Теза

      — И так как мы находимся ближе, мы поедем в Джерси-сити. По туннелю Линкольна.       — Я понял.       — Так что тебе с Кейси нужно разобрать Манхеттен и Бруклин, — тот опять зашевелился, принялся шагать куда-то; судя по отсутствию шума на фоне, расхаживал ещё и без дела, разбрасываясь мелким эхом. — Только учти, что сейчас Майки отправился проверить семьдесят девятую лодочную станцию и все пирсы, близкие к ней; там были неполадки с камерами.       — Лео, всё готово.       Раф не услышал надвигавшегося топота Донни, но он ожидал, что после этого внимание старшего брата полностью переместиться. Ничего, не то чтобы он обижался — не то чтобы тот раньше уделял ему больше внимания, чем младшему брату.       Отвлечённое аханье, тем не менее, не потёрлось о нежный слух, а треск, с которым представился гений и пролетел мимо лидера, приступил нарастать.       — Есть какие-нибудь изменения?       — Нет, пока что нет. От Майки тоже ничего нет.       Вдруг ерундовое кряхтение прекратилось — он сообразил, что Лео притормозил идти за собеседником. Без противного шороха ощущал тяжёлый дух, словно тот дышал ему в рожу. И всё это происходило в тишине.       Раф чуял пребывание мастера бо в том же гараже меньше.       — Так, Раф, — тот так заговорил, будто прошлого момента вовсе не произошло. — У нас есть доки, которые находятся у Бэттери-парк: там, где арендуют яхты, у гольфного корта, сороковой пирс, который у футбольного стадиона, и гавань в глуби Бэттери. В Бруклине — весь Ред-Хук.       Он обернулся к другу, которого чистота старого корпуса волновала сильнее количество морд, которые тот в будущем имел возможность изуродовать.       Обильно попробовав серую пиль на большом пальце, не оставив ни следа — лучше бы он этого не видел, — тот наклонился, нет, упёрся на пластмассу, где блестело прищуренное рыло, и продолжил с мерзким скрипом елозить по жертве. Взор устремился на него.       — Я проверю Касл Поинт, Майки и Дон осмотрят гавань Линкольн, и потом мы вместе отправимся в гавань Свободы.       Рафаэль отвернулся, ладонью упёрся в бок:       — Ты пришлёшь координаты?       — Да, конечно.       И мимолётно покосился на приятеля:       — Кейс, ты поедешь в Ред-Хук.       — Ред-хук, — вкус грязи не понравился, и друг растянул рот настолько широко и приплюснуто, что мычал, как подыхавшая корова. — Не самое лучше место для сборища ублюдков, — обнимал транспорт нежнее ненасытной Эйприл и ей на ухо бормотал, — даже самый ленивый сторож задолбается видеть и нюхать кучку мелюзги на детской площадке.       В трубке грянул удар — пронёсся скрежетом в перепонках.       Леонардо не промолвил ни слов. Он разобрал второй треск — выкрик мастера бо:       — Эй! Осторожней!       — Ребят! Я вернулся!       Это безмолвие глушило весь фон.       — Лео?       — Похоже, Майки здесь, — тот заговорил; заговорил так, будто всё это время стоял в каком-то другом пространстве, которое он никогда бы не нашёл. И может, из-за этого приход заметил позже, чем его заметил он, кто торчал на другом краю Манхеттена, по ту сторону трубки.       Рафаэль воздержался от озвучивания всего этого. Сам был того.       — Там ничего нет, Лео! — вопли близились к тому и его уху. — Полный ноль!       — Пора выезжать, — и тот, пролезая через эти стоны совершенно мирно, продолжал стоять там, где на другом краю топтался он.       — Мы уже выехали, — Раф раскрутился к пустоте, где мёрзла сырость и лужа. Лампочка у задней двери, и так всегда дрожавшая, за один разговор успела испустить дух, — перерыв взяли.       — Как только что-то произойдёт, мы свяжемся с тобой и Кейси.       — Ага. Удачи.       Не дождался ответа и в слепоте надыбал кнопку отбоя. Не дожидался когда погаснет экран и засунул телефон в пояс.       Да.       Да. Треснул себе по лицу.       Если он минут десять назад сделал вывод о том, что первые переговоры с лидером не удались, потому что его от каждой фразы собеседника мутузило неловкостью, то это оказался высший пилотаж. Это был апогей прямо. И тем не менее он бы предпочёл, чтобы этот апогей разломался от нового достижения — этого всего было мало, все эти дни он прожил в некоем ограничении, которое он сам себе создал, которое не оставляло в покое, как голод, и которое он мог спокойно прервать. А он этого не делал!       Давящее чувство, не сосредотачивавшееся ни на одной части тела, просто находившееся рядом с ним, как живое существо, медленно охватывало: не с ног до головы, а с головы до ног. Лео, к слову, уверил, что при первом же происшествии свяжется...       — А ты что?       Вот. Это был хороший вопрос.       Оттягивая от глаз веки, от черепа — кожу, он повернулся к другу, сидевшему на корточках. Извилины пульсировали остро, Рафаэль даже имел возможность их всех сосчитать, и не получилось.       —... Что я?       И сказать что-то внятное тоже не вышло.       Его беспомощность, видимо, как и Майки, забавляла собеседника: тот отвернулся от него к рулю, шустро усмехнулся, покачавшись туда-сюда:       — Идти тебе куда? — опять обратился к нему, ладонью шевельнул на своего коня. — Кто-то же должен сидеть впереди.       — Бэттери-парк.       — Бэттери? Вот же гад, а!       Немного сбило с ног. Раф хлопал веками:       — С какой стати я теперь гад? — и нахмурился на того, кто уже вставал во весь рост.       — А кем же тебе ещё быть! — не имелось обиды или гнева, фраза вопросом не представлялась, и в завершение Кейси ехидно лыбился, надвигаясь на него, как злой рок. — Посылаешь меня в Бруклин, а сам остаёшься в Манхеттене, — мало шевелил туловищем то влево, то вправо, словно с новым ракурсом его морда становилась всё интереснее, — стоишь здесь с таким грустненьким и обиженным личиком: каждый раз, когда ты заканчиваешь щебетать с Лео, — опустил взгляд на землю. — И притоптываешь постоянно, негодник.       Рафаэль вытаращился на свои ноги, отставил правую ступню назад и ощущал, как у основания затекло.       И направил взор на придурка:       — Я не притоптывал, — сложил руки на груди и надеялся, что сзади карма пнёт велосипед того в самую грязную лужу.       Однако не хватило убедительности, и урод затрещал гоготом:       — Хох-ха-ха! — чуть на носки свои не поднялся и обратно наклонился к нему. — Неужели ты так сильно задумался, что не замечал, чего ты тут вытворял? — поднял лапу, Раф тут же смотрел на него. — Что, интересно, ты уже надумать там успел?       Тупой стук хлопнул по макушке — стучал, сволочь. Чем дольше стучал, тем ниже он опускал башку.       Перехватил руку:       — Завязывай, — и он выпрямил шею, и вернул себе какую-то долю грозности; дёрнул предплечьем друга прочь. — И вообще, что я такого сделать успел?       Сразу вслед за этим слушатель погас. Пялился на него бесцветно. В этих глазищах нельзя было ничего вычитать.       — А не скажу.       Уродливое рыло выпучивалось на него. Щерился.       Рафаэль очень насыщенно чувствовал, как кулаки чесались, как локти зудели и стремились согнуться, как зубы давили надруг друга и как напрягалась челюсть. Тому было по барабану — развернулся и маршем зашатался к мотоциклу:       — Тогда я всё ещё спереди, — подобрал там что-то.       Сверкнул контур.       Треснуло по пластрону — только после этого он поймал шлем. Хрустнуло чёрт знал что под его ногтями. Однако тут всё и закончилось.       Эта сила, возникшая из-за дразнилки уровня детского сада, оборвалась, покинула его быстро. Раф с этим шлемом так и стоял как в пустыне, не особо осознавая, что под ногами нагревались долгие мили тёмного песка. Отсутствие какой-либо души под боком, отсутствие чёткого пути и отсутствие какого-то яркого будущего, в чём сомнения не имелось, — это был подвид разочарования или их смесь. Не обязательно оно должно было выявляться наружу, сиять на его лице, не обязательно он должен был что-либо озвучивать.       Однако в том-то и проблема была, что Рафаэль был потерян. Взгляд опустился на переливавшийся, твёрдый пластик — взирал на своё беспорядочное отражение, как в луже: широкий лоб, хмурые надбровные дуги, впивавшиеся в переносицу, едва заметные глаза, толстые щёки, до хихиканья длиннущий рот. Показалось бы кому-то, что он и в правду на кого-то всерьёз смотрел сейчас.       