Несколько часов назад.
POV Брендон.
Неприятный звон поражает ушные перепонки. Пытаюсь потереть глаза ладонями, но в голову тут же бьет острая боль, поэтому я решаю не делать резких движений. Картинка перед глазами размыта и непонятна. Лишь яркий белый свет. Через несколько секунд взгляд фокусируется. Я с облегчением выдыхаю. Рассматриваю вид перед собой. Казалось бы, за те несколько дней — совершенно ничего не изменилось. Та же палата, те же белые стены, которые окружают практически каждую комнату в этой больнице. Да вот только боль во всем теле дает знать, что что-то здесь не так. Не решаюсь вставать с кровати, да и смысла нет. Прикрываю веки и тут же вздрагиваю от поступившей мысли: «Что с мамой?». Сердце неприятно и волнительно забилось в груди. Я спешно скидываю с себя одеяло и встаю босыми ногами на пол. Леденящий кафель обжигает лодыжки промерзшим холодом. Сжимаю челюсть от боли в груди и спешно двигаюсь к кровати, стараясь не запинаться о собственные ноги. Я подхожу к кровати матери. Ее окутанное сном тело заставляет замереть на месте. Грейс будто застыла в мгновении. Будто это всего лишь фотография. Мне довольно непривычно видеть ее в таком состоянии. Обычно она напоминает пламя, прекрасное, живое и поражающее все, до чего только дотянутся ее горящие языки. Но сейчас, я лишь вижу осунувшееся лицо с сильно выступающими скулами и бледнотой, которая отдает зеленоватым оттенком. От былого пламени остались лишь тлеющие угольки. Я успокаиваю себя тем, что она просто спит. Ее худые плечи поднимаются и тут же опускаются. Но гнетущая тревога все равно охватывает разум, поэтому проверяю телефон. Она вообще просыпалась? Смотрю на время в экране мобильника. «Должна бы уже проснуться» — думаю я про себя. Отхожу назад и аккуратно сажусь на кровать. Боль в теле при каждом движении вызывает у меня любопытство, но оно крепко сплетено с тревогой. К своему же несчастью, я чересчур любопытный человек и мне стало интересно, как же меня изуродовали на этот раз. Поэтому включаю фронтальную камера на телефоне и рассматриваю себя в ней. Выгляжу, мягко говоря, отвратительно. Губа разбита, а под глазом синяк. На скуле тоже красуется ушиб. Только скула помимо своей болезненной синевы, которая досталась мне от отца, покрыта к тому же еще и ровными царапинами. Все равно легко отделался. Раньше хуже было. Но раньше, мои синяки и все эти разборки оставались в стенах дома. Интересно, а Джошу перепало? Мог ли отец вызвать копов? Где вообще мой друг? Закрываю фронталку и перехожу в раздел сообщений. Он был в сети довольно много времени назад, но может, он всего лишь спит. Точнее, я искренне надеюсь, что с ним все в порядке и он уже готовится снова позвонить мне и поныть о своем событийном ряде и проблемах. Торопливо набираю сообщение: «Привет. Ты как? С тобой все норм?». А затем нажимаю на кнопку «отправить». Казалось бы, я должен больше беспокоиться и злиться на отца за то, что он меня избил, но ненависть не зарождается в моей груди. И это вызывает густое омерзение к самому себе. Не думаю, что я вообще чувствую себя человеком. Не думаю, что я вообще способен толком чувствовать. Раньше я искал веселье в сменяющихся партнерах, веществах и разбитых сердцах с искалеченными жизнями. Я ломал и разрушал все, что было рядом и мне становилось лишь веселее от этого. Но в этом веселье я потерял и себя. После госпитализации, я огляделся вокруг, заглянул в лица людей, которым я дорог и которые дороги мне. Я почувствовал такой всесильный стыд, от которого просто невозможно сбежать. Поэтому я начал шныряться наркотиками больше, а прежние, дорогие мне лица — стали становиться более