Теза

      Искажённые образы — знакомые или чужие; имевшие странные, ничуть не сочетавшиеся цвета — появлялись так же быстро и незаметно, как и исчезали. Однако ещё резвее эти бредовые картины растворялись в отключённом сознании, качавшемся из стороны в сторону.       Не мог наслаждаться сладко-противными грёзами — в голове всё теснилась одна маленькая мысль, отстранённо избавлявшая его от онемелости, усталости; избавлявшая его веки от липкой и тёплой сонливости.       Да, непременно. Являлось совершенно необходимым исправить последствия большого недостатка их отношений.       Был обязан сделать шаг вперёд, к развитию, чтобы улучшить положение будущих дней.       Требовалось хорошенько обсудить единственный, но тяжкий казус.       Должен был подбирать правильные слова.       Стоило извиниться.       Зажмурился.       Не ощущал сгиб локтей и запястий — снова отлежал.       Втянул в лёгкие воздух и напряг плечи, живот; издавая рокот, резавший горло.       Испрямляясь, хрустел руками; предплечьями, сложенными на груди ещё несколько часов назад, нажимал себе на пластрон.       Губы были сухими, как его шершавый, приклеившийся к нёбу язык, но один из уголков рта мерещился влажным — до чего же противное чувство это было.       Зачерствевшими вчера порезами тёрся о дряхлую, плотную ткань гамака. Нос корчился сильнее, рот растягивался шире, и на лбу выступали давившие на череп морщины.       Как только язык отлип от наждачной, твёрдой стенки, сразу попробовал на вкус сегодняшний завтрак — это была чуть ли не до рвоты мерзкая горчинка, напоминавшая кровь, смешанную с гнилью.       Всё-таки ему нуждался душ  перед гадкой дрёмой. Впрочем, страдал не в первый раз — спокойно пережил бы.       Рафаэль открыл глаза, и его встретила пустая чернь.       Было тепло, но на туловище и конечностях чувствовался недостаток.       Мучая шею, по́днял вдруг потяжелевшую — будто мозг ничего не придерживало, и он грохнулся на коробку черепа — голову с плоской и жёсткой подушки. Щурился, донимая виски; рассматривал еле видное во мраке тело, которое, по идее, должно было нежиться под мягким одеяльцем. Опять упало.       Позвоночник уже грозился лопнуть, острыми концами врезаться в кожу. В прошлый вечер костям и так неплохо досталось — он откинулся, по идее, на пушистый чехол, но, неожиданно стукнувшись макушкой, точно ударился о дерево.       Никакого зрелища нельзя было наблюдать в скучной темноте. Тем не менее Раф продолжал держать веки полуоткрытыми.       И вправду досталось. Досталось и не ему, единственному.       Нынче, скорее всего, был ранний час — Рафаэль чуял это зудевшими извилинами, многолетним опытом утренних тренировок и вяло моргавшими веками. А ещё он знал, что Лео давно проснулся и торчал где-то внизу: либо отсиживал панцирь в додзё, либо пытался нача́ть утро с завтрака на неприбранной кухне.       Интерес был ожидаем — о чём тот думал в этот момент? Явно не о проблеме, которая грызла его.       Ведь это же являлось обычным делом — забывать о жуткой тираде в новый день. По крайней мере, это было нормально для них. Или, может, спустя долгое время жизни в статус-кво, мастер меча попросту решил забить болт на разжевывание эмоциональных приступов, которые и так случались между обоими слишком редко. Однако, увидев его злую рожу, любое существо отказалось бы от переговоров.       Дёрнувшись всем телом, он хрипло гоготнул. Сомкнул глаза и ладонью коснулся лица. Въедчиво тёр кожу.       До чего же это было тупо.       Но и с помощью нытья о жалобности их несчастного положения нельзя было ни поумнеть, ни наладить обстановку.       Если лидер — судя по вчерашнему, завершившему долгую ночь событию — действительно и давно перестал печься об исходах их ссор, то это ничуть не означало, что Раф не мог приступить к собственному опекунству. Понятно, немножечко припозднился, но как там говорил учитель Сплинтер: «лучше хотя бы поздно, чем не сделать».       И он-то сделает — прямо сейчас.       Распутывая ноги, с тревожным скрежетом верёвок старого гамака заторможенно принялся раскачиваться. Возвысил правую конечность — крепкое полотно шелохнулось влево, и краем зрения он заметил одеяло, некрасиво валявшееся на полу. Он колыхался туда-сюда. Выдохнул низкое рыканье. Довольно привычная возня начинала жутко раздражать.       Опустил, наконец, ногу, ступнёй вляпался в мягкую ткань — это было ещё лучше. Поднял туловище, и где-то внутри что-то неприятно сжалось.       Встал — на одеяло.       Морщив нос, коротко перевёл дух. Лишь теперь унюхал затхлый аромат новой комнаты. Стоило как можно быстрее уйти отсюда... и потом попросить пособничество с ядовитым ароматом.       Разминая больные мышцы, словно за вечер побоев успел натренироваться на несколько недель вперёд, он дополз до не очень чистой двери и взялся за расшатанную ручку.       Затрещал затворками — распахнул деревяшку.       Ещё разогретые дремо́той ступни задели холодный, железный пол. Не яркий, а просто жёлтый луч маленькой лампочки легко ударил в глаза — он сощурился. Туго моргая, таращился на болотную, местами потресканную стену кирпичей. Да, это была заброшенная станция, да и только. Он повернулся к мало длинному коридору: в конце, перед спуском к первому уровню, озарение было яснее, чем здесь. Дышал неторопливо; еле-еле.       Стояла такая неестественная, глухая тишина, как белый шум. И вместе с ней Рафаэль угнетался сам — не его эта была тарелка; совсем.       Сглотнул от удушья — вновь отведал сдобный и знакомый привкус амбре.       Хотя сначала требовалось привести себя в порядок. Да и, наверное, вид у него был ещё хуже, чем утреннее зловонье — под глазами чувствовал натугу точно не от хорошего сна.       Отвернулся.       Не имелось совершенно никакой нужды, чтобы будущая беседа была ещё неуклюжей и более неловкой, чем она уже предвещала быть.       Зашагал.       Захрустел дверью.       Хуже невыносимой спальни могла быть только ванная комната: грязненькое зеркало; раковина, заведомо не взятая с молотка; страшные, тонкие, как длинные кости, трубы, перевязанные какой-то резиной — или что эта была за чёрная штука — красовались перед ним. Но хотя бы пол оказался незапятнанным.       Трубы загудели. Студёная — какая же ещё она могла быть? — струя, на удивление, не мутной воды стукнула по раковине.       Однако даже в немного грязном зеркале он разглядел неопрятный вид: на плече рисовался малюсенький синяк, которого прошлой ночью безусловно не было; нетяжёлые ссадины уже потемнели; своей рожей напоминал Кейси в день после насыщенного празднования Рождества. А вот сейчас он полностью понимал психанувшего пару часиков назад Леонардо.       Узкий поток внизу продолжал гулко шуметь на всё помещение.       Рафаэль понурился.       По́днял руку; завёл за плечо — пальцами коснулся толстого узла. Впился острыми кончиками в потрёпанную ткань; подцепил один хвостик повязки. Ослабил пучок — маска медленно, легонько задевая кожу, съехала по лицу; упала на шею, свисала. Опустив предплечье, упёршись в край раковины, исподлобья таращился в зеркало: сон и вправду не удался.       Созерцание надоело за секунду — снова потупился. Дотянулся до красной щётки.       Дверца протяжно заскрипела.       — О-о.       Он раскрутился — из мелкой щели показался Донни:       — Доброе, Раф, — улыбнулся.       — Утра, — он, взирая на того, дотянулся до почти пустого тюбика из-под пасты.       А дверь открылась шире — тот показался с большим, белым ведром в руках; уставился вроде на его кисти:       — А-а-э... я бы на твоём месте не держался за неё, — мимолётно тыкнул на раковину, и его пальцы тут же разжались на керамике, — неуверен, что она выдержит такой напор.       И пока он шевельнул рукой, словно ошпарился, гений уже обводил его мало прищуренным взором:       — Да и ты выглядишь не лучше этой раковины.       Низко усмехнувшись, Рафаэль при́нял это замечание за комплимент:       — Спасибо, — и раскрутился к зеркалу.       На секунду стало тихо.       — Ты ведь хорошо себя чувствуешь?       — Да-да-а, — он монотонно пролепетал, дёрнув плечами, — в полном ажуре.       — Ну конечно же…       Раф перестал давить большим пальцем на тюбик — не двигаясь, посмотрел на собеседника, спокойно направившегося к ванне.       Ответ прозвучал не воодушевлённо и добро, а так, будто в прошлое мгновение он сказал самую простую в мире вещь, до которой тот всё равно не смог догадаться. Тем не менее младший брат с глупым видом всего лишь опустился к ванне, оставил ведро на полу — далее ничего не пробормотал.       Но молчание не казалось безобидным.       — Не понял? — он полностью повернулся к тому.       Аккуратно взявшись за хрупкую трубу, мастер бо чуть изумлённо взглянул на него; хлопал веками:       — Нет-нет, — шумно выдохнул через нос, помотав головой; улыбнулся, — я не огрызался, — и опять обратился к груде железа. — Просто по утрам я почему-то… медленно соображаю.       И за́нял себя перетягиванием чёрной заплатки, пока Рафаэль, до сих пор никак не прозревший, стоял в стороне, как дурак:       — О чём ты?       — Ты поругался с Лео вчера?       Его руки без напора коснулись краёв керамики. Струя ещё лилась. А тот, прищурив один глаз сильнее другого, возобновил возню с белибердой.       Раф развернулся к зеркалу; не взирал на себя:       — По мне так видно?       — Вообще, да, — а сбоку что-то затрещало, — но ты — не первая моя улика.       Он моргнул — оставил тюбик валяться на нижней полке:       — Вторая, значит? — покосился на Дона.       — М-м-х-м-м, — а тот, наклонив голову набок, уже погрузился в муторное дело.       — А какая была первая?       Оставив трубу в покое, держа предплечья и полусогнутые пальцы в воздухе, тот расслабил черты лица и качнулся:       — Лео, разумеется, — уставился на Рафаэля, — он уже проснулся.       И Донателло вновь отвернулся.       Конечно, — чуть не усмехнулся вслух — по-другому сценарий и не пошёл бы... Однако если поведение Лео заслужило быть свидетельством чего-то нечистого для собеседника, то это означало, что тот вёл себя отнюдь не естественно.       Он развернулся к двери; вода каплями била по ладоням:       — И что в нём было такого необычного? — совсем не хотел взирать на того.       — Он был... очень тихим, — но тот ничего и не заметил, судя по ровному, малость отчуждённому голосу, — поздно реагировал на мои вопросы, постоянно смотрел вниз. Ну, знаешь, его обычное состояние, когда он над чем-то задумывается… или… наоборот, я бы даже сказал, что он был чем-то обеспокоен.       В голове тут же всплыла сцена в гараже: спокойные, но громкие шаги; пустые взгляды вдаль; произнесённая спустя минуту речь... неожиданная встреча в додзё. Задумываться было вредно.       — Ты, наверное, по нему соскучился, да?       Рафаэль раскрутился к гению: тот слабо улыбался, кистью дотягиваясь до ведра.       Только тихое слово слетело с его губ:       — Соскучился?       — Конечно, — а тот простодушно усмехнулся. — Скучал, когда он был в Японии, — поставил ведро в ванну, — вот и взорвался вчера.       Со скрежетом открыл кран, и трубы сразу задрожали. Он услышал затянутый гул — донёсся глухой стук по пластмассе.        Скорее всего, тот захотел пошутить, чтобы подбодрить его. И звучало смешно, да.       Но вот смеяться желания не имелось.       — Но ты так сильно не угнетайся, — сложив предплечья на ванне, тот добро глядел на него, — поверь мне, из-за чего бы ты ни злился, Лео всегда поймёт тебя и тем более не будет держать на тебе зла.       Не в этот раз.       Он отвёл взор от младшего брата:       — Вообще-то, — потупился, пальцами стучал по раме; засмотрелся на прозрачную воду, — говорил только он.       Две струи — одна большая и вторая маленькая — оглушали тишину.       Раф уже не следил за ледяным потоком.       — А-а, да?       Но пауза, возникшая между обоими, продлилась не так долго, как он ранее полагал. Разумеется, ничто не могло ошарашить их Донни, пролепетавшего короткую фразу с таким же коротким недоумением:       — И что он сказал?       От настолько незамысловатого любопытства Рафаэль, угрюмо пялившись на себя, уже хотел покачать головой:       — Сказал, — но в конце лишь протяжно цокнул, — что я безответственный и что я думаю не головой, а панцирем, когда выхожу на поверхность.       — М-х-м-м, — а тот, видимо, уже строил целый анализ в макушке, — м-х-м, понятно.       И что, неужто Дон совершенно не торопился поделиться с ним своими размышлениями или какими-нибудь там советами? Пришлось повернуться к тому.       — Ну, — а тот, мимолётно закрыв глаза, пожал плечами, — в принципе, это было довольно ожидаемо, — устремил взгляд на почти заполненное ведро. — Лео же...       Вдруг бросил тараторить. Понурился.       Скрежет протрещал громче — слова соображений оборвались.        Мастер бо с открытым ртом округлил глаза; уже таращился на не ведро, а в пустоту. Моргнул. И Раф моргнул, и перевёл взор на трубы.       Железо начало не только хрустеть, но и ещё борзо дрожать. Заплатка тряслась.       Дон двинулся назад. Взглянул на него:       — Э-э...       Послышалось шипение — струя врезалась в того.       Он уронил щётку в раковину.       Тот мигом прикрыл лицо рукой — капли разлетались быстрее.       Он бросился к трубам. Длинная резина свисала, резво тряслась. Схватился за неё.       Предплечье преградило поток — струя треснула по роже. Он дёрнулся; второй ладонью прикрыл дырку.       Вода неприятно била по коже; стекала с пальцев на пол.       Чуть отодвинул руку — обмотал.       Крепко держал.       Покосился на Донателло; тут же припомнил совсем недавнюю, хорошую новость:       — Починил, да?       А гений — мокрый до нитки: с потемневшей до тёмно-фиолетового цвета маской; с почти чёрным ремнём; — мешкотно потирал лицо. Убрав пальцы с лица, медленно поднял глаза:       — К-х-м, — поджал растянутый рот, прочистив горло.       Поднялся; на́чал обрывисто скользить — порой резко поднимал руки и плечи — по земле, до его места.       — Х-м-х-м, — виновато и сдавленно хихикнул; взгляд становился неловким; глядел на злосчастное железо, — небольшая неполадочка.       И, всплеснув кистями, молча — потому что было стыдно — попросил освободить трубу от стального захвата — Рафаэль отошёл. Отвернулся от младшего брата — понурился и тоже коснулся влажного лица. Дотянулся до висевшего рядом с зеркалом полотенца — начал мучить кожу жёсткой тканью.       Как же он ненавидел чёртов переезд.       В это время сзади доносился скрипучий шелест. Пока что Донни говорить не решался.       Он прекратил движение.       А ведь тот не закончил свою мысль.       