Теза

      — Так. Ладно. Хорошо.       Что же нынче было хорошего?       — Гни левую вправо.       И он схватился за длинный отрезок железа большим и указательным пальцем — сберегал, как тоненькую иголочку. Тянул.       Сгибавшаяся часть металла, прикреплённая к половине шара, казалась более узкой, чем остальная палка, на верхушке которой непрочно шуршал свёрток фольги. В любое мгновение могла попросту разломаться, как дешёвая проволока. Телевизор под ним — опора для второй ладони — дрожал от напора.       Белый шум снизу мелькал быстрее и темнее.       Не спуская зоркости с антенны и коловшими пальцами на ступнях приклеившись к нагретому месту, Раф двинулся назад:       — Есть?       — Пока-а что-о-о, — протяжный голос Майки то отдалялся, то приближался, — да! Есть! Но совсем чуть-чуть! — донёсся топот. — Мы идём по верному, дружище! — тот чем-то зашуршал. — Так. Не будем отвлекаться. Теперь попробуй правую вперёд.       Плечи уже затекали, словно несколько минут высоко держал вёдра, наполненные водой. Еле вздымал грудью, лишь бы не задеть и так едва работавший ящик с выпуклым экраном. Остро ощущал все мышцы на роже — особенно сжатую челюсть.       Хоть оба и понизили громкость, всё равно слышал лёгкое тарахтение.       Палец съехал с железки — она боднулась вбок.       Из телевизора раздалось грубое цоканье — скрип, будто отрывали скотч.       — У-у-о-ой, — младший брат пробормотал так, точно того пробрала дрожь, — это был нехороший звук.       Он пока колыхался вбок:       — Ну что там? Ничего не изменилось?       — Там лицо какое-то было, но сейчас всё опять пропало, — не провозглашая нового приказа, умолк. — М-м-м, — замычал, — давай, попробуй просто покрутить её.       Принялся вертеть.       Экран вновь на́чал мерцать чёрными полосками среди неяркого озарения. Шустрее и шустрее.       — Стоять!       Вздрогнул всем телом, но не руками.       Снизу зазвучал слёзные и писклявые крики, на пару с заторможенным пианино и треском керамики.       — Получилось! Наконец-то!       Расслабленно сгорбившись, он выдохнул.       — Так, а теперь аккуратно — очень аккуратно и медленно — отходи оттуда.       Отклеил сырую лапу от палки. Отлепил другую кисть от пластмассы ящика — ощутил на коже пыльные мозоли. Опустился на всю ступню.       Отошёл.       Уставился на экран, то есть впиханную туда ссору между двумя персонажами.       — Отлично-отли-ично, та-а-ак, — мастер нунчаку уже стоял подле, низко и приглушённо тараторив.       Уткнувшись носом в маленькую, записную книжку, где были намалёваны не только названия каналов и их порядковый номер, но ещё и логотипы к совершенно каждой строчке, переглядывался с телеком, в котором начинала происходить эпиле́псия — кадры резво переключались.       — Это у нас, значит, канал учителя Сплинтера, — окончательно потупился, — мыльные оперы его.       Это стало понятно уже сразу после первой, разбившейся кружки.       — А какой это по счёту канал?       Не прекращая наблюдать за почему-то затягивавшими воплями и драками каких-то там женщин, Рафаэль согнул локоть — стуча по пластрону, щупал пояс. Нашёл — скрипуче прошуршав ремнём, вытащил.       Устремил на удивлённые физиономии людей — нажал:       — Четвёртый.       Опустил пульт и повернулся к Микеланджело. У того челюсть чуть ли не свисала:       — А должен быть... пятидесятый, слушай, — мешкотно обратился к нему, — меня только сейчас осенило, — и веки распахивались всё шире. — Это ж получается, — напрягал суставы, — что у всех телевизоров каналы по-разному расставлены...       Осознание, как раздражение от постоянных визгов из сериала, накрывало и его тоже. Направлял взор на огромную стену, построенную из длинных или коротких, тонких или толстых телевизоров.       И этих телевизор было точно больше десяти.       — Значит, теперь нам что, — сам шибко разинул глаза, испытывал натугу, — придётся настраивать каждый ящик вручную?       — Да-а... Получается, что да...       Вот чем оплачивалась любимая соработником артистичность.       — Но нам-то ещё нужно посмотреть, все ли у нас каналы есть, — тот отпрянул от него, — прежде чем их настраивать.       Пока собеседник в чём-то глухо копался, он уже открывал меню: синенький квадратик сбоку, где белым текстом высвечивались четыре опции.       Тот опять притоптывал рядом. Дёргая карандашом, на секунду останавливался, чтобы перелистать записи:       — Давай ты будешь говорить канал, а я — отмечать.       — Понял, — выбрал нужную функцию, — понял.       Карусель закрутилась.       Как бы больно муторным дело ни представлялось, Раф прикусил язык и мучил зрение чёрно-белой, яркой дрянью. Хоть когда-нибудь являлось неплохим стать полезным.       — Центральный.       — Который новости или который детский?       — Новости.       — Так, хорошо.       — Путешественник.       — Аг-а-а... секундочку-секундочку-у... Да. Дальше.       — Центральный. Детский.       — Понял. Эй, может, на диван сядем? Мы же здесь надо́лго.       — Ладно.       — Ну?       — Европейские новости.       — М-м.       — Слушай, этот Центральный уже несколько раз появляется. Не легче уже засунуть его на правильное место?       — Бы-а-алин! Мы же с самого начала могли так сделать! А-а, у меня уже мозги совсем не варят!.. Ладно... ладно, он должен быть на первом.       Кожа противно натиралась об резину.       Щёлкал и щёлкал.       Вдавливал.       — Да твою мать…       — А вот это, мой брат, самый настоящий закон подлости.       — Мы вернулись!       Мерзкое изображение настолько едко зацепилось за зрение, что, раскрутившись, он любовался и коридором, и мерцанием глюков: тёмных или белых полосок, словно минуту пялился на лампочку.       Засунув карандаш в маску, Майки встал с дивана:       — Наконец-то! — и уже бросился к неторопливо подходившим Лео и Доном.       И он тоже, швырнув пульт на матрас, подошёл к братьям:       — Где вас носило?       — Ну, — гений остановился, придержав тележку ступнёй, — сначала мы как-то-о, — перевёл на недавнего спутника взгляд, издав лёгкий смех, — засидели-хи-ись у Профессора. Мы немного... — качнулся и развернулся к ним, оставшимся охранять дом, — увлеклись, когда разбирали вещи.       Лидер не заговорил мигом, однако, улыбнувшись и кивая, наперёд подтвердил слова того:       — Профессор смог подобрать что-то для каждого из нас, — и, обернувшись, посмотрел на вторую телегу, которую за ручку тащил сам.       — Да-а-а? — у мастера нунчаку сразу засверкали зрачки, и тот быстро потянулся к какой-то цветной деревяшке. — А мне что подарил? Где моё?       — Не трогай.       — Ай!       Старший брат хрястнул по ладони того.       Сгорбившись, младший брат, как ошпаренный, дёрнул кисть к себе и жалобно, хмуро тёр запястье.       — Мы долго складывали всё это, — а трудяга указательным пальцем тыкал в страшную, угловатую и слишком высокую для воза гору. — Если ты хоть что-нибудь вытащишь, всё развалиться.       — Да ну, — слушатель замечаний так же обидчиво скрестил руки, — ты меня недооцениваешь, — резко вскинул подбородок, сомкнув глаза. — Я могу быть аккуратным.       Включая, разумеется, его, остальные собеседники безмолвно таращились на Микеланджело.       Тот по́днял одно веко — посмотрел на всех:       — Что?       — Так чем вы сейчас занимаетесь? — как ни в чём не бывало Леонардо отодвинулся от них и тележки, любопытством обводя валявшуюся на диване фольгу, ножницы и мятую макулатуру. — До сих пор настраиваете сигнал?       — Уже как пятнадцать минут его нашли, — возвысив и махая предплечьем, мастер нунчаку, как настоящий экспе́рт, сам бросился к забитой мусором мебели. — Правда, теперь нам придётся настраивать каналы на каждом телевизоре вручную, — под конец прозвучал мрачновато; подобрал записную книжку, — что есть намного хуже этой проклятой антенны.       — А-а, — черты собеседника нельзя было увидеть, потому что тот пялился на телики, — как я понимаю, — однако в голосе оборванно звучала нетвёрдость, — это будет готово не скоро, да?       — С учётом того, что у нас за пятьдесят каналов, — а соработник тёр подбородок прикреплённой к одному концу карандаша стёркой, — да, — вздрогнул плечами; глухо шлёпнул книжкой и бросил её на диван, — вообще не скоро.       — Ну, — тот обернулся, — хотя бы... вы не поздно на́чали.       — Это, конечно, — младший брат заулыбался, — это, конечно, да.       Он молчаливо созерцал повседневный, местами деловой, обмен фраз и, отстранённо — просто так, без особой мотивации — припоминая начало беседы, понял, что все они далеко ушли от первой темы. Как обычно лоб на мгновение заныл однозначно не от перепада в давлении.       Повернулся Донателло, который вяленько, легко прочерчивая лапами по обводке, взирал груз, будто испугался, что мог по запарке забыть какую-то важную деталь:       — Так что было потом?       Тот малость выпрямился:       — Потом?.. — уже выпучил на него глаза; взор упал на землю. — Э, — чутка нахмурился и даже напряг морщины, — а-а! — качнул головой. — Потом! — встал во весь рост и расслабил черты; тускло засиял. — Потом мы попали в пробку, — всплеснул рукой.       — Кстати, да, — мастер меча лепетал более воодушевлённо; наверное, хотел сказать о скоплении ранее, но забыл, — и эта пробка была довольно длинной, — подходил к ним. — Мимо проезжали полицейские машины и, — взглянул на Донни, — скорая помощь, да?       — Да, — тот кивнул, — и хоть машин не было так много, — поднёс ладонь к лицу и принялся чесать подбородок; глядел прочь, — и, получается, ничего... — неловко сморщил веки, — ужас-сно серьёзного не произошло, — моргнув, пожал суставами, — всё равно как-то любопытно.       — Это и вправду любопытно.       Мастер бо отвлёкся — убрал предплечье.       Рафаэль посмотрел на лидера: тот, повернувшись в сторону, чуть прикрыв глаза и поджав рот, туманно наблюдал, скорее всего, за тёмным углом комнаты.       Не продолжал речь о наблюдении — продолжил он:       — И почему?       — Я просто... — насупился; потупил взгляд; негромко бормотал — заметил кое-что…       Вовсе отвернулся:       — Вы уже нашли Центральный канал?       — Он бы-ы-ыл, — Майки, пропустивший странный момент, весело протягивал гласные; копался в матрасе, — но мы его потеряли. Сейчас, секундочку, — устремил пульт на телевизор. — Попробуем ещё раз.       Нажал на кнопку, причём чрезмерно борзо — кусок старой пластмассы задрожал. Чёрные, мерцавшие линии быстро задвигались вверх по экрану.       Пока тот возвысил руку, Лео неторопливо направился к тому.       «Пр-рокур... Йор...»       — О, — соработник шевельнул предплечьем выше, — слышите знакомый голос?       «Рос-с... престу... сти...»       — Ну-у-ну-у-у-у, — тот уже шатался туда-сюда и притоптывал.       Пульт дёргался и дёргался.       Подле послышался шум, точно приглушённо шелестели листья; донёсся стук — Дон отлип от занимательной горы технологического бреда и ближе подошёл к нему. Раф посмотрел на такого же молчаливого созерцателя — и тот посмотрел на него; только дёрнул плечами.       «В городе и его окрестностях».       — Фу-ух! — Микеланджело шустро опустил руку, словно мышцы успели затечь. — Наконец-то! Деся...       — Тише.       Лидер сразу перебил — резко, но мягко.       «В этом месяце число зарегистрированных тяжких преступлений, разбойных грабежей и грабежей имущества возросло».       На миг замерев, мастер нунчаку полностью расслабил все конечности и мало удивлённо раскрутился к зациклившемуся на экране собеседнику. Хлопал веками — сам обратился к телевизионной стене.       У старшего брата вздымалась грудь — тот притянул к лицу кисть; коснулся щеки.       «Общественный деятель и аналитик Гийс Джастис предполагает, что на рост уровня преступности повлиял внутренний конфликт между незаконно-действующими в Нью-Йорке группировками».       Стоя оторванно, он почувствовал себя лишним; не в своей тарелке; скучным надзирателем. Возможно, гений чувствовал то же самое, потому что оба практически одновременно двинулись к остальным братьям. Правда, Рафаэль остался стоять рядом с диваном. Крепко сжав руки, началом ступни бил по мебели.       Донателло торчал вместе со слушателями.       «Представитель департамента полиции Дерэнт Дефео отказался комментировать заявления аналитика» — и слова раздавались эхом, пропадая где-то в конце далёкого коридора.       — Выключи, Майки.       Тот лишь убавил звук.       Леонардо развернулся от болтавшей девушки в ящике — на секунду посмотрел на него. И опустил взор. Задумался.       Скрежетав ремнём, мастер бо вытащил свой посох — стукнул палкой о пол. И второй ладонью вцепился в дерево. Потянулся вперёд и навалился. Тоже обернулся. Туманно любовался мечтательностью лидера.       А самый младший брат только заторможенно колыхал лапой вниз — как-то неэнергично следил за новостями.       Мастер меча тишком цокнул:       — В последние время, — по́днял взгляд, но никуда не таращился, — в газетах часто писали о разных грабежах или... — прищурился, — убийствах.… Разумеется, — покачал головой, — это не могло быть совпадением.       Раф, пялившись — хоть и не казалось, что тот обращался к кому-то них — на одинокого собеседника, сам более остро наморщился и, едва шевельнувшись, устремил взор в сторону отчуждённого внимания.       Молчание убивало нервные клетки — сжимал рот.       Повернулся к Лео:       — И что? — двинул шеей назад. — Думаешь, что в этом скачке реально замешан кто-то из бандитской шайки? Как тот аналитик говорил?       — Скорее всего.       Тот взирал на него, но на себе внимания он ничуть не ощущал:       — Всегда, — зачем-то выделил слово, — должна быть какая-то причина.       — Ну да, — Майки отвернулся от экрана и неуклюже, слабо ощерился, — в Чёрную пятницу же больше всего грабежей происходит, да? — и нетвёрдость медленно опускалась на землю; и тот шевельнулся к стене из техники. — Когда появляется больше возможностей.       На мгновение выше подняв подбородок, старший брат раскрутился к тому: разлепив губы, но продолжая стискивать зубы, пялился на Микеланджело.       Давно понурившийся гений виском упёрся в тонкое оружие:       — Значит, опять что-то произошло, — уставился на Леонардо.       И в который раз всех пробирало безмолвие.       Рафаэль ничего — и особо не горел желанием — не сказал, потому что казус уж страшно не интересовал. Будто в первый раз они сталкивались с «ростом преступности в городе и его окрестностях». При всём при том... подобный подъём тут же соотносился с последствием — конечно же — взорвавшегося Шреддера в старом домике утромов, а это красивым моментом жизни нельзя было назвать.       Да и в зрачках мастера меча что-то смутно мерцало — как мерцало в тот раз.       — Ты был прав, — Донни ниже наклонился набок. — Действительно, — качнул плечами, — очень любопытно, — и отвёл взор на потолок; лепетал тише. — Что же на этот раз?       — А-э-м-м... а никому ещё не приходила мысль, что это, может быть, как-то связано с теми чуваками, с которыми перестрелялся Раф?       И когда мастер нунчаку, произнёсший хорошую идею, обводил всех подозрительностью и нерешительностью, ни Лео, ни Дон не ответили.       Он тоже никак не высказывался о соображении. Лишь вчера, наконец-то, смог успокоиться и забыть проклятые рожи, из которых два дня раннее приходилось объясняться перед младшим братом, так теперь — как же неожиданно — вновь собирались обсуждать отбитых отморозков. Однако чем подробнее размышлял над возможной причиной, тем шире становились дырки в логике.       Уловил колыхание — лидер, развернувшись вполоборота, отчего он отныне видел хмурые черты, неспешно кивал.       Потупился:       — Приходила.       — Но в этом же всё равно нет смысла, — но как только Донателло возобновил речь, тот отвернулся. — Склад на сорок девятой улице? — воспрянувший собеседник поддался вперёд, всплеснув ладонью; посмотрел на него, а он на всякий случай кивнул. — Он же находится рядом с центром города, — шестом стукнул пол.— Слишком опасно хранить там дорогие или инопланетные оружия...       В секунды выискивания истины, согнув колени, он уселся на подлокотник. Сложил руки на груди. Без удовольствия любовался тарабарщиной.       — Максимум — обычные или… бракованные.       Рафаэль коротко рассмеялся:       — Не там ты ищешь, Донни.       Мастер бо взглянул на него. И Микеланджело направил интерес. Чувствовал и третий взгляд.       Потупившись, заскрипев старой деревяшкой под панцирем, оттолкнулся — выпрямился и сам взирал на братьев:       — Какой смысл бандитам с ярым таким самомнением грабить, к примеру, малюсенькие магазинчики на переулках и убивать простых трудящихся?       Донни перевёл смятение на землю; прищурился:       — И это, — покосился на телевизоры; тихо бормотал, — тоже странно...       — Так мы-ы, — в новое мгновение возник Майки; шагнул к ним, — ничего с этим делать не будем? — по́днял прямую руку и показал на беззвучные экраны; уставился на старшего брата. — Лео?       Но тот — все эти минуты без возражений слушавший — не стремился болтать.       Рот его дёрнулся:       — Да что ты к Лео сразу лезешь? — собеседник уже пялился на него; Рафаэль качал головой. — Мы не герои из твоих комиксов.       — Не герои.       Он перевёл взор на лидера. Два слушателя сделали то же самое.       — Раф прав, на самом деле, — а лидер, медленно поворачиваясь, устремил на всех зоркость. — Но даже если это не касается нас, и даже если в наших догадках, — тот на момент рассуждал с неким неудобством, сомкнув веки, — сложно найти какую-либо связь, — уже глядел на гения. — Нам хотя бы стоит время от времени... следить за этим.       — Хорошо, — и тот качнулся; понял без лишних слов.       А он только прикусил внутреннюю часть щеки. Это уже являлось решением шефа…       Тем не менее.       Хоть шеф вниманием их не обводил, и взор вовсе был направлен на пол — обращался ко всем:       — Но пока что стоит разобраться с нашими проблемами.       Как и, в общем-то, ожидалось, мастер нунчаку, смягчив черты, молчаливо согласился.       Голос Леонардо был снова направлен на Донателло:       — Донни, тебе будет нужна помощь с твоими вещами?       — Нет, — улыбнувшись, легко махнул рукой, — я в порядке, — то ли тому было лень опускать конечность, то ли тот указывал на тележку, с которой пришёл слушатель. — Можешь спокойно разбираться со своим.       — Хорошо.       И оба неторопливо вернулись к изначальному месту пребывания после свалки и пробок.       Однако первым всё-таки поспешил уйти мастер бо, у преддверья еле слышно пролепетав: «удачи с каналами». Второй, взявшись за тёмную ручку и поднявшись, обернулся к ним, оставшимся один на один со старой техникой:       — Парни, когда закончите, можете приходить в додзё, — потянулся к продолжению коридора. — Я буду долго сидеть там, так что ваша помощь мне никогда не помешает, — шагнул прочь, но не спускал с них надзора. — Чем больше рук, тем быстрее идёт работа, — тот, чуть двинув кистью вниз, вскинув подбородок, осклабился, — верно?       