Сломанное солнце

Руки немного тряслись, вторя зарождающейся внутри панике, коя из раза в раз хотела вырваться наружу, но ее удачно гасили. В голове царил полнейший бардак, а мысли были похожи на огромную свалку, на вершине которой восседало что-то не очень доброе и хорошее. Совесть съедала изнутри буквально каждый раз, как только перед глазами всплывал неприятный образ, затем вливающийся в какую-то картинку и показывающий отвратительный сценарий развития событий. Хотелось встать и уйти, навсегда покинуть это место и больше никогда в жизни не возвращаться, выкинув из головы буквально все воспоминания, стараясь их стереть, не оставив и следа, но тогда это послужило бы началом новой цепочки событий, которая не закончилась бы ничем хорошим. Денис вздохнул, проводя ладонью по волосам. Волнение внутри все нарастало, смешиваясь вместе с отвращением к самому себе, хотя еще ничего не произошло. Он постарался успокоиться, взяв себя в руки, и убедиться в том, что другого выхода нет, что так действительно нужно, иначе вся его выстроенная за последние годы жизнь рухнет и навсегда канет в небытие. В конце концов, могли пострадать действительно невинные люди, и Денис больше всего ненавидел такие ситуации, когда из двух зол ему приходилось выбирать меньшее. Он постарался выпрямиться, перестав сидеть, скрючившись, и зацепился взглядом за эти холодные темные стены, тускло освещенные мерцающей над головой лампочкой. Вокруг пахло сыростью и плесенью, дотрагиваться до чего-либо не хотелось, как и находиться здесь запертым, как зверь в какой-то клетке, больше похожей на тюремную камеру. Кирпич под ногами крошился и неприятно шаркал по подошве ботинок при каждом движении; капельки воды, собранные в одном из потолочных углов, образовали под собой лужу на полу, и каждый раз, падая вниз, об барабанную перепонку отскакивал раздражающий звук, со временем громко звучащий не снаружи, а уже в голове; тонкие нити паутины, облюбовавшие прикроватную тумбочку, липли и к одежде, и к коже, а пыль, которая витала буквально везде, неприятно забивалась в нос, отчего практически постоянно хотелось чихнуть или надеть респиратор. Денис подозревал, что в отель класса люкс его никто не поселит, но не думал, что все будет настолько плохо. Ребра болели и ныли при каждом вздохе, но Черышева это практически не волновало. Он в сотый раз за этот день пытался понять, где прокололся и почему жизнь свернула с намеченного пути именно сейчас, когда дела шли и так не слишком стабильно. Отец всегда говорил, что нельзя раньше времени опускать руки и, прежде всего, в сложных ситуациях необходимо включить голову, но Денис не знал, где спрятана эта кнопка генерации новых идей, потому что все старые бесполезным вихрем крутились внутри черепной коробки и не работали. В каждом действии, в каждом слове людей, которых хотелось навсегда забыть, чувствовался подвох и скрытый смысл, отчего Денис понимал, что его вновь используют, как оружие, как средство достижения своих целей, которые практически во всех случаях носили отрицательную окраску. Наверное, хорошо, что в тот вечер он был один, и Саша не стал свидетелем встречи Дениса с людьми из его прошлого. Селихова он узнал практически сразу: несмотря на то, что прошло достаточное количество лет с их последней встречи, когда оба были подросткового возраста с разницей в несколько весен, Денис отлично помнил эти черты лица и жестокость, которая всегда отражалась в глазах. Если честно, Черышев искренне думал, что больше никогда не увидит этого человека, но у судьбы, видимо, были совсем другие планы. Поначалу все вело к тому, что пора распрощаться с жизнью: Дениса скрутили, заставив молчать, накинули на голову мешок и забросили в багажник джипа, предварительно перед этим