Опустил полотенце. Украдкой пялился на умолкнувшего собеседника: тот спокойно хлопотал, хоть и был всё ещё смущённым.       Нет, тот не мог забыть собственные представления из-за дырки в железе.       — Лео что?       Мастер бо выпрямился. Перестал елозить руками по заплатке. Улыбка была не яркая, но широкая.       Крупицы воды всё цокали на пол.       — С другой стороны... — пробормотал; понурился, — не бери это в голову. Это были, — встряхнул головой, — просто мысли вслух.       От подобной увёртки Раф не сдержал усмешки. И сколько этих пустых дум вырабатывалось в сознании Дона каждый день! Уже в который раз складывалось впечатление, что тот существовал в отдельном измерении.       После резкого выдоха он тут же погас. Кусочек полотенца явно волочился по земле.       Причём измерение это, видимо, кишело суеверием.       — Что, — развернулся к тому и протянул теперь не очень сухую ткань, — решил довериться знаку свыше?       Донателло обернулся; ещё нетвёрдо сиял:       — Скорее, решил довериться знаку сбоку, — неспешно принял его милость, — чем... знаку «свыше».       И, вымолвив очередную загадку, тот вонзился носом в ткань.       А любопытство Рафаэля лишь обострилось — о ком же шла речь: о нём или о мастере мече? Хотя тот не взирал прямо.       — Так или иначе, Раф, — освободив верхнюю часть лица от полотенца, гений взглянул на него, — мой совет остаётся таким же: не угнетайся. Вероятно, Лео просто стал жертвой небольшого стресса. Это вполне нормально, — и, убрав ткань, мягко улыбнулся. — Ты ведь лучше всех знаешь, что может произойти в результате.       Рафаэль потупился, ощущал себя полным дурнем:       — Ну да... знаю.       — И наверное, ты ещё и пришёл поздно, — тот устремил на него взгляд, качнув головой набок, — и, не исключая факта, что Карай до сих пор охотится на нас... — посмотрел на него, — думаю, ты уже понял, к чему я клоню.       — Да понял я, — отвернулся; беседа начинала превращаться в унижение, — понял. Уже вчера.       — И если честно, я всё-таки согласен с Лео.       Он покосился на Донни.       — Нет, — а тот сразу отмахнулся, — нет; не с тем, что ты безответственный и так далее, а с тем, что и тебе, и Кейси, между прочим, стоит быть осторожней.       И он опять взирал вниз, в пустоту.       Спустя долгие минуты, уже так прижился к этому ванному шуму, что нынче она входила в состав тягучей тишины.        — Ведь, как я полагаю, это был подтекст его вчерашней речи, да?       Раф поднял взор:       — Он самый.       — Это хорошо, что ты прикладываешь ум, — сзади тот начал резвее двигаться; отключил кран, и стало тише, — развитие не стоит на месте.       Не стояло на месте? Тогда что же Рафаэль делал сейчас?       Донёсся глухой удар — собеседник ведром стукнул по ванне. Шестым чувством ощущал: держась за металлическую ручку, тот пялился на него; должно быть, чего-то ожидал.       И он уже замешкался здесь, в холодной луже.       — Куда пойдёшь?       — Сначала за тряпками, — потупившись, обводил взором пол, — а потом в гараж, — понурив пустой взгляд на пластмассу, тот малость поднял её, — буду тестировать стиральную машинку, — снова обратился к Рафу; один палец на рукоятке выпрямился. — Сегодня мы хотели провести генеральную стирку, кстати говоря.       Поведать о том, что вчера он случайно треснул по разобранной технике, было лишним, бесспорно.       — А Лео где?       — Если он никуда не ушёл, то на кухне.       Миновало достаточно много времени — он вытащил испачканную разжижавшейся пастой щётку из раковины.       — А что?       Коротко повернул голову к младшему брату; не смотрел прямо:       — Даже не думай заходить туда.       Тот сразу качнулся и на мгновение шибко распахнул глаза. Криво вскинув голову, уже взирал на него прищуренно — лёгкая ухмылка всплывала на лице. Ещё и усмехнулся:       — Ну хорошо, не буду, — выпрямился, — но за Майки, если что, я не в ответе.       И, дёрнув рукой вверх, с еле слышно всплеснувшейся водой в ведре тот неторопливо и осторожно направился к выходу.       Остановился у дверцы; лишь кончиками пальцев задел ручку.       Шевельнув головой, покосился на него:       — Что ж, — до сих пор улыбался, — тогда удачи тебе. Не сомневайся, ты поступаешь правильно.       Неужели он выглядел сломанным? Получалось забавно — издал смешок:       — Я и не сомневаюсь.       — Я просто проверял, — тот пожал плечами.       И заскрипели затворки.       — И, да, — уже отвернувшись от него, мастер бо заступил за порог, — потом сюда заходить не стоит. Передай остальным, если я немножечко опоздаю на тренировку.       — Ладно.       И закрылась дверь.       И Рафаэль раскрутился вперёд, устремил хмурый взор на зеркало. И вновь достал пасту, и вновь начал маяться.        Вкус мяты приятно резал по языку, и он стал лучше слышать шипевший поток, и всё так же холодная от воды кожа лица снова начала дышать, и веки распахнулись шире, и он отчётливее видел себя.       Раф проснулся. Умылся.       И изо рта, наконец, хорошо пахло.       И он уже не торчал на месте, одиноком и мокром.       Захрустел краном; остановил струю — плескал ступнями по тонкой луже; поскрипел ручкой и затрещал замаранной деревяшкой.       Порыв прохладного воздуха окутал его, как смешной энтузиазм. Будто вышел на улицу.       Всё так было свежо как никогда раньше.       И, каждым шагом на мгновение прилипая к земле, он шёл к жёлтому, яркому свету. Озарение не ослепляло и не резало глаза —  он смотрел прямо, твёрдо.       Казалось, отныне полностью понимал слова Дона: точно не стояло.       С новыми, глухими стукам о пол чувствовал, что шёл навстречу настоящему развитию.       Так остро чувствовал, что время вокруг начало течь быстрее.       — О! Ра… Э-э… Утра-а-ха-ха…?       Голос Майки раздался где-то сбоку.       — Ага.       Но он уже вышел из гостиной.       Видел проём — видел негустую тень; движение: медленное, непостоянное.       Сгиб на локте ощущался всё меньше — выпрямлял руку, пальцы. Тянулся к стенке.       Сжал и остановился.       Застыл у преддверья.       Лёгкие не чувствовал.       Взглядом бегал по кухне.       Заметил маленький стол, старые стулья, пустые коробки, пластмассовые мешки, сломанную микроволновку, не работавшие часы, белый холодильник, Лео, забитую дрянью столешницу.       Нет.       С быстрым вздохом он втянул живот. Терзал пустую глотку.       Лео стоял у столешницы.       Упёршись одной рукой в бок, держа постоянно дёргавшийся, большой палец на кнопке чайника, у столешницы обрывисто притоптывал Лео. Насупленно и зорко таращился на явно холодный сосуд, с которого стекали маленькие капли. Точно где-то в макушке били часы, и тот через каждые три секунды притискивал кнопочку.       Щелчки всё скучно звучали, а старший брат всё длиннее растягивал рот.       То резко расслабил плечи и понурился — натужно выдохнул. Прикрыл глаза и мешкотно двинул рукой вверх, дотронувшись до переносицы. Тёр кусок маски.       Не только у него утро начиналось плохо.       Его ладонь съезжала вниз, по толстому проёму — с хлопком ударила по ноге.       Тот замер. Заметил присутствие лишь сейчас?       Разинул глаза. Развернулся к нему. Не опустил руку.       Взирал на него ни хмуро, ни смиренно и ни радостно: надбровные дуги были опущены, но глаза были разинуты чуточку шире обычного; рот был приоткрыт.       