Почему-то мерещилось, что последняя фраза говорилась для него.       Но, вместо желания ухмыльнуться в ответ, в памяти всплыли воспоминания недавней беседы и несколько открывавших глаза деталей. Даже если тот не хотел обидеть его, а он знал, что не хотел. Именно поэтому Раф и таращился сначала на ковёр:       — Ну да, — кивал и всё-таки прину́дил себя взглянуть на собеседника. — Ладно, придём.       — А то! — что-то стукнуло по плечу; младший брат с книжонкой в руках врезался в него и топтался рядом. — Ты меня заинтриговал с этим твоим «что-то».       — Тогда я вас жду.       И с короткой фразой и таким же блёклым сиянием мастер меча направился в тренировочный зал:       — Хорошей работы, — и, как Дон, пробормотал лёгкое пожелание.       Один скрип дряхлых колесиков раздавался на расстоянии.       Гостиная стала мало оживлённой.       — Ну! Вот тебе и новости, — но помещение ничуть не потеряло заряд энергии, которым являлся мелкий соработник.       И вправду — какие же были эти новости…       Тот, к слову, развернулся к мигавшей стене ящиков и, дёрнув пультом вперёд, переключил новости на пустой экран — передал ему кусок пластмассы:       — Знаешь, я, конечно, понимаю, что мы не люди и всё такое, — как только он при́нял предмет, тот отдалился; плюхнулся на диван, — но я никогда не ожидал, что все мы будет каким-то... образом, — по́днял ладони и принялся ими показывать что-то непонятное и кривое, — переплетены с преступным миром.       Майки простодушно рассуждал о неудивительных замечаниях и фактах из жизни, а ему казалось, что болтовня на прошлую тему ничуть не закончилась. Просто одна мысль так и стремилась слететь с языка.       Опустив кисть с вещицой, он тоже подошёл к монотонному матрасу:       — Меня, скорее всего, удивляет то, что Лео всё-таки решил отслеживать каких-то проходных ублюдков, — и приземлился на край, — когда у нас и так дел по горло. Всё равно как-то не очень складывается с его «нам, прежде всего, нужно наладить нашу жизнь» и так далее. Если пораскинуть мозгами.       Рафаэль не взирал на слушателя, пока тот молчал — взирал на чем-то затягивавшие полоски.       Длилось время, и темнее мерещилось окружение.       — Ну-у типа, — тот мямлил задумчиво, даже маленько скучно, — Иногда он бывает немного чувствительным к справедливости. Может, поэтому и захотел углубиться в дело.       Плохо это было — для блага того, во всяком случае.       Медленно протягивая руку вперёд, он, зомбированный белым шумом, направил маленький шарик в пульте на груду старья, но ничего не щёлкал. Да и собеседник особо не торопился копаться среди списков каналов и терзать карандаш между двумя пальцами.       — Ага, — он спонтанно фыркнул, вздрогнув туловищем, — немного, конечно.       — Или ему просто любопытно... — тот чесал языком далее так же бесцветно и тихо, — как Донни! — произнёс имя брат так, словно того настигло прозрение.       Видимо, на этом догадки Микеланджело — ничем не отличавшиеся от его раздумий — закончились. Он, на секунду крепко зажмурившись, всё-таки оторвал созерцание от неровного экрана, и глазницы на миг зазудели. Наблюдал за молчаливым трудягой. Тот уставился на малюсенькие, как пуговички, кнопки телевизора и бегло щурился, точно пытался что-то отыскать в чёрной рамке.       Губы давно были открыты:       — А, может, — но слова оттуда вылетели в поздний миг, — фокус в том, что он что-то скрывает.       Он моргнул.       — Или-и, — одно веко прикрывалось ниже второго, — у него есть какие-то предположения, но он не знает: хорошие они или нет, — барабанил и барабанил; шевелился туда-сюда, — и поэтому он как-то не решается их оглашать. Но-о... — вскинул голову и тише пропел, — всё равно получается, что он что-то скрывает.       А вот подобный поворот событий заинтриговал. Это было не то чтобы «прям в яблочко», но Рафа всё равно привлекала — на этот раз — необычная дума.       Тем не менее одной теории без обсуждений вообще не хватало.       Всё так же косился на мастера нунчаку — слегка потупился:       — И с чего такие догадки?       — Ну-у, — почти кругло разинутыми глазами тот пялился на потолок, — я просто вспоминаю день, когда у тебя с Лео был милый разговор и всё такое...       Он не хрустел кулаками — ждал.       — Когда ты ушёл оправдываться Дону, я и Лео остались же одни, — взгляд опускался на стену за техникой. — Сам я насчёт этого ничего не говорил... то есть, — вдруг раскрутился к нему, — я имею в виду, что никаких поводов для размышления я ему не давал, — помотал головой, — но, несмотря на это, — отвернулся, — он был очень. Очень задумчив.       Ещё и потупился и принялся супиться чуть ли не до посинения:       — Настолько задумчив, что он хмурился страшно, — быстро утихомирившись, таращился куда-то в глушь. — Мне казалось, что даже я не смог бы вытащить его из этого состояния. Но... э-э, он так и ничего мне не сказал, — колыхнулся, шмыгнув носом, — так что...       Не знал, что на такое нужно было отвечать. Сам отвёл внимание. Убрал продолговатую пластмассу и перебирал её в ладонях.       Да, было «очень любопытно».       — Но, знаешь, мне больше кажется, что мы с тобой тут прокручиваем какую-то кон-нспи-и.. р-рологию...       Рафаэль посмотрел на того.       После скомканно и еле разборчиво произнесённого слова в конце одиночной фразы возникший младший брат любовался истерзанными старостью кирпичами: растянув уголок рта вверх, сощурив один глаз:       — Может, вся эта муть только у нас в головах? — чуть ваше поднял подбородок. — Может, — повернулся к нему, — у меня выработалась какая-то паранойя после случая с учителем Сплинтером? — понурился. — Да и я ещё втянул тебя!.. — болтал ногами. — В этот бред.       Мог ли он согласиться? Мог ли обвинить в глупых размышлениях?       Обратился вперёд.       Пультом стучал по кончику ладони:       — Кто его знает…       — Н-м...       Морщинами мучил хмурый лоб.       Безмолвие являлось таким же неопределённым, как ответ на все заданные — и его, и того — вопросы.       — Я думаю, Лео умный.       — Какое это имеет отношение к теме разговора? — взглянул на собеседника.       — Он умеет учиться на своих ошибках, — а тот снова витал в облаках, — по этой причине и имеет.       Прекратив шевелить конечностями, взирал на экран выше: неработавший, чёрный:       — Один раз он уже не говорил о своих проблемах, и это привело к тому, что произошло пару месяцев назад, — пошатнулся: дальше от него, — и больше такого не повториться. Поэтому, — склонив голову вправо, устремил раздумья на него, — если его будет волновать что-то серьёзное, — улыбнулся шире, — то он непременно нам расскажет.       В лице невозможно было увидеть ни одной, нетвёрдой черты. Однако; если в понятиях Лео не существовало сырого «чёрное и белое», можно ли было сказать то же самое о строении ума того? Каждый имел право на собственный секрет: большой или маленький.       — Наверное, мне нужно относиться к этому намного проще. Как ты.       Раф дёрнулся.       Направил взор на мастера нунчаку:       — Как я?       — Типа того, — кивнул. — То есть, все мы о чём-то думаем, — пожал плечами, — и мы не обязаны просвещать всех о каждый, своих мыслях, — то, как тот колыхался из стороны в сторону; казалось, что оба сидели на скамеечке, в парке. — И ругать за это не надо.       И с первого раза Майки не прозвучал грубо, и во второй раз оскорбления в голосе не слышалось.       Было простой действительностью.       Конечно. Ещё несколько дней назад, не замечая открытого расстройства, принимая каждую особенность выражения лица за обычную, свойственную тому отчуждённость, он еле сделал вывод, к которому пришёл собеседник за считанные секунды; во время пустой болтовни, сплетен. Даже если Микеланджело не был прав, что это меняло? Ведь только нынче Рафаэль осознал: проблема заключалась не в том, что старшего брата было сложно понять; не в том, что он никогда не извинялся перед тем или наоборот, нет. Проблема заключалась в скупом мышлении, как раз-таки повлиявшем на первое заключение.       Это и являлось ужасно удобным пороком, от которого избавляться ему несомненно не хотелось. Это было упрощённым из-за нетерпеливости взглядом на жизнь.       Это было «чёрное и белое».       — Ладно.       Совсем другой тон — весёлый, ленивый — будто треснул по башке.       По́днял глаза на мастера нунчаку.       — Что-то мы как-то с тобой тут отвлеклись от дела, — а тот вертел в руке книжонку. — У нас ещё пятьдесят каналов не найдено, — вытащил из маски карандаш и уткнулся в исписанные листы, — а Лео вдобавок нас в зале ждёт.       Если бы минут двадцать назад Раф мог спокойно назвать себя последним на Земле идиотом и за несколько секунд забыть возникшие в макушке слова, то отныне каждый отрывок из обдумывания не казался чрезмерным умопомешательством. Нет, всё так же мыслил скупо.       Пока тот махал деревяшкой вперёд-назад, он обратился к телевизору и, не глядя в бело-серое стекло, а глядя на холодный пол, копался в меню.       — Так что давай, — сбоку слушал указы. — Доведём всё до конца.       Но разве ему стало бы легче? Обстановка оставалась такой же невнятной, и это являлось его виной; только его:       — Ага.       Он ничего… не ведал.       — Канал охоты.       — Охоты? А такой был?       — Откуда я знаю? Я его никогда не смотрел.       