зачем-то пересчитав кулаками его ребра. Машина, за время пути которой Черышева посетила глупая мысль, что его вернут обратно в Москву, дабы изощренно пристрелить прямо на своей малой Родине, медленно тронулась и куда-то направилась. Ноги и руки затекли, бок не чувствовался, а шею ломило из-за неудобного положения, что Денису казалось еще хуже предстоящей гибели. Он мог двигать только кончиками пальцев, ибо даже нормально подвинуться не представлялось возможным: багажник, помимо человеческого тела внутри него, был набит чем-то еще. До Москвы они тогда так и не доехали: высадились в каком-то лесу, который зачастую был излюбленным местом многих мафиози, и вытащили Дениса наружу, еще несколько раз ударив под дых, хотя тот даже и не сопротивлялся. Селихова словно забавляла подобная покорность и смирение, отчего он самодовольно думал, что Черышев сдался и готов умереть, но это было поспешно и напрасно, ибо Денис успел сломать ему нос, когда тот потерял бдительность, и выбить несколько зубов людям из охраны, за что потом быстро поплатился и заработал большую гематому на спине. Жизнь с самого детства у Дениса была не такая уж сладкая, ведь вырос он не в обычной семье, а среди людей, для которых убивать, воровать и совершать по три преступления в день было совершенно нормально. В Спартаке, имевшем не самую хорошую славу, он находился вместе со своим отцом, вопреки устоявшимся вокруг нормам старавшимся воспитывать сына по-своему, ибо жизни мафиози или гангстера для Дени он никогда не желал, которому в свое время было некуда пойти, и Спартак, обманчиво казавшийся довольно приятным местом, распахнул перед ним свои двери, кои вновь уже никогда не открылись. Погибшая мать Дениса была двоюродной сестрой тогдашнего босса, отчего к маленькому мальчику иногда проявляли какую-то снисходительность, но обучали так же, как и всех остальных. Отец часто работал над своими новыми проектами, уходя в них с головой, отчего младший Черышев зачастую оставался один, но никогда не был предоставлен самому себе: в Спартаке, словно в Спарте, дел было по горло, и вечные изнурительные тренировки, не заканчивающиеся ничем хорошим, только убивали в нем детство, силы и волю. Спартаковцам нравится воспитывать не людей, а каких-то безжалостных монстров, которые сделают для своего босса все, что он скажет, и в любой момент пожертвуют женой и детьми, если так будет угодно. Денис находился рядом с такими же детьми, как и он сам. Их было немного, ведь не каждый заводил семью внутри клана, но все объединялись привитой с пеленок жестокостью, от которой Дениса всегда воротило, потому что он совершенно не мог понять, откуда у мальчишек и одной девочки рука не дрожала в моменты, когда их просили кого-то умертвить или добить. Сам Денис наотрез отказывался наблюдать за чем-то подобным и уж тем более принимать в таких извращениях участие, несмотря на то, что ему за это очень сильно доставалось. Потом его трогать перестали, переключившись на отца, и Денис, ощутив на себе неподъемную гору взвалившейся на него ответственности, возненавидел Спартак еще больше, вынужденно ему подчиняясь и пачкая руки в чужой крови, после которой было невозможно отмыться. С Селиховым они не общались, — по правде говоря, Денис вообще сторонился заводить какие-либо отношения, — но с этим человеком даже сближаться не нужно было, чтобы осознать весь кошмар, творящийся у него в голове. Он отличался чрезмерной жестокостью по отношению ко всем, кто пытался сделать ему больно, и уважал двадцатилетнего Дениса, но не Черышева, а Глушакова, также показывающего себя не с самой светлой стороны. Взаимодействовать с этими людьми и знать, что именно они с парой других ребят издеваются над его отцом, когда Денис делает что-то не так, было еще