Разрушение есть очищение основ. Девиз антиутопистов.
Бог создал Землю за шесть дней. Я тебя — за шесть минут. Ты выскользнула у меня из головы, как Афина из Зевсова разума, готовой, завершенной. Совершенной — моими дрожащими руками. В академии демиургов мне твердили, что творение зависит только от силы мысли и глубины воображения, но я не поверила, что такое создание может быть всего лишь идеей. Концепцией женщины. Опытным образцом. Ты повела острыми плечами, нащупала прядь мягких волос у шеи и неловко улыбнулась. Ручьи твоих мыслей заструились, радостно звеня и питая зародыш памяти. Ты не видела собственной красоты, но читала её у меня в глазах. Я медленно моргнула. В миге дрогнувшей красной темноты меня настиг страх. — Ты моя богиня? — робко спросила ты. Пространство клубилось вокруг тебя, стремясь принять формы, лихорадочно мелькавшие в моем мозгу. Отзывчивый мир жаждал быть упорядоченным. «Первое правило демиурга: твори по велению разума, но не сотворяй из себя кумира», — молча вспомнила я, задавив ответ. Мои пальцы терзали ткань приготовленного для тебя белого платья, а слова всё бежали с языка прочь, как солдаты — с поля боя. Соскальзывали обратно в горло, мешая дышать ровно и глубоко. Для тебя мне вдруг захотелось стать настоящей богиней, единой и единственной, но я лишь желчно выдавила: — Что есть бог?.. Как писал один француз, всего лишь молекула для атома. Над богом всегда найдётся что-то ещё. Ты непонимающе наклонила голову — чистая Ева, не ведающая наготы, — и взглянула в упор: — Что такое «француз»? Удивление пронзило насквозь, как шип. Невероятно. Я создала тебя за шесть минут и оставила ошибочно-оторванное понятие о себе, но забыла допьяна напоить из источника человеческой культуры, дать прикоснуться к науке, вдохнуть мраморную пыль искусства. Не желая того, испугалась отравить. Ранить. Задушить. Пространство забурлило, бродя в торнадо мыслей. Каждая требовала, чтобы её немедля воплотили; с мукой выродили из чрева разума. Следующий этап после создания — усложнение. И тогда я отпустила платье висеть в воздухе и крепко-крепко стиснула твои виски. Змея-искусительница. Богиня-недоучка. Все мои прочитанные книги, скучные лекции по физике миров, подслушанные по углам сплетни, очищаясь от оценки, ринулись в твою голову. Ты вздрогнула. Слишком резко. Так же резко рушились на землю воды во времена Великого Потопа. — Прости, прости… — зашептала я, вслушиваясь в запах твоей кожи. — Но иначе не получить знаний. Ложь легла как влитая, панцирем поверх. Врать и порочить чистоту созданного — чем не участь творцов?.. У меня не было времени на эволюцию. Мне хотелось, чтобы у меня не было времени. Только рывок вперёд. Революция по-французски, Бальзаковская страсть. À la guerre comme à la guerre. Война, этот грызущий паразит, поселилась во мне, едва последняя крупица знания влилась в поток. Война любви и отвращения. Смертельно побледнев, ты пошатнулась и скрестила руки на теле, чтобы прикрыться. От меня ли, от себя ли?.. В токе мыслей переплелось всё. Накопленные знания помогали выжить, а те, что отданы даром, убивали. Я искала сияющий меч революции, а получила в руки её дрожащую от стыда жертву. Будто повинуясь мольбам, за спиной зашуршало и упало платье. Оно спасло меня. Позволило отойти в сторону, чтобы придирчиво долго отряхивать тонкую ткань. Это был первый стыд за человечество, от которого мне захотелось отвернуться.***
В обоих мирах пролетели дни. Передышки обнажали недостаток выживаемости, но как иначе разобраться в себе? И там, и здесь мне нужен был обрывок времени, чтобы оправиться и подумать о свершенном. Для того, чьё оружие — живородящая мысль, это единственный ключ к развитию. — Извини, что я сбежала тогда. — Я плюхнулась в наспех сотворенное кресло, как капля воды, проигравшая силе тяготения. — Мне стало страшно. На самом деле, чтобы преодолеть тяготение и заставить мебель подлететь к потолку, мне бы хватило щелчка пальцев. Или пары слов, или простого движения воли. Здесь, в пространстве моего мира, — без разницы. Но я сидела напротив тебя, прижав прямую спину к креслу, и ощущала тяжесть, залегшую в костях и мышцах. Заземлить