Выдохнул последнее тепло из воздуха:       — Да какой смысл вообще что-то делать, когда я уже обо всём пофилософствовал, — не имелось причин не доверять тому, кто напяливал на себя убор и теперь впихивал туда лохматые пряди, но он всё равно бормотал скромно, — и когда я здесь, а он там.       Краем зрения заметил, что к нему обернулся этот круглый арбуз, и вид на взор несомненно прикрывала стекляшка, но из-за долгого молчания представлялось, как тот моргал.       Как только дёрнулись плечи, он подумал об ухмылке:       — А разве то, что ты не можешь встретиться с ним лицом к лицу, есть повод ничего не делать?       Он вскинул голову — взглянул на Кейси. Тот уже взялся за руль, а башку вперёд не поворачивал. Глядел на него и ждал ответ.       Раф задумался.       — Ладно, давай продолжим путь, — и друг уселся вперёд, махину заколебалась и качнулась вправо, где её остановила нога; отвернулся. — Долг зовёт.       Держать взгляд прямым, созерцать то, как тот заводил моторчик, становилось физически неудобно — он несколько понурился и уставился на барахлившие, трясшиеся трубы и туман, вылезавший из них. Тронулся и пошёл к серости. Постепенно ощущался точно сигаретный запах.       Ориентация и знание собственных краев не подвело бы, и Рафаэль слегка поворотил голову вправо, глядел на кирпичный угол жилого здания, а сознанием наблюдал, как ребята уже выехали из дома и стараются обойти толпу населения через девятое авеню, может. Тяжёлая тряска уже принадлежа не этому месту, а, затихнув, длинным улицам, полным всяких магазинчиков.       — Ну давай, что ты плетёшься, как полудохлый! — наклонившись вперёд, Кейси заёрзал по своему сидению, как топал брюзгливый ребёнок. — Ты хочешь, чтобы я тебя здесь оставил?       Ничего не ответил, он перенёс глаза на шлем, ещё раз отметил страшную рожу. Кисти его вольно слабели и тянули защиту вниз — он только одной вцепился покрепче. По́днял голову и таращился собеседнику в затылок:       — Нет.       Приятель обернулся — он бросил убор. Плавно взлетел, дал тому шанс удивиться, и со стуком приземлился в руки.       Словно шлем являлся преградой, прежде чем подать голос, друг опустил его:       — Что, — сказал одиноко и ровно. С его молчанием два шара замерцали чаще, — чт-хо-хо, — смеялся, но тому не сразу стало весело, — ты, это... чего, — на́чал заново на тон ниже, — не хочешь сзади ехать?       — Езжай без меня, — он раскрутился к слушателю вполоборота и взялся оттягивать от себя ремень.       — Да ладно тебе!       Это всё же заставило вновь обратиться к Кейси, который размахивал своими лапами, как мельница:       — Ты что, вдруг вспомнил, что какие-то левые, которые увидят нас, могут подумать о том, какой же у меня и моей «девчонки» больной фетиш? — под конец со смачным хлопком треснул себе по коленям. — Брось.       — Хватит валять дурака.       Предплечья уже некуда было опускать, и тот дальше принялся тянуть вниз суставы.       Он же снова отвернулся к себе, следить за ещё закрытым телефоном — нахмурился без ослепления:       — Ты прекрасно знаешь, почему я не поеду.       Когда экран загорелся, он ничуть не шевельнулся       Полная тишина доносилась от друга. Он задержал кнопку на списке контактов, перечитывал имя несколько раз, произносил в голове каждую букву отдельно: слабо и как они звучали по алфавиту. На самом деле, надеялся увидеть хоть какой-то движение.       — Нет, ты серьёзно?..       И только после этого Рафаэль оторвал палец от стекла, и только после этого он неподвижно выдохнул. Рот поджимался без воли, он хотел откусить себе нижнюю губу.       Стремился нахмуриться, но кожа на переносице точно уплотнилась, и мышцы там дрожали.       — Раф, ты-то хоть понимаешь, что ты из воды сухим не выйдешь?       Он перечитывал имя.       — Ты промокнешь до самой последней нитки, слышишь?       — Разве не ты? — Раф дёрнул трубкой и повернулся к другу. — Сказал, что мне нельзя сидеть без дела.       — Ну так я совсем не это имел в виду! — тот развёл руками и тут же тыкнул в его сторону. — И ты! — шатал им при каждом новом слове. — Прекрасно это знаешь!       Этот противный воздух, которым тот плевался в него на приличном расстоянии, он прямо вдыхал. Внутри не было свободного места, он никак не мог возразить тому и, ощущая себя забитой водой бочкой, молчаливо пялился на того. Языком он почти натёр себе нёбо. Давящее чувство, не сосредотачивавшееся ни на одной части тела, просто находившееся рядом с ним — нынче это был Кейси.       Это был срыв, расстройство не позволяло нормально ощущать кости и запрещало осознавать, насколько правильно или криво он их держал в своём теле. Рафаэль был просто растрёпан: концы его маски будто порезали на несколько кусочков, и теперь они мешали ему видеть хоть что-то перед собой.       Он отворотился прочь от того и, наконец, выпустил пар. Не замечал экрана и лишь припоминал его ослепление. Услышал, как собеседник снял с себя шлем:       — Раф, — для обычного настроения забарабанил весьма серо, — нельзя такие вещи решать по телефону.       — А в чём разница? — он уставился в чёрную землю.       — Ты с ним поругаешься.       — И скажи мне: при каких обстоятельствах я с ним не... поругаюсь? — он всплеснул предплечьем и непроизвольно напомнил слушателю о том, что он ещё не собирался убирать телефон. — Если бы я знал, что при разговоре лицом к лицу у нас будет всё в порядке, — опять всплеснул и подключил ещё вторую, — я бы сейчас не стоял здесь, перед тобой. И не размахивал своим телефоном, как каким-то олимпийским огнём!       На это так же потрёпанная башка ничего не ответила. Он отошёл от него подальше, углубляясь в какой-то из уличных коридоров, крепче сжимая телефон:       — Мне надоело смотреть на этот цирк и ничего не делать только потому, что меня не просили о помощи, — не наблюдал, чтобы на экране появлялось что-то интересное.       И сложил руки:       — Лео слишком упрямый, чтобы сознаться в том, что у него какие-то проблемы.       — Говорит мне упрямый.       — И для него не было, — дёрнул на того указательным пальцем, и тот заткнулся, — проблемой соврать мне об этом. Где бы и как бы я ни завёл с ним этот разговор, — после этого успокоился, расслабился и обратно спрятал запястье, за сгибом локтя, — он всё равно посчитает, что я, — стукнул себя по груди, — доверчивый молокосос, которому можно вешать столько лапши на уши, сколько влезет.       Кейси смотрел на него молчаливо с малюсеньким ртом — решительность в зрачках падала, как и взгляд, опускавшийся на землю. Его шлем, который раньше крепко покоился на коленях того, друг теперь крутил на опущенной к земле ладони.       И цокнул, и проворчал низкий гул. Вскинул руки:       — Кто я такой, чтобы тебя останавливать? — переставлял ноги и готовился развернуться.       Он победил в споре, но ничего сказать на этот счёт не появлялось желания. С глухим и мёртвым вдохом предпочёл поворотиться глубже, избавляясь от ощущения дружеского присутствия.       Загудела кисть — Раф понурился. В ней загорелся экран.       Открыл сообщение, содержание которого секунду назад всплыло в мозгу. В общем-то, далеко в фантазиях он не ушёл — лидер прислал парочку координат по запросу. Шустро пролистал к тупику. Палец остановился.       В конце стекло не окрашивалось чёрными циферками; это были короткие предложения. «Сегодня не выходной, но это вряд ли остановит некоторых людей от прогулки по парку. Я повторюсь: будь острожен» — было написано, как в художественной книге: по правилам, ни одна запитая не была опущена, и ни одна заглавная буква не была ущемлена. «Мы уже у туннеля».       Слегка вдавливая большой палец в телефон, Рафаэль ещё раз перечитал последние строчки.       — Так тебя вообще не подвозить?       Предплечье слегка потянулось вниз, но не настолько, чтобы сообщение, как некий образ, перестал портить ему зрение. Ничего более не читал, а просто таращился в экран, головой не переваривая ни одного слога. Холод, переполнявший его, за это время превратился перестал ощущаться.       Отныне — после того, как он махнёт на друга — тот должен был уехать, оставив его весьма далеко от западных берегов Манхеттена. Кейси, отправившись в Ред-хук, собирался выполнять поставленные перед тем поручения, пока он собирался считать ворон или голубей. Значит, это являлось прямым уклоном от приказа.       