хуже, чем всю ночь стоять на одной вытянутой ноге с раскинутыми в сторону руками, тренируя, как говорил его персональный надзиратель, «выдержку», и раз за столько лет после последнего появления Дениса в Спартаке Селихов остался жив, выламывает ему пальцы, заставляя себя слушать, и говорит что-то о долгах, кои необходимо возвращать, — сомнений, что он дослужился до главы Спартака или его приближенного, быть просто не могло. Денису стало не по себе от воспоминаний, отчего он поднялся со скрипучей кровати и зажмурился, когда гематома на спине дала о себе знать, смешиваясь вместе с болью в ребрах. Пальцы ныли и кое-где припухли из-за того, что над ними вдоволь поиздевались, но Денис словно старался специально выворачивать их еще больше, понимая, что сейчас ему придется причинить такую же боль человеку, которого сам ни разу в жизни не видел. Тогда, в лесу, после выдвинутых Селиховым условий, Денис даже расспрашивать не стал, кто станет его грушей для битья, ведь возникшая жалость могла бы все разрушить и рука просто не сможет подняться, но он пообещал себе сделать все, что в его силах, дабы хоть немного облегчить страдания бедолаге, хоть эти мысли и не приносили в жизнь никакого оптимизма. За ним пришли примерно через пятнадцать минут, без каких-либо разговоров выводя из комнаты и, хватая за шкирку, как какого-то котенка, повели дальше по коридору, не отличающегося от его бывшего местопребывания ничем, кроме чуть более яркого освещения. Денис выдохнул, стараясь отключить эмоции, которые так сильно полюбил за все время своей долгожданной свободы, и встал напротив двери, к коей его приволокли. — Вперед. Повторять дважды не следовало, потому что оттягивать этот момент еще на несколько часов — это навредить себе только больше. Черышев дотронулся до липкой, холодной дверной ручки и потянул ее на себя, слыша пронзительный и отвратительный до подкатывающей тошноты скрип, вызывающий головную боль и раздражение. Он отчетливо помнил подобные места и комнаты, где содержались пленники, среди которых порой были и простые люди, перебежавшие Спартаку дорогу на красный свет в ненужном месте. Мафиозные Семьи всегда отличались друг от друга, и если одни старались вести более мирный преступный образ жизни, то другие плавали в бассейне с человеческой кровью и ничуть этого не стеснялись. Внутри было немногим лучше, чем снаружи, но затхлого запаха и сырости здесь не наблюдалось. Комната была лишена абсолютно любой мебели, лишь несколько ржавых крюков, привинченных к потолку, и идеально начищенные наручники виднелись под светом лампы. Денис облегченно выдохнул. Это не пыточная. — Приступай и запомни, что я вижу все, что ты делаешь. Начнешь играть слабого калеку или бить по менее больным местам, то я без зазрений совести прикажу просверлить разрывной пулей дыру в голове твоего друга и всех его родных. Впрочем, от черепушки-то у него вряд ли что-то останется. Денис скривился на первом же слове, потому что ему захотелось вытащить чертов коммуникатор из уха и растоптать его, лишь бы не слышать противный голос Селихова. Он и без каких-либо напоминаний прекрасно знал то, что от его действий зависит жизнь дорогих людей, и если бы Денис не проторчал полжизни внутри тюремных стен Спартака, то был бы процентов на пятьдесят уверен, что Селихов блефует. К сожалению, за пятнадцать лет он осознал и убедился в том, что люди здесь не умеют шутить. Вся проблема состояла в том, что Денис мог попытаться дать отпор, если бы его не поставили перед фактом: либо он делает то, что сказано, либо остается лежать мертвым грузом, но не один, а забрав вместе с собой в могилу Головина и Катю с их семьями. Выбор был очевиден. Его заставили вернуть свой долг, потому что просто так от Спартака никто никогда не