размытыми. В этот момент, настало время, когда я полноценно осознал, что живу совершенно неправильно. После второй госпитализации, я увидел заплаканное лицо матери и полное разочарования лицо Джоша. Он сказал, что больше не собирается терпеть это и, если в ближайшие дни я не встану на верный путь, я сам покину его, а не он меня. Я мог умереть. Я был так близок к смерти, что практически чувствовал ее леденящее дыхание, но мне было совершенно все равно. Лишь еще одну дозу. Лишь бы снова увидеть содержимое пакетика в шприце и почувствовать горьковатый вкус таблеток на кончике языка. Сейчас мне безгранично мерзотны эти воспоминания. Я помирал в собственной блевоте и ничего не мог с этим поделать. Да я даже не хотел ничего с этим делать. Но мама и Джош — показали мне жизнь. Пусть было и сложно. Меня приковывали к батарее, а я в ответ им орал оскорбления, давясь слюной и теряясь от боли из-за сокращающихся мышц. Хотелось достать нож и начать резать собственную плоть, только бы это прекратилось. Затем пришлось полежать довольно продолжительный период в домах, которые кишат врачами и такими же придурками, как и я. Тогда я был безликой массой, которой лишь хотелось веселья, но сейчас я самому себе напоминаю человека, который проспал половину жизни, а теперь пытаюсь разобраться, кем я был, пока спал. Пусть мне и противно мое прошлое поведение, но мысли все равно предают меня и тянутся к ярким краскам. С того времени, жизнь заметно посерела, и я зарылся в книги, надеясь спрятаться от реальности и в первую очередь от себя, но и это мне мало чем помогло. Пришлось разгребать все это дерьмо в себе голыми руками. У меня было множество друзей, когда я вел гуляющий образ жизни, но сейчас остались только Джош и мама. Грейс всегда была за меня, и я удивлен, как она тогда не опустила руки. Большая часть ушла, потому что я перестал ходить на вписки, так что вряд ли они были мне друзьями. Другая — потому что потеряли надежду. В конечном итоге остался только Джош. С ним мы познакомились, когда в одном обветшалом доме проходила вечеринка. Я, по своей неосведомленности, захлопнул дверь в ванную, и вместе с дверью, закрылся еще и ее замок. Там я и застал Джоша, который распивал что-то сидя на бортике в ванной в окружении полупустых и не очень бутылок. В итоге эта ванная и закрытая дверь познакомила нас. Ни я и ни Джош толком не помним, о чем мы тогда говорили, но разговор был пропитан теплотой, спиртным и никотином. Обнаружили нас лишь на утро. Как рассказывает Джош, пришлось выламывать ту хлюпкую дверь. Затем парочка тождественных встреч и то, что мы учились в одной школе — сблизило нас окончательно. Мы начали гулять вместе, говорить обо всем, что можно сыскать на этом месте и в своих головах. Джош был одним и единственным из тех людей, с которыми было весело, даже когда трезв. Вот только Джош без проблем выбрался из этой канавы, а я начал падать еще глубже. Решив, что нет смысла ходить часами от кровати до двери и от двери до кровати в поисках выхода, я потянулся за рюкзаком. Там я нащупал завсегдатую книгу Даниила Хармса, и, раскрыв ее, как ноги прекрасной и любимой женщины, начал бегать взглядом по строкам. Минуло еще несколько часов, а тишина, прерывающаяся лишь гулким писком аппарата — начала заметно давить на меня. Я отложил книгу и встал с постели, думая, что стоит попытаться разбудить Грейс. Пыхтя от боли, я медленно подошел к ее кровати и оперся на ручку рукой, начав другой рукой ее будить. — Мам, вставай, — сначала без капли беспокойства произнес я, легонько толкая ее за худое плечо. Я делаю так каждый день, ибо боюсь, что в один момент она никак не