И вовсе не умел разбираться в психологии или в людях, как два младших брата.       — ВНО.       Хотя… маленько сомневался в умениях Донателло.       Рафаэлю начинало мерещиться, что он лишь полагался на знания и навыки остальных членов семьи. А ведь вправду; зачем же он думал? Всё делали за него — всегда. Майки был прав.       — Нет-нет. Здесь должен быть «ЕПСН».       — «ЕПСН»?       Почему?       — Такого нет.       — Как это: «нет»?       — Так это: нет.       Когда пару дней назад сам сделал шаг вперёд? Когда, наконец, затронул тему, которая изменила следовавшие за злополучной беседой дни?       Которая хоть немного исправила его?       — Тогда продолжай искать.       Совершил что-то хорошее, постигнув непонятно какую долю тараканов в голове лидера. Но это не являлось достаточным.       Отчего был обязан останавливаться на этой «непонятно какой доли»?       — А вот. Я же говорил, что он есть.       Однако, как в прошлый раз, стоило нача́ть путь самостоятельно.       И касалось это не только Леонардо.       — Ура! — младший брат вскинул руки, и тонкая книжка куда-то улетела. — Наконец-то мы со всем разобрались!       Вдалеке донёсся громоподобный удар.       Ощутил, что сами глазницы — то ли от неподвижности, то ли от усталости — были точно чужими: сырыми, зудевшими, маленькими. И комната словно обратилась в чернь; не знал времени, но представлял, что час уже стоял поздним. Оторвал надзор от болтавших за стеклом дядек и тут же испытал вялую сонливость.       И снисходительно покосился на радостного, до сих пор высоко державшего конечности и голову соработника:       — Мы разобрались только с одним ящиком.       — Ну и здорово! — чуть разведя предплечья, тот совершенно не унял энтузиазм, хоть и смотрелся так, будто не спал ночь. — Надо радоваться, что мы хотя бы с одним разобрались! — принялся подтягиваться, хрустеть позвоночником. — А то мне уже чудилось, что я у конвейера торчал, — шевельнулся к нему. — Сечёшь?       Не до конца прикрыв веки, он безмолвно колыхнул плечами. В сравнении и вправду имелась какая-то часть истины.       — «Один день — один телевизор» — это отличный лозунг; для меня, — точно не избавился от грёз, протяжно цокал; наконец, сгорбился.       Диктовалась будущая рутина.       Раф-то уже успел онеметь к скучной суматохе — сегодняшнее и пока единственное времяпрепровождение с какими-то левыми листами, фольгой, проводами и пультом уже добила.       — Но это на завтра, а сейчас нам нужно заскочить к Лео, — трудяга, как банальный злодей, тёр кисти. — Хочу покопаться в этих вещичках, — воодушевлённый голос грозил воодушевлённой мечтательностью, что и произошло. — Там явно будут комиксы. Хоть какие-то. Неважно...       Однако чувствовал разочарование: собеседник действительно измотался, но за все часы настройки антенны и каналов тот ни разу не пожаловался и не поныл о грустной судьбе организатора семейных вечеров. Это казалось невидальщицой; чудом.       И энергия ещё присутствовала — энергия бормотать всякий бред себе под нос. Так оба и застряли на месте. Тот забылся.       Он пялился на того:       — Ну мы идём или нет?       — Да! — и Микеланджело сразу выпрямился. — Да, — поднялся, — идём.       Вслед за выключенным телевизором он лишь отныне заметил тёмно-зелёный абажур, внутри которого горел блёкло-жёлтый свет. Здесь закончился вечер.       Однако тёмно-коричневые стены коридора всё так же мерещились чужими. Гуляя мимо них — словно по туннелю — невольно осознавал, что работы имелся полный вагон. Кто бы мог подумать, что Рафаэль как раз-таки и пытался сбежать от этого несколько дней назад.       Что заставило его обратиться к мастеру нунчаку, который почти что не выходил из этого особняка.       — Я удивлён, — было удивительно, но слова возникли позже мыслей, — что, несмотря на всё это, — снова взором обводил проход, — ты до сих пор крепко держишься.       — Ну-у, начнём с того, что я не один, — собеседник таращился в потолок, с которого местами противными, тонкими нитками свисала паутина. — Конечно, с тобой мы особо повеселиться не могли, — наморщился; взирал на него, — но зато ни тебе, ни мне не было одиноко. Вот она, суть, — и опять наблюдал за дорогой.       Любоваться пауками с длинными лапами не горел желанием — Раф глядел в конец коридора, где ярко виднелась просторность додзё, но не виднелся сам мастер меча.       — А так, да, — Майки забарабанил монотонно, — я мог бы и подохнуть там, да-а...       Без напряжения наступило, зная того, короткое безмолвие.       Слов для обмена фраз у него не имелось, однако причиной не являлись ни озадаченность, ни растерянность, ни вина — ничего. Смиренность пришла к нему уже два дня назад. Просто тот сказал всё за него, как и ожидалось. Наверное, научился у Лео.       — Ай, — приметил краем зрения резкий взмах рукой, — я и так уже полуживой.       И тут оказался прав.       — Зато, — криво, но от души засияв, направил на того блёклость, — теперь ты не будешь подыхать один.       — Да? — а младшим братом отныне можно было заменять плохие лампочки. — Ты и завтра мне поможешь?       — Куда я денусь?       Улыбка того не могла стать шире.       Действительно — после пустой, на первый взгляд, беседы, впереди стало чуточку светлее.       Переступил порог.       — Лео?! — прислонив прямые ладони к углам пасти, соработник закричал. — А-у-у-у! Ты где?!       Отдалось повторявшимся, накладывавшимся эхом.       Нет, в огромном помещении было ярко не от теплоты прошлой болтовни. Это помещение само по себе блестело: деревянные стенды, точно покрытые лаком, переливались мерцавшим от озарения, белым цветом. И пол смотрелся безупречным. Маты были как новые. Эта чистота вовсе ослепляла. Ещё утром Рафаэль тут шатался, и мерещилось, что зал, запечатлевшийся в ранних воспоминаниях, был другим и находился в другом месте.       — Я здесь!       Донеслось откуда-то сбоку.       Он раскрутился — старший брат, упёршись шваброй в пол, как Дон упирался шестом, стоял подле зелёного ведра и маленькой лужи. Невысоко помахал:       — Вы как раз вовремя, — опустил конечность; молвил тише, но было так же слышно, — я почти закончил убираться.       — Ничего себе! — Микеланджело двинулся вперёд, круглыми глазами разглядывая каждый сантиметр додзё. — Это ты так прибрался?!       — Это точно наш дом? — он сам слабо верил в действительность напротив.       — Здорово!       Послышался смех — на миг сомкнув веки, лидер понурился и тыльной стороной кисти тёр нос — зажмурился:       — Это не так много, на самом деле, — и уставился ввысь, — я ещё не был на втором уровне, — и показывал на железные дорожки сверху. — Там, должно быть, не меньше работы, чем здесь... — немного опустил предплечье, и взор стал смутным. — Всё-таки станция была заброшена много лет назад.       Свет фонарей, которые низко висели на стенах, не достигал потолка: огромного и мрачного. Дышать становилось легко. Ходить было приятнее. Однако темнота вдали и порой падавшая перед лицом пыль раздражала своим существованием.       Послышался всплеск:       — Так или иначе, — опустив голову, мастер меча усердно терзал и так потрёпанную швабру, — можете начинать разбирать вещи без меня.       Сдавленно выдохнув, указал в другую часть зала, где и торчала нисколько не изменившая вида тележка. Рядом с горой стоял стол: коричневый, потресканный, невысокий и тоже вымытый; который никому не был нужен и с которым никто не знал что делать.       — В самом низу будет большая коробка, — мастер меча уже елозил тряпками по земле и неспешно передвигался вглубь, — мы сложили туда книги, которые нам подарил Профессор. Если несложно, отберите те, которые относительно целы.       — А комиксы там есть? — младший брат всегда спрашивал о важных вещах.       — Были, но я не смотрел какие.       И всё — тот как секунду не топтался подле него. Пулей скользил по едва высохшему полу.       — Раф. Смотри, чтобы он ничего не сломал.       — Да-да, знаю, — но его не будоражило задание.       Мыслями Рафаэль витал в совершенно прочем месте: в котором он находился изначально; где он мог пялиться в оба, а не в груду второсортного хлама — в памяти. Леонардо не казался отрешённым; да что уж там — тот вообще не излучал отстранённость и тягостную мечтательность. Разумеется, в прошлом оба не болтали вблизи, однако он точно уловил слабую улыбку; а ещё зрачки того сверкали, как опрятная мебель. Явно веселился и, судя по немалому труду, неосознанно увлёкся — любил же порядок, ну и любил его наводить. Придираться не имело смысла.       — Никогда не понимаю людей, которые выбрасывают столько добра!       Он по́днял взор.       Мастер нунчаку уже разложил мелкую долю барахла: на столе валялись сковородки, дисковод и, скорее всего, набор шашек.       — Вон, глянь! — видимость затмила испачканная обложка какого-то вестерна. — «Непобедимая звезда», — и тот притянул диск к себе, — это же классный фильм!       — Нам же и лучше, — он, чтобы не отлынивать, нырнул лапами в рухлядь. — Давай разбирай.       — Ну ты и зануда...       Прямые, формой напоминавшие бокал подсвечники; потрёпанная, местами порванная ткань; чёрт знает для чего шторы; на удивление, целый альбом; тарелки, завёрнутые в пупырчатую плёнку; ещё несколько незнакомых фильмов; железный таз, внутри которого покоились пластмассовые горшки — тут находились обычные вещи для быта. Значит, гений утащил в гараж телегу с технологическими прибамбасами.       