Просто взирал.       Порой останавливаясь, обводил его взглядом.       Снизу вверх.       Настал его шанс — настало время прекратить игру в молчанку.       Он шагнул вперёд.       С коротким вдохом по́днял грудь.       — Лео...       — Что с тобой произошло?       Рафаэль моргнул.       Тот неожиданно заговорил: недоуменно и от этого заторможено. И даже прищурился, оставив прямые пальцы покоиться на столешнице, рядом с чайником. Кисть того съезжала по боку.       Но заговорил-то не по теме.       — Что?       — Ты весь мокрый, — лидер кивнул на него. — Неужели трубу прорвало?       А нет, тот был весьма болтливым.       И такая монотонная болтливость сбивала его с ног резвее, чем лужа сбивала Донателло в ванне. Из головы уже вылетели все мгновенные фразы, а из лёгких — воздух. Только и хлопал глазами, как идиот; выпучился на собеседника.       А тот даже не шевелился и даже не изменил собственные черты — попросту молчал и вёл себя так непреступно; так, будто ничего страшного между ними и не произошло.       Плечи поднялись — пальцы дёрнулись, но он не торопился их сжимать. Опустил взор:       — Да, — и понурился, — прорвало.       Услышал тишину в ответ.       Продолжил:       — Дон сказал, чтобы никто туда не заходил.       — М-м, опять.       Исподлобья взглянул на Леонардо — тот, беззаботный, вновь обратился к чайнику.       — Опять? — сделал ещё один шаг; лепетал низко, не спуская с того надзора. — Вчера такого не происходило.       Продлевал бессмысленную беседу — это было притворство. Зачем?       Привык, наверное. Правда?       — Нет, — и тот уже не хмурился от озадаченности; а отсоединял чайник от розетки, — происходило.       Умолк; намотав на ладонь нетолстый шнур, вскинул голову и повернулся к холодильнику, наверху которого стояла до сих пор открытая коробка от не работавшей техники.       Ноги уже унесли его к столу, а Раф всё равно пялился на того, сверлил затылок взглядом.       Не шевелил рукой, не отодвигал стол.       Ждал ход.       — Её прорвало, когда тебя не было дома.       И тот его сделал: так спокойно и холодно. Рассчитывал, что занятие одной из теперь привычных для всех рутин — укладывание чайника обратно в коробку — помогло бы исправить давно испорченную обстановку?       Вот ещё.       Он громко вздохнул носом, почти усмехнулся:       — Что, чайник сломался?       Тот на секунду окаменел — застыли руки. Чуть колыхнул головой, точно к нему, но глаз не было видно:       — Он и не работал.       И Рафаэлю приспичило продлить тупую игру. Пока ему не надоест или пока тот сам не поймёт, что это более не могло продолжаться.       Он потупил взгляд; в краю видимости расплывчато видел деревянный, малость потресканный стул. Кисть уже лежала на твёрдой спинке. Сжал пальцы — потянул руку на себя. Деревяшка затрещала, громко ударялась об каждую неровность земли.       Картон сбоку зашумел беспорядочнее. Немного раскрутился к источнику шума — молчаливый собеседник поднял плечи; конечно же, ведь тот не любил подобный шум.       А, может, дело касалось не только в банальности.       Нехотя скрипел расшатавшимися креплениями; он уселся за стол, параллельно тому. Сырыми ногами прилип к поверхности.       Ах, если бы Раф мог побеседовать о каких-нибудь естественных темах: о погоде на улице, об утренних занятиях, о завтраке! Незадача-незадачище так неожиданно возникло! Однако он ведь не за этим припёрся сюда, в ранний час.       Но забавная игра всё равно не торопилась прекращаться.       Со стуком — чтобы тот отчётливо вспомнил об его присутствии — откинулся назад. Скрестил руки; пальцы машинально стучали по коже. Поджал рот, дышал только носом; хмуро уставился вперёд, на стык стены и потолка.       Ничего не слышал: ни проходных, ни тяжёлых слов. Лео даже не обращал на него интереса.       Бил по туловищу сильнее.       Он, конечно, далеко не считал себя внимание сосущим вампиром, кем являлся Майки, но нынче безмолвное положение — когда, наоборот, нужно было открывать рот, чёрт возьми — начинало действовать ему на нервы.       По новой — как шпион, ей-богу — следил за мастером меча: тот пусто таращился куда-то в пол.       С лёгким шумом открыл высокий, длинный ящик столешницы — достал оттуда чугунный чайник: чёрный, имевший простой узор из маленьких кружков. Донёсся глухой стук.       Достал кастрюлю. Раздался писклявый лязг.       И ничего не произошло! Рафаэль, сжимая кулаки, уже хотел высоко всплеснуть руками. Но, поморщив нос, только и отвернулся.       Послышался известный шум потока, звенящий по нержавейке.       Всё знал — он всё знал. Дон постарался на славу: пояснил поведение лидера в достаточно — для Рафа — мелких деталях. Однако, как только на сцене оказался он сам, вдруг появилась нужда превратиться в чурбана. «Ведь это же являлось обычным делом — забывать о жуткой тираде в новый день», верно?       Лоб уже болел от морщин. На руках непременно останутся красные следы.       А сталь зазвенела по железу. Раздался кроткий, обрывистый треск — тот тихонько включал плиту.       Тупо! Тупо! Как же это всё было тупо!       Послышался глухой шум. Стеклянные, но пустые внутри предметы — бутылки — звонко задрожали.       Неужели тот вправду надеялся, что Рафаэль так легко мог забыть ночные события?.. Моргнул... Ладно, промотав эту фразу в макушке, он осознал, что основания на это ещё как имелись.       В который раз гремел скрежет.       Но так или иначе!       Скрипело. Звенело. Стучало.       Так или иначе...       Казалось, температура в помещения начинала мешкотно подниматься.       А так или иначе, оправданий не существовало.       Старший брат сел напротив.       Он перевёл на того взор, однако тот даже не покосился на него мельком — уставился на уже не шибко бессодержательный стол. Держал в одной ладони красноватое яблоко, в другой — острый, зубча́тый нож.       Колыхнул предметом — на всё помещение пронеслось тихое шипение. Тот чистил яблоко.       Не улыбался, но и не держал рот опущенным; глаза были лишь приоткрыты — перед ним сидела доска.       И он был ничем не лучше — тупо наблюдал.       Лезвие почти задело палец — кожура быстро отрывалась, падала на чистую, белую тарелку. И тот заново впивался во фрукт.       Слышалось шипение, а потом оглушала пауза — он точно ощущал странный ритм.       Но чем больше насчитывалось недолгих перерывов; чем дольше оба затягивали глупое молчание; чем чаще он задумывался о положении, которое никогда раньше не замечал — тем сильнее его страстная мотивация казалась поздней.       Тот привык, и в этом был виноват он — он находился в замешательстве, и в этом был виноват тот.       Уже не трещал спинкой, уже не стучал пальцами по боку. Глядел на белое яблоко.       Если в текущий момент Раф не проронил бы ни слова, после тренировки вчерашние сожаления и всплески накопившихся чувств были бы без особого труда забыты.       Жизнь, как ни в чём не бывало, продолжаясь бы.       Он по́днял взгляд.       Нет.       Нет, сейчас всё было бы не так — такого выхода уже никогда не могло существовать. Потому что когда знал правду, всё выглядело совершенно по-другому. Потому что как бы шибко Леонардо ни старался держать скучный вид; немного рассредоточенный взор, немного видные, тёмно-синие вмятины под глазами — черты, от которых тот не до конца успел избавиться ещё прошлой ночью — показывали цену их шкурничества.       