уходит. Черышев выдохнул, сжимая руку в кулак и подходя к прикованному человеку ближе. На его голове был накинут мешок, а в рот наверняка всунут кляп — тем лучше, потому что не придется лицезреть чужие страдания, отраженные в мимике и глазах. Одежда на пленнике была, но торс все равно оставался открытым, — словно подсказка, указывающая, куда нужно бить. Человек слегка приподнял голову, почувствовав, что к нему подошли ближе, а затем вновь опустил, будто выразил все свое пренебрежение к сложившейся ситуации. Денис почувствовал отвращение к самому себе, но все-таки замахнулся, остановив руку в воздухе. — Ну, бей. Или забыл, как это делается? — раздался в ухо чужой голос. — Такое не искоренить, ты отлично знаешь, что с одного удара можно и хребет переломать. Давай, действуй. Стоит ли напоминать о том, что тебя ждет, если ослушаешься? — Нет, — глухо ответил Денис и закрыл глаза, нанося первый удар и чувствуя, как кулак врезается в холодную кожу под ребрами. Человек только напрягся, не издавая ни звука. — Хороший экземпляр тебе достался, кстати, — произнес Селихов. — До тебя мы тоже решили немного поиграть с ним, но, представляешь, он вообще как рыба молчал, ни одного звука не произнес! Денис ударил повторно. — Собственно, были предположения, что он внезапно стал немым или голос потерял, но пару раз наш герой все-таки ответил на вопросы, так что мы оказались неправы, — спартаковец вздохнул, искренне огорчаясь. — Жаль, потому что мне было бы интересно послушать, как он стонет от боли. Рука словно сама остановилась в миллиметре от кожи, не достигая своей цели. Денису до сих пор было непонятно, как внутри себя можно концентрировать столько злобы, неужели искоренение человеческих качеств способно приносить удовольствие? Он выдохнул, проклиная неизвестно кого, и замахнулся повторно, на этот раз завершая удар до конца. — К слову… твой отец тоже всегда молчал, когда его били. Весь так, знаешь, соберется, презрительно посмотрит, а потом только терпит все удары, что на него сыпались. Мы ведь даже когда ему палец от руки отделили, то ничего не услышали. Да и когда обратно пришивали — тоже. Для Дениса разговоры об отце всегда были больной темой, а слышать то, как именно над ним издевались, когда у Черышева не получалось максимально выложиться, можно было сравнить с последней стадией саморазрушения. Он и так всю жизнь будет корить себя за то, что виноват в его смерти, поэтому подобное ковыряние стеклом в старых ранах несло за собой всепоглощающее чувство вины, тоски и боли. — Ты ведь прекрасно знаешь, что это твоя заслуга. Очень эгоистично было подставлять собственного отца и идти на поводу у капризов. «Я не буду его трогать», «Я не хочу смотреть на то, как страдают люди», «Я не стану убийцей», — спародировал Селихов, — и вот стоило оно того, скажи? Все то, от чего ты бежал, вернулось к тебе в троекратном размере. Ты стал косвенным убийцей собственного отца, заказчиком, понимаешь? А в роли исполнителей выступили мы. — Заткнись, — процедил Денис, понимая, что начинает злиться. Давать агрессии взять верх, а провокациям — сработать было нельзя, но разговоры на эту тему никогда не попадали под общее правило. — Что-что? Еще скажи, что я ошибаюсь. Знаешь, мне казалось, что иногда ты специально из себя неженку строишь, чтобы потом увидеть отца избитым. Последующая серия ударов вышла сильнее первых, потому что Селихов словно разжег вулкан, добиваясь нужной реакции. Денис, кажется, сломал парню (или мужчине) несколько ребер, злясь больше не на сломанное детство, Селихова или Спартак, а на самого себя. А Александр продолжал. Продолжал говорить все, что было способно заплести негативные эмоции в нить, намотать их на кулак и выплеснуть наружу, на другого человека. Костяшки пальцев