отреагирует. Ответа не последовало. — Ма-а-ам, — протянул я, следя за ее ровным дыханием. Никакой реакции. — Ма-а-ам! — чуть громче произнес я, и, кажется, что-то обломилось у меня в груди. Я сразу понял что к чему, но глубоко внутри, я искренне надеялся на лучшее. Я начал нервно ее расталкивать. Молчание. Эта тишина сдавливает меня. Словно гравитация в несколько раз усилилась и я готов вот-вот провалиться сквозь пол. Весь мир в мгновение ока превратился в что-то ужасающее и страшное. Никого вокруг нет, пустая палата. Мать не просыпается. Я приседаю на одно колено и прислоняю ее, холодную, как лед, как кафель в этой больнице, ладонь. — Мам, ну пожалуйста, проснись, — молю ее я. Кажется, будто она вот-вот встанет, ее лицо озарит улыбка и она скажет, что это была всего лишь шутка. Но ничего не происходит. Она же проснется? Слово вертится в виде кома в горле и не дает сорваться с губ. Будто это что-то неправильное. Будто это запрещенные слова. Совершенно нелогичные. Будто этого просто не может быть. Почему она не просыпается? Она же должна. Я закрываю тяжелые веки и вздыхаю, пытаясь собрать все свои мысли. И словно гром среди ясного неба, на меня с таким же ударом сваливается писк аппарата, который говорит о том, что ее сердце остановилось. Я ошарашенно делаю несколько шагов назад. Не верю. Отказываюсь верить. Тело начинает лупить мелкая дрожь. Я смотрю на нее, а ее тело не двигается. Это какая-то ошибка. Все это лишь ошибка. Я быстро встаю, с силой врезаясь в дверь и открываю ее так, что она гулко хлопает об стену. Выбегаю в коридор, совершенно игнорируя боль в теле. Я встаю в центр и начинаю кричать о помощи. Но уже поздно. Толпа врачей бежит мне навстречу вместе с переноской. Они расталкивают меня, говоря что-то вроде: «Отойдите в сторону», «не мешайтесь». Но я на это никак не реагирую. Они безликой массой все заваливаются в ее палату, а я совершенно не знаю, что мне делать. Никого среди них не узнаю. Ничего не вижу перед глазами, будто мои зрачки покрыла мутная пелена. Сердце неприятно сжимается от боли и кончики пальцев начинают противно покалывать. Но тут меня цепляет за плечо женщина, а я, помутневшими от слез глазами, смотрю ей в ответ. Узнаю ее лицо. Это Лаура. — Она не просыпается, а ап-п-парат — он запищал, — на моем лице образовывается дергающая и нервная улыбка, а слова из нее не могут сформироваться в нормальное предложение. Лаура сочувственно и понимающе кивает. Для нее это тоже шок. — Иди в зал ожидания, — она торопливо треплет меня за плечо и поворачивается спиной, быстро проходит внутрь палаты. Я медленно перебираю ногами к лифту, иногда тревожно оглядываясь. Замираю на месте, когда знакомое тело увозят на носилках в глубь коридора в толпе врачей. Она не двигается, совсем. Ее тело пропадает вместе с врачами в одном из кабинетов и в этот же миг, слезы начинают с двойной силой предательски литься из глаз. Я никогда прежде не испытывал столь сильные эмоции. Будто все те проблемы, весь тот страх, что в любой момент, я стану ее будить, а мама никак не будет реагировать — свалились на меня. Будто в любой момент ее руки окажутся пронизанным холодом, а в ней я перестану видеть огонь. Лишь угольки. От нее остались лишь потускневшие угольки. Ноги сами меня несут в зал ожидания. Я прохожу сквозь множество людей, но при этом, я остаюсь совершенно один. Устало оглядываюсь, когда наконец прихожу на место назначения. Я падаю на то же кресло, где мы несколько недель назад сидели вместе с Джошем и Тайлером, полные живой надежды и закрываю глаза ладонями. В голове вертятся воспоминания с мамой. Они кажутся такими близкими, будто произошли