Действительно, было так глупо, что хотелось смеяться.       И Рафаэль хохотнул настолько быстро, насколько лопается пузырь:       — Забавно.       — Что забавно? — он заметил, как собеседник шевельнулся, скорее всего, взглянув на него, однако он уже пялился на яблоко.       Разумеется, тому не было смешно, но от ясной наигранности Рафу становилось только веселее:       — А ка-хак ты думаешь? — но надбровные дуги его были опущены.       Наступила тишина.       Мастер меча прекратил терзать фрукт острым лезвием. Колыхнул кистями и с глухим звоном ударил ножом по тарелке. Не разжимал пальцы.       А вот его пальцы разжились — схватились за бок поудобнее.       — Раф, — голос лидера больше не звучал мягко или ровно, — если ты хочешь что-то сказать мне, скажи.       Плечи снова дёрнулись, но без слышного смешка.       Он направил на того глаза:       — А, значит, ты... ничего не хочешь мне сказать?       Мерещилось, или сегодня Лео раздражался намного-намного резвее, чем обычно?       Был таким хмурым, даже прищурился:       — Ты говоришь загадками, — тон сделался бесцветным; зацепил, вероятно.       — Трудно в это поверить, да? — а простые замечания будили в нём собственное недовольство; лил воду, едва открывая челюсть. — И ты даже представить себе не можешь, как страшно меня это бесит.       И тот чуть шире раскрыл веки, и теперь лишь серо взирал на него.       Молчал.       Рука сжимала бок. Он царапал себе кожу.       — Но знаешь, что меня бесит ещё больше? — еле вырвал предплечье, ранее стиснутое рукой; прямым и дёргавшимся от напряжения пальцем показал на того. — Ты...       Слова застряли в горле.       Он сглотнул.       Слушатель равнодушно — будто находился в ступоре, врун такой — смотрел на кончик его ладони.       И он бесил самого себя.       А тот высоко кивнул:       — Конечно, — выдохнул, — иначе и быть не могло, — потупившись, во второй раз поднял нож и яблоко. — Скажи мне то, чего я пока не знаю.       Ещё и язвил?!       — Ой, брось играть этот спектакль, Лео, — и он до сих пор держал на том колыхавшийся палец. — Думаешь, ты хороший актёр? Я всё знаю.       — Не тыкай в меня, Раф.       — Дон всё рассказал мне.       Он услышал, как дыхание того на миг задрожало.       Мякоть затрещала. Негладкий кусок яблока упал в кучу кожуры.       Пальцы на фрукте чуть видно дёргались.       Глубоко и беззвучно вздыхая грудью, Леонардо округлил глаза. Ещё смотрел на стол. Взор с каждой секундой становился более беглым.       Кисти заторможено опустились на стол.       Не такую бурную реакцию Рафаэль ожидал.       Тот медленно поднимал голову — растерянность перевёл на него:       — Что, — тихо пролепетал на удушливом выдохе, — что Донателло рассказал тебе?       Не спускал с него внимания.       Глядел на него настолько зорко, с настолько огромным ожиданием, от которого сверкание в глазах шустро переливалось — он пошатнулся назад.       Под таким созерцанием у него лишь беззвучно шевелился язык в засохшем рту.       Он неторопливо убрал руку.       Тот называл младшего брата полным именем? Тот чего-то испугался?       А собеседник поджимал губы, и взор того становился грустным.       Чудилось или часы всё-таки работали, тикали? И если да, то сколько секунд — минут — уже прошло?       Рафаэль облизнулся:       — Он, — наконец, выдавил из себя короткое объяснение, — он сказал мне, что до меня ты как будто был чем-то обеспокоен.       Тот понурился.       Плечи резко поднялись, грудь поднялась — тот шумно выдавил из себя воздух, точно из воды вынырнул.       А он ни черта не понимал:       — Что это за реакция такая вообще?       Услышал, как лидер сглотнул:       — Я был усталым оттого, что рано проснулся, — и вроде как выпрямил шею, но мерещилось, что тот смотрел на него исподлобья, — я не понимаю, к чему был этот довод, Раф.       — Усталым? — усмехнулся. — От раннего пробуждения? — вскинув голову к небесам, но пока им не молясь, отмахнулся. — Ты хоть сам-то понимаешь, как глупо сейчас звучишь?       Отклик не раздавался.       — Может, — он обратил взор на слушателя, — пора уже прекратить эту игру в кошки-мышки?       А Лео, сильнее поджимая рот, прищурился.       — И просто признать тот факт, что ты устал не от раннего часа, а оттого, что помотал себе нервишки вчера?       — Я не могу понять тебя, — мастер меча выпалил; всплеснул предплечьями, — почему ты ни с того ни с сего решил на́чать разговор на эту тему? Что тобой движет?       Опустив глаза, взирая на стол, Раф потупился. Опять скрестил руки.        Моргал:       — Я просто, — сжато бормотал; больно отлипая кожу от деревяшки, елозил по стулу, — задумался...       — Что же, — голос того был порывистым, — что же мешало тебе раньше?       Он ничего не смог произнести — только малость колыхнул челюстью, не распахивая губ.       А старший брат снова сдавленно молвил:       — Раньше... такого не происходило, и вдруг, — и сделал паузу, которая была чуть длиннее первой, — я...       Но неразборчивая и мудрёная — что же тот имел в виду? — голос быстро оборвался.       Ну всё — окончательно докатились.       Рафаэль поднял на собеседника взгляд: тот — досадно хмурый — держал голову опущенной; сплетая испачканные соком пальцы в замок, смотрел на них.       Такое безобидно слово, как «недостаток», спустя мгновение обмена сжатых фраз, превратилось в устрашавшее «недостатище». Даже перед учителем Сплинтером он никогда не испытывал подобное неудобство.       Тем не менее на этот раз появился шанс.       Он выпрямился, опустил руки. Наклонился вперёд:       — Прости.       Леонардо колыхнулся — взглянул на него: изумлённо, но ещё серовато. Губы открылись в немом слоге.       Понурился:       — Нет, — разъединив кисти, одной коснулся маски; мямлил приглушённо, — не ты должен извиняться, — прятал взор, — а я.       Мотая головой, он долго убирал руку с глаз и едва прикрывал рот едва согнутыми пальцами. Ещё таращился вниз: не сердито, но прищуренно, теперь по-настоящему устало:       — Всё, что я сказал тебе вчера, — сдавленно бормотал, — я правда так не считаю.       — Да ладно тебе, — он повернулся вбок, дёрнул плечами, — во многом ты был прав.       — Нет, не во многом.       Если лидер собирался продолжать в том же духе, то вскоре оба начнут любезно спорить о виновности друг друга.        — Ведь какая-то причина повлияла на твоё настроение, из-за чего ты ушёл на улицу, верно?       Донёсся лёгкий хлопок — он покосился на старшего брата, полностью державшего ладонь на лбу:       — И, — переводил дух тихо, но тягуче, — я всё равно решил наговорить тебе гадостей.       Локтем упёршись в стол, склонив голову набок, тот отчуждённо и пусто смотрел на поверхность мебели. Заторможенно хлопал веками. Почти незаметно дышал.       Поднял на него глаза:       — Прости меня.       Раф сглотнул и, языком цокнув по нёбу, издал гам:       — Ну... — низко протянул, — знаешь ли, причины или нет, но это как-то не оправдывает мой... поступок.       — Как и мой, — мастер меча понурил как-то чересчур грустный взгляд.       Пошатнувшись, он принялся пялиться в потолок. Да, здесь не шибко можно было поспорить с метким собеседником.       — Всё равно, — но нынче постепенно заражался упрямством того, — твоя причина хотя бы что-то оправдывает, — на миг умолк от ясно ощутимого наблюдения. — Ты ведь уже и до меня был измотан... там, — чуть ли не морщил рожу, — трубу прорвало, чайник твой не работал... в общем, стресс и всё такое.       — Но разве у тебя не было то же самое?       Раф уставился на Лео: тот соединёнными ладонями касался рта. Взгляд действительно направил в его сторону, но он был рассредоточен, чуточку опущен.       Мерещилось, что беседа начинала двигаться в глубокомысленность.       Он облизнулся:       — То есть?       И тот, ни на одно мгновение не покосившись на него, направил взор прочь. Колыхнувшись, щекой несильно упирался в тыльную часть кисти:       — То есть, — произнёс негромко, — кого бы ни раздражало такое положение? — глядел в пустоту с блёклой скукой. — У нас ничего не работает, — колыхнул плечами, — и у нас даже нет того, что могло бы нам помочь заставить хоть что-то работать, — наклонив голову, точно улёгся на ладонь; взирал вверх. — Если во время нашего, первого переезда у нас осталось много вещей, — монотонно выдохнул, но ему больше показалось, что тот усмехнулся, — то в этом случаем у нас не осталось ничего.       И пока размышления Леонардо были весьма правильными, и пока он подписывался под каждым словом, Рафаэль ощутил горькость, которая вывалилась вслух смехом:       — О твоих хороших переменах уже и речи идти не может, правда?       — Нет, — нахмурившись, тот вдруг помотал головой, — я до сих пор придерживаюсь своих слов, просто-о, — и успокоился, но продолжал щуриться, — с переменами приходят и испытания.       Отвернувшись от лидера, он смотрел примерно в место направленного взора того.       Столешница правда была такой узкой, старой и весьма нечистой в некоторый местах; и из невысокого и не до конца закрытого ящика показывалась чёрная ручка одной из многих, дешёвых — и поэтому рано выброшенных — сковородок.       Да и ванная была ещё краси́вее.       — Ненавижу эти испытания, — невольно сорвалось с губ.       — И это вполне нормально, — старший брат неожиданно продолжил. — Иногда, — речь заставила обратиться к тому, — они и обстановка в целом так сильно давят на тебя, — отчуждённо любовался, наверное, мебелью, — что тебе просто хочется убежать куда-нибудь, — на миг насупился, — подальше от этого места; туда, где тебе будет более привычно находиться.       Лепетал без долгих фраз — тот явно задумывался об этом не в первый раз.       — Порой у меня тоже появляется такое желание, — слабо улыбнувшись, перевёл на него лёгкий взгляд, — поэтому я полностью понимаю тебя и твоё рвение уйти отсюда.       Так вот как оно получалось...       Откинувшись на стул, Раф потупился и принялся созерцать пустое и место на столе. И тот, судя по отсутствию речи и застывших в краю зримости рук, так же наблюдал за чем-то неподвижным. Он дышал еле ощутимо, чтобы со стороны казалось еле заметным — всё равно ощущал странное напряжение.       Только что ему посчастливилось услышать скрытные мечты мастера меча — не знал: стоило радоваться, любопытствовать или пропустить нескромное желание мимо ушей.       Что-то находилось не в своей тарелке.       — Я-то думал, — и мысли, как обычно, резво превращались в слова, — что после твоей поездки в Японию тебе станет лучше.       Предплечья того колыхнулись.       — Мне стало лучше, — хоть и беседовал ровно, но тон был бодрее прежнего, — но дело в том, что этот опыт исцелил меня от моего гнева, но…— под конец начал тараторить скомкано, — не избавил от ощущения… стресса.       Он бы кивнул, но удивление было сильнее отчужденного согласия:       — Серьёзно? — взглянул на того. — Разве нет никаких изысканных упражнений для этого?       — Есть… строго говоря, — а собеседник усмехнулся. — Медитация.       — Я сказал: «изысканных».       И теперь тот хохотнул:       — Но ведь она действительно может помочь нам избавиться от чрезмерной эмоциональности, — и, подняв простой взор на потолок, начал мечтать; а довод по смыслу представился немного грустноватым. — Вообще говоря, у меня уже несколько раз появлялась мысль собрать всех нас вместе и просто заняться медитацией.       Он пару раз моргнул:       — Да?       — Да, — неспешно кивнул. — В последнее время я замечаю, что сам начал пренебрегать ей, — взглянул на него. — К тому же, — и опять таращился прочь, — не только мне нужен отдых.       Как бы часто он ни распахивал рот, нынче ничего не мог промолвить — попросту ждал, когда медлительные Лео продолжил бы беседу.       — Дон постоянно бегает то туда, то сюда, чтобы что-то починить, — веки того немного опустились, — он так замотался, что я уже не хочу напоминать ему о нашей микроволновке, — направил взгляд на коробку, — или... о чайнике. Майки, — он был уверен, что тот уставился в тёмную стенку, — пытается каким-то образом оживить обстановку в нашем новом доме, — улыбнулся не от забавы, а от неудобства, — но у него это пока что не очень хорошо получается.       На секунду перестал бубнить, но колыхнувшее туловище подсказывало Рафаэлю то, что повествование о замечании ещё не подошло к быстрому концу.       — Учитель Сплинтер, — обрывисто залепетал далее, — он, — внезапно покосился на него, — ты заметил? — и понурил отрешённость на землю. — Он чем-то... очень расстроен, — покачал головой. — Но я не понимаю причину... и остальные тоже.       И от новых пояснений на душе — как же это глупо звучало — становилось гадко; чувствовал себя виновато. Оказалось, он был дураком далеко не по одной причине.       Появилось желание хоть немного разбавить обстановку:       — Так, значит, — отвернувшись, пялился чуть ли не себе под стул, — раз уж учителю несладко, то и нам тоже легче не станет.       — Станет, — ответ раздался сразу, — если мы будем вместе.       Так вот это и являлось побочным эффектом поездки в гости к Старейшему?       — Всё-таки, это испытание относится не к одному из нас, а ко всем нам, — а тот не переставал тараторить, — поэтому и справляться с ним нужно вместе.       А всё стало гуще, вот забава-то была.       Конечно, в этой вселенной ещё существовал их Донателло, но и брат, сидевший напротив, весьма часто мог похвастаться своими взглядами на жизнь. У Леонардо было... необычное мышление, наверное. По крайней мере, он бы никогда не дошёл до таких выводов. Дело касалось разных методов, по сути.       Так или иначе, этого несходства хватало, чтобы добить его окончательно. Отныне ему было суждено страдать от гадкого стыда.       Рафаэль уже слишком крепко упирался в сырой стул — целиком спрятаться не получилось бы.       Губы не дёргались, но он без остановки ими шевелил, словно что-то жевал.       Хмурил взор и ощущал жалкую беспомощность:       — В-вот-т ч-чёр-р-т-т, а.       Лепетал, протягивая не гласные звуки, а согласные.       Чуял, что лидер уставился на него.       — Прости.       Только и слышал, что сбоку что-то бурлило.       — М-м? — тот мычал довольно изумлённо. — Ты же, — и ступор испытывал, — ты же уже извинился.       Но от этой фразы челюсть двигаться не переставала, и горькость никуда не исчезала.       — Всё ведь нормально, я давно тебя простил.       — Нет, — он встряхнулся, — уже не за это.       