Враг (Сломанные)

      В день, когда меня выписали из больницы, шёл дождь. На улице январь месяц, а льёт как из ведра. Поглубже натягиваю капюшон, вглядываясь сквозь стекающие по стеклу капли. Я в такси. Едва сумел улизнуть от бдительной Веры, которая выскочила в магазин, как только разобрала мои вещи, привезённые из больницы. Куда еду — знаю прекрасно, вот только не знаю зачем.       Знакомый поворот и старые многоэтажки, впереди виднеется облупленная дверь подъезда. В окне на нужном мне этаже горит свет.       Вчера Алексея Волкова отпустили. Не совсем, конечно, только до суда. Ему светит срок за хранение и продажу наркотических веществ. А в остальном… Возможно, тут постарался его крёстный, а, может быть, сыграло роль то, что я, как и «пророчил» Олег, отказался свидетельствовать против Лекса. Не знаю, но по какой-то из этих причин окно, в до боли знакомой мне квартире, сейчас светилось.       Наспех расплачиваюсь и выскакиваю под дождь. Всего каких-то метров десять, а успеваю изрядно промокнуть. Долго стою перед дверью, уже преодолев лестничные пролёты, но не решаюсь нажать на звонок. По ту сторону тишина, хотя я знаю, что он там, за дверью. Возможно, сидит на кухне с чашкой кофе или смотрит телик в розовой комнате, а, может, просто спит. Он уже давно не живёт дома. Отсиживается тут, почти ни с кем не общается.       Стою, упираясь взглядом в дверную ручку. Что я ему скажу? Зачем вообще я приехал? Может, назад, домой? Вера будет волноваться.       Не успеваю. Дверь почти бесшумно открывается, а я даже ещё не решил, надо ли мне это. — И долго ты так стоять собираешься? — голос ровный и совсем чужой. Становится страшно, глаза поднять боюсь. — Промок весь, а сам только с больницы.       Передёргиваю плечами, словно тяжёлые капли уже проникли под куртку и холодят кожу. — Зачем пришёл? — продолжает стоять на пороге, не закрывая дверь, но и не приглашая меня войти. Мерзко. Жалею, что поддался дурацкому порыву и приехал. Чего ожидал? — Не знаю, — ответ глупый, зато честный. — Даже так? — отступает на шаг. — Ну, входи, раз явился.       Переступаю порог и слегка скованно стягиваю с себя мокрую куртку. Шрамы на спине уже затянулись, но всё равно пока чувствовались, стягивая неприятно кожу. — Не боишься? — закрывает за мной дверь и упирается в неё спиной. — Нет, — вру, потому что боюсь. Не столько самого Лекса, как его ледяного взгляда и безразличного голоса. — Смелый, значит… — обходит меня, стараясь не коснуться, и идёт на кухню. Тащусь за ним, опустив голову, и почти влетаю ему в спину, когда неожиданно останавливается. — Под ноги смотри. Не хватало ещё, чтобы ты себе сломал что-то, а я потом крайним остался. — Не останешься, — слышу явный сарказм в его голосе и отхожу подальше, сажусь на краешек стула. — Угу, — включает чайник и, сложив руки на груди, поворачивается ко мне. — Ну, и? — Что? — Дим, это ты ко мне пришёл, не я к тебе. Вот и скажи мне, зачем? — Сам задаюсь тем же вопросом, — роюсь в карманах в поисках сигарет. Вот я идиот! Но развернуться и просто убежать не позволяют остатки гордости. Лекс прав: сам пришёл. — Не вздумай тут курить, — угадывает мои движения, хотя, если я правильно помню, в первый наш вечер он лично курил на этой кухне. — Вот скажи мне, Дим, что с тобой не так? То ты выговариваешься от всего сердца, да так, что мне несколько сроков светит, а потом в отказ идёшь от своих же слов. Что за игры? К чему всё это? — Я думал, это ты виноват… Ну, в том, что Васька… — наплевав на предупреждающий взгляд, всё же выуживаю из пачки сигарету. — Хорошо. Это прояснили. Я бы на твоём месте тоже, наверное, поверил в такое. Зачем от слов своих отказался? Ведь правду рассказал. — Не хотел, чтобы так… — Как так, Дим? — Чтобы ты… — не могу выговорить, пальцы дрожат, когда прикуриваю. — Знаешь… — Лекс делает шаг ко мне и вытаскивает из губ сигарету, тут же выбрасывая её в форточку, — шёл бы ты домой. Тебе отдыхать нужно, а ты шляешься под дождём, по стрёмным квартирам, с опасными для тебя людьми.       