совершенно недавно. А в затылок шепчет голос о том, что это конец. Я надеюсь, что мне лишь так кажется, но с каждой секундой, это чувство отпускает меня, оставляя одного здесь. Но хуже всего осознание того, что я знал, что эта история уже подходит к концу. Что вот-вот она покинет меня и я останусь последним человеком на земле, который знал ее такой настоящей. Я знал множество ее историй, знал множество ее недостатков и достоинств. Я всегда знал, из-за чего она напивается. Я знал, из-за чего она радуется. Все же остальные знали ее как Грейс, которая всегда улыбалась и ничто не могло подкосить ее. Но я знал ее обратную сторону. Знал, что находится под личиной этого человека.***
Август 2014 года. Я сижу за столом на кухне, проглатывая очередную капсулу обезболивающего, потому что голова все не перестает трещать. Зря я вчера так напился, но зато мне было весело. Шиплю от резкой боли в голове, когда мое лицо озаряет ухмылка. Грейс ставит на стол омлет, пододвигая его ближе ко мне. Я вопросительно смотрю на нее. Она хмурится и подходит ко мне, начав поправлять мои взлохмаченные от недавнего сна локоны. — Мам, перестань, — я отстраняюсь от нее, пытаясь убрать от себя ее руки. — Брендон, что же ты делаешь со своей жизнью? — с тревогой спрашивает она, убирая руки от моей головы и садясь рядом со мной. — Тебе какое дело? — не выбираю слова я, отводя покрасневшие глаза в сторону. — У тебя же всего одна жизнь, а ты загоняешь себя же в могилу. Тебе туда слишком рано, — тяжело вздыхает она, заглядывая мне в лицо. У меня нет какого-то оправдания на ее слова, поэтому молчу. Она права, но мне все равно. Совершенно. — Пожалуйста, Брендон. Есть люди, которые тебя любят и готовы поддержать, пожалуйста, — повторяет слова она, начав нервно дергать локоны в прежде аккуратном пучке волос. — А ты думала, чего хочу я? Может, мне все равно, что я сдохну или стану овощем. Я же живу только сегодня, какая разница. И нет людей, которые меня поддержат. Всем абсолютно все равно. И мне тоже, — совершенно не контролирую свой поток слов я, иногда пропуская смешки. Эта ситуация кажется мне забавной. — Это не то, чего я бы хотела для твоей жизни. Я хочу, чтобы ты был счастлив, — она качает головой и встает со стула, начав снова подходить ко мне. — Я счастлив, мама, отстань от меня, — резко произношу я, вскакивая со стула.***
Удары прилетают в голову. В глазах играют искры. Боль сковывает тело. Слова, пропитанные искренней и дикой злобы заливаются в ушные перепонки. С еще одним ударом в голове воцаряется тишина и пронзительный писк. А я продолжаю давиться смехом. Чувствую металлический привкус на языке и давлюсь кровью. — Жалкий ублюдок, наркоша. Зачем тебя вообще на свет породили, лучше бы ты сдох в собственной блевоте! — вместе с этими словами приходится еще один удар в ребра.***
Я остаюсь лежать на полу, вслушиваясь в тишину. Все мои мысли выбили из головы уже как час назад. Кажется, я дома один. Мне уже не до смеха, да и не до слез тоже. Слова предают мое сознание и всплывают в голове: «Да, лучше бы я сдох. Почему после прошлого передоза я остался жив? Всем было бы от этого лучше». — Брендон, что с тобой случилось? — вздрагиваю от голоса, ожидая еще один удар. Но это не голос отца. Он мягкий и пропитан заботой и нежностью. — Ничего, — произношу я, выплевывая кровь. — Это отец натворил? — слышу, как Грейс садится рядом. Не хочу распахивать веки. Боюсь, если я загляну в глаза матери — в них будет только разочарование. Она кладет мою голову себе на колени и я тут же жадно вдыхаю ее запах духов. Она осторожно начинает гладить меня по голове. — Что же он на этот раз натворил… — тянет слова она. Чувствую ее внимательный взгляд на себе. Она рассматривает мои раны и от этого с новой болью они начинают ныть. — Это ужасно. Надо вызывать скорую.***