Раздался треск — руки сразу одеревенели.       — Ой.       — Вот она, — он на момент сжал ладони в кулаки и вернулся к барахлу, наклонившись дальше, — твоя аккуратность.       — Ну-ну. Конечно. Кто бы говорил. Я хотя бы не сломал антенну два раза подряд.       Зачесались костяшки.       Донёсся всплеск, и он услышал неспешные шаги. Старший брат закончил с уборкой.       Серо-коричневая коробка, которую тот упоминал, покоилась под разделочными дощечками. Однако снизу — ближе к Майки — ещё торчала какая-то продолговатая деревяшка.       — Эй, а это что? — и тот бросился к предмету раньше него.       Схватившись за середину доски, напряжённо тряся предплечьями, со скрежетом, будто что-то хрупкое треснуло, вытянул длинный хлам.       Это оказался скейтборд.       Из-за неожиданного подарка Раф не созерцал рожу соработника, но был на сто процентов уверен, что тот пребывал в полном изумлении, судя по окаменевшему положению всех частей тела.       Рядом раздался удар.       — А-а, точно.       Лидер громоздился перед ними:       — Я совсем забыл сказать об этом, — неуклюже улыбался и коснулся подбородка. — Профессор очень расстроился, когда узнал, что ты потерял свой скейтборд, — не двигая рукой, но опустив кисть, полусогнутыми пальцами тыкал в древнюю деревяшку. — Ему всегда нравилось, как ты, м-м, — на мгновение задумчиво протянул, сильнее сжав ладонь, — покорял мусорные горы.       Без сомнений, скейту не имелось меньше годика: везде был поцарапан, и он еле заметил зелёно-оранжевый рисунок и какие-то оборванные наклейки. Но, разумеется, Слушателя, полыхавшего от трепета, мешкотно опускавшего подарок, подобный недостаток ничуть не заботил.       — Конечно, он не в лучшем состоянии, — собеседник убрал предплечье, — но Профессор предположил, что для тебя это не будет проблемой.       — Нисколько! — тот быстро выпрямил руки, взором обводя каждый порез на дереве. — Я с этим поработаю! — безудержно радовался. — Классно-о! — барабанил и барабанил, качаясь туда-сюда. — Я непременно отблагодарю Профессора!       А Рафаэль пока предполагал, что тот ещё как минуту с лишним — и «лишнего» имелось достаточно много — не собирался терзаться о работе.       — Кстати, Раф...       Не успев коснуться маленькой шкатулки из-за клича, он, горбатый, по́днял внимание на мастера меча, улыбавшегося хитро, что ли:       — Мы также поговорили с Профессором насчёт твоего мотоцикла.       — Да? — от такого сюрприза выпрямил грудь. — И что?       Тот, точно удовлетворённо, качнул головой:       — Он смог найти запчасти, которых раньше не хватало для починки, — на миг взирал прочь, — цепи, фары, бензобак и... — смотрел на мрачный потолок, — амортизатор, кажется.       Эта фраза являлась лучшей новостью за последние дни. Он уже начинал понимать воодушевление Микеланджело, всё ещё витавшего в облаках.       Ощерился:       — Круто, — неторопливо шевельнулся и, коснувшись плеча слушателя, слегка потрепал того, — спасибо, брат.       Рот Леонардо задрожал.       Он захлопнул собственный.       — Тебе нужно отблагодарить Донни, на самом деле, — тот просто усмехнулся, — он где-то полчаса отбирал запчасти, — понурился; потянулся вниз, и Раф оторвал от того кисть. — Они, к слову, у него. Тебе нужно будет потом подойти к нему и согласовать ремонт, — взялся за железную ручку ведра, заполненной мутной водой, — только не дави на него.       — Само… собой, — мешкотно кивнул.       — Кстати говоря, — не отрывая счастливого и чуть ли не слезливого созерцания с куска дерева, младший брат подал голос, — как там Профессор вообще? — опустил новую игрушку и взглянул на собеседника. — Мы ведь давно к нему не заходили и все дела.       Лео теперь стоял прямо — не спускал с них несколько удивлённого надзора и пусто, неизвестно для чего дёрнул предплечьем к груди:       — А-а, — и уставился на возвышенную ладонь, долго хлопая глазами, — Профессор в порядке. Они пока что спокойно готовятся к осени, — кончиком ногтя дотронулся до челюсти. Хотя, — и совершенно терзался в раздумьях, щипая подбородок, — сначала мы немного насторожились, потому что там были не все: кого-то не доставало, — избавившись от морщин, но не от полуоткрытых век, развернулся к ним. — Но мы ничего об этом не спрашивали.       Лидер стоял вполоборота. Обратил на них томную мягкость:       — Так или иначе, — не борзо шелохнул ведром, — я думаю, что в целом у них всё хорошо. Профессор не жаловался, — пожал плечами. — Я сейчас вернусь, — кивнул на большую коробку, ещё торчавшую внутри; ещё не открытую, — разбирайтесь пока что с остальными вещами.       — Ага, — и после доброго указа он соразмерил что-то промямлить, не глядя тому в лицо.       Наклонился к хламу.       До слуха донеслось, время от времени звучавшее со слабым всплеском, движение — тот ушёл без каких-либо слов.       А он, мучив кости, шею и особенно виски, засохшими от пыли и чуть ли не намозоленными пальцами он вцепился в оставшийся хлам.       Исподлобья взирал вслед — отвернулся:       — Майки.       Не очень свежая, но однозначно новая для того игрушка уже валялась на краю стола.       — Ныряю.       Мастер нунчаку вытаскивал вещи из тележки шустрее него, явно стремясь как можно быстрее покончить с нудностью и переключиться на веселье. Или это он тормозил…       В завершавший возню момент блеснул скотч.       Погружал в работу.       Раф схватился за низ одной части — Майки держал вторую. Содержание было нелёгким. С глухим грохотом поставили ящик рядом с мебелью. Он вытащил кинжал из ремня.       — А что нам ещё раз надо было с делать?       — Посмотреть: какие книги в среднем качестве, — проткнул разрез картона и дёрнул на себя, — а какие — в убогом.       Убрал оружие — распахнул коробку.       Как мрачная аура в страшных фильмах или противный запашок, тяжёлый воздух вылетел из щели, и на секунду он неслучайно припомнил, что они отныне жили на заброшенной станции. Внутрь картона словно не пробирался свет. Видел трещины.       — Не хватает ещё маленьких паучков, — младший брат уже лез в недра подарка постоянно шевелившимися пальцами, как то самое противное насекомое, — очень. Маленьких паучков, — и, наконец, ухватился за одну из книжонок с настолько жалобным отвращением, будто копался в жирной от грязной посуды воде, — а-а, надеюсь, нас не будут ждать такие сюрпризы.       А он, готовившись прихлопнуть любого, мелкого жучка, взялся за другой переплёт.       Вытащил.       Обложка имела едкий, тёмно-коричневый цвет, и как бы он ни проводил кистью точно по наждачной бумаге, лучше вид не становился. Заметил, что сбоку цвет страниц был не приятно-жёлтым, а сероватым. Открыл и пролистывал — кое-где оторвали краешек; кое-где красовался порез.       Чувствовал себя в шкуре реставратора, перед которым валялась почерневшая картина.       — Ух-ты, — находка собеседника, скорее всего, оказалась увлекательнее, — смотри, — и он таращился; у того в руках торчала бумажка, — изъять забыли, — и тот жадно любовался таинственной записью. — Кла-ассно, обожаю такие штуки.       — Чего ещё следовало ожидать от такого сплетника, как ты, Майки, — пролепетав бесцветно, он понурился.       — Я — подсидчик.       Проверял дальше.       Работа кипела нудным ходом.       Нет, правда что-то было не так. Того действительно тревожила какая-то мысль, потому что губы не могли дёргаться просто так. Он ведь знал. Потому что сам один раз заставлял себя улыбаться во время неудачной шутки Микеланджело.       — А у тебя что-нибудь есть?       — Несколько недостающих страниц.       — Бах, ску-учно.       — Правда нет ничего интересного?       Мастер нунчаку дёрнулся. Чуть не выронил третье произведение.       Развернувшись к столу, старший брат взял одобренную соработником книжку. Снисходительно сощурившись, зорко разбирал название.       — Ну-у, — тот расслабился, и Леонардо тут же перевёл на него любопытство, — были забытые прошлыми владельцами вложения. А так... честно, без понятия, — дёрнувшись, отвернулся, пока тот определял ценность текста. — Я никогда такую не читал.       На миг с неодобрением искривившись, мастер меча со слышным выдохом потерял интерес к сюжету. Повернув голову прочь, тихонько захлопнул и оставил на столе пачкать поверхность. Подошёл ближе к набору неразобранного комплекта и наклонился, уже рукой надвигаясь к внутренностям.       Уставился на него:       — А у тебя что, Раф?       Точно.       Нужно же было проверять дряхлые тома.       Прекратил — в третий раз — пялиться на порванные страницы и швырнул роман на мебель:       — Ничего, — достал ещё один том. — Все истерзаны.       — Вот как, — последовала лишь пустота.       Чёрные буквы перед глазами расплывались, порезы и неровности тоже не замечались. И в его башке вообще ничего не складывалось.       Нарастала мигрень.       — Эй. Эй, эта книжка мне почему-то очень знакома.       Пальцем остановил порыв.       Устремил взгляд на обоих.       Молчаливо забрав у младшего брата нетолстую книжонку, Лео зациклил начитанность на одной из страниц. И Раф тоже, легонько нахмурившись, взирал на абзацы — а это и не были абзацы, это были строчки, стишки. Профессор откопал для них сборник поэзии или как там их называли.       Страница поменялась. Длилась пауза.       — Потому что она была у нас раньше, — Лео осторожно закрыл её, — это любимый сборник учителя Сплинтера.       — А-а! — собеседника завопил, шире лыбился. — Тот, который он постоянно цитировал?       — Он самый...       И лидер отошёл от них на несколько шагов.       Не имелось.       Рафаэль попросту понурился обратно — продолжал портить зрение.       — О-о!       Шумело что-то небольшое и склизкое, как глянец.       Снова обрадовавшийся, как при вручении скейтборда, Микеланджело вытащил из коробки излюбленные комиксы. Обернулся к старшему брату и принялся доставать:       — Лео, я нашёл те комиксы!       — М-м?       Его мозг опустел. Всё пропало, тупо куда-то исчезло. Ничего не присутствовало.       Да.       Верно.       Он перевёл взор на того, но тот даже не покосился на него мельком — смотрел на уже не шибко бессодержательный стол, удобный вид. Держал в одной ладони яблоко, в другой — нож.       И вдалеке, на кухне, раздавался резкий, острый и скользкий звук. И запахло фруктом. Ровная шкурка упала на тарелку — шестерёнки задвигались.       — А-а...       Не улыбался. Не щурился, но веки малость опустил.       — И как они?       Конечно.       «Ну, знаешь, его обычное состояние, когда он над чем-то задумывается…»       Всё это время — ведь у стены телеков, скорее всего, произошёл тот же самый эпизод — он наблюдал почти каждое движение, каждое выражение эмоций того, а понял только нынче и то потому, что захотел обратить на отчуждение внимание.       И сейчас, и тогда из этих жестов состоял разговор братьев.       — Ну так… я бы сказал: девять и шесть.       «Или… наоборот, я бы даже сказал, что он был чем-то обеспокоен» — что-то повлияло на того. Сначала проблемой оказался он сам, потом во время просмотра репортажа — и, как отметил Майки, на кухне два дня назад — отравителями сознания стали склизкие французы. Свежей причиной погасания… была книга, наверное: её содержание — может, какой-то стишок напомнил об ужасах жизни или о чём-то там ещё — или её некрасивая обложка… или принадлежность.       Принадлежность?       Раф глядел на того, но мастер меча не то чтобы не был заинтересован — да таких грубостей однозначно дойти не мог — в занудном отзыве младшего брата, но явно пропускал какую-то часть звуков мимо ушей, подавая признаки жизни едва видными кивками. И даже если взор того, не открывавшего новый переплёт, был рассредоточен, он всё равно был потуплен на стол — на сборник.       «Ты заметил?» — это был сборник, излюбленный отцом. «Он чем-то очень расстроен. Но я не понимаю причины... и остальные тоже» — до нынешней секунды того отвлекала мелкая мысль.       — И сам выпуск вроде как неплохой...       Собирался ли Лео начинать разговор — хотя сейчас понял, что это лишь являлось одним из вариантов — на волновавшую тему? Или тот никак не мог плавно, ненастойчиво и не внезапно перебить болтовню — слоги, которые, как шум за стеклянной стеной, глухо давили на его мозг и перепонки — Майки? Тот всё-таки иногда косился назад, нетвёрдо сощурившись.       Шевельнувшись, Леонардо таращился на него.       — Хотя... сейчас, знаешь, любой комикс сойдёт! Это же тоже антиквариат... наверное...       Однако Рафаэль не совсем ведал, что следовало делать.       Пока тот выше поднимал веки.       — Я ведь всё потерял... всё. Блин, чем больше я об этом думаю, тем больше вгоняю себя в депрессию.       Отвернулся.       Вообще.       Лицо скрылось — он тупо пялился на один затылок и синие концы маски, свисавшие с плеча.       Как это называлось? На что походило?       — И тебе, наверное, тоже несладко, да? Все эти твои... древние свитки и так далее.       Скорее всего, походило на замкнутость. Младший брат, занятый жалостями к себе, своей коллекции и коллекции лидера, не обнаружил странного явления — зато обнаружил Раф.       Рот его высох, и губы неприятно тёрлись о друг друга, но это не являлось особо важным. Тот немного втягивал потупленную голову в плечи.       — Эй, вы что, игнорируете меня?       Не шагнув к тому и не опуская книжки, не хмурился, но и не миловался:       — Лео.       — Раф.       Заговорил сразу.       Умолк.       Выпрямившись и положив предмет на стол, собеседник прекратил нурить шею и раскрутился к нему:       — Ты помнишь наш разговор? — лепетал спокойно: вся отчуждённость и нетвёрдость, казалось, исправилась в пыльном воздухе, когда тот заговорил; и он заметил, как уголки губ едва поднялись. — Который был на кухне?       Он искренне не понимал, ни перемены, ни замысловатого — тот, видимо, за мгновение успел что-то надумать — вопроса. Как-то собственная твёрдость тоже пропала: опустил конечности, а книжка свисала с лапы, как с верёвки. Неприятно морщил переносицу:       — Ну-у, — или тому внезапно приспичило поиздеваться над ним? — Да? — колыхнул одним суставом. — И что?       — Майки, — но, вместо ответа, который был бы очень кстати, старший брат развернулся к мастеру нунчаку, недоумевавшему не меньше, чем он, — ты ведь нас подслушивал, верно?       Третий собеседник, точно лишь в этот миг проснувшийся, оцепенело обводил того взглядом; потом ещё и обратился к Рафаэлю, моргалками — «Что здесь происходит? Что я пропустил?» — явно пытался достать из его мимики разъяснение, которого самому не хватало.       И, наконец, снова направил взор на Леонардо, заждавшегося услышать отклик:       — Э-э, — согнув локти, вяло разводил предплечьями, — да? А-а, — страшно скривив рожу, ещё и встряхнулся, — с чего это мы вдруг об этом на́чали?..       — Прости-прости, — мастер меча спешно и низко отмахнулся, на момент потупившись, — я правда слушал тебя, — и уставился на них. — Просто мне пришла в голову одна мысль.       Прокручивая в памяти каждую фразу нелёгкой беседы и глядя на слишком умиротворённого для затрагивания подобного события брата, Раф только острее терял терпение, отчего хотелось топтаться на месте и дёргаться; и поторопить того:       — Так какая мысль-то?       — Н-н-что если, — но тот, потирая сгибами пальцев подбородок, размышлял над идеей не шустро, — мы воплотим одно из моих желаний в жизнь?       И опять посмотрел на обоих, словно они умели читать мысли.       Хотя Рафа вполне мог разобрать. У Лео имелась мечта. Допустим, переломное мгновение — то есть скрытная жажда «просто убежать куда-нибудь» — без сомнений, не годилось. А вот совершенно далёкая от этого фантазия; проходное упоминание — да:       — Медитация?       — Верно, — тот щёлкнул пальцем.       — Стоп.       Он на пару с опустившим ладонь собеседником обратился к Микеланджело, поднявшему руки и вертевшему башкой так, будто со всех сторон стремились напасть страшные хищники. Впрочем, тот вполне мог так и рассматривать духовные посиделки:       Взгляд того становился беглым — всё ещё осмыслял:       — Стоп-сто-оп-сто-хо-оп, — с каждым словом звучал невнятнее из-за пробуждавшегося смеха, — подождите секундочку, — и далее не сдерживал раздражавший гогот. — Медитация? Что? — однако, вместо уморы, в глазах несомненно читалась растерянность; тот повернулся к лидеру. — Лео? — и состояние ухудшилось; потому что лидер не посмеялся в ответ. — Это же шутка? — наклонился к нему. — Ты же шутил тогда? Да?       — Почему ты подумал, что я шутил об этом? — искреннее непонимание старшего брата просто убило слушателя.       Лицо мигом стало светлее — тот побледнел. Заторможенно — и в трансе — опускал конечности и усмирял шустрые зрачки.       Но рот всё равно продолжал дёргаться:       — Н-но... но, — и негромко бормотал под нос, точно молился, — подождите, — вяло пошатнулся. — А... — обернулся вихрем, — а это?! — двумя руками, как палками, показал на тележку с коробок и столом. — Мы же ещё ничего не закончили, — и бросился к недавней работе; наклонившись, чувственно прижал ящик с книжками и пылью к сердцу, — разбирать! — и гнув шею вперёд, подбородком уткнулся в картон и жалобно пялился на мастера меча. — Нельзя же оставлять всё на полпути? Да? — и как же чисто заблестели и переливались глазища. — Лео-о…       Такой наигранный спектакль начинал надоедать, и внутри Рафаэля просыпалось желание: костяшки чесались вытащить все тома, серый песок из коробки, засунуть туда Микеланджело и с наилучшими пожеланиями отправить покорителя мусорных гор к Профессору.       Тем не менее — прежде чем он, отбросив свою книгу, хрустнул костями — лидер продолжил без угроз, что удовлетворяло ещё больше:       — Ничего страшного, — всплеснул предплечьем, — за сегодняшний день мы достаточно потрудились, так что это может подождать, — улыбался не широко, но ярко, словно испытывал нетерпение к началу желанного занятия; пожал плечами. — Разве ты не хочешь наконец-то отдохнуть от дела?       И рожа младшего брата потемнела — опущенные и дрожавшие губы растянулись. Глаза сверкали уже не от мольбы — настолько уныло мерцали, что до плача оставалось несколько мгновений. Обычное предложение довело до истерики, конечно же.       — Но не та-ха-ак же! — промямлил писклявыми всхлипами; вздрагивая от припадка. — Это ведь даже не отдых! Это пытка!       — Ты преувеличиваешь, — Лео, на удивление, без остановки улыбался... хотя во взгляде мягкость начинала угасать.       — Ничего я не преувеличиваю!       Являлся подростком, разумеется, но это уже было слишком. Вцепившись в коробку крепко, чтобы потом ни Раф, ни лидер, ни оба вместе не смогли бы оттащить того от помятого картона, Майки внезапно повернулся к нему:       — Скажи, Раф! — форма ящика из квадрата превращалась в прямоугольник. — Нельзя же так!       Наглость мастера нунчаку просто убивала его наповал.       