Выпрямился — взирал на мастера меча, недоуменного, хлопавшего глазами:       — Я хочу помочь.       С каждой секундой безмолвия всё больше чувствовал смущение.       — А? — и собеседник, еле качнувшись к нему, всего лишь тихо промямлил.       Всё — он не мог.       Вновь потупился, ладонью вцепился в затылок:       — Я больше не хочу бросать вас одних, — тёр так, будто его укусил комар, — хочу помочь вам.       Разумеется — ответ попросту не мог послышаться сразу. Ведь нечасто он додумывался до таких речей. И, мешкотно убирая окаменевшие пальцы с кожи, Рафаэль не исподлобья, но, не поднимая головы, на́чал таращиться на комара.       Тот был довольно изумлён: немного широко открытые глаза, чуть менее разинутый рот. Молчаливо моргал. Даже выпрямился, колыхнувшись от него. Да, прихлопнул, видимо.       У столешницы что-то шипело? Глухо булькало.       Как-то теплее становилось.       Голова старшего брата дёрнулась к источнику звука. Это вода в кастрюле закипела.       Тот сразу воспрянул, заскрипев деревяшками стула, и направился к плите.       А яблоко в кучке кожуры желтело.       Доносились громкие, но тупые стуки — тот снял кастрюлю с огня и свободной рукой притянул к себе чайник.       Будто оба были увлечены важными делами, точно находились в противоположных углах огромного помещения; и шум был далёким — молчали.       Раздался ещё один удар — в ушах стояло журчание жидкости.       И он, пусто сидя за столом, только и наблюдал.       — Это было, — тот вдруг заговорил; не протягивал слогов, но протягивал паузы, — очень искренне сказано.       Прекрасно осознавал, что Лео был слишком занят переливанием кипятка в чайник и не казался способным спускать со струи внимательного взора. Но, несмотря на это, Раф всё равно отвернулся:       — Да... — и уже по́днял руку, чтобы отмахнуться, но в итоге лишь вяло опустил её обратно на ногу.       Вроде как его хвалили, но становилось только неудобнее.       — Всё равно я как-то запоздал с этим.       — Никогда не поздно к чему-то прийти, — теперь поток бил по нержавейке раковины, — особенно в таком случае.       Всё больше наклоняя туловище вбок, он, сложив руки на пластроне, направил прищуренность на Леонардо:       — Ты льстишь мне.       — Вовсе нет, — а тот встряхнулся в ответ, — я просто рад, что у нас появилась ещё одна пара рук.       Что-то щёлкнуло — лидер сорвал с крючка полотенце:       — У нас есть мебель, которую нужно будет перетащить, — и продолжил барабанить, — втроём у нас не очень быстро получалось, но с тобой, думаю, процесс ускорится.       И всё это время не взирал на него, а протирал чугун:       — Хотя, — на мгновение остановился; продолжил, — можно ещё позвать Кейси, если, конечно, он не будет против.       — Не будет, — он низковато произнёс, — я ему напишу после тренировки.       — Хорошо, спасибо.       И с этим на кухне пребывала умиротворённость.       А вот безмолвие длилось недолго, да и оборвалось оно как-то бессвязно:       — М-м, — полотенце лежало на столе, рядом с тем, — насчёт сегодняшней тренировки...       Не подпрыгивая на стуле, он выпрямил туловище.       Это являлось маленько неожиданно поднятой темой. Но мастер меча был задумчив, и, значит, будущее обсуждение обещало быть интересным.       — Да?       — Она начнётся не скоро, — тот продолжил лепет, открыв кран, — где-то через час, если я не ошибаюсь, — голос слегка приглушался быстрой струёй, — Поэтому, — но на секунду умолк, — может быть, ты за это время пойдёшь к учителю Сплинтеру?       Он моргнул.       — Просто, — и тот казался довольно-таки спокойным: не двигался резко, да и вообще мало двигался; ничего не напрягал, — я думаю, что он должен знать о том, что произошло с тобой вчера.       Второй раз моргнул.       — Да и-и, — колыхнувшись, тот покосился на него, — ты выглядишь не очень хорошо, — и отвернулся. — Смотреть на тебя в таком виде... он будет волноваться, так что...       Донёсся удар о плиту — Рафаэль пробудился.       И ему начинало казаться, что двух извинений не было достаточно. С другой стороны, если опять заикнулся бы, то обстановка могла бы стать смутной. Поэтому он лишь понурился:       — Да, я так и сделаю, — рассчитывал, что звучал без сарказма.       — Мне, кстати, тоже это интересно.       На момент захлопнулся. Нахмурился.       Старший брат уже развернулся к нему: смотрел без какой-либо зло́бы и без веселья, без грусти; но и нельзя было сказать, что тот выглядел равнодушным.       Чайник уже грелся на плите. Полотенце висело на крючке.       — Что произошло?       Он отвёл криво прищурившийся взгляд прочь, на стенку.       И ничуть не сомневался: тот вовсе не собирался отчитывать его за прошлую вылазку; оба и так достаточно поговорили на эту тему вчера. Тем не менее становилась как-то противно вспоминать о том, что произошло и с его достоинством, и с его мотоциклом. По крайней мере, хорошо было, что он объяснялся перед Лео, а не перед Майки.       Скукожился:       — В перестрелку попал.       — В перестрелку, — тот повторил томно и чуть вопросительно. — Между кем?       — Драконы и...       Запнулся. Он перестал втягивать опущенную голову в мигом расслабившиеся плечи — посмотрел куда-то вперёд, но никак не мог сосредоточить внимание даже на маленьком стыке двух кирпичей. Постоянно терял любые догадки.       Колыхнулся и принялся таращиться в потолок:       — Не то чтобы я знаю каждую группировку в нашем городе, — снова умолк, мимолётно закрыв рот, — но вторая сторона точно была не из здешних.       Оставаясь неподвижным, взглянул на собеседника: такое рассуждение, разумеется, ничего не могло принести, кроме как недоумение.       — Французы, — он пожал плечами, — как я понял.       И тут же черты Леонардо переменились: надбровные дуги и рот опустились, в сером взоре сверкала отрешённость — тот нахмурился.       Тишина длилась слишком долго и начинала превращаться в напряжённый застой.       — Сколько там было человек?       — Из этих... туристов? — не мог не лепетать с паузами. — Я не считал, но их явно было намного больше, чем драконов.       Тот на момент неторопливо закрыл глаза — как-то тяжко выдохнул:       — И что они говорили?       — Тут уже у Донни надо спрашивать, а не у меня, — он двинул предплечьем. — У меня же не было с собой словаря.       Потупив чересчур серьёзный взгляд, лидер попросту кивал.       Прекратил:       — И где?       — Рядом с их складом, — притих и уже не следил за странной переменой; уставился вдаль, — тот, что на сорок девятой улице.       Действительно, такая реакция показалась слишком яркой. И над чем сейчас тот — до сих пор молчаливый — ломал голову?       Однако Рафаэль неожиданно услышал смешок:       — И как же ты там отказался?       Обратился мастеру меча и увидел, что тот теперь слабо ухмылялся, скрестив руки: пялился так, будто он проиграл лёгкий спор. И он насупился:       — Мимо проходил.       Чугун засвистел — собеседник, покосившись на плиту, отвернулся.       Несколько секунд ничего не говорил:       — Хотя бы ты не прошёл мимо дома, — и, пошатнувшись, устремил на него до сих пор насмешливый взгляд, — но всё же вернулся ты немного покалеченным... — улыбка того стала шире. — Уверен, что сможешь тренироваться сегодня?       Это уже являлось чистым издевательством. Он мрачно хохотнул:       — Молись, чтобы Сплинтер не поставил нас в одной паре.       