К горлу подкатывает ком, и в глазах мутнеет от выступивших слёз. Вот так просто выставляет меня за дверь, когда я сам пришёл. Прав был Олег: через себя переступаю, лишь бы…        Как ошпаренный выскакиваю в коридор и, уже ухватившись за куртку, слышу встревоженное «Стой!» за спиной.       Замираю, боясь обернуться, и чувствую, как со спины меня обнимают тёплые руки, прижимая ближе. Утыкается носом мне в затылок и втягивает воздух, сдавливает чуть сильнее, вынуждая откинуться ему на грудь. Молчу, боясь лишний раз вдохнуть. До боли зажмуриваю глаза, чтобы не выпустить предательские слёзы. Лекс тоже молчит, только едва ощутимо водит губами по шее, по тонкой коже на виске. Оставляет влажные следы, и я вдруг понимаю — плачет. Без единого звука, выдавая себя только рваным дыханием. Поднимаю руку и касаюсь его мокрой щеки. Не отворачивается, подставляется под нехитрую ласку, как котёнок. Целует один за другим мои пальцы, и всё это в полной тишине, только дышим оба как загнанные. Хочется развернуться, но я так и продолжаю стоять в его объятиях, чувствуя спиной, как колотится его сердце. — Уходи, — прерывисто шепчет за спиной. — Уходи, пока я отпускаю. Пока могу отпустить. — Ты держишь, — отвечаю так же тихо, и согревающие меня руки тут же пропадают.       Стоим, не двигаясь, чувствуя друг друга, впитывая тепло тел. Я не могу сделать шаг от него, он больше не пытается удержать. — Лекс? — зову негромко, боясь, что его там уже нет, и это просто иллюзия, моя больная фантазия. — Да? — не ушёл, рядом. — Я. Не уйду. — Слышу, как выдыхает с облегчением, и тут же чувствую, как обволакивает меня своим теплом, проходится ладонями по животу, слегка сжимает пальцы на шее, двигается дальше, гладит лицо, губы, веки. — Не плачь, — выдыхает мне в затылок.       Смаргиваю выступившие слёзы. Хочется посмотреть ему в лицо и упрекнуть в том, что он тоже плачет, но я не решаюсь. Не хочу, чтобы он чувствовал себя слабым. Просто впитываю его жар, проникающий даже сквозь свитер, и стараюсь не думать ни о чём.       В какой-то момент напряжение, образовавшееся между нами, меняется. С приглушенным стоном Лекс подхватывает край моего свитера и стаскивает через голову, немного замешкавшись на рукаве, аккуратно освобождая гипс. С футболкой дела обстоят проще.       Не на шутку пугаюсь, когда мягкая ткань падает рядом с моими ногами, дёргаюсь, чтобы развернуться, спрятать от тёмных, прожигающих глаз мою изуродованную спину. Не даёт. Накрывает ладонями плечи и удерживает в том же положении. Сжимаюсь весь, желая превратиться в микроскопическую пылинку, возбуждения как и не бывало. Секунды кажутся вечными, пока вдруг не вздрагиваю от лёгкого щекочущего прикосновения. Касается губами едва затянувшихся рубцов, чуть ниже затылка, на лопатках, опаляет жарким дыханием левый бок и, опустившись на колени, целует поясницу. Медленно, словно вязкая патока, в паху вновь растекается приятное тепло. Уверенные руки гладят расчерченную метками спину, едва прикасаясь пальцами, боясь причинить мне боль. Не сдержавшись, громко выдыхаю, когда прикусывает зубами кожу, немного приспустив джинсы на бедре. Как под гипнозом позволяю расстегнуть ремень и стянуть с себя последние детали одежды. Стою совершенно голый, чувствуя, как покраснели даже уши, и, кажется, готов провалиться под землю, как только представлю, что он там, позади меня. Рассматривает. Кожей чувствую, как скользит взглядом по телу, а меня потряхивать начинает, и член предательски подрагивает. Слишком остро всё воспринимается, на грани с болью.       