меня всегда было проще, чем отправить к вершинам. — Ты не моя богиня, кто ты? — требовательно вскинулась ты. И опустилась в кресло напротив. На стене часы пробили полдень. Солнце бродило по бархатным стенам комнаты, по столу и твоим запястьям на подлокотниках. Я создала этот дом для тебя. Продумала каждую мелочь, каждую пылинку, плывущую в воздухе. Бессонными ночами вынашивала концепт, как желанного ребёнка. И когда дом предстал перед моими глазами, оказалось, что этого не было достаточно. Что ему не хватило бы и месяца. Тебе хватило шести минут. — Меня зовут Дайонн, — бросила я, нервно растирая ладони — в кровь. — Я выбрала это имя при инициации. Я демиург, а это мой мир. Преподаватели говорят, что мы должны использовать наши миры для моделирования будущего и помощи обществу Земли, но мне наплевать на общество. Считай, что я создала тебя, чтобы позвать в гости. Ты можешь тоже выбрать себе имя, если хочешь. Губы твои сжались в линию, и ты, подобравшись, посмотрела на меня, как перепуганный дикий зверёк: — Тогда так и зови. Гостьей. Глаза засверкали, как живые угли. Взгляд пробежался по мне затравленной лаской. Может, ты думала, что я игрок, который польстился на честь пешки. Может, так оно и было. Отвращение мимолетно плеснулось в своды сознания; помня первую встречу, я не читала мыслей. Отчего-то подумалось, что это хуже, чем воткнуть острый скальпель без наркоза и покопаться им в голове. «Второе правило демиурга: не отождествляй». — И чего ты хочешь, Гостья? — попробовала имя на вкус я. — Чтобы я вернула тебя в первичную материю? Усталый луч света дополз до твоих глаз, и ты резко встала, будто разом поднявшись до некоронованной королевы. — Покажи мне свой народ. Лицо невольно свело приступом болезненного веселья, исказившего меня изнутри и снаружи. Я не удержалась от усмешки. Народ воевал в другой части континента. У народа Варфоломеева ночь плавно перетекала в день. Согласно учебному проекту «Религиозная революция: цели, методы, результаты», где-то там убивали за меня. Но ты ждала мужественно и упрямо, не похожая ни на одного из преподавателей, которым хотелось смотреть, но не хотелось видеть. Великим преступлениям всегда нужны свидетели. Вздохнув, я заострила волю, как неоточенный карандаш, и принялась творить. Спустя мгновение вокруг нас возрос полупрозрачный экран, мерцающий всеми цветами палитры. На нём замелькали улицы, залитые кровью, и люди с мечами в руках. Ты жадно следила за фигурками на этой неправильной доске, а я — за тобой. За твоими огромными распахнутыми глазами и сбитым — как выстрелом из пистолета — дыханием. Ничего в тебе не осталось от былой робости. (Корол)ева повзрослела. Воюющие тоже повзрослели, ожесточились. На поблескивающем экране высились горы трупов. Эти анатомические макеты, списанные с людей, валялись по углам, и никто их не хоронил. — Почему ты не спасешь своих людей? Почему не остановишь войну? — поражённо выдохнула ты. — Ты же можешь построить всё по-другому, не так, как привыкла читать в книгах о своей истории. Это поражение — моё. Человечки на экране бегали и что-то кричали, разевая рты. В землю вонзались стрелы. Отравленные стрелки часов, отмерившие слишком короткий срок. Я смахнула с экрана картины массового убийства и стёрла само полотно. Это страшно — быть художником, который скомкал и выбросил тысячи проб, ни разу не дойдя до конца. — Утописты в другой группе, дорогая, — огрызнулась я. — А мы на факультете реальности не занимаемся созданием идеального мира. Как говорит наш куратор, это скучное дело. Утопия не предполагает ни эволюции, ни революции. Не волнуйся, по плану скоро мне нужно будет выбрать и назначить мессию, который остановит войну. Но я пока сомневаюсь в кандидатах. Прошлые избранники перебранились между собой и стали причиной множества смертей. Раскинув руки, ты отступила на шаг назад, в масляное блестящее пятно солнца. Лучи миновали подол платья, светлые черты лица осветили. Освятили. Если бы здесь был настоящий художник, он бы непременно нарисовал с тебя икону. — Выбери меня, — улыбаясь, предложила ты, белая пешка, избравшая быть мученицей. — Я исправлю всё то, что ты боишься