах и смотрит на Намджуна — все тот же пристальный взгляд, он словно пытается перебрать намджуновы шестеренки. — Кто тебя привез? — спрашивает он. — Я не знаю, — Намджун нервно вытаскивает руки из пледа и возится, чтобы улечься удобнее, — я и не знал, где ты живешь. — Я проверил телефон. Ты никому не звонил. Потом я обзвонил всех. И никто из них не привозил тебя. — Я не знаю, — повторяет Намджун с раздраженным нажимом, — я был в клубе, выпил не так много, чтобы свалиться замертво. Потом решил выйти на улицу и отрубился. — Ты был не у Хосока. — Нет, я был… — он замолкает. Он был не у Хосока, он был в гребаной яме. — Каков процент моего везения, если я думаю, что в моем бокале было что-то набодяжено? Намджун хмурится и медленно поднимается, Сокджин подается немного вперед, чтобы помочь. — Полагаю, нулевой, — Сокджин разворачивается и садится так, чтобы быть и лицом, и телом обращенным к Намджуну, — Хосок говорил, что есть клубы, в которых реки наркоты. — О, то есть мне могли подмешать? — Технически. Фактически — ты никому нахрен не сдался. — Грубо. — Объективно. Боже, и руки этого человека казались ему особенными. Ни грамма понимания, зато тонны неприязни. Намджун снова открывает рот, чтобы прикусить язык. Он по-настоящему благодарен за помощь ночью. Он действительно готов говорить и говорить это, но в остальном Сокджин остается таким же недовольным, когда смотрит на него. — Вау, — вздыхает Намджун огорченно, — я не думал, что когда-то стану для тебя вот таким. Сокджин неловко хмурит брови, не понимая, и дышит ртом. — Я не хотел быть для тебя дерьмом, Сокджин. Я хотел быть лучшим для тебя. — Что ты несешь? — Я старался быть умнее, старался быть быстрее, потому что воспринимал нас как сына Инсо и сына Сою. Я хотел быть рядом, как мой отец был рядом с твоим. Я не думал, что если мы вырастим, ты когда-нибудь будешь относиться ко мне вот так. Даже остальные не относятся ко мне с подобным пренебрежением или недовольством. — Потому что тогда я велел тебе стоять рядом со мной, — Сокджин наклоняется вперед и выглядит немного рассерженным, — я поставил тебя рядом, дал им понять, что принимаю тебя спустя столько лет. — И я благодарен тебе, — кивает Намджун, — я искренне благодарю тебя. Но я не сделал ничего, чтобы ты настолько меня недолюбливал, — Сокджин выпрямляется, натягивается как струна, — даже в том самолете я думал о том, что мне стоило стоять рядом с тобой. Вот и все. Я действительно не предполагал, что ты можешь отнестись ко мне вот так. — Какая разница? Что ты должен, а что не должен, боже, — Сокджин недовольно фыркает, — в детстве ты не был на моей стороне, когда мы стали старше — ты не был на моей стороне. Не я уехал первым, Намджун. — Меня сгребли в охапку и просто отправили в другую страну. Господи, неужели ты думаешь, что там мне было сладко? — Мне тоже, — Сокджин тычет в свою грудь, — было несладко. Мне тоже было сложно. Вы все стали относиться ко мне нормально только после того, как моего отца убили. А теперь вы думаете, что я должен быть спокойнее или радушнее? Я и так спокоен, ясно? Я всегда был спокойным. Когда вы ютились в своей компании — я был спокоен… — Остынь, — перебивает Намджун. — Нет, это тебе нужно остыть. — Я уеду сейчас, если ты не можешь меня терпеть. Сокджин вздыхает — шумно и натужно — и, сцепив зубы, смотрит в сторону. — Инсо выбирал моего отца. Из всех остальных он всегда выбирал моего отца. Это переросло обычное предпочтение, Инсо был и моей семьей тоже. Я думал, ты можешь быть таким же, — Сокджин говорит тихо — звучит поникше, — но ты тушевался, когда я был рядом, иногда, конечно, рисовался, но больше тушевался. Однажды я настучал маме Чимина, сказал, что он позволяет тебе обдирать розы. — Ты серьезно? — Я хотел, чтобы ты пришел ко мне. Чтобы и меня попросил о чем-нибудь, что делаете вы все. Я хотел быть частью вас. А вы отделили меня, превратили в какого-то отщепенца. — Ты постоянно ерепенился. Мы пытались же звать поиграть и все в этом роде, но ты начинал пихать свой темперамент. В тебе скептицизма больше, чем кальция. Сокджин как-то тихо усмехается и с сожалением говорит, что это защитная реакция. Он не знал, как быть несерьезным среди них. Ему казалось, что если он поведет себя чуть проще, то будет выглядеть как идиот. Он до сих пор ненавидит попадать в подобные ситуации. Не любит выставлять себя идиотом. — Почему ты еще не уехал? — спрашивает Намджун. И Сокджин отвечает, потупив взгляд: — Наверное, я подумал, что если ты можешь остаться здесь, то и я ничем не хуже. Ты же получил амнистию. Я хотел остаться на какое-то время и просто побыть с остальными. Но до этого я чувствовал напряжение, потому что понимал, что бросил их. Какими бы друзьями они мне не были, я бросил их, выбрал себя и мать, настоял на отъезде, — Сокджин не поднимает глаза, все смотрит себе в руки или на намджуновы колени, — а потом ты вернулся, и я подумал, что тоже могу вернуться