Поднимается с колен и, развернув меня к стене, прижимается сзади всем корпусом, а я упираюсь локтями в твёрдую поверхность в красочных обоях. В паху ноет, глаза опять туманятся от подступивших слёз. Сложно поверить, что ещё полчаса назад я его боялся. Сейчас это совсем другое. Хочется вжаться в него сильнее: спиной, бёдрами. Хочется, чтобы руки, ласкающие моё тело, перестали так осторожничать, как будто я фарфоровая кукла.       Толкаюсь назад, упираясь ягодицами в натянутую ткань его штанов. Возбуждён не меньше моего, чего тогда боится? — Дим… — шелестит где-то у затылка, оставляя горячий след от поцелуя на кромке волос. — Перестань. Я же не железный… — Я тоже, — отвечаю хрипло и толкаюсь ещё раз. — Не нужно… — Я хочу, — и понимаю, что действительно хочу, впервые не вынужденно, до помутнения в глазах. Вот тот момент, когда я наконец-то готов оставить прошлое позади.       Замирает всего на несколько секунд, видимо, взвешивая все «за» и «против», и вдруг срывается. Вжимает меня в себя так, что резко выдыхаю. Ухватив пальцами за подбородок, разворачивает к себе моё лицо и втягивает в поцелуй. Нет. Скорее, пожирает меня ртом, чем просто ласкает, врывается языком, нагло шаря по нёбу, проталкивается дальше, вытягивает из меня воздух, как будто вдыхает меня. Прикусывает нижнюю губу и тут же зализывает.       В какой-то момент отрывается, только для того, чтобы толкнуть мне между припухших губ пальцы. Понимаю без слов. Слегка прихватив зубами фаланги, втягиваю их в рот, облизывая, лаская языком. Стонет за моей спиной так, как будто я по меньшей мере делаю ему минет.       Так же резко убирает руку, опять давая мне возможность попробовать свои губы на вкус. Отвлекает.        Стараюсь максимально расслабиться, когда мокрые пальцы осторожно касаются сжатого колечка мышц. Строить из себя недотрогу и зажиматься смысла нет — я сам этого захотел. Практически выпросил.       Входит медленно, боли как таковой нет, просто необычное, тягучее чувство предвкушения. Влажные пальцы начинают скользить внутри, слегка массируя и растягивая, одновременно с его языком, который уже откровенно трахает мой рот. Немного проворачивает руку и случайно или, наоборот, намеренно, что-то задевает там, внутри, вызывая горячую волну по всему телу. Мой вырвавшийся из губ стон больше похож на скулёж. Сквозь обволакивающую пелену безумия слышу тихий звук расстегнувшейся молнии на штанах. Подумать не успеваю, к двум пальцам добавляется третий, вызывая лёгкий дискомфорт, который тут же теряется, стоит Лексу ещё раз правильно надавить. Начинает потряхивать и до безумия хочется унять расплывающийся по венам жар, а, может быть, наоборот — усилить его. Теряюсь в мыслях, когда всего на секунду отстраняется, видимо, справляясь со своими штанами, и тут же утыкается горячим членом мне в поясницу. От осознания того, что ещё немного, и я буду полностью принадлежать ему, кружится голова. Я даже согласен перетерпеть боль, лишь бы быстрее. Но Лекс, видимо, в этом со мной не согласен. Ещё добрую минуту я чувствую, как он размазывает выступившую смазку мне по коже, потираясь своим членом о мои бёдра. И только когда ласкающие внутри пальцы начинают входить почти свободно, медленно убирает их. — Прости меня, — не говорит, выдыхает вместе с опаляющим дыханием. — И ты меня… — глотаю последний звук, чувствуя, как в моё тело протискивается что-то большее и более горячее, чем пальцы.       