А вот предательство того похоронило бы.       — Ра-аф? — и даже до оглашения ответа надежда во всех чертах исчезала.       — А что ты сразу ко мне пристал? — вяло прищурился, скрестив руки и кое-как неудобно удерживая томик в клещнях; не сдержал усмешки над положением. — Я вот совсем не против этой затеи.       Наступил долгожданная минута: мученик окончательно впал в депрессию: расслабил хватку, от которой ногтями оставил лёгкие вмятины на картоне; и отвёл от них взор полуоткрытых глаз, потупившись. Сидел так, словно обнимал не ящик, а дорогого тому человека.       Он взирал на Лео — тот сиял воздушно и без всякого раздражения. Раскрутившись к столу, подобрал сборник стихотворений. Не открывая книжки, а недолго любуясь обложкой, повернул голову к тосковавшему слушателю:       — Почему бы тебе не пойти за Донни, Майки? — качнулся. — Ему тоже не помешает отдых.       Оторвавшись от коробки, тот шевельнувшись шмыгнул:       — Да-а, — бурчал чересчур скучно, — коне-ечно... — вздрогну. — Не помешает.       — Попробуешь свой новый скейтборд.       — Ага...       С трескучим шумом несчастного ящика тот поднялся. Обошёл старшего брата и взял потресканную деревяшку. Поставил на пол. Двинул ногой. И, скрипев штурвалом, направился прочь.       Освещение наверху арки окрасило печально лицо перед исчезновением того в коридоре.       Все эти секунды продлились в полной тишине.       Рафаэль взглянул на оставшегося собеседника — тот, одним пальцем проводя по твёрдому краю обложки, медленно открывал книжку. В этом движении нашёл ясную задумчивость. Взгляд того — ни злой, ни печальный, ни весёлый; никакой — застрял не на буквах, а просто на бумаге. Если бы оказался на месте того, из начала глотки стремился бы вылезть ком долгих фраз. Однако тот, видимо, научился с этим комом справляться.       Собственные кисти тёрлись о корешок, как о наждачку. Случайно цокнул языком:       — Знаешь, — и после первого слова тот качнулся, — я и не ожидал, что ты вдруг заговоришь об этом.       Слушатель, колыхнувшись его сторону, помедлил на секунду:       — Да? — по тону ощутил, что улыбался; но не ощутил, что задавал ему пустой вопрос. — Что же, — произнёс следовавшую речь громче, — это было несколько неожиданно и для меня тоже.       Не говорил загадками, но его любопытство возросло; прям за нос тянуло к тому.       И тот уже таращился на Рафа, словно это и предвидел.       — Так что произошло?       — Вкратце, — уже не повреме́нил и ответил почти тут же; разглядывал землю рядом, — я понял, что случилось с учителем Сплинтером, — он уже давно это уразумел, тем не менее не имел желания перебивать того, лепетавшего очень вдумчиво: закрыв томик, немного нахмурившись. — Помнишь? — внезапно сказал мягче обычного. — У него была такая… голубая сфера, — прищурившись, тот сам пытался вспомнить аккуратную картину, — она имела золотые крепления, — вытянув руку с произведением, другой ладонью крутил вокруг неё, — снизу.       С образом приходили и нелучшие воспоминания. Он тоже насупился:       — Подарок утромов, да? — когда тот бесшумно кивнул, он потупился. — Ага. Помню.       Следил за мастером меча исподлобья. Будто сборник весил тону, тот спешно опустил предплечье — отпустил книжонку; она покоилась на кромке стола.       Расслабил черты и очень спокойно — грустновато — не спускал созерцания с огромных букв:       — Он ведь, — прервал молчание без воздуха в лёгких и на миг умолк, — застрял в прошлом, не правда ли?       Не совсем представлялось, что оба беседовали об отце.       — Застрял в прошлом, — требовалось повторить отрывок, чтобы переварить — в какой-то степени — невозможность.       — Если подумать, — собеседник пробормотал ровным тоном, точно слов после краткого отклика ждать не следовало; тоже сложил руки на груди. — Он всегда ставил эту сферу на полку, рядом с его любимой книгой, — кивал своим воспоминаниям, подняв усталый взор на дальние стены, — не всегда, но всё же медитировал с ней, — развернулся к нему. — Напрашивается только один вывод — она была очень дорога ему.       Рафаэль с этим не поспорил бы — Рафаэль ничего особенного и не сказал, потому что не так часто появлялся в комнате преподавателя, чтобы запомнить каждую вещичку и её расположение на полках, полу. Но чем дольше он слушал разумные соображения того, тем сильнее становилось паршиво на душе. И злость пробуждалась: противная, назойливая.       Леонардо направил потупленный взгляд на расстояние между ними:       — Но, несмотря на это, — смутно улыбался: без смеха, без радости, — ты ведь уже должен понимать, что с ней стало, верно?       Стиснув зубы и до ощутимой неприязни морщив кожу, сжимая пальцы и книжку, он втянул через нос воздух и терзал горло не прозвучавшим рыком:       — Ублюдки, — невнятно, не до конца расслабив челюсть, пробурчал, — разбили её вдребезги.       Тот качнул головой:       — Я не осуждаю его, — раскрутился вполоборота, — не всегда бывает просто смириться с тем, что ты потерял, — нетвёрдо сощурив глаза, уставился на коробку, — даже если ты научился контролировать своё лицо до идеала, чувства никуда не уйдут.       Сразу понял, что Лео опирался на собственный опыт. Да и у него опыта имелось, чтобы оценить обстоятельства. Правда, что он, что тот, что остальные братья, что учитель Сплинтер — да даже эта барышня Карай — вдруг начали страдать одним синдромом. И вроде как-то звучало забавно, но, на самом деле, было уныло.       И тот, однозначно думавший об этом больше и компании, и товарищей, и врагов, двинулся назад:       — С другой стороны, — взирал на невидимую точку прямо, — зацикливаться на прошлом — это не выход из ситуации, в которой ты находишься. Это, — резко насупился; продолжил сдавленно, — пустая трата времени и нервов.       Именно в это мгновение, после тяжело сказанной фразы, к хорошему опыту в сознании лидера ещё и добавилась какая-то другая, гадкая дрянь. И от не совсем таинственной — за несколько недель произошло не достаточно много разнообразных мероприятий, чтобы усердно и протяжно задуматься — фигни тот на пару секунд умолк, не изменяя почерневших черт, остро понурившись:       — Поэтому я очень хочу помочь отцу, — смягчил взгляд, хоть и тягость с лица всё равно не испарилась. — Наши случаи имеют достаточно различий, да, — шевельнул плечами вверх, — но это же не повод сидеть без дела, — поворотился к нему, — верно?       Если бы он никак не откликнулся, тот бы не продолжил — Раф кивнул:       — Конечно.       — И поэтому, — и собеседник опять таращился вперёд, но чуточку выше, — я думал, — веки открыв шире; не зацикливался только на одной трещинке в стене, чтобы не заснуть в раздумье, — очень долго думал... и-хи-хи, — вдруг рассмеялся, — я ничего не придумал.       — Серьёзно? — сбрендив, разинул глаза до ломоты во лбу. Теперь мерещилось, что оба беседовали не о старшем брате.       — Да-ха, — немного успокоившийся тот принялся неуклюже пялиться вдаль, словно в чём-то оказался виноватым, — что бы я ни придумывал, всё представлялось каким-то глупым, — медленно прекращал улыбаться, — а-а, — обратился к нему, но взора не по́днял, — пока я не посмотрел на тебя.       Ничего не вымолвил, потому что это утверждение являлось более невозможным, странным, непонятным, чем прошлый поворот событий. Рафаэль попросту, как дурачок, созерцал того, распахнув челюсть, потому что она ни черта не держалась закрытой.       А мастер меча, видимо, на ответ и не надеялся: отвёл взгляд в противоположную сторону и молчал.       — На меня? — но он чувствовал, что был обязан. — А я-то здесь при чём?       — При том, — левую кисть прислонил к шее, пальцами схватившись за затылок, — что я сразу вспомнил наш разговор на кухне, — мешкотно чесал. — Всё, что говорил я, — в это время вовсе не покосился на него, — и ты тоже, — продолжал смотреть в хорошо освещённую пустоту. — Я подумал, что на моём месте ты бы так и поступил. И, — отчуждённость того упала на землю под ногами, — я пришёл к выводу.       Леонардо не нужно было продлевать — да и тон слов под завершение понижался — объяснение, потому что он уже сам всё понял. Книга, которую ещё не уронил, с каждым моментом становилась неудобной для хватки; была неудобной, как нынешнее положение.       Не раскрывая пасти, не расслабляя лоб, всего дёрнув ртом, он сжато издал усмешку:       — Бросить всё?       — М-м, — однако тот не повторил фразу точь в точь, а просто не гладко протягивал ответ, — если говорить так, — чуть повысил громкость, — грубо... то да.       Не очень понимал причину, по которой тот посчитал, что забавное — скорее всего, только для него — утверждение являлось грубо сказанным. Однако сильнее удивляло то, что Лео без чересчур долгих терзаний сознания решил последовать не самому лучшему примеру. Да и — хоть беседа и произошла пару дней ранее, это ничего не значило — тот не спешил забывать о случае и, наоборот, упоминал его с теплотой в голосе. Должно быть, держал событие близко к сердцу.       Невзирая на всяких отбитых, которые так и стремились испортить их день, лидер выглядел спокойнее, чем тогда, на кухне и вообще сейчас. И появился свежий повод для излучения умиротворённости — все собирались медитировать вместе.       — Иногда это неплохо, — тот уставился себе под ноги.       — Что? — Раф что-то пропустил?       — Ну, — собеседник двинул понуренной головой вверх, — «бросать всё».       Уже маленько пугало — а вдруг открытие того могло обратиться в жуткую привычку?       