к остальным. Я мог бы двигаться в том же темпе, что и ты. — Но ты уже давно здесь, да и они всегда тебя принимали. — Но не так, как они принимают друг друга. — Иногда я думаю, что дерьмово быть не таким, как отец, — говорит Намджун тихо: признавать такое не всегда легко, но стоит сказать вслух, и эта хрень становится вполне реальной и вполне ощутимой. — Нет, Намджун, — Сокджин качает головой, — я бы не хотел быть таким как отец, потому что мой отец мертв. И он умер самым первым. Тогда от Сокджина пахло гвоздикой, потому что он курит гвоздичные кретеки. Намджун узнает об этом, когда жалуется, что хочется покурить. И Сокджин, предположив, что Намджун уже чувствует себя достаточно стабильно, вытаскивает из шкафчика чистую прозрачную пепельницу из толстого стекла и черную пачку из кармана джинсовой куртки — той самой, с которой пришел тогда к Хосоку. Намджун чуть удивленно вздергивает брови, на что Сокджин отвечает, что это можно назвать пассивным курением и иногда ему тоже хочется. Они оставляют после себя какой-то сладкий привкус и пахнут резковато, но в целом курибельно, отвращения не вызывает. Намджун стряхивает пепел и затягивается, пока Сокджин свое смакует с явным удовольствием. — Однажды я так напился, что чуть не утонул в собственной ванне, — говорит Намджун. Сокджин посмеивается и сползает с дивана, разваливаясь: — А я на какой-то вечеринке у университетских знакомых чуть не переспал с левой девчонкой, но в последний момент типа «прости, кажется, не могу». — Ну, мой первый раз, надо сказать, был быстрым, — смеется Намджун. — Но как-то раз у меня были прекрасные тридцать секунд в моей жизни. — О, даже я продержался дольше. — А потом в нашу дверь постучали, и он такой: «Кажется, мы должны уйти из их комнаты». А я говорю, мол, стоп, их комнаты? Ну, я был удивлен, наверное. Намджун пытается не вздохнуть, чтобы не выразить «ты сказал «он», но ты не исправился». — Он? — ненавязчиво спрашивает Намджун. — Не кривись, — Сокджин смотрит на него так, будто сказал что-то рядовое, совсем обычное — вещь, которая не должна была удивить Намджуна, но по его чуть поджатым губам самому Намджуну все ясно. — Я не кривлюсь, потому что спьяну как-то пытался трахнуть парня. Мои «университетские знакомые» затащили меня в сомнительный клуб, знаешь. И там шоу вели трансвеститы, — на этот раз Сокджин смеется громко, и пепел с его кретека опадает на намджунов плед, — и об меня почти всю ночь терся какой-то парень в портупее на голое тело. И я подумал, мол, хрен с ним, я пьян, мне ничего не будет. — И как тебе? — улыбается Сокджин — широко так и с издевкой. — Было, — Намджун приподнимает брови, и его глаза смущенно увеличиваются, — грязновато. — Не так, как с девушкой, да? — Определенно не так. Было сложнее. Намного сложнее, серьезно, потому что технологию я так и не понял. — Технологию, боже, — смеется Сокджин, — хорошо, тот тридцатисекундник хотя бы был со мной нежен. — Окей, — говорит Намджун, — тогда я поздравляю тебя. И я рад, что тебе не попался какой-нибудь придурок вроде меня. Сокджин видел Намджуна голым, Намджун понимает это. Но не испытывает неловкости или стыда, у него и не возникает желания спросить, посмотрел бы Сокджин на него в том самом плане. Потому что Намджун все еще воспринимает его как Сокджина, который иронией держит его извилины в постоянном тонусе. — И как по ощущениям первый раз? — спрашивает Намджун. — Это был мой первый секс, — Сокджин размазывает окурок по пепельнице, — это было кропотливо, но я был возбужден, так что, — Сокджин поворачивается и с улыбкой смотрит Намджуну в глаза, — все было нормальным, ну, понимаешь… — Да, — Намджун хмурится, морщится, потом выдает усмешку и в итоге кивает — спектр эмоций человека, который интересуется первым нетрадиционным сексом своего друга детства. Сокджин кивает тоже, а потом отворачивается и поджимает губы. — Эй, — Намджун по-дружески толкает его в плечо, — круто, что мы можем потрепаться о таком. — Это все равно немного неловко. — Ну, думаю, это нормально. Перед друзьями иногда может возникнуть неловкость. Потому что ты делишься чем-то интимным, а это личное, так что. Все в порядке, спасибо за доверие. — Да, — снова говорит Сокджин и поднимается, чтобы забрать пепельницу, но Намджун сжимает пальцы и говорит, что эти штуки из его волшебно ароматной пачки ему зашли. Они пялили в экран телевизора весь день. И пялят до ночи, но к какому-то фильму Сокджин поджаривает мясо, и Намджун рад поесть его без какого-либо гарнира. Ближе к двум часам ночи — в тепле и с ногами на сокджиновых коленях — он начинает потихоньку засыпать. Сокджин, заметив это, выключает телевизор и аккуратно снимает его ноги с себя. Спросонья, когда Сокджин желает ему доброй ночи, Намджун на минуту выныривает из дремоты, чтобы сказать, что они еще успеют наверстать все, что за эти годы просрали. — Спи, умник, — говорит Сокджин, и Намджун все еще слышит легкую усмешку.