Не спешит. Слишком медленно, слишком тягуче, так, что у меня внизу живота начинает всё в узел скручиваться, и хочется плакать. Прячу лицо в изгибе локтя, боясь, что он поймёт мои слёзы неправильно.       Тёплые ладони Лекса на моих бёдрах подрагивают, весь напряжён до предела, чувствую почти интуитивно, что он даже дышать перестал. Закусываю нижнюю губу, чтобы не выпустить из себя ни звука. Плевать на то, что тягучее чувство давления и заполненности переросло в лёгкую боль, этим меня уже не испугаешь. Просто до одурения хочется толкнуться навстречу, самому перешагнуть эту черту, когда уже не больно, когда остаётся только одна пульсирующая в опустевшей голове мысль: ближе, больше, сильнее.       Хватаю его здоровой рукой за бедро, чувствуя прохладную влажную кожу под пальцами, и тяну на себя. Протяжно втягивает воздух сквозь зубы и с шипением входит на всю длину. Передышки не делает, начинает двигаться практически сразу. Вначале медленно, как будто прислушиваясь ко мне, и только когда я срываюсь на протяжные стоны, уже не в силах держать всё в себе, толкается чаще и сильнее. Заметив, что я подстроился под его ритм и сам уже двигаюсь ему на встречу, отпускает мои бёдра и, упёршись одной рукой в стену перед моим лицом, свободной обхватывает меня за грудь. Начинает в прямом смысле выбивать из меня воздух каждым толчком, до одури прижимая меня к себе, мягко прикусывая кожу на шее, опаляя своим дыханием мне затылок. Руки немного затекли, и чувствую, как саднит кожа на локтях, но это мелочи по сравнению с тем, что чувствует остальное моё тело. Каждое движение — новый разряд по напряжённым мышцам. Если бы не рука Лекса, удерживающая и намертво приклеившая меня к нему, я бы уже давно не устоял на подкашивающихся ногах. Когда становится слишком: слишком много жара, слишком много сорванного обоюдного дыхания, слишком хорошо, так, что почти невыносимо — срываюсь на крик. И почти вою, когда чужая плоть внутри меня как будто становится ещё больше и горячее, начинает пульсировать, а за спиной как-то вымученно и протяжно стонет Лекс. Окунаюсь в этот сумасшедший водоворот практически одновременно с ним, отключаясь от реальности, теряя последние силы и только благодаря Лексу не сползая по стенке на пол.        Слышу своё хриплое дыхание, которое вырывается сквозь потрескавшиеся, обкусанные губы, и чувствую, как слегка саднят шрамы на спине от слишком близкого трения тел друг о друга. Поясница недвусмысленно ноет от перепавшего на её долю напряжения, лёгкое жжение между бёдер. Но даже это сейчас кажется приятным. А ещё тепло тела рядом. — Как ты? — хрипит мне куда-то в шею, и даже сквозь свою полуотключку слышу тревогу в его голосе. — Если ты думаешь, что я сейчас начну жалеть об этом… — облизываю пересохшие губы и с улыбкой продолжаю, — не дождёшься.       Тихо смеётся и выдыхает с облегчением, зарываясь своим лицом мне в волосы. — Может, в кровать? — предлагаю лениво, чувствуя, что готов вырубиться прямо тут, полустоя, полузависая в его руках. — Останешься? — шепчет едва слышно. — Уже остался…       Виной тому нервное напряжение или недосып последних дней перед выпиской из больницы, но, как меня несли в кровать, я уже не запомнил.