Из потока воспоминаний выдергивает легкое касание плеча. Я поднимаю глаза и вижу обеспокоенное лицо Лауры, которая изо всех сил пытается выдавить улыбку, поэтому кажется, будто ей зажало лицевой нерв. И по ее лицу я понимаю, что мои худшие опасения — оправдались. — Брендон, мне жаль, — пытается успокоить меня она, но, на свое же удивление, я даже не дергаюсь, принимая ее поддержку. — Что с мамой? — спрашиваю я хриплым голосом. — Мы ее реанимировали, - на этом моменте мое сердце замирает в надежде, - но она впала в кому, и, судя по моему опыту, даже если она и очнется, то будет не в состоянии что-либо делать или говорить. Несмотря на все то, что мы ей вкалывали — это не могло заглушить ее боль. Но она терпела. Ради тебя, — видно, с каким трудом Лауре даются ей эти слова. А я, с каждым предложением, все больше вздрагиваю. Слез не осталось совсем, поэтому я останавливаю пустой взгляд где-то в районе ее ног. — Я принесла тебе баночку успокоительного, только не переборщи, — она дает мне в руки пластмассовый стаканчик с водой и упаковку таблеток. Я молча переворачиваю баночку, высыпая себе столько, сколько поместится в ладонь. Некоторые таблетки высыпаются на пол. Я закидываю в рот медикаменты и запиваю их водой. — Не думаю, что это то, чего бы она хотела. Поэтому вам с отцом надо подписать бумаги об отключении аппарата жизнеобеспечения. Ты можешь зайти в палату в любой момент и попрощаться с ней, — произносит она. Я в ответ киваю. Лаура мнется на месте. — У меня дела, так что мне надо спешить, прости, — Лаура делает несколько шагов назад и торопливо уходит. «Прости» — повторяется в моей голове. Именно этих слов я так и не сказал маме. Но думаю, она и без них меня простила за все. Просто не могу поверить, что где-то в палате она лежит, но ее мозг уже не работает толком. Она есть и в тот же момент ее нет. Я не знаю, хочу ли я ее видеть или нет. Она все равно меня не услышит. Мне так горестно от осознания того, что все закончилось именно так. Что не было тех пафосных речей, как из всяких мелодрам. Не было этих последних слов. Будто сегодня все должно было пойти собственным чередом, но явно не так. Надо собрать всего себя и пойти хотя бы умыться. Главное — не падать в канаву. Пусть сил совершенно не осталось, я все равно заставляю себя встать с кресла и направиться в туалет. Я прекрасно помню, где он находится, но все равно следую табличками с указаниями. При каждом вдохе в груди отдает не только физической болью, но и моральной. Словно я весь покрыт ранами. Внутри и снаружи. Поворачиваю ручку двери и в нос сразу же ударяет запах хлорки. Подхожу к умывальнику. Только когда выкручиваю ручки крана замечаю, насколько сильно дрожат у меня руки. Набираю в ладони холодную воду и умываю свое лицо, надеясь хоть как-то взбодриться и успокоиться. Шмыгаю носом. Оглядываю помещение и понимаю, что слишком поздно замечаю на себе внимательный взгляд. Джозеф стоит в углу и опирается худым плечом о стену. — Тайлер, а ты что здесь делаешь? — спрашиваю я. Он, по своей особенности, отвечает запоздало, начав тревожно бегать взглядом по полу. — Я заметил тебя и пошел за тобой, — он выстраивает не совсем полное предложение и его голос срывается на последнем слове. — Зачем? — мне бы очень хотелось отшутиться, но сил на это совершенно не осталось. — Джоша увезла полиция, — с присущим ему страхом произносит он, начав царапать шею ногтями. — День становится все лучше и лучше, — оглашаю я, начав снова умывать лицо.