Тот, неторопливо повернувшись к чайнику, усмехнулся во второй раз, но, кроме негладкого гама, ничего не промямлил далее.       Вот сейчас долгая лишь от длинных пауз — и под конец чутка странная — беседа подошла к настоящему концу.       Чуть не разлёгшись на стуле, он смотрел на потолок, пока старший брат, от которого уже как мгновение исходил не тягостный дух, а непонятно что, тихо чем-то маялся у столешницы.       Случались моменты, когда тот вёл себя странно... но сейчас...       Нет. Он встряхнулся. Это был какой-то бред.  Его стукнули, видимо, по голове вчера.       Разбираться в людях — да в любых существах — являлось занятием мастера нунчаку.       Рафаэль всё-таки полностью — и без нервного тика — закрыл рот, шершавым языком провёл по нёбу и ощутил, насколько оно было сухим. От обрывистых ступоров — когда он едва распахивал губы и впускал в себя противный, не подогретый отоплением воздух — увянуло не только его нёбо, но и холодное горло. Жажда колола язык — он сглотнул, но от этого во рту влажнее не стало. И, взглянув на уже небелое яблоко, почувствовал сладкую кислоту по бокам рта, и это ничуть не помогало.       Покосился на собеседника. Можно было бы — показав беспомощность тяжёлого калеки — попросить у того о скромной милость.       Тем не менее в эту пору, когда, по идее, должен был чуяться аромат каких-то зелёных или разноцветных трав, он совсем ничего не чувствовал.       Было чуть душновато, и на этом всё заканчивалось.       Он малость прищурился:       — Лео?       — Да? — не обратившись к нему, тот бесцветно лепетнул.       — А ты не будешь делать чай?       Леонардо на миг замер:       — А ты хотел что-то попить? — посмотрел на него. — А-а, нет, — коротко отмахнувшись, покачал головой, — я кипятил чайник не для себя.       И повернулся в сторону выхода из кухни, и, вяло качнувшись, двинулся туда.       А он следил за тем.       Ладонью, взявшись за проём, лидер остановился у самого конца помещения и наклонился. Разинул рот.       И вдруг закрыл, и вдруг дёрнулся назад.       Нахмурился:       — Что ты здесь делаешь? — опустил руку. — Разве ты не хотел разобраться с кабелем?       И как только тот шагнул в сторону, из коридора показалась голова Майки. Ещё мгновение таращившись на Лео, тот повернулся к нему:       — Меня завлёк вид Рафа, — хитро улыбался, — ты как будто из мокрой мясорубки вышел.       Глаза невольно закатились, и он отвернулся от настырности, которая ощущалась, как вонь.       И мастер меча сначала ничего не произнёс:       — Так или иначе, — но уже потом послышались спокойные шаги, очевидно, в сторону столешницы, — чайник вскипячён.       Старший брат открывал один из еле чем-то заполненных шкафчиков, и сразу раздался заглушённый звон. Тем не менее младший брат пока что не топтался у горячего чугуна.       — Раф, — старый собеседник окликнул его, на момент остановившись перебирать посуду, — у нас остался сок, если что.       — Да, ладно, — он пожал плечами, — пусть сок.       И внезапно руки легли на плечи. Кулаки машинально сжались.       Сзади ощущал быстрый порыв. Мастер нунчаку наклонился к Рафаэлю:       — Это было та-ак мило, — прошептал.       Леонардо продолжал заниматься чем-то своим — никак не отреагировал.       А вот у него брови тут же опустились, и он напряжением и раздражением давил себе на лоб и переносицу; и челюсть сжал, и рот растянул:       — Ты что, — пробормотал так же серо, обратился ко второму собеседнику, — подслушивал нас?       — Не всё, конечно, — а тот улыбался слишком широко для собственного блага; подмигнул, — но нужные мне детали я знаю.       Он лишь долго втягивал в себя воздух, еле мотая головой. Врезал бы, да и предплечье уже тряслось, но сердитость не была уж слишком высокой, и суставы от этого ослабли. И в лишних подозрениях лидера вовсе не нуждался.       Сначала являлось необходимым разобраться со своими.       — Не, правда, — азарт в голосе Микеланджело внезапно поубавился, — я думаю, это было здорово.       Раф украдкой взглянул на того, а тот глядел на мастера меча. На мгновение повис, немного распахнув губы, словно был озадачен:       — Мне кажется-а, Лео нуждался в этом.       А ему казалось, что Майки беседовал с самим собой.       — Не то чтобы так сильно нуждался, — а лепет сбоку продолжался, — но это точно не будет ему во вред.       — То есть?       — Ну-у, — тот наклонил голову набок, неровно протянув, — то есть, — насупился, — блин, Донни сказал бы лучше...       И пока младший брат щурился, вокруг преобладало затишье.       Будто старший брат не находился в комнате.       — Подбадривание? — собеседник туловищем двинулся вниз, к нему. — Уверение? — моргнул. — Что-то вроде этого.       Но даже пояснение не самого умного члена семьи в их команде не особо помогло.       — Ну... с твоей стороны.       А от краткого продолжения он заметно, но неслышно усмехнулся.       — Не знаю, как этот разговор мог подбодрить его.       — Ты же Раф, — а тот дёрнул плечами, — у тебя методы немного отличаются, и они нам вполне знакомы, знаешь ли... Да и-и, — посмотрел на него. — Вы же не только извинялись и так далее, правда?       Рафаэль замялся. Взглядом бегло водил сначала по ногам, по пустому краю стола и в конце — по монотонной стене. Хлопнул один раз глазами:       — Ну, — двинул подбородком назад, — да.       И рядом услышал низкий, короткий, явно довольный гам:       — Тебе ещё многому надо научиться, — тот сжимал и разжимал пальцы на его плечах; звучал, как банальный мастер боевых искусств из старых фильмов, — например, почаще включать своего внутреннего психолога.       Прищурив один глаз, он понурил склонённую набок голову.       Возможно, Микеланджело действительно был прав.       — Майки?       И оба мгновенно повернулись к источнику голоса.       И вялый, добрый дух тут же исчез — потому что Леонардо, наконец, соизволил обратить на них внимание. Стоял рядом с холодильником, держась за длинную, вертикальную ручку. Чуть насупленно смотрел на младшего брата:       — Ты ведь будешь заваривать лапшу?       Тот уже встал во весь рост:       — А-а, ну да.       — У тебя осталось мало времени.       — Понял-понял.       И собеседник, когда лидер отвернулся, вполоборота раскрутился к Рафу. Улыбнулся. Хлопнул по плечу и отошёл.       А большая пачка сока приземлилась напротив:       — Вот, — мастер меча ещё и поставил стакан.       Он не успел поднять голову, как тот уже развернулся прочь и пошёл садиться за своё место, где ждало жёлтое яблоко. Рядом с тарелкой теперь лежал и второй фрукт. А тем временем сбоку раздавался противный треск, будто рвался глянцевый журнал. Скоро помещение должно было провонять едкой приправой. Сейчас обстановка вправду превращалась в хорошо знакомое утро.       Лео бестревожно веселился с ножом и тонкой кожурой.       А он потянулся к белой крышке коробки.       — Раф?..       Ошарашенный голос Дона доносился за панцирем. Никто сегодня не собирался оставлять его в покое?       Он обернулся, и тот — удивлённый; бледный? — предстал перед ним:       — А вот это вот, — по́днял руку, махал ей куда в коридор, — что посередине гаража лежит... — наклонявшись вперёд, — это мотоцикл?       А, да, он ведь забыл об этой нервотрёпке.