постепенно стирались, на чужом теле появлялись отчетливые гематомы, и Денис испытывал отвращение оттого, что делает. Он несколько раз специально промахивался, кроша кирпич позади прикованного человека, чтобы не навредить внутренним органам, делая больно уже себе, будто наказывая, и никак не мог избавиться от желания заставить Селихова замолчать, сломав ему челюсть. — Смотри, как разошелся! — довольно прокомментировал он. — Такими темпами ты вовсе его убьешь… но, знаешь, кто я такой, чтобы тебя останавливать? Давай договоримся: как только это стойкое чудо природы произнесет, наконец, хоть то же самое ничтожное болевое мычание, то мы все это останавливаем, рассчитываемся с тобой и отпускаем, забыв вообще, кто ты такой. Если же он ничего не произнесет — поздравляю, ты в очередной раз стал убийцей. Черышев даже считать не стал, сколько после этого ему пришлось оставить ударов. Ему до тошноты было противно каждый раз замахиваться и причинять боль, кусая собственные губы от бессилия. В конце концов, он сдался, наклонился над пленником и вымолвил жалкое: «Пожалуйста», отчего тот вдруг резко вскинул свою голову. — Пожалуйста, издай хоть какой-нибудь звук, — прошептал Денис, сглатывая, — иначе он заставит меня убить тебя. Сперва за этими словами не последовало никакой реакции, но на одном из слабых ударов пленник все-таки «заговорил», что-то вскрикнув через засунутый в рот кляп. На этом Денис и остановился, замирая, а затем сползая на пол, пока довольно жужжащий в ухе голос доносил какую-то очень важную информацию. Черышев вытащил коммуникатор и отшвырнул к стене, закрывая лицо рукой и вполголоса прося прощение то ли у избитого человека, то ли у умершего отца. Он себя ненавидел.

***

Кокорин посмотрел на лежащую перед собой тарелку, в которой плавали креветки, стукаясь розовыми тельцами о нарезанные рядом овощи. Он зачерпнул суп ложкой, принюхался, словно не был уверен, что там не подмешали яд, и все-таки попробовал, осторожно пережевывая дитя морей и пытаясь понять смысл смешивания его с другими ингредиентами, которые обычно не хранились рядом на одной полке. Морепродукты Саша почти ни разу в жизни не пробовал, — так, однажды отведал лобстера и морскую капусту, которая через секунду оказалась в мусорном ведре, — предпочитая этому всему более традиционную или мясную кухню, где от одного блюда можно было наесться на год вперед. Собственно, его знакомство с морскими обитателями так и продолжало бы заканчиваться какой-то рыбой, которую он почти не ел, тем лобстером и шпротами, если бы не Смолов, решивший привести его в чертов ресторан. — Это не гастрономический рай, — вынес свой вердикт Саша, пережевав креветку и то, что было вместе с ней на ложке. — Я считаю, что повар плохо постарался. Здесь есть книга жалоб и предложений? — Лучше иди и скажи ему это прямо, — посоветовал Федя, поедая тунца. — Но я не уверен, что в твоей заднице не окажется пара ножей. — Не дождешься, — ответил Кокорин, размешивая суп ложкой, потому что ничего умнее больше не придумал. — Зачем мы вообще сюда пришли, тебе в России этих суши-баров мало? — Здесь не продают суши, Саша. — Федя посмотрел на него многозначительным взглядом. — Ешь и не болтай. — Да не хочу я есть эти креветки, — настаивал на своем Кокорин, — кто тебя вообще просил заказывать мне этот суп. — Может, тебе напомнить, как ты сам двадцать минут назад ткнул пальцем в первое понравившееся название, не удосужившись дочитать меню до конца? — И теперь я еще и виноват в этом? — Саша возмущенно взмахнул рукой с зажатой в ней ложкой и расплескал капли супа на скатерть. — Я повторюсь, что не понимаю, зачем мы сюда пришли, ты что, на свидание меня таким образом позвал? Провально, Смолов! — Заткнись, крикливый ты петух, — недовольно прорычал