исправить. Внутренний голос шепнул, что лучше фигуры не будет. Шепнул и разбился эхом. А я застыла в мёртвом оцепенении, пытаясь понять, почему мне. Почему всегда мне достаётся этот — могильный — крест мастерить памятники, лепить хорошеньких идолов, которые уходят воевать. Я подхватила твои руки в свои, обжигаясь и ища утешения. Маршевые песни загремели в ушах. — Зачем тебе это? Ты создана для любви, не для игры. Неужели ты не видишь, как ты прекрасна? Я бы могла принять для тебя любой облик, стать, кем ты захочешь. Ладони вздрогнули и замерли в хватке. Тепло, живое тепло, сбивало с толку. Не может концепция греть до сердца, не умеет опытный образец идти против замысла. Я ощущала, как отчаяние высверливает брешь в лёгких. «Разве любовь не игра?» — говорили твои глаза, пока сама ты насмехалась, учась войне: — Быком, лебедем аль кукушкой?.. Твои бледные пальцы перехватили мои. Если бы слова могли продавить пол до Тартара, я бы в тот же миг полетела следом, как коробка лифта, которой перерезали трос. Ничего не сделать. Будь надо мной колко осмеянный «кто-то ещё», трос стал бы ниточкой с рук кукловода. Быть богом — бесчеловечно. Воевать за мир — не милосердие. Нити бывают прочнее стальных канатов. Тишина хоронит под собой будущее, выпуская на волю невыговоренные мысли. Ты могла бы не знать этого, могла просыпаться на свежих простынях, ходить по замку, читать со мной Вольтера и танцевать под Марсельезу. Но покою не суждено сбыться. Эволюция уводит. Революция крадёт. — Хорошо, будь по-твоему. Но ты должна быть готова, что не покинешь проект по своей воле, даже если не выдержишь войны. Ты должна знать, что можешь умереть, — я втянула в больную грудь воздух и ударила точнее: — Вспомни, как закончил Прометей. Что стало с Иисусом Христом. Сейчас ты сворачиваешь на Голгофу. Вняв моему предречению, тропинка вероятностей послушно разошлась на две. Выбирай любую. Ты гордо вздернула подбородок, будто не принимала никакого выбора. В то мгновение твоя отчаянность победила моё отчаяние. — Я готова, — прозвучало под высокими сводами комнаты, чтобы разрешиться трогательным вопросом: — А что будет, если я умру? Я попаду в Рай? На глаза навернулись слёзы. Пора, не нужно ответа. Невидимое благословение взвилось и рухнуло тебе на голову, как дамоклов меч. Ты пошатнулась, но выстояла. Засветилась, засияла всё ярче, выжигающим радужку белым. Белым, как сахар. Белым, как таблетки; как твёрдые наточенные алмазы; как бинт, не обагренный кровью. Комнату, в которой хозяйствовал день, залило чужим светом. Солнце сдалось и взмахнуло — белым — флагом. Глядя на меня, ты слепила хуже него, но я не отводила взгляд, пока под веками не начало жечь и царапать. Невыносимо. Говорили, что белый — это отсутствие цвета, а я думала, что белый — отсутствие всего. Пустота. Бездна. Конец игры. На самом деле ответ прост. Если у врат Ада значилось: «Оставь надежду», то перед Райским садом должна висеть неоновая надпись «GAME OVER». Я зажмурила глаза, поглаживая кружево на шее, и сдавленно выпалила: — Рай — это не выход.***
Над шахматным полем наступил рассвет. Расцвет веры. К пешкам спустилась их сестра, повышенная до королевы, и война захлебнулась. Кто твердил, что добро должно быть с кулаками, ошибся. Добру нужен как минимум пистолет, чтобы пустить себе пулю в висок в случае просчёта. Впрочем, у тебя не было ни того, ни другого; ты падала от усталости, но упиралась руками в чужие рваные раны. И они затягивались. Люди толпами таскались за тобой по пятам, вытаращив гноящиеся глаза и высунув языки. И ты говорила с ними, пока твой собственный язык не немел до боли. Говорила о жизни и свободе, о силе момента и том, что, может, бог хочет не жертвоприношений, но простого понимания. Я до остервенения строчила об этом в проектных отчётах, забыв обо сне. Я так и не выяснила, понимала ли ты меня. От недосыпа всё смешалось. Порой мне казалось, что, поняв однажды, ты спешно отвернулась, как отворачиваются от кучи рассыпавшегося мусора. Солнце по-прежнему всходило и заходило, но в опустевшем замке гулял ледяной ветер. Я смотрела на это сквозь пальцы и то лишь тогда, когда закрывала руками