Интересно, как можно было подобный трюк объяснить Леонардо. Сказать: «я в Бэттери»? Сказать: «я никуда не поехал, я решил пройтись пешочком, а тебе пока стоит поговорить со мной, потому что во всём этом виноват ты»? Звучало, как жалкий шантаж.       Разве он не был лучше этого? Разве так не считал сам Лео?       — Ты что там. Уснул?       А является ли этот «уклон» его целью?        Нет. Его цель — это узнать правду, причину, показать, наконец, что не один Дон, с которым тот явно проделывал какие-то махинации, мог выслушать длинные монологи.       Что такой уклон мог принести ему? Всё, чего он не пожелал бы ни себе, ни брату — огорчение. Лео и так беспрестанно заботился обо всей фигне, которая успела произойти за один-то месяц. И сегодня он решил не просто заговорить на колкие темы, чего, будем честными, избежать можно было бы через пару лет, когда все бы над этим тепло смеялись, а ещё и навалить на того кучу других проблем, чтобы жизнь мёдом не казалась? Совершить мерзкий поступок... Да, это было бы мерзко, это было бы ужасно-мерзко. Более того, как бы ему ни было досадно и как бы сильно он ни был согласен с выбором, мастер меча не мог пойти на ложь, чтобы расстроить его — просто тот представился немного глупым, придумав, что так было лучше. Это всё-таки, в какой-то степени, по сути, было неопороченное побуждение. А что придумал он? Какого рода побуждения двигало бы им?       — Земля Рафу! Ау-у!       Это не было уважение к Лео.       Раф не уважал бы и себя.       — Ха, — он сухо хохотнул, и в горле всё передёрнуло; оторвал от экрана взор и по́днял его. — Знаешь, — и не мог не опустить на телефон, — на самом деле, я бы не удивился, если бы узнал, что он действительно принимает меня за молокососа.       Это был бы каприз. Это была бы сырая обида.       — Ну подумаешь, с кем не бывает? — Кейси бодрствовал. — И у не-молокососов такой сдвиг по фазе происходит. Не всегда у всех получается держать всё в себе, особенно когда этот кто-то на пределе.       Рафаэль отвёл взгляд и застал в плохо освещённых стенах знакомый, тёмной-синеватый цвет их гаража, в горевших окнах — единое освещение. Когда опустил его на землю, созерцал там блестевшие полы и коробки с испорченным и старым барахлом.       — А ты уже не первый день на пределе.       — Да хоть бы целый год я этим мучился, — он отвернулся от всего этого, любуясь во мраке слишком белым паром, сирену понимая как свист. — Это бы мой поступок всё равно не оправдало.       Собеседнику понадобилось включить ещё парочку извилин, чтобы продолжить речь:       — Э-э-э, — продолжил не совсем складно, — ну типа того, вроде как да. Но знаешь! — и вдруг обрёл бодрость.       «Никогда не поздно к чему-то прийти».       Что-то щёлкнуло.       Хотел двинуться, но остановился, ни к чему не приступив. Все его прошлые поступки, все его нынешние мысли, все исходы, которые смог достоверно выдумать — не ощущая их вес, Раф молчал так долго, что забыл, как пользоваться челюстью.       Нет, он до сих пор не мог согласиться с этой мыслью.       — Если мы будем здесь торчать ещё дольше пяти минут, — он мешкотно облизнулся, осязая сухой язык, — идти куда-то уже точно будет поздно.       Раскрутился к Кейси, и Кейси ему сразу же ухмыльнулся — кинул в него каску.       Озарение фонарей и окон, роскошных витрин не отразило свет на его каске настолько ясно, насколько он в сознании отражал одно и то же. Вся деревянная дрянь, мёрзшая в сумке друга, стучала по шлему.       Он чувствовал себя полнейшим идиотом — чувствовалось, это его умиротворение не пребывало личной заслугой; хотелось вернуться в ту скорлупу злости, остаться одному и узнать, пошёл ли бы он действительно против того, за что всю последнюю неделю боролся. С одной стороны, всё это являлось пустыми мыслями: он бы всё осознал, наверное, долго бы извинялся перед братом, вряд ли бы был прощён сегодня, и на этом история кое-как и закончилась бы — однако мелочная неуверенность пожирала его с хищным голодом, которое он сам ощущал; в недрах живота, куда-то пропавшего.       Давящее чувство — оно до сих пор стояло рядом. Его это несколько нагнетало: он слышал каждый шум великолепно, но у самого уха он ощущал одну тишь, как ультразвук, который никак нельзя было описать, он был свободен от жажды, но глотка его засохла, как после сна, и в итоге не мог говорить; он постоянно о чём-то думал, но не знал темы. Забыл, как этот парк Бэттери вообще выглядел, забыл, как нужно было слезать с мотоцикла.       — Так что ты будешь делать? — голос друга скрипел, как ногти по доске.       — Что делать? — язык онемел, потяжелел, пока он шевелил сонной челюстью, хватаясь за кармашки пояса; хлопал, кожей едва ощущал телефон. — Идти по точкам, — понурился и сузил глаза от белого свечения, — какие они там были.       Нашёл эти точки. Пальцем надавил на одну, но не отпустил — прокрутил вниз и перечитал последние слова. Несколько странным это прибывало: Раф жил с Лео всю жизнь, и тем не менее его мозг упорно не мог воспроизвести эти предложение голосом старшего брата. Каждый раз, постоянно чего-то недоставало.       Он вскинул голову и выпучился на скромный пейзаж: сколько бы деревьев и теней ни прикрывало вид на воду, он видел её замечательно — и даже с этим на уме для него вся эта вода казалась лужицой, своим величием никуда далеко не доходившей. Только холод пролетал сквозь толстую кору.       — С Лео почирикаю.       — Так ты, значит, всё-таки намертво решил поговорить с ним, — Кейси запыхтел, повернувшись влево, туда же пошатнулся и упёрся ступнёй в землю. — После всего этого спектакля ты сам не свой, — и скрестил лапы.       — Разве я говорил, что передумал? — он головой двинул к слушателю, но чуткостью нацелился на траву без тени: отсыхала.        Махи, невидимые и осторожностью предсказанные, не ощущались — ощутил один тяжёлый выдох, задевший его затылок:       — Я с тобой несогласен.       — Я твоего согласия и не прошу, — он отвернулся и пожал плечами.       — Понимаешь, есть разговоры, при которых нужно смотреть на того, с кем ты говоришь: чтобы видеть его, — предположил, что сейчас, судя по глухому свисту и осязаемому порыву, тот тратил паузу тряской руками перед головой, — лицо! Жесты! Понимаешь? — и дальше предположил, что всё это закончилось, как только тот унялся. — Хочешь сказать, что если бы перед тобой не стоял тогда Лео, ты бы всё равно понял, что он тебе врал?       Раф не торопился куда-то дёргаться, дёргать языком, чтобы оправдаться. Вся сосредото́ченность вцепилась в зрелище вокруг, которое острыми кончиками веток, солёными каплями и прохладой не задевало разум. Это было странное чувство.       И в то же время он прекрасно понимал, что имелось лекарство, которое избавило бы его от полуживого состояния. Выпрямил шею:       — Мне это не нужно.       — Как это понять?       — Мне не нужно знать, каким горбатым он будет сидеть, мне не нужно знать, как он будет шевелить руками, — прищурился несколько, — и мне уж точно не нужно знать, какое он будет строить лицо, когда я буду с ним говорить.       Здесь было молчание.       — То есть ты намекаешь на то, что тебе это просто не нужно... потому что ты знаешь его, как облупленного?       — Я ни на что не намекаю, — он помотал головой. — И тем более я ничего не знаю, — и она тянулась малость вбок, пока он разглядывал одно и то же. — И мне это не нужно. Какой смысл смотреть на результат, если ты не знаешь причины? Мне это не нужно.       Обернулся к приятелю:       — Мне нужны его слова, объяснения, — его плечи точно теряли силы, и он всплеснул такими же вялыми руками, — его голос, ей-богу.       — «Ей-богу»?       Тот же смотрел на него безумно, боясь улыбаться и от этого неприятно для его созерцания растягивая клюв. И тот рассмеялся.       И спустя миг покосился на водоём:       — Да ты попал, приятель.       — Езжай уже в Ред-хук.       — Что же мне ещё остаётся, — тот потупился и поворотился к заду мотоцикла, достал из кармана шнур и завозился со шлемом, который ему был не нужен. — Но ты, Раф, не забывай.       