Федя, переставая мучить тунца. — На свидание в местный зашарпанный ресторан я бы точно тебя не пригласил. — Вот уж спасибо, — съязвили в ответ. — Ну так и что мы продолжаем здесь делать? Федя вздохнул, откладывая столовые приборы в сторону. — Видишь позади нас столик? Там еще сидит человек с татуировкой у виска. — И? — Это одна из верхушек «Сицилийских псов», тех самых, которым ты зачем-то понадобился. — И? — приподнял бровь Саша. — И мы здесь, чтобы выяснить, зачем. — И? — У тебя другие вопросы есть? — раздраженно произнес Федя, нахмурившись. — Выражайся конкретнее, я не говорю по-петушиному. — Я не понимаю, какого дьявола мы сидим и строим из себя интеллигентов, поедая эту бурду, когда можем решить все сейчас! — ответил Кокорин, бросив ложку в суп и расплескав его еще больше. — Мы сидим и строим из себя интеллигентов, поедая эту бурду, потому что не можем просто так подойти к нему и показать твою физиономию, прося объяснить, какого черта она показалась им привлекательной! Мы только перестрелку устроим и сухими из воды не выйдем, а, наоборот, подставимся, потому что у тебя рука сломана, да и у «Пса» охраны бо… — Смолов не успел договорить, потому что Кокорин, показательно закатив глаза и с характерным звуком отодвинув стул, поднялся и стремительно направился к дальнему столику, не желая слушать чужую болтовню дальше. — Блядь, Саша! Кокорин быстро достиг нужного столика и сел, улыбнувшись, смотря на оторопевшего от такой наглости мужчину. Его парни дернулись, чтобы вышвырнуть зарвавшегося незнакомца вон, но главный вдруг поднял руку, останавливая их. Он вгляделся в лицо Саши, выплюнул жевательный табак и хмыкнул. — Узнал, да? — Тебя трудно забыть, особенно после того, как вы положили половину наших парней. — Сочту за комплимент, — еще шире улыбнулся Кокорин, действительно находя это милым. Он проследил за Федей, который определенно хотел его придушить, и вернулся взглядом к мексиканцу. Смолов, отчасти злой, отчасти раздраженный, сел рядом с Сашей, и парни «Пса» вновь задвигались, но были остановлены еще раз. — Вы точно не обедать пришли, раз выбрали для этого единственный день, когда я прихожу сюда, — протянул мужчина, оглаживая рукоять лежащего на столе ножа. — Нам надо поговорить, а не начинать еще один конфликт, — предупредил Федя, на что собеседник приподнял бровь. — А где гарантия, что меня, например, не пристрелят, когда я буду выходить отсюда? — Нас только двое, — опередив открывшего рот Смолова, влез Кокорин. — Если не веришь, то можешь послать одного из своих крутых парней обыскать все вокруг. — Слишком накладно. Но, допустим, я вам верю. — Он взял стакан с налитым в него бурбоном и допил, отодвигая в сторону. — Что вам нужно? — Я хочу знать, на кой черт вы выкрали меня и устроили весь этот бред, — нетерпеливо начал Саша, — зачем держали в подвале, если никаких выкупов не требовали. Чего вы вообще ждали? — А почему я должен отвечать? — Он подпер щеку рукой, удивленно похлопав глазами. — Вам есть, что предложить взамен? Саша потупил взгляд, потому что как-то не продумал эту деталь, а Федя приготовил стандартный ответ, обозначающий крупную сумму денег, но мексиканец лишь покачал головой, показывая, что его это не устраивает. В мире мафии, где даже враждующие между собой кланы уважают старые традиции, за любую информацию нужно платить, ибо она — товар, а товар стоит денег и никогда не бывает бесплатным. — Может, сам скажешь, что ты тогда хочешь? Мужчина задумался, изображая тяжелый мыслительный процесс, а потом налил себе еще немного бурбона и откинулся на спинку стула, делая глоток. Он внимательно вгляделся в лица своих собеседников и, слегка пригубив, ответил: — Почему вам это так важно? — Потому что знаем, что это заказ, а не ваше желание