Армия Жизни

Первый, второй, третий — один за другим на горизонте вспыхивали первые золотые лучи-линии рассвета и переливчатыми лентами мягкого шелка тянулись вперед, взрезая тревожную грань серой ночной темноты. Флора рассеянно наблюдала из окна, как далекая чернильная кромка леса минута за минутой оживает, окрашиваясь во всевозможные цвета-оттенки красно-желтого; мысли ее гуляли далеко за пределами пустых улиц и все еще спящих цветов, дальше утонувшего в пучине сладкой трепетной дремы города — просто дальше. Утро загоралось на небосводе, и солнце вступало в свои полноправные права, как это было вчера, на прошлой неделе, в прошлом году, всю жизнь — а все равно девушка не могла отделаться от липкого тревожного чувства в районе груди — оно, пусть и еще слабое-слабое, тем не менее умудрялось оплести всю ее с ног до головы, заключив в свои противные оковы чего-то схожего со страхом, причины которому не наблюдалось даже в ближайшей перспективе. Фея вздохнула, задержав взгляд на жгучем горизонте, залитом жидким золотом. Она не любила золото — благородный металл в ее маленьких руках ощущался слишком тяжелым, слишком громоздким, слишком чужим; интересно, рассветы всегда были такими? Волшебница училась чувствовать природу, мир, свой мир, но, боги, как же много в нем странного и противоречивого! Утренние небеса разгорались все сильнее, грозясь рухнуть на землю водопадом огня и уничтожить все живое; Флора кожей ощущала идущий от них жар и понимала, что почти впервые в жизни напугана — никогда раньше природа не была столь жестока к той, кому подчинялась. Внезапная необходимость возвращаться в Алфею виделась все менее и менее радужной. Насилу удерживая в себе нарастающую тревогу, девушка поплелась на кухню — дом мирно досматривал остатки полуночных грез, так что шуметь особенно не стоило. Глубоко в душе Флора лелеяла надежду, что к ее поспешному отъезду отнесутся как к рядовому случаю из жизни — ну, не будет ее недельку-другую, подумаешь! Миэль, конечно, вздохнет пару раз — впрочем, она уже сделала это прошлым вечером, — но когда бы это она не понимала? Да и госпожа Фарагонда по пустякам вырывать элиту своих бывших учеников не будет: что-то произошло. Фея понимала это как нельзя лучше, а зловещий рассвет уже заглядывал в окна. Самое время выпить чашку ароматного чая, подхватить на плечо небольшую дорожную сумку и выскочить из дома. Тремя с половиной часами спустя она стояла у ворот школы и глубоко дышала, пытаясь унять не к месту участившееся сердцебиение. Алфея за прошедшие месяцы изменилась разве что в цвете тюльпанов в клумбах у главного входа. Двор стоял необыкновенно безмолвным, пустым, будто вымершим, лишь тонкая фигурка Гризельды неподвижно застыла на верхней ступеньке фронтальной лестницы. Тихо. Слишком тихо. Алфея не должна быть такой тихой, это неправильно. Беспокойство нарастало, и Флора, закусив губу, перехватилась сумку поудобней и направилась вперед. Мадам Гризельда сдержанно приветствовала девушку и велела следовать за ней. Украдкой разглядывая коридор, закрытые двери, фея все думала, думала, но никак не могла решить, что же все-таки не так с ее школой — правду, видно, говорят, что бывших студентов не бывает. Алфея дала ей слишком многое, чтобы забыть ее так просто. Или чтобы бездумно отмахиваться от бьющих тревогу чувств. Путь до кабинета директрисы был известен на зубок всем и каждому, но хозяйка местных стен все равно считала необходимым давать гостям эскорт хотя бы в рамках приличия. Интересно, что он этом думает сам эскорт в лице мадам Гризельды. Женщиной она была сложной и страшной, даже сейчас, поднимая вороватый взгляд на нее, фея отчетливо понимала пропасть между ними: если раньше это объяснялось концепцией «профессор — ученик», то ныне все оказалось куда сложнее. Каблуки сапог отстукивали по плитам коридора, нарушая давящую тишину, но этого было мало, ужасающе мало. Лишь у самой двери директорского кабинета Флора поняла, как ошалело бьется ее сердце. — Вы последняя, — зачем-то сочла нужным уточнить мадам Гризельда, искоса смотря на свою бывшую ученицу, и под ее нечитаемым взглядом Флора поежилась, — все только вас и ждали. Тишина, окутавшая Алфею изнутри, вздрогнула под ее холодным голосом, зашевелилась, зашепталась… и превратилась в нечто еще более сложное и громоздкое. Переступая порог кабинета, фея наконец поняла, что же все-таки изменилось: изменилась тишина; учебная тишина в ее годы звучала совершенно иначе. Подруги по клубу приветствовали вошедшую. Тяжелая дубовая дверь за спиной захлопнулась, не издав ни единого звука, и волшебница явственно ощутила висящее в воздухе напряжение. Здесь чего-то ждали — уже очень долго и очень давно. Госпожа Фарагонда производила смешанное впечатление — очевидно, уставшая и даже местами постаревшая на пару лет, но вместе с тем как никогда ранее твердая и уверенная, она вызывала одновременно сочувствие и восхищение. Женщина кивнула на свободное кресло, и девушка послушно опустилась в него, опуская дорожную сумку у ног. Девушки нисколько не изменились с их последней