На куске пластмассы не имелось свободного места от прочной верёвки, и, чтобы подтвердить вкопанность, друг как можно сильнее потряс каску, в ответ получив колебание с размером в дрожь. В удовольствие стукнул по макушке убора и опять раскрутился к нему:       — Не мне судить, кто из вас в итоге будет больше виноват, — во второй раз наклонил башку, в поднятом кулаки сжав все пряди, — да, Лео там приврал маленько, да, ты т-фут м-фаленько не выдеэршиваеф, — напяливал на себе шапочку, со временем теряя отчётливость голоса. — Но когда у тебя будет нервный срыв, — тыкнул в него, — а он обязательно будет, — этот палец приблизил к стеклу перед взором и убрал; как только он увидел лицо приятеля, тот быстро подмигнул, — ты знаешь, к кому пойти пожаловаться.       Закрылся за прозрачностью и взялся за руль, мотор пока завёлся, и тот принялся то сильнее, то слабее сгибать колено:       — Удачи тебе, Раф, — он еле слышал того сквозь рёв. — Надеюсь, ты найдёшь что-то ещё, кроме причины с кем-то заводить разборки!       В другое мгновение медленно провожал Кейси, не очень далеко добиравшегося до бруклинского моста.       Отныне Рафаэль стоял один. За ним росли деревья, и на него падала огромная тень небоскрёба. Торчал на самом краю района, и не очень было удивительно, что мимо него ещё не проехала ни одна машина, что ни один высокий смех острым лезвием не провёл вдоль мозга, хотя он заметил пару тачек на небольшой парковке. Кроме этого, местечко представлялось слишком глухим для нынешней цели. Запах зелени или сырости.       И всё же он не мог тратить время — нужную осведомлённость он получил.       Держался подальше от дорожек. Скрывался за толстыми стволами. Прятался в черни листвы. Скакал мимо мемориала, музея, направлялся к эспланаде.       Телефон нагрелся, в кисти сплав техники почти таял.       Эспланада обещала ему спокойную жизнь.       Движения пальцами, удобное положение, лучшая комбинация — думал.       Ещё не видел модных преступников. Видел судна. Надеялся, не в них мрази отметили праздник.       Перед лицом — чернь. Сбоку — свет и шелест. Раф запрыгнул на дерево. Мимо прошла безмятежная парочка. Он открыл телефон, взялся за кусок пластика. Рассматривал ветки на пути и щурился. Шевельнул ступнёй у основания — скользила.       Прыгнул. Достал микрофон.       Не взирал, дёрнул три раза — засунул обратно в карман. Рук свободных не было: он в спешке нацеплял палку на маску. Сбоку отдавался гудок. Покосился на ещё одну пустую лодку. Пар солёной воды через нос пробрался в мозг.       — Слушаю.       Соскользнул. Туловищем дёрнулся вперёд.       Весь воздух вырвался из груди.       Рукой встряхнулся.       Плечо отняло. Мороз треснул по рукам, макушке.       Свисал, как безжизненный мешок с костями и панцирем. Рафаэль вскинул голову — капли врезали по роже. Пялился на ветку, за которую успел схватиться.       — Раф? — ещё и брата напугал: у того там, за трубкой, всё задрожало. — Дон, выключи. Раф, что случилось?       — Да так, — он пока принялся болтаться на дереве, как на качелях, — хотел сказать, что Кейси едет. В Ред-хук, — оторвалась ладонь, оказался на соседнем дереве; к лапе приклеились островатые куски коры, вытер их об пояс. — Наверное, он уже там.       Перед тем как что-то сказать, Леонардо упорно молчал. Спустя пару секунд, он учуял промычавшего что-то мастера нунчаку. Мастер бо тоже не остался забытым: «давай уже не будем» едва ощутимо прикоснулось к уху.       — И ты?..       — Бэттери, — мимолётно обратил внимание на одинокое освещение у ворот Ректора, — самый юг.       — Самый юг, — бесцветный и от этого низкий тон собеседника только под конец дал понять, что тот задался неким вопросом. — Сегодня в центре пробки просто ужасны. Заставляет думать, что мы забыли про какой-то праздник.       — Это было бы логично! Кстати, — Майки как всегда нужно было влезть.       Ему нужен был момент, прежде чем продолжить. Облизнулся:       — Для этих балбесов каждый день — праздник.       Лидер шумно выдохнул:       — Может, — усмехнулся; тот потом смягчился. — Ты ещё не дошёл до гавани?       — Я близко, — среди густой листвы старался отыскать хотя бы намёк на поворот.       — Отлично, — он ожидал услышать воодушевление посильнее и посвежее, однако собеседник говорил весьма стойко, как обычно, в общем-то. — Я подожду тебя, чтобы нам обоим не делать лишних движений.       — А сами вы где? — развернувшись к голосу, он ненадолго покинул своё пространство. — Не пересекли ещё?       — Скоро пересечём.       Раф насупился:       — Ясно.       И они замолчали. Может, он и спешил поговорить с Лео на темы, которые интересовали явно лишь его, но в этих перерывах он понял, что всему было своё время. Более того...       Тряска, мотор, шелест, плеск — недалеко от берега в сторону Бруклина воду покоряла яхта. Имея не только личные волнения в и так заполненной черепушке, он не мог не пропрыгнуть мимо неровных линий пен. Отворотился к дороге:       — Ты знаешь.       Над ним повисла сплошная тень.       — Да?       — Мы как-то небыстро собирались.       — Х-м, — ничего.       Вдалеке что-то блеснуло.       Замедлился.       — Раф?..       — Меня никак не оставляет в покое чувство, что мы все вломимся в дом, где вечеринка давно закончилась, — слегка приглушил себя.       Не ощущал концов маски.       Не донёсся до него вдох, он не чуял, как кожа кресла сжималась, натягивалась.       — Или наоборот, — и словно тот продолжил его мысль, — или мы можем прийти в разгар происшествия. Но на какой бы стадии мы все ни оказались, от неё всё равно будет польза: в той или иной степени, — листья вокруг снова заблестели; при произнесении второй фразы собеседник заметно улыбался. — Так что если ты думаешь, что потратишь свой вечер напрасно, ни в чём не сомневайся, — он узнал, что Майки так не думал, но того комментарий не задел... или задел: он ведь ни черта не знал.       — Ни в чём не сомневайся, говоришь, — и процедил; кроны впереди растворялись: медленно, открывали вид на свет. — Да я не сомневаюсь, я...       Ухватился за ствол. Кожу прокололо. Наморщил нос.       Основание ступней замерзали о край толстой ветки — сгибавшиеся пальцы парили в воздухе. Грудь вздымалась слабо, но в безмолвии и бездействии это казалось приступом. От прошлого падения теперь вся кисть была в ссадинах, горела; он схватился за ледяную листву выше и вытаращился на дорогу. Ноздри теперь по большей части терзал морской аромат. Яхт, лодок было немало.       — Я в гавани.       — Ох.       Лидер настолько не ожидал подобного ответа, что словарный запас сузился до одного звука. Он потупился.       — Надеюсь, тебя никто заметить не может?       — Здесь некому меня замечать.       Хотя вид расплывался. Не только ветер, но и сам дух был неприятным для холоднокровного животного — смотреть через стужу было трудно.       Рафаэль стряхнулся с дерева. Листья попадали с ним. Приземлился на асфальт: холодный и пустой, скорее всего, здесь должен был торчать большой грузовик или яхта; вместе с ней не пребывало и ни одного духа. Как будто это небольшое пространство расширилось до размера зала, в котором за шёпотом следовало эхо, он двинулся ближе к суднам, так же чётко слыша, как кожа тёрлась о камень.       — Ты уверен?       Обводил каждую белую посудину. Поднимались и опускались. Шуршали, шипели и сипели. Безуродствовали. Деревянные мостики не блестели от плывшей луны, фонарей; в них ничего не отражалось.       — Да.       — Ни крови, ни оружия, ничего? — любопытство брата, наоборот, поднималось.       Белое пятно вмазало по левому глазу. То же самое.       Схватился за рукоятку.       Повернулся туда.       Скорчился и убрал лапу с оружия и ей болезненно затряс. То ли лампочки заменили, то ли они всегда такими были, но оба варианта вели к продолжительному утверждению:       — Ни-че-го, — пнув мелкий камешек, стуки донеслись как бедные хлопки; проследил за мелкой точкой, поднял взгляд и заметил небольшой участок деревьев.       По ту сторону проводов было тихо.       Закончились, видимо, вопросы.       — Это... огорчает.       Ему больше по тону казалось, что того мучил продолжительный ступор.       — Добро пожаловать в реальный мир, — ещё раз оглядел эспланаду, яркость, падавшую на дорогу, и на пару шагов право скрылся в кое-каком мраке.       — Что же. Я надеюсь, что этот реальный мир позволит тебе найти что-нибудь любопытное в будущем, — от чрезмерного спокойствия мастер меча будто желал ему всего наихудшего. Показалось бы несколько кровожадным.       — Хочешь свалить всю работу на меня? — одна надбровная дуга у него поднялась.       — И не подумаю, — почти-почти донёсся лёгкий смешок. — У нас уже есть Майки.       — Что бы это ни означало, я всё слышал, и я не одобряю!       Удивительно, глаза закатились сами по себе.       — Держи нас в курсе, Раф.       Ах.       Уже.       Трава обрывалась.       — Подожди.       — М? — высокий тон, полный любопытства, вернулся. — Что такое? Ты кого-то нашёл?       — Нет, я...       Не имел желания останавливаться — прикусил губу. Должен был торопиться — сбавил темп. Конец ступни задевал холодный камень. Он провёл по затылку, понурился:       — Никого я не нашёл.       Уже его голос не доходил до противоположного края мелкой гавани.       Молчание, похожее на монотонный гудок, охладило ухо.       — И?..       — Я хочу поговорить с тобой.       Теперь ничего не охлаждало, ни нагревало, ни цепляло, вообще ничего.       — Что?       — Я хочу...       — Нет, — лидер оборвал его, — то есть; я понял, — бормотал отрывисто. — Просто это... — прерывался, как связь, — это было очень. Спонтанно.       Чем дальше уходил от мостиков, тем слабее чем-то окрашивался запах. Раф переходил дорогу, раскрутившись влево. Ни фар, ни людей, ни мразей.       Он ничего не учуял. Если в нём кричало отчаяние, то он поймал почти глухое, но глубокое дыхание. Обратился к микрофону:       — Ну? И?       — А? А-а. Да. Конечно. Мы можем поговорить, — пронёсся скрип.       Для уравновешенного — и даже весёлого — мастера меча, с которым он общался несколько моментов назад, сейчас тот потерял всю свою уверенность.       — Мы можем поговорить, — с неразборчивой речью сила её затухала постепенно, — когда закончим.       — Сейчас.       От этих пауз Рафаэль прям наблюдал, как у того в макушке выключалась одна функция, и включалась другая:       —... Что «сейчас»?       — Мы будем говорить «сейчас».       — Стой, что? Нет, Раф. Подожди секунду.       — Чего не так?       — Мы не можем говорить «сейчас».       — Почему это?       — Потому что «сейчас» ты ищешь опасных преступников, и...       — Ну так я из-за нашего разговора их искать не перестану.       — Нет; что? Раф, я не это имел в виду.       — А что ещё?       — Ты находишь в парке Бэттери, вокруг пирсов и портов. И эти самые преступники могут находиться в одном из них, и бог знает, что с тобой произойдёт, если...       — Да ничего со мной не будет.       — Твоя безопасность волнует меня больше, чем эти нелюди.       — А меня волнуешь ты.       Это собеседника заткнуло.       Тот даже как-то не готовился к очередной попытке как-то вяленькопосопротивляться.       — Ну и что это было, вы оба? — всех горячее заговорил Микеланджело; впрочем, ему было плевать.       — Майки, оставь их в покое, — Донателло подключился только на миг.       Но тот молчал.       — Ну так что?       — Ты; ты ведь, — Лео заговорил низковато, своеобразно — медленно; это произошло из-за него или из-за неудобства того? Он чувствовал другое, — понимаешь, что тебе придётся, ну, — замялся, потеряв голос. — Это.       Тот не просто обращал внимание на проблему, но ещё и туда воображаемо кивал.       Рафа это рассмешило:       — Мне до лампочки, — но хихиканью помешала нерешительность. — И тебе должно быть тоже.       — Вот как, — неужели тот был огорчён.       — Ага. Так.       — Донни. Донни-и, ты это слышал? Ты его слышал? Это что, это о чём они говорят? Они говорят о нас с тобой, что ли?       — Я бы не удивлялся.       Он воображал подзатыльник, которым он бы огрел младшего брата, но этот подзатыльник дальше блёклых представлений никуда не уходил.       Не умирал от жажды, не чесались руки.       — И даже после этого… мне тебя не переубедить, да?       — Даже не пытайся.       — Тогда... — сомневался, что тот находился в ступоре: он ведь довольно чётко объяснил свои ценности; тем не менее неспешный тон именно этим и был пропитан. — Что ты хочешь?       Или это всего-то было горе от неудачи.       Мешкотность темпа не торопила и его. Шустро передвигался по зелёному куску. Не прыгал по деревьям, легко взирая на конец тропинки. Думал. Честно, Раф не совсем ожидал пробиться через упрямство брата и тем более удерживать с тем контакт больше десяти минут.       Выйдя из-под веток, он снова находился под тенью какого-то важного здания:       — Почему тебя так сильно волнуют эти отморозки?       — Кого бы они ни волновали?..       Чуть не споткнулся.       На ровном месте.       —… Меня.       — Ну-ху, — собеседник усмехнулся как-то нездорово, — для тебя э...то, — точно эти мелкие словечки состояли из двух: тот умудрялся их разделять под завершения. — Для тебя это другая история.       Он на минуту вышел в свет:       — То есть? — свернул. Вместе с голосом брата шелестели и лодки.       — Ты по-другому на неё смотришь, вот и всё. Мне, например... неприятно смотреть на то, что сейчас происходит в городе.       Возвращался сырой аромат. Виски крутило.       Остановился у берега.       — Наш город, — созерцал волны, — Лео, — их вздымавшуюся ткань, — большой, да?       — Да.       Развернулся вправо — там продолжалась эспланада.       — Много чего может произойти за день, — величине рядом с ней готовилось заслонять, — особенно-то в нашем любимом Манхеттене.       — Верно.       — Так почему тогда ты не паришься о похожих на них отморозков каждый день?       Лидер не ответил сразу. Не особо скрыл свой вздох, после которого отдалился от трубки и притянул к ней белый шум.       Зелень у асфальта растягивалась, стволы блёкли.       — Лео-о...       Опять. Пробуждалось.       Правда вот нынче ему очень хотелось посмотреть на выражение лица старшего брата и напрягшиеся виски того.       — Лео, включу большую громкость.       Но ещё больше хотелось помучить любопытство младшего брата:       — Продолжай, — выбил собеседника из состояния, каким бы оно ни было.       — Я знаю...       Сказал тот медленно, почти дошёл до ровного шёпота.       И он ждал возвращения тщательности, заняв проницательность блеском, перилами, тенями, светом; сыростью, стволами.       — Я думаю, — прошла ещё одна секунда на сосредоточенность, — это бесполезно.       — А твой интерес от этого хуже не стал?       — Видишь, Раф, ты не замечаешь существенную разницу, — мастер меча продолжил уверенно, и, словно задавая постоянно риторические вопросы, тот превратился в его учителя. — Когда ты говоришь о случайных преступлениях, ты говоришь и о случайных или, лучше сказать, субъективных мотивах. Когда же я говорю о преступной группировке, из-за которой произошёл бум преступлений, я говорю о конкретном источнике.       Эспланада продлевалась между проливом и почти — небольшим всего лишь — полем. Кроме кустарников, ничего не примечалось. Тени мерещились обманчивыми.       Пока что он предпочёл терпеливое молчание.       — Может быть, я бы не придавал этому настолько большое значение, — в напряжённости он чувствовал расслабление, повседневность, понижавшееся серым тоном, — если бы это никак не задевало то, что меня окружает.       — Значит, ты считаешь, что если мы избавимся от этого «источника», то мы все заживём в мире и согласии?       — Ха-а... — тот выдохнул весьма громко, — я никогда такого не говорил.       С новым углом менялась тень, как двигались стрелки на часах. На фоне роскошных, огромных и жилых многоэтажек — было тихо.       — Прежде чем понять, что мы можем сделать и можем ли мы вообще что-то сделать, нам нужно понять картину в целом. Если мы поймём, что не сможем их остановить, мы будем адаптироваться, если же появится шанс хотя бы им хорошенько напакостить, зачем сдерживаться?       Чистый газон привлекал скоротать время. Жёлтые окна тормозили каждый шаг вправо.       Он приближался к воде: такой же долгой, как его дорожка. Уставился на них, горела рука, мёрзли малость ступни, они растворялись.       — Ты всегда был таким осторожным, Лео.       — Хм-м, ты когда-нибудь смотрел в зеркало?       Застыли кости.       —... Чего?       — Каким же нам — страшным мутантам — ещё можно быть?       