Враг (Сломанные)

POV Лекс       Серые, недавно выкрашенные стены и самое обычное окно с заснеженными ветками густой ели за стеклом. Без решётки. Кисти рук тоже свободно лежат на гладкой поверхности стола, не скованные холодным железом. Без верхней одежды немного прохладно, футболка ни черта не греет, но всё же терпимо. Куртка так и осталась в больнице.       Мысли тут же вернулись на десяток часов назад, когда я вытащил из снега свёрнутое в клубок тело. Первое на что я обратил внимание — ОН дышал. Уже только одного этого хватило, чтобы выдохнуть с облегчением. Прямо там, в сугробе, я стянул с себя куртку и свитер и попытался максимально прикрыть голые бёдра и ноги Димки. Так и нёс его до самой машины скорой, завёрнутого в кокон из одежды.       Раны на спине я увидел раньше медиков. Кое-где кровь подсохла, и ткань подкладки намертво прилипла. А эти твари даже не обратили внимание на то, что парень воет от их манипуляций, даже будучи практически без сознания. Я же увидел только часть поясницы и бок, но и этого мне хватило, чтобы понять. Он не оцарапался, не упал где-нибудь, не счесал спину о твёрдую поверхность. Его порезали. Причём порезали намеренно, потому что, если мне не изменяет память, я успел увидеть несколько букв, кровоточащих на бледной коже. Порезы глубокие, скорей всего придётся шить, и шрамы останутся навсегда…       Невольно провожу пальцами по своему горлу. У меня тоже есть метка на всю жизнь, но эту я сделал себе сам.       Скрип ключа в замке, и в комнату входит крёстный. Слишком усталый у него вид, слишком красные глаза. — Как ты? — Как ты?       Спрашиваем одновременно и вымученно улыбаемся друг другу. Аркадий придвигает ближе ещё один стул, имеющийся в комнате, и садится напротив меня. Некоторое время просто молчим, он разглядывает пейзаж за окном, я рассматриваю его. Слишком напряжён, как струна натянут. Неужели всё так плохо? — Как дела у Димы? — не выдерживаю первым. — Слава Богу, всё обошлось. Парень пришёл в себя ночью. Состояние стабильное. Немного помят и пришлось загипсовать руку, плюс его разобрала простуда, но в остальном нормально. — Его перевезли в город? — В этом нет необходимости, Лёш. У парня переохлаждение и ушибы, ну и шок, конечно, но всё не так критично. — Что с его спиной? — спрашиваю и вижу, как меняется в лице. — Всё сделали как надо… — Что с его спиной? — повторяю вопрос с нажимом и только после этого крёстный смотрит мне в глаза.  — Он порезан с затылка по самую поясницу. В некоторых местах пришлось накладывать швы. В большинстве мест… Но всё заживёт. Он молодой и сильный.       Хочу спросить про надпись, но язык не поворачивается, немеет. Слова в горле застряли, и не выдавить и звука. Вижу, что ждёт именно этого, вижу, как не хочет отвечать. — Что… — голос не слушается, и приходится прокашляться, — … что там написано? — Откуда ты знаешь про надпись? — напрягается, и я вспоминаю слова Димы о том, что я причастен. Неужели крёстный поверил? Хотя тут сложно усомниться. — Я видел часть, когда его пытались раздеть в скорой, — говорю как есть, и он облегчённо вздыхает. — Так что там? — «Волчья принцесса», — и смотрит на меня. Теперь уже ждёт, что я отвечу. — Лёш? — Твари… — шиплю, не обращаясь ни к кому конкретно, скорее просто мысли в слух. — То, что он сказал про тебя… Про твоё участие в этой истории — правда? — Нет, — сглатываю и сжимаю пальцы в кулаки. — Если бы я только знал, если бы я добрался до них первым, этого бы не случилось. — Всех троих нашли, так что можешь быть спокоен. — Как я могу быть спокоен?! Ты видел, что они с ним сделали?! Суки! Убью! — подрываюсь со стула и нависаю над ним. — Сядь! — говорит приказным тоном, так, что мурашки по коже, и я падаю обратно на стул. — Перестань истерить, это делу не поможет. Скажи лучше, что с ним сделал ты. — Ты о чём? — поднимаю на крёстного глаза и натыкаюсь на ледяной взгляд. — О том, что произошло четыре года назад. И о том, что происходило прошлым летом. — Ты знаешь, что тогда было. Я всё тебе рассказал. — Не всё, — трёт виски и достаёт из сумки папку с бумагами. — Тут… — кивает на документы, — … нет ни слова о том, что у речки ты тогда был не один. Почему ты молчал? Прикрывал? — Нет. Просто… — задумываюсь на минуту и понимаю, что сам не могу объяснить причину того, что я утаил часть истории.       