встречи; разве что тонкая полоска золота на безымянном пальце Блум свидетельствовало о некоторых незаметных, но все же изменениях во всех них. Из шести подруг Флора первая покинула празднества по случаю венчания принцессы Домино и принца Эраклиона. Из рассеянных воспоминаний девушку вывел голос Стеллы. — Госпожа Фарагонда, — начала та, и душная пустая тишина, повисшая в кабинете, треснула. Едва слышимо загудел ветер и поднятыми с земли листьями забился в окно — осень в этом году придет на несколько недель раньше; далеко в лесу важно гаркнул ворон и взвился ввысь, увлекая за собой целую тучу черных ему подобно птиц. Флора вздрогнула, и не она одна. Желтые, нет, золотые листья танцевали по пришкольному двору, золотой болезненный свет врывался сквозь оконное стекло в кабинет, золотом блестело в его лучах обручальное кольцо Блум, золото, золото, золото… — Ваше письмо… Девушку остановили вкрадчивым жестом. Женщина устало выдохнула, проведя ладонями по глазам. — Я вынуждена извиниться за срочность, — негромко начала она, — но дело действительно важное. Подруги вопросительно переглянулись. — Нехорошие вещи происходят в окрестностях школ: кто-то из ведьм решил немного развеяться в начале учебного года… что ж, по крайней мере, все считают, что это ведьмы — больше некому, — хотя директор Гриффин все же придерживается нейтральной позиции. Если смотреть правде в глаза, мы не знаем, кто и зачем пытается что-то сотворить — если, конечно, вообще пытается. — Но что именно происходит? — подалась вперед Блум. — Многое, но в целом мелкое. Пару недель назад ученики начали находить в лесу на деревьях метки — не то зарубки, не то символы, но поиски злоумышленников ничего не дали — правда, их и искать-то начали не сразу. Почти сразу же начались миграции птиц — причем массовые и необоснованные. Обратили внимание? Осень нынче будет ранняя, хотя причин на то никаких. А вчера появилось это. Директриса потянулась и достала из ящика стола плоскую шкатулку. — Взгляните. Щелкнул замочек, скрипнули петли, являя миру нечто необыкновенное и странное — за всю свою практику Флора никогда не встречала такого: на бархатной обивке лежал сухой почерневший тюльпан самой отвратительной наружности, которую только можно было представить — скорчившийся, обросший неуместными колючками, с драными лепестками, дырявыми будто от крупинок раскаленного пепла. Флора во все глаза разглядывала мертвый цветок, а потом вдруг поняла, что уже довольно долго держит его в подрагивающих руках, не в силах оторвать взгляд от уродства, бывшего некогда прекрасным цветком. — Они появились на клумбах позапрошлой ночью. Мы никогда не видели таких. Их, конечно, убрали, а на их месте вырастили новые, но… — женщина неопределенно взмахнула рукой. — Директор Гриффин уверяет, что ее подопечные не при чем: «ведьмы никогда не опускаются так низко, чтобы губить несчастные цветы». — Цветок не мертв, — вдруг вмешалась Флора, обратив на себя удивленные взгляды. Она и сама не могла понять, почему так считает. Лепестки в своей видимой хрупкости оказались черствыми и острыми, как и шипы, раскиданные по стеблю — того и гляди, что уколешься; тюльпан был тверже камня, он дышал, он говорил, и волшебница слышала, чувствовала его, хотя и не могла разобрать слов. Это пугало, пугала идущая от него сила холода, какой никогда не было у растений. Фарагонда пристально всматривалась в лицо своей бывшей ученицы, и та быстро стушевалась, смущенно опустив глаза. — Он… его словно бы оживили, но неудачно. Не знаю, как бы это правильно назвать: цветок дышит, но не живет. — Тюльпан-зомби, — надломлено хихикнула Стелла, но вместо веселья в ее голосе слышалось лишь напряжение. Директриса окинула фей долгим взглядом. — Я боюсь, что это не все, -продолжала она. — Скоро состоится ежегодный бал в честь нового учебного года, и я почти полностью уверена, что этот кто-то, кем бы он ни был, обязательно этим воспользуется. Я прошу вас помочь мне разобраться во всем этом — пусть и пока в рамках порченных цветов. — Вы можете рассчитывать на нас, — заверила директрису Блум, горячно закивав головой. Рыжие локоны разметались по ее спине. Женщина позволила себе слабо улыбнуться. — Я признательна вам за вашу помощь. Мадам Гризельда расскажет вам подробности предстоящего торжества и проводит вас в отведенные вам комнаты. Если что-то станет известно раньше, я вас извещу. И последнее, — Фарагонда смотрела вперед — жестко и твердо, как могла лишь она одна. Флора вздрогнула, чувствуя, как слабеют ее пальцы, и страшный цветок, оцарапав кожу, приземляется обратно в шкатулку, — прошу, будьте осторожны. Я не знаю, с чем нам предстоит столкнуться на этот раз. Флора не слышала ее последних слов. Карминовая ранка на указательном пальце кровоточила, болезненно пульсируя. Фея смотрела на алую каплю и не могла оторвать от нее взгляд. Золотое солнце золотым светом крохотным пятнышком блика отложилось на ней, а образ цветка-зомби никак не шел из головы. Утренние тревоги вознеслись в свой пик, но, кажется, всем вокруг не было до этого никакого дела.