Расстояние к какой-то из дорогих конструкций сокращалось. Хотя как бы близко она ни возвышалась, он её не чувствовал.       Не отрывал с неё внимания, от неё терялся запах. Протянул дух:       — Твоя правда.       Закончилось это... как в долгих сериалах: «продолжение следует».       — Донни, они меня игнорируют.       — Просто дай им поговорить.       До него не дошли последовавшие вяканья и стенания, а они точно были. И хорошо.       Не имелось ни одного чувства, которое дотрагивалось хотя бы до кончика тела или мысли. Он был... Это была потерянность без всего плохого. Это было любопытство и безазартная хитрость. Так много было времени, так много было вопросов; так едко он был охвачен волнением всё это позднее время, так долго подрагивали его мысли, когда он набирал комбинацию из тройки, так остро кололо его кисть, отнимало немного в плече — эта свобода для него была свежим воздухом после ремонта. И нисколько она не раздавливала его под каблуком. И далеко он находился от всего.       Будто он наклонялся к тому и собирался прошептать что-то некрасивое, почти не двигая верхней частью башки, он подбородок наклонил к микрофону:       — Эти новички, — остановился, поворотился обратно вперёд, — прям о-очень интересные, правда?       — Н-н-ха-вички?.. — вопрос или повтор с перемалыванием — всё равно звучало уныло. И этот смех: Лео выдохнул его удушливо.       К этому шуму дополнений не было: не слышал того, не кривился от колёс, дрожавших под асфальтом; не пропускал мимо ушей болтовню двух братьев. Не то чтобы он хотел пропускать тех мимо ушей. Было задумчиво, медленно, одиноко. Связь будто оторвалась, Лео будто ушёл от всех.       Свет поблизости озарял чёрное небо. Раздавались крики и хохоты. Солёный запах пота доставал его уже отсюда.       — Ну Дон! — теперь того игнорировал ещё и гений. — Разве тебе неинтересно!       — Если это что-то важное, они нам это расскажут. Зачем к ним лезть сейчас?       — Это прозвучало странно.       Но Лео, похоже, привык к бессмертному вниманию.       — Странно. Почему странно?       — Мне не кажется, что они новички.       Раф прикрыл рот.       — О-о! Как тебе такое, а?!       — Разве это не было очевидно?       Проскальзывал за деревьями — мимо стадиончика. Удары баскетбольного мяча, как бледное сердцебиение, барабанили по башке. Он не имел оправданий на эту кличку, не имелось смысла задавать повторный вопрос.       — Эй! Ты это видел?!       Мимолётно покосился на мелюзгу без присмотра.       — То, как они, по всей видимости, успешно выполняют свои планы…       Забыл про них сразу.       Поник.       — То, как они одурачили бо́льшую часть населения, потому что те, в свою очередь, сделали совсем не тот вывод, и то... что всё это продолжается, — когда тот настолько вдумчиво и отстранённо размышлял, он успел пройтись вдоль района для скейтбордистов. — Это... такого не могли достичь независимые новички. Я в это не верю.       Скрипели шурупы. Клацали колёса. Трещали деревяшки.       — Так что. Ты считаешь, что им кто-то помогает?       — Возможно.       Он заострил чуткость на тонком безмолвии.       — Ну вы ребята и зануды!       Скрипнуло за трубкой.       — Мы у гавани.       — Отлично, — собеседник среагировал моментально и так же моментально оставил его компанию. — Все помнят, что делать?       — Ещё бы!       — Я за ним присмотрю.       — Эй!       И там был короткий и совместный смех.       И там всё зашевелилось — ветер терзал ветки; и там барабанила ходьба — вместе с собой он слышал старшего; и там щёлкнуло, скрипнуло. Надвигался ко второму стадиону: тоже полному, синему.       — Так это. Вы, ну, о чём...       — Майки...       Дона очень интересовало их личное пространство, чтобы так отрезать мастера нунчаку.       — Ой, ну да ладно тебе!       Лео протянул гам: вытянул из себя каплю воздуха, от которой напряг горло. Он просто это чувствовал — он сделал то же самое.       — Будьте осторожны.       Поднялся гогот. Засвистели.       Мяч вырвался из сетки и треснул о землю.       Радостные крики отдалялись от него, приглушались, прятались за неплотным барьером. Точно торчал в помещении, пропускавшем холод. Ему не нужно было волноваться о том, кто их подслушивал, но, может, собеседник сейчас начнёт отвечать быстрее прошлых перерывов.       — Так на чём мы остановились? — и тот продолжил первым.       Шестерёнки сместились.       — Неважно, — махнул на теннисные площадки. — Я уже хочу поменять тему.       — Так резко? — под лидером, скорее всего, затрещал мотор. — С чего это вдруг?       — Ну так теперь ты можешь без последствий говорить грязно о Донни и Майки, если что.       Тот задерживался.       — Я им ничего не скажу, — а он уверил.       — Ха-ха, ты меня начинаешь пугать, — и тому понравилось совершенно всё. — Что же это за тема, где я буду говорить о них грязно?       А здесь было пусто.       Футбольное надвигалось. Он втянул голову в плечи:       — Насчёт той последней партии в монополию, — чем ближе, тем длиннее растягивалась линия одинокого дока, — почему ты вообще сдал Дона?       Лишь дрожание, сотрясение волн разносилось у побережья. От парковки ничего не доходило. Над ним помрачнело небо: вдоль стены какого-то длинного офиса растягивались маленькие, но яркие лампы. На этой скудной полосе, которая порой разделялась ответвлениями небольших мостиков, не было ни души; в окнах, за жалюзи и едва прикрывавшими вид на помещения шторами, темнело отсутствие людей. Одни мелкие лодки пучком скопились у коротких мостиков.       Раф поднял кисть — прислонил указательный палец к наушнику. Надавливал. Впечатывал в голову. Помехи разлетелись как бисер. Будто кто-то бросил камень в балку над ним, одинокий грохот отголоском достиг его, как хлопушка за ухом.       Окружало сверху. Кожа окрасилась в насыщенный, видел себя намного лучше. Обернулся к домам. На миг он зачуял эпицентр района.       Прогремело.       Поразило. Скривился. Дёрнулись предплечья.       И выпрямился. Шевельнул голову вбок и терпел смех: Лео прям задыхался, вроде как старался выговорить что-то между «подожди», «что», «серьёзно»; тон извивался изощрённее волн, дрожал громче мотора; мотор вообще не чуял.       — Ра-ха-ха-аф, господи-и, — кряхтел и пищал, не затихал, — под-хажди-подож-жди...       Он побежал вдоль дороги.       Словно ступни чем-то намочить успел, звучали хлопки с каждым шагом. Отражалось эхо за конструкциями. Гогот отражался только вокруг.       — А-ах... — тот чуть не икнул, долго втягивал кислород, — бо-оже, — и выдохнул; мерещилось, что лидер аж надрывался под конец. — Раф, ха-а, — умирал или воскрешался. — Раф, больше не делай так, прошу, — хихикнул. — Я же за рулём.       — А что я такого сказал? — взялся за край стены, облокотился на неё. Хмурился на облака.       Еле-еле тот удержал себя от второго приступа:       — Мо-хонополия, Раф. Ты! Сам же настроил меня на серьёзную беседу и вдруг начинаешь расспрашивать о моей тактике в настольной игре?       Не тёр ногти о стену, не скрипел зубами. Просто стиснул камень.       Для приличия:       — Я уже на сороковом пирсе, — высунул нос.       — А-а, вот так! — тот беззаботно откликнулся на его насупленность. — И что же ты там видишь?       Он высунул башку.       Под микрофон пробрался ветер.       — Пока ничего.       — Какое огорчение.       Не продолжил восторженно, как в первый раз, но до сих пор старший брат находился под влиянием чересчур хорошего настроения.       — Ты так и не ответил на мой вопрос.       Раф искреннейшим образом изумился:       — А ты что-то спрашивал?       — Не валяй дурака.       — Я ещё «зде-есь», — на последнем слове шустро гнул шею вниз, кривился под голос лидера, — в «опас-сности-и», — и приступил лихорадочно кивать, — где «бог знает, что со мной может произойт-и-и», — выпрямился, крошку задрал башку. — А ты сейчас, братец, в «там», «вне опасности», где «не только бог, но ещё и я знаю, что с тобой ничего плохо не может произойти».       Вот «это» одолело слушателя, потому что с наступлением покоя он почувствовал, что отступило у мастера меча желание хихикать над его вопросиками.       