Я ненавидел его тогда всем сердцем. Не сразу, правда. Вначале я думал, что он не добрался до дома, и только спустя несколько дней, очнувшись в реанимации, случайно услышал разговор своей матери и отца. Они говорили о мальчике с нашей улицы. Моём друге, который так испугался случившегося со мной, что просидел в сарае до самой ночи, пока его не нашла тётка. Мама плакала, жалела меня, жалела этого мальчика, который так за меня переживал, что с ним случился приступ истерики прямо у него дома. А я… Я начал ненавидеть. Именно в ту минуту, когда услышал, что он просто испугался. Трус, трясущийся за свою шкуру. Друг, который был для меня больше, чем другом. Мальчик, увидев которого в первый раз, я понял, что больше не будет как раньше, потому что потерялся в ту же секунду, как его небесные глаза остановились на мне. Кто бы знал, как часто я жалел, что он не девочка, кто бы знал, как часто я представлял то, о чём нельзя даже думать. Но голубоглазый мальчик не был виноват в том, что я чувствовал к нему, поэтому я старался быть ему хотя бы другом. Лучшим другом, который всегда рядом, который поддержит и поможет. И что я получил в ответ? Нож в спину. Предательство…       Но всё же я не выдал его, не сказал, что он там был. И только теперь, сидя в этой серой комнате, я понял почему. Я не хотел, чтобы его мучили допросами, не хотел, чтобы на него показывали пальцем. Не хотел, чтобы мои друзья винили его в произошедшем со мной. Тогда бы он стал изгоем и для детей, и для взрослых, а я не желал ему такого. Даже ненавидя его, я любил. — Лёш? — хрипловатый голос возвращает меня в реальность. — Я не хотел втягивать Диму в это всё, — отвечаю уверенно, ни капли не соврав ни крёстному, ни себе. — Понятно, — он замолкает на некоторое время, чтобы потом продолжить чужим, отстранённым голосом. — Тогда объясни мне, за что ты издевался над ним после того, как он переехал жить к своей тётке в прошлом году. Мстил? — Мстил, — соглашаюсь. — Тогда, значит, уберёг, а теперь мстил? Так? — Получается, что так. — И как? Получилось? — Что? — передёргиваю плечами, чувствуя неприязнь от человека, сидящего напротив. — Отомстить. — Не очень, — вспоминаю, как терзался каждый раз, когда делал Диме больно, но всё же делал. — Он мне многое рассказал, — Аркадий убирает бумаги и откидывается на спинку стула. — Всё? — интересуюсь почти безразлично. Мне не страшно. — Ну, тебе лучше знать, всё или нет. Может и ты поделишься своим видением ситуации. — Хочешь услышать историю от двух источников и сравнить то, что получилось? — Возможно. — Записывать будешь? — слегка ехидно улыбаюсь, происходящее вызывает глухое раздражение. — Я не веду это дело. Поэтому просто послушаю. — Даже так… — вскидываю бровь и тоже откидываюсь на стул. — Стыдно, что я у тебя такой? — Нет. Просто хочу, чтобы всё по-честному. — Вот как? А когда отмазывал за драки, тоже по-честному было? — язвлю, понимая, что перегибаю палку, но ничего не могу с собой поделать. — Это не драки, Лёш. Сейчас это совсем другое. Ты умышленно издевался над другим человеком. Натравливал на него своих дружков. Избивал его сам и позволял делать это им. Ты чуть не стал участником группового изнасилования, если верить Золотарёву. Сейчас в моих глазах ты не многим лучше тех троих, что закрыли его в подвале. — Ты кое-что упустил, — смотрю ему прямо в глаза и добиваю. — Изнасилование было, только не групповое. Я был один. — То есть? — Аркадий становится одним цветом с мрачными стенами. — Что ты такое говоришь? — Значит, он тебе не рассказал, — выдыхаю и как-то даже расслабляюсь внутри. Дима не обвинил меня в том, что случилось той ночью. Значит ли это, что он тоже тогда что-то почувствовал? Ведь несмотря на всю боль, что я ему причинил, было и что-то другое. Что-то, чего мы не приняли сразу и поняли только потом. — Ты расскажешь? — делает голос почти ласковым, и я понимаю, что он на автомате включает уловки, с помощью которых ведёт допросы. — Вряд ли тебе будет приятно услышать такое. — Переживу как-нибудь.       Отворачиваюсь к окну и стараюсь вспомнить тот день, когда я узнал, что Дима переехал в наш посёлок насовсем. Что я тогда почувствовал? Мог ли знать, что всё обернётся так?       Человек, которого я люблю, на больничной койке, скорей всего, благодаря мне, хотя я даже не подозревал о готовящемся похищении. А я… Я, наверное, сяду, потому что сейчас собираюсь обвинить сам себя, рассказав всё как есть. А Дима потом просто подтвердит мои слова. Ведь подтвердит же?