Он хохотнул:       — Уверен?       Нет, мастер меча пребывал намного сдержаннее его.       И ему было любопытно узнать: почему тот, кроме смеха, сдержал ещё и отклик? И черты заметно погасли. Старший брат не переставал пялиться на землю, но на этот раз прикусил то ли внутреннюю сторону губы, то ли щёку. Не то чтобы он произнёс что-то плохое...       — Раф, — тот неожиданно лепетал неспешно, взор с такой же скоростью переводился на него, — я ведь никогда не говорил, что твоё решение уйти из дома на ночь было плохим поступком.       Он один раз моргнул — тот нисколько не изменил выражения лица:       — Разве не так?       — Э... ну, — искренне растерялся; запинался, — да?..       Наверное, подобная скомканность Леонардо не устроила: остановился таращиться, словно в душу Рафаэля, и в который раз наблюдал за далью.       Слышно выдохнул носом:       — Дело ведь было не в этом, — виднее выпрямился. — Никогда не вредно спускать пар. Все это делают, хоть и по-разному; даже я, — на мгновение округлил глаза, — это делаю, — облизнулся. — Но дело как раз касается последствий, — колыхнул суставами, — всё же, из-за этого я разозлился на тебя, — развернулся к нему. — Это ведь была причина.       Эта правда, в которую Лео углублялся не во время ку́хонной разборки, а во время гаражной, односторонней беседы, не особо-то удивила. Но что-то в ней имелось ужасно искреннее, неожиданно серьёзное, отчего Раф не смог отмахнуться и сверх того не смог сказать ни слова, стоя у стола с немного распахнуты ртом, будто наготове.       Собеседник бросил зорко смотрел на него.       Устремил взор на верхний угол сбоку:       — Бить всяких хулиганов, — и прочерчивал внимательную линию на потолке, что больше походило на закатывание глаз, — я могу это понять, — встряхнулся; шире разинул веки. — Я прекрасно это понимаю, — и снова их опустил, точно от досады: томной и мимолётной, — но, — не понурив головы, тот понизил взгляд, — ввязываться в драки, после которых остаются шрамы?       Повернулся в который раз, и он, сбившийся со счёта, окончательно захлопнулся.       А тот начал ходьбу:       — Нет ничего хорошего в шрамах, — направлялся к нему, — они могут напоминать человеку о плохих событиях, хотя для кого-то они имеют хороший смысл, — опустил ранее скрещенный руки. — В твоём же случае, — остановился подле; взирал прямо и совершенно спокойно, — они напоминают тебе о тех моментах, когда у тебя не получилось сдержать собственный гнев.       Рафаэль не думал... он вообще ни о чём не думал.       — Что в этом хорошего?       Никогда не думал о следах драки именно таким образом. Ничего хорошего не имелось.       Он потупился, оглядывал в пояс брата.       — Поэтому у меня сложилось впечатление, что ты совсем себя не бережёшь, Раф, — тот коснулся его плеча, не сжимая крепко; а он невольно вытянулся вверх. — Скорее всего, это прозвучит несколько грубо, — он уставился на мастера меча, таращившегося на него без трудностей, улыбчиво, — но, может, дело в том, что ты не сильно уважаешь себя.       Понявший собственные ошибки лишь тогда, когда его неосознанно тыкнули в них лицом; когда имел настолько простое или острое видение мира, отчего почти что вредил близким — о каком самоуважение могла идти речь?       Потерял желание пялиться в ответ и направил пустой взор на пол:       — Нет, — язык онемел от глупости; и барабанил он мешкотно, — что-то в этом есть...       — Тогда тебе стоит прекратить сейчас же, — тот немного усилил хватку. — Ты ведь как учитель Сплинтер: застрял, хоть и на другом месте, — не говорил грозно, а весьма успокаивавши. — Исправь в себе то, что тебе не нравится.       Заново по́днял глаза на лидера — тот не на секунду не терял яркого энтузиазма:       — Конечно, это не будет легко, — ощущал, как ладонь медленно отпускала его. — Никто не говорил, что это будет просто. Но для этого у тебя есть семья.       И вовсе убрал предплечье — но не убрал его вниз. Вместо этого, лишь легко колыхнул ей, поворачивая и показывая ему внутреннюю сторону кисти. Разогнул пальцы и точно чего-то ожидал.       — Да? — и голос непроизвольно успокаивал, как обычно.       Рафа созерцал протянутую руку.       Перестал скрещивать свои.       Вернул лидеру роман:       — Да, — и не спускал надзора с передачи; видел, как тот сразу удержал её, притягивая к себе. — Ты прав.       Взглянул на слушателя — тот, несильно улыбавшийся, понурился. Не обратил внимания на цветастую обложку книжонки. Отвернулся и без лишних фраз отдалился, не поднимая головы. Длинные кончики повязки слабо шевельнулась.       И он теперь взирал на шрам.       Странным образом прорезавшийся от клинка; рисовавшийся на левой части панциря, у кромки. Имевший острые углы и яркий окрас; неровные, как морщины, черты. Без сомнений — тот, вероятно, мало знал о следах с медицинской или биологической или ещё какой-то там точки зрения. Но Леонардо, чёрт подери, очень хорошо разбирался в позорных — для того — знаках с другого взгляда.       Смотреть на подобную картину, пока тот, неторопливо шагая, пролистывая произведение, было неприятно. Но слова, как липкая конфета, всё вертелись на языке:       — Твой шрам.       Мастер меча обернулся. Таращился немного ошарашенно, протяжно хлопая глазами. Ему казалось, что более ничего произносить не стоило.       И устремил потупленную голову прочь — уставившись на пол, улыбался грустновато:       — Ничего страшного, я-я, — взор на время замер, — давно научился с ним жить. Но, знаешь, — перевёл отстранённость на Рафаэля, — когда я был, — быстро разорвал связь, — ну, — лицо погасло, — этот шрам постоянно напоминал мне о том, что я был ходячим позором, а-а, — неловко гоготнул, — я, разумеется, так больше не считаю, но всё же.       Тот встряхнулся — после вялого хохота ещё тускло сиял:       — Помнится, я даже... — выдохнул шумный гам, — не любил оглядываться через левое плечо.       Не протягивал мешкотную беседу, потому что в заторможенном тоне Лео ощущалась недосказанность.       — Я знаю какого это, — раскрутился к нему, — поэтому и не хочу, чтобы ты проходил через такой ужасный опыт. Лучше учиться на моих ошибках, — мотал головой, — я не обижусь.       Он ничего не сочинил: ни остроумного; ни благодарного; ни банального.       И когда вместо какой-то корявой фразы, получил пустой воздух в ответ, тот — ничуть не огорчившийся, судя по неугасавшим чертам — более не смотрел на него и, закрыв томик, отходил дальше. Невыразительно и от этого даже незаметно остановился у стола — положил книжонку в стопку пригодных для чтения произведений.       Пока неловкость не угнетала кислород и яркость вокруг; не сковывала никого из обоих, Рафу, раздражавшемуся от зудевших сгибов локтей, мерещилось, что болтовня должна была продолжаться.       Мерещилось, что болтовня на кухне закончился рановато:       — Ты не говорил этого раньше.       Старший брат не торопился выпрямляться или оборачиваться к нему — зачем-то проводил по корешам:       — На кухне? — спросил как-то по-обычному, точно не был удивлён.       — На кухне.       Спустя один, короткий выдох, тот стал во весь рост:       — Это потому, — чуть пошатнувшись в его сторону, направил на него немудрёный взгляд, — что ты уже понял, что я волновался за тебя, — отвёл обратно, но не на стол, а чуть выше; возвысил руку и прямыми пальцами коснулся своей груди, — для меня этого было достаточно.       Очень размытым являлся смысл чётко сказанных слов.       — Да и-и, — отлепил кисть от пластрона; едва всколыхнул ей вперёд; со скукой взирал в никуда, — сомневаюсь, что от этих дополнительных пояснений наше нынешнее положение изменилось бы ещё сильнее, не правда ли?       — С чего ты взял? — он нахмурился; тон звучал чересчур уверенно для таких масштабных предположений.       Не двигая телом, тот двинул взором: не удивлённым, но широко открытым; тягучим и неопределённым. Моргнул — собеседник опять растягивал губы в улыбке:       — Я думаю, ты умный.       За сегодняшний день утверждение повторилось — на этот раз по отношению к нему.       И моргал всё так же он.       — Ты бы смог догадаться обо всём и без моей помощи, — лидер подпирал бока, — главное — иметь упрямство, а у тебя с этим проблем не должно быть, я уверен.       Ну, он через силу он понял, что при мутации на него, видимо, слизь упала не на то место, и оттого мозг был мало недоразвитый; и что у Леонардо в макушке творилось чёрт знает что, и совершенно никто не мог полностью ведать набор тайных мыслишек. Не являлось поводом для хвастовства, но не всё уж было настолько потеряно.       Рафаэль сосредоточил интерес на мастере меча. Тот, давно отвернувшись, но недавно взявшись за любимый сборник отца и держа его в невысоко поднятый руках, таращился на заслонённый бумажной дверцей вход в покои отца. И, будто тянули верёвкой, тот, не сорвавшись с места, шевельнулся туда:       — Я пойду, — малость обернулся и быстро обвёл его глазами, — позову учителя, — двинул головой на выход их зала, — а ты пока проверь остальных. Может, — усмехнулся, — они уже успели сбежать от нас.       — Ага, — он еле глухим шагом отвернулся от телеги со столом.       А другие шаги с каждым мигом теряли громкость. Одиночный, сухой шум отражался не от близких, а от далёких стен, и уединённым становился сам Раф.       Заскрипели старые деревяшки.       Лео не думал о преступниках или об учителе, когда губы того задрожали, верно?