С той же осторожностью высунул взор из второго угла — там стояла довольно-таки длинная лодка, вот только плавала она на ровном месте без всяких надзирателей. И плоская, и безжизненная. Он опять спрятался за стенкой:       — Так что будь поснисходительнее и расскажи-ка мне сказку на ночь.       Он покосился без воли налево, на дома за проливом: не слишком резко и прямо, направляя взгляд чуточку вперёд. Наверняка он разбирал трение шин. Наверняка видел дорогу. Видел того.       Задрожал пластрон. Он понурился на ремень. Оттянув ткань, увидел белый цвет. Приблизил к себе экран — выскочила знакомая рожа: «прочесал половину Рэд Хука и ничего не нашел кроме банок из-под пива. Натти прикинь??? Позорище».       Справа зашуршал высокий тон.       Раскрутился обратно.       Притихли.       — Тогда...       Глаза дёрнулись к пластмассовой трубке.       — И вправду хорошо, что поблизости нет остальных.       Раф моргнул, зажмурился — встряхнулся. Пошёл вою навстречу.       Тень переливалась: одна за другой. Остановился — его отражение на земле стояло прямо, и он выпучился на него. Вскинул голову.       Над ним, на парковке, намного дальше от кромки трындели.       — Ну и вот! Нынешняя остановка сорокой пирс, следующая — Блумфилд!       Блумфилд. Ну разве Блумфилд не находился подле с его последней целью. За этим небо заинтересовало ещё больше:       — Продолжай.       — Да-да.       Взирал на железные крепления фонарей, на балки ещё выше. Почти закатывались зрачки. Прищурился. Потянулся к поясу — уколол палец.       — Ну. Причина, по которой я сдал Донни, — это потому...       Прыгнул.       Ступня коснулась тонкой палки — прыгнул дальше. Схватился за самую низкую балку. Напряг мышцы; озарение почти не падало на ладонь.       Вытащил звезду; проводил по холодной глади, заводил за плечо. Гнулся локоть.       —... Что я хотел поставить его на место.       Онемели.       Живот напрягся, рот сжался. Предплечье задрожало:       — Хо-о, — будто в живот треснули, Рафаэль надрывно прогудел, — к-хак-то, — удержал смех, — сли-ишком жестоко для тебя.       — Не то чтобы у меня был выбор. К тому же-хэ, — сквозь слова хихикнул, — это было очень весело и даже... драматично. Понимаешь, Раф, союзы — это такое крепкое сплочение, которое живёт не очень долго и разрывается с самым драматичным треском. Поэтому я и вступил в него, потому что всё это обещало быть о-очень интересным.       Каких-то два человека: толстые как бочки, явно старенькие, одетые в лохмотья, грязные, точно глянцевые куртки. Были окружены фонарями и пустотой.       Металлическая пластинка переливалась в его руках.       Он развернулся к безлюдному уголку:       — Ну ты и маньяк, Лео, — напрягся опять, кисть вжимала палку в щеку.       — Эт-хо комплимент? Если комплимент, спасибо.       Стояли спиной к нему. Большая машинка стояла справа от них: тоже не моложе подозрительных типов. Вход в кузов был только прикрыт толстой тканью и деревянным, что ли, забором.       — Ну так что было дальше? — поднатужившись, он пролез через небольшую щель между двумя креплениями; сел на одно из них. — Ты-то не прекращай, не прекращай.       — Подожди.       Пальцы ног сжимали второе; звезда царапала кожу. Он наклонялся вперёд:       — Ты уже там?       — Рядом.       Надо было двигаться быстрее.       Раф бросился к наме́ренью. Те болтали.       Один треснул другого по спине — послышался хлопок. Другой вздрогнул.       Это был старт. Растянул руку. Засверкало сверху.       Раздался треск. Раздался скрежет.       Пронзил визг. Задрожал крик.       — Чё-орт! Тебя подери! Что это было?!       Разлетались искры.       Двоица, словно торчавшие в костюмах и ничего перед собой не видя, врезались в друг друга. С разинутыми пастями шли навстречу к разбитому стеклу.       Вокруг кузова распространялся прям солёный, чуть ли не копчёный или тухлых запах рыбы. Браконьеры, что ли?       — Что произошло? — Лео от волнения понизил тон. — Всё в порядке?       — Ничего особенного. Такси заказал.       За ухом не обменивались слова, жужжание прекращалось. За проводом щелкнул замок — захлопнулась дверь. Раф ещё раз покосился на непривлекательный кузов.       — Надеюсь, ты в состоянии слушать?       Вряд он был в состоянии лезть туда:       — Если ты в состоянии говорить.       Для него это звучало как взаимное согласие; странный перевёртыш.       — И развал был неизбежен: много чего происходило в «данный момент», но всё начало́сь с понимания, что Дон ведь сам непростой игрок, ведь в любой момент он мог воспользоваться тем, что я не целюсь в него. Это было ожидаемо, и ещё сильнее я ожидал, что он захочет купить Бордвок раньше меня.       Не сидел, разумеется, вздымался, но... ничего особенного не делал, не развевал.       Хорошенько трясло; оказалось, дороги в этом краю протягивались неровно. Рафаэль не очень-то верил, что его нога попросту замёрзла, что она не торчал на луже и чёрт знал чего протекавшую.       — У него были деньги — у меня же в таком случае не было бы шансов.       Шатался в этом мраке, пропитывался точно не дорогими ароматами. Всё это совершалось не зря.       — А потом на поле вдруг появился ты...       — Я? — голова его качнулась со всеобщей дрожью. — Моё отсиживание в клетке сыграло тебе на руку, я погляжу.       — Ещё бы. Понимаешь, Раф: ты и Дон действительно боролись за одну и ту же улицу, красную... Она довольно неплохая.       — Откуда ты знал, за что я боролся?       — Ты отложил стопку денег в сторону, и там была оплата ровно за те две красные улицы. Да и твой любимый цвет.       — Ну... ч-чёрт.       — И вот у тебя была одна улица, и вдруг у Дона появилась вторая. Но, конечно же, ему нужно было больше — и тут жажда обвести всех вокруг пальца начинает пожирать его.       —... Жажда обвести всех вокруг пальца?       — Я сам придумал название этому явлению. И, в общем, благодаря этому явлению я, как препятствие, пропал. Ты. За́нял всё его внимание. Этим я и воспользовался: свалил на... Майки долги, потом. Бросил Дона в тюрьму, а с тобой должен был идти.       Живость замедлялась. Не трясло, а колебало.       — На аукцион.       — Ты прям о-очень был уверен в своём плане, — подошёл к выходу. Упёрся в стену, другой рукой приподнял занавес.       — Нет, я...       Он потянулся назад, от свежего воздуха.       Голос не был перенасыщен азартом, о котором рассказывал. Тот будто усомнился в собственных словах и что-то бормотал себе под нос.       — Чего? Нашёл что-то?       — Почему бы тебе не продолжить?       Он зачем-то раскрутился, точно он глядел сквозь грузовик, видел то место, куда сейчас прибежал старший брат.       — Мне немного. Не вовремя.       Точно прошлое время находился в душной ванне, вышел и охлаждался. Где-то что-то не выдерживало вес и падало, стучало о землю, ударяло железки. Шелест тысячи машин за одним из домов оглушал где-то на расстоянии.       — Честно, я ожидал чего-то более пикантного.       Лео просто безответно хохотнул.       Раф промолчал, поворотился к стене справа. Ничего там не нашёл. Чем дольше слушал пропасть и от того, и от себя, тем реже сужался его кругозор, тем меньше мусора скатывалось к его ногам, тем безразличнее резал холод дороги.       Это был повтор. Опять его сжимали этим стенки, и он стремился из них вылезти, идти куда-то. Что он. Горло пересохло. Собирался делать. Как толстая нить, виски крепко держали голову, взор, он был прикован таращиться вперёд, но вниз. Крутиться. Не мог заостриться ни на одной мысли. Раф не был огорчён — он. Ему казалось, что в любой момент он мог подвести себя.       Кончиками ступней ползая к обрыву, он вспомнил, как падать было плохо. Так ярко это ощущал, ошибки ещё не сотворив.       Отвернулся к тупику:       — Хотя бы отвечай мне: да или нет, — но более ничего не имелось; быстро осмотрел тень и полез к ней. — Ладно?       Он должен был идти. Его долг звал. Кейси ещё не отправил второе сообщение — он не ответил на первое. Не знал, куда надо было деть руки.       — М-м.       Плечи расслабились.       — Этот твой союз с Доном, — разглядывал землю перед собой, — не помню, как вы к нему пришли. Вы что, прям, — запнулся, не поперхнувшись, — пока мы не видели, просто взяли и договорились?       — Нет.       — А-а, — заулыбался; вскинул голову, закивал, — так это была... «телепатия».       