получить… не знаю, что. Мне плевать, кто кого убил в тот раз и сколько денег за это отвалил; всего одна вещь имеет сейчас значение: заказчик, — серьезно произнес Смолов, пристально глядя в чужие глаза. — Хорошо, допустим, вы получите нужную информацию, что потом? — не унимался «Пес». — Потом мы надерем им зад, — высказал вполне очевидный ответ Саша, игнорируя внезапное желание почесать руку под гипсом. Мужчина вздохнул, кажется, оставшись удовлетворенным таким ответом. Он осушил стакан до конца и наклонился вперед, заглядывая то Саше, то Феде в глаза поочередно. — Я не знаю его имени и того, к какой Семье принадлежит этот парень, — начал мужчина. — Он имел дело с нашим боссом, которого на данный момент уже нет на этом свете, так что больше выведать у вас ничего не получится. Приказы шли от главного, целью был ты, белобрысый, задание простое: выкрасть тебя и подержать какое-то время в подвале. Все. За это нам и отвалили приличную сумму денег. — Мексиканец вздохнул, проводя рукой по волосам. — А потом нагрянули вы и все к черту разнесли. — Не особо жалею о содеянном, вам следовало быть умнее, — честно ответил Смолов, за что в ответ получил оскал от собеседника. — А тот мужик… эй, как тебя зовут? — спросил Саша, стараясь зацепиться за мысль, которую еще не потерял. — Хосе. — Так вот, Хосе, а ты этого парня видел? — Несколько раз мы с ним пересекались, я частично запомнил его, но по памяти не опишу. — А если фотографию покажем, опознать сможешь? — поинтересовался Саша и увидел утвердительный кивок. — Ты что задумал? — не понял Федя, смотря на хлопающего по карманам Сашу. — Тихо, не мешай, — отмахнулся Кокорин, доставая телефон. Он около минуты рылся в недрах гаджета и, наконец, отыскав нужное, протянул мобильный Хосе, спросив: — Это он? — Тот парень был русским. — Хосе пригляделся, немного прищурившись, и покачал головой. — Этот на него ничем не похож. — Точно русский? — переспросил Смолов и в ответ получил характерный смешок. Он выдохнул, задумавшись. Получается, что кто-то заплатил приличную сумму денег «Сицилийским псам» для того, чтобы они похитили Сашу и продержали у себя некоторое время. Если никто не собирался требовать выкупа за него, то, выходит, целью этой операции было устранение Саши, но без его фактической смерти. Отчасти, это было глупо, но необходимость придумать такой план все-таки существовала: сорвать сделку, лидером которой со стороны Зенита был именно Кокорин. — Мы должны вернуться и рассказать об этом Артему, — вздохнул Федя. — И желательно как можно быстрее. Хосе, видя, что у мужчин, кажется, назрели какие-то догадки, облизал губы и, немного наклонившись, произнес: — Плата за то, что я вам рассказал, довольно символическая: как только вы поймете, кто это сделал, прошу вас устранить его. Навсегда. Этот сукин сын натравил на нас своих людей и перебил практически всех, — закончил Хосе, играя желваками. — От «Сицилийских псов» осталась горсть слепых щенков, которые теперь не знают, что им делать дальше. Нам нужно отомстить. Ответа не последовало: лишь кивок, как знак согласия. Кокорин, конечно, допускал наличие подвоха, но не подозревал, что кто-то до сих пор прибегает к старым методам уничтожения: практически полное истребление мнимых союзников приводит к тому, что об их общих секретах никто не узнает. Хосе щелкнул пальцами, и один из парней достал из кармана телефон, протягивая его Феде. — Это на случай, если понадобится моя помощь. Они попрощались, кивнув друг другу. Федя уже вызывал такси, а Саша не удержался и все-таки засунул позаимствованную в ресторане вилку под гипс, до мурашек наслаждаясь долгожданным облегчением. Им предстояло еще многое сделать, но круг подозреваемых сужался, а это могло значить только одно: пора лететь домой.