лицо, чтобы спрятаться от работы с бумагами. Листы шуршали и падали на пол. Одно маленькое усилие мысли могло прервать эту прогулку ветра по залам моего дома. Его и не хватало. Я то решалась, то отступала; пока ты носилась по миру и с миром, это был мой единственный гость. Дни сменяли ночи, раскручивая карусель света и тьмы. Перед глазами сливались все четыре измерения; буквы плыли по бумаге хвостатыми кометами. Я и не заметила, как всё изменилось. Ветер исчез сам собой, когда тебя выбросило посреди гостиной, как рыбу — оземь. Время сошло с карусели и заинтересованно приподняло голову. — Твоя революция — чушь, — возгневалась ты, отплевываясь от крови и хватая ртом воздух. — Ты на ней никогда не была и понятия не имеешь, что это такое. Твои прежде белые руки скребли о дерево и оставляли багровые следы на ковре. В тебе не осталось ни капли чистоты; устояла лишь печать боевого крещения. Я разочарованно и облегчённо вздохнула, не находя в себе ни любви, ни отвращения. Сен-Жюст писал, что революция стремится улучшать мир, но, кажется, ей хотелось всего лишь не оставить на Земле ничего, кроме себя самой. «Третье правило демиурга: разрушай там, где нельзя создать». Я думала о завершении проекта и созерцала тебя, лежащую на полу. Думала и созерцала. Время торопилось по делам, угодливо обходя меня стороной. Тройка как три ступени творения. Создание. Усложнение. Распад. Мною вдруг завладела немая скука, и я отчего-то подумала, что комиссия точно снизит балл. За бездарный плагиат истории и нарушение первых двух правил. — Такова война, Паллада, — пожала плечами я, вспомнив наш разговор. — Не тебе говорить о революции, когда ты только что завалила её. Ты спасла тысячи людей, и что в итоге? Обвинение в ереси. Как тривиально. Все революции таковы. Я люблю свободу, равенство и братство лишь за то, что они невозможны, когда действует человеческая свобода воли. Кап-кап — стучала кровь, пачкая пол. Ей вторили часы на стене и приглушенное пение проигрывателя. Ты хрипло дышала, свернувшись у моих ног, и боролась не за мир, но за жизнь. Это был твой последний бой. «Contre nous de la tyrannie L'étendard sanglant est levé». — Я спасала не ради проектов и революций, — обронила ты, подняв вверх чёрные пустые глаза, которые когда-то пленяли искуснее речей и гимнов. Без ветра, проникавшего сквозь трещины, мне не хватало воздуха, чтобы дышать. Смолили теплом светильники, заставляя тень плясать на стене. Женский голос издевательски вывел высшую ноту. Создание. Усложнение. Распад. Эволюцию пустили по кругу. Революция истекает кровью на моем начищенном до блеска полу. Я устало встряхнула головой и снова напомнила себе о сроках. В конце любое начинание упирается в иерархию. И какой смысл в том, чтобы быть богом, если нужно ходить в «университет»?.. Если история упрямо повторяется, сколько ни старайся повернуть её вспять?.. На миг показалось, что стоит присмотреться к тебе, и в сердцевинах ладоней мелькнут окружия от тонких гвоздей. — Д-давай, добивай, — захлебываясь, предложила ты. — На самом деле ты меня не любишь — лучше: ты меня никогда не любила. Как и свою игрушечную революцию. Ничего страшного. Зато у тебя будет красный диплом бога… Я медленно попятилась. Красный в твоей крови — кольнуло острие понимания. Нужно было что-то делать, скорее-скорее. Скорее! Я наклонилась и вцепилась в твоё плечо. У тебя на лице цвело умиротворение, смешанное с мистическим восторгом преданной мессии. Я проговорила это, чтобы запомнить и после занести в отчёт. Материя разверзлась. Ослепительная вспышка — белая молния, — и ты исчезла. Никакой смерти, никакого Рая. Ни-че-го. Неправильно в конце пути говорить, что это всё; лучше будет: это ничего. Я постояла над кровавыми пятнами, как над могилой, и пошла за тряпкой, чтобы стереть следы своего самого успешного творения. Работа руками — лучший способ избежать работы мысли, но мысль всё равно прорывалась на волю. Я замерла и не решилась от неё отмахнуться. Привычка. Может быть, всё же эволюция существует, и всё это — лишь пищевая цепь, где каждый высший бог пожирает низшего. Может быть. Я создала тебя за шесть минут. И уничтожила в один миг.