Не чувствовал услады.       —... Да?       — Нет, ты не подумай, — он без души рассмеялся, — я просто рад, что с Донни у тебя — такие — хорошие отношения: вы понимаете друг друга, вы так складно строите заговор за нашими спинами, и я бы; я бы никогда не...       Пронёсся треск. Стрельнуло в ногу; царапнуло, вроде.       Раф перешагнул дальше, обернулся — за ним разбилась прозрачная бутылка. По́днял глаза на верхние окна.       — Закрой свой клюв, чирикало!       Он должен был идти.       Во второй раз задрожал ремень.       Вытащил телефон и нажал на сообщение. «Здесь пусто» — красиво, бело повещалось на экране.       И он ответил — «здесь тоже».       — Но знаешь, — стоял у парапета, на крыше, взирал на последнюю точку.       Муравьёв так увидеть нельзя было. Он любовался светом, вроде как приглядывался к яхтам: их было немало. Слышал, как распахнулся его рот. Охлаждался язык.       — К яхтам подплыла парочка здоровых фур.       Проводил их взглядом, пока не расплылись, смешались чем-то.       — Да? Тогда поторопись.       — Обидно, что тебе говорить с ним проще, чем со мной.       Разумеется, сначала последовала пустота.       — Что?       — Не начинай, — он сказал это, но сказал это так, будто всё это время длились не копейки от часа, а целая неделя, будто он до изнеможения тащился к какой-то цели, и сейчас его, напоенного, тянуло в сон, — ты всё услышал с первого раза.       — Я, — тот, пойманный с поличным, колебался.       На пути перед ним ничего не предстало. Перед собой он созерцал микрофон: со всех сторон, каждую микроскопическую деталь. Он созерцал, как оттуда вылетало «ничего». Ему мерещилось, что из-за этого чёрная дрянь увеличивалась с каждым разом. Раф погружался в неё, что ли.       Кроме монотонности он ничего не ожидал. Пальцы не чесались — он давно их не чувствовал. Давящее чувство, ни на одной части тела...       — У меня нет любимчиков.       — Нет, и ладно, — он поднял уголки рта вверх, и всё. — Но тогда немного непонятно, почему тебе вдруг понадобилось так открыто врать мне.       — Раф...       — Что? — он остановился; фонари над ним не работали, фары от машин озаряли не его дорогу, он застрял теперь в этом мраке: на пару с тем. Рафаэль не чуял их гама. — Хочешь сказать, что я ошибся? — он просто топтался перед тем. — Или ты не помнишь? Может, мне тебе всё пересказать?       Тот опустил плечи. Тот отвёл от него взор. Загнанный в угол, нерешительный — тот мог стремиться куда-то сгинуть, но явно отказался, смерился. Очень одиноко; сидел.       Моталась голова.       — Не нужно.       Вдохнул слишком много, в груди застряло лёгкости так много, что она стала тяжёлой. И в рожу стрелял ветер, и он натягивался как шарик. Это было настолько «ничего», было настолько тихо, настолько долго длилась безответность, настолько парила вокруг эта бессодержательность, что он желал вытащить что-то гигантское, что-то огромное, что встряхнуло бы весь этот чёртов разговор.       Он отвернулся от лидера. Он желал пойти куда-то прочь — он опять к тому поворотился, он опять к тому зашагал. И свет на того не падал.       — Ты точно, — у него во рту вдруг воздуха не было, он сглотнул его жар; он цокнул, — ты точно рассказал обо всех своих проблемах Дону, да?       — Не стоит втягивать и Дона сюда, Раф, — тот нисколько не пошевелился даже.       — А что мне ещё остаётся делать? — он шевельнул руками к темноте. — У него ведь явно есть что-то, чего нет у меня. Иначе я не могу это по-другому объяснить, — и опустил их, и созерцал того. — А ты можешь?       Тот надорвано выдохнул. И взгляд не падал на него.       — Я стараюсь, как ты говоришь, — он наклонился вбок, чтобы лучше потаращиться на того, — «самосовершенствоваться», но даже этого тебе недостаточно, — замер, и время вместе с ним. — Так, получается?       Ничего.       Он выпрямился. Он глядел на того.       И пока он чувствовал твёрдость, бессилие надвигалось, когда он барабанил, когда он понимал, что он барабанил. Руки взлетали и слабели; слабели:       — Что ещё ты хочешь от меня, Лео?       И совсем он не мог разглядеть лица того.       — Ты неправ, Раф.       Бессодержательность дала по морде — он чуть не отступился, его пятка потащилась назад.       Но он стоял. Он сжал пальцы, взял себя в руки. Подождал.       — И в чём же это я неправ?       — Я ничего не требую от тебя.       Его черты ослабли.       — И я ничего не требую от Дона.       — Как это понимать? — он перебил того.       — Как это понимать? — тон того прозвучал выше его; голова у того прям дёрнулась, но взгляд-то всё равно продолжал блуждать по низу. — То, что Дон уравновешенный, не даёт ему никаких привилегий, и то, что ты неуравновешенный, никаким образом тебя не ущемляет, — плечи поднимались, тот почти возмущался. — Почему меня должно это волновать?       Разжал ладони. Он прослушал эту фразу ещё раз — ничего не мог сказать обратно: мысли было, несомненно, но здесь... здесь возразить не мог.       — Если бы я хотел рассказать что-то кому-то из вас, я бы смотрел на ваши другие качества, а не на вашу уравновешенность.       — Качества, говоришь?       Не пошатнулся, твёрдость сковала его:       — А то, что я твой брат, в мои качества, случаем, не входит?       — Даже не думай, — тот обычно этого не делал, но очень навязчиво на него была наведена рука; указательный палец. — Если ты мой брат, это ещё не означает, что я обязан делиться с тобой или с кем-либо ещё всеми своими секретами.       — И это оправдывает твоё враньё.       — Слушай, — и того охватило бессилие: лапа взболтнулась, тот поворотился влево, и он наблюдал за затылком, — я не горжусь своим поступком. Я просто хотел... — всплеснулось одно вялое предплечье, — чтобы ты не волновался об этом.       Он завис — уставился на того, и всё глупее познавал неудобство того. Прямо сейчас они находились на очень далёком расстоянии друг от друга.       Хмыкнул:       — Твои-то причины я знаю. Правда ты их никак не доказал, потому что я всё это время всё равно сидел как на иголках.       — Знаешь, Раф, если учесть эти слова, ты бы сидел как на иголках в любом случае.       — Ты что, оправдываешься теперь?       — Я говорю, какие изначально у тебя были варианты.       Он ничего не понял.       Голова была опущена, глаза никуда не выпучивались, но было чувство, что напрягал их куда-то вверх. Опустил их.       Точно, здесь же простирался гольфный клуб — пустые гольфные поля. Под ногами в широком сооружении торчало ещё чего.       Раф не шёл до самого края, он дальше середины не заходил. Даже отсюда были видны доки, суматоха: там плыли неплохие яхты, вокруг них ставили деревянные коробки. Отражение, мираж или старые мысли — возможно, он встретил кровь.       Взялся за кончик микрофона:       — Они тут.       У того треснула дверь:       — Скоро будем. Не иди без нас, даже если они уедут.       Просьба того, твёрдый и тёмный тон остались с его вниканием, но без его внимания.       И не «удачи»? И не «увидимся»? Поникнув, он провёл вдоль затылка. На стопе развернулся, задвигался по кругу.       Двинул предплечье, взялся за наушник. Снял с себя микрофон. Закрепки впились в маску — ткань елозила по лицу, на мгновение он потерял всех бандитов из виду. Притормозил. Покосился на берег. Он сел на холодную крышу, согнул колени. Он вытащил один сай; острие опустил на землю, пальцем упирался в кончик рукоятки. И держал равновесие.       Держал микрофон перед лицом, разглядывал его, мутного движения на фоне он давно особо не примечал. Больший палец слабо надавливал на пластмассовый кончик, туда, откуда через связь старшему брату доносился его голос.       И основание пальца натужилось. Рафаэль натужился. Хотел разломать. Хотел ощутить ничтожный треск, хотел услышать щелчок.       Ладонь уже задрожала. Представлялось, как под мощью нежный материал лопнет.       Он вдохнул. Лицо застыло, плечи поднялись, грудь надулась.       Оставил прибор валяться сбоку.       Согнутый локоть уложил на колено — смотрел вперёд: на пролив, на берег за ним. Наверняка он разбирал трение шин. Наверняка видел дорогу. Видел...       Отвернулся, потупился, правой щекой улёгся на руку. Безвольно вытаращился на эту чёртову палку.       Раф понял, о чём говорил Лео.