***
— Эй! — перекрыв стрёкот цикад, буркнули из-за дверной циновки. Кикио глубоко вздохнула, усилием воли прогоняя с лица гримасу. «Это что за кривляния?! Жрица ты или кто?..» Поднялась. — Инуяша? — Нет, блин, мононоке! Ты проснулась там или как? — Проснулась… — вздохнула мико. И тут же напружинилась. — Что? Что случилось, пока я спала?! — Ничего не случилось, — раздался шорох, как будто сидящий снаружи полукровка чесал себе собачье ухо. Ногой. — А чё, должно было? — Да мало ли, — Кикио потёрла лоб и потянулась изо всех сил. — Собирайся давай, а то вдруг эта дрянь за амэ раньше полуночи припрётся. Неужели небеса смилостивились? Нет, конечно, лучше бы мальчишка сидел всю ночь на дереве — но на такую роскошь нечего и надеяться. И то хорошо, что высматривать его по кустам не придётся!Глава 4. Участь жрицы
9 августа 2018 г. в 22:22
Проснувшись, она некоторое время тёрла глаза и моргала в потолок. С улицы пахло сгущающимися сумерками, начинали трещать цикады.
Пару часов поспать всё-таки удалось. А вот досада на себя никуда не делась.
Конечно, ей не следовало повышать голос.
— Значит, в полночь будем ждать эту любительницу амэ, — спокойно подытожила Кикио.
— «Будем»?! — тут же оскалился Инуяша.
И тут нервы-таки сдали. Она рявкнула, и половина деревенских огородов повернули лица в их сторону.
— Да, «будем», чтоб тебе пусто! Потому что сидеть в сторонке и подальше ты не хочешь, а станешь по кустам прятаться — стрелу схлопочешь! Давай, решай — или ты со мной, или сиди на Гошинбоку и носа не высовывай! Ну?!
— Кхе! Разбежалась, командовать она мной будет! — нет, она так и не смогла ни рявкнуть, ни обругать того, кто обеспечил ей головную боль с утра пораньше. Прокрутив этот нецелесообразный вопль и предсказуемый ответ в голове, Кикио, помолчав, сказала:
— Нет. Не будем. Ты ничем не поможешь мне против призрака, зато можешь попасть под стрелу и погибнуть. А я не смогу приглядываться к каждому кусту и гадать, ты там или не ты, и одновременно ловить мононоке.
— Ловить она собралась! Много ты без меня наловила!
— Одинаково! — громко отрезала Кикио, на сей раз и правда вслух. Повернулась и ушла под ещё более громкое «Кхе!».
Конечно, не следовало повышать голос. Балбес не виноват, что он балбес… наверное.
Она уже устала искать человека в каждом. Наставник был бы весьма недоволен ею, весьма.
Кикио поморщилась.
Это всегда было и вечной бедой её, и даром — она не умела отвечать взрывно, не подумав. А если такое случалось — всякий раз приходилось жалеть. Мало помалу за долгие годы учения ей удалось повернуть это своё качество полезной стороной — ступор сменился продумыванием и выжиданием правильного момента, а растерянность переплавилась в точность неторопливых размеренных действий.
Но как же это порой больно — хотеть закричать… и не мочь!
Иногда это оборачивалось тщательно продуманными глупостями.
Вот как намедни с Инуяшей.
Она не сомневалась, что теперь-то придурковатый мальчишка обязательно будет шариться по кустам, чтобы только показать, что не боится стрел, и что на слова жрицы ему начхать. И ничего уже не поправишь, любая попытка переубедить только укрепит глупую браваду.
А с утра опять тащиться в проклятую пещеру…
Кикио скривилась и застонала от бессилия. Она не видела никакого выхода!
Она собирала травы рядом с крутым скалистым обрывом, когда наткнулась на жестоко обожжённого человека. Неестественные положения рук и ног ясно свидетельствовали о тяжёлых переломах и вывихах. Однако каким-то чудом он был жив и даже в сознании.
И, на беду задумавшейся мико, её яркое жреческое одеяние человек заметил раньше, чем она — перемазанные сажей лохмотья в высокой траве.
— Помогите! — отчаянно прохрипел искалеченный; от движения на разбитых губах лопнула едва взявшаяся корка и выступила новая кровь.
Кикио стремительно припала на одно колено, осмотрела и осторожно ощупала переломанное тело. Повреждения были тяжелы, но не смертельны.
— Я приведу помощь, — сказала она, распрямляясь.
— Нет! — яростно и хрипло выкрикнул калека, с неожиданным проворством хватая край алой штанины скрюченными пальцами. — Меня убьют!!! В любой деревне убьют!..
— Никто тебя не убьёт, успокойся, добрый человек, — она наклонилась и постаралась бережно отцепить от себя кисть — красную, опухшую, усыпанную волдырями, но держащую крепко. Как утопающий за камышинку.
— Я… был разбойником! Меня… узнают!.. Я сбежал от главаря… я не хотел грабить!!!..
— Значит, и убивать тебя не за что, — Кикио терпеливо отцепляла пальцы от штанины по одному. — Успокойся, всё будет хорошо.
— Никто не поверит, что я раскаялся! — хрипел раненый… и вдруг схватил Кикио за руку. — Умоляю, мико-сама, не выдавайте! Не выдавайте меня! Я так хочу жить… Я так хочу искупить свои преступления… честным трудом!
Кикио растерялась. Попыталась вырвать руку — несколько волдырей лопнуло, потекла кровь, липкая, как и положено крови. Она замерла, боясь разодрать ожог ещё больше неосторожным движением. Больше всего на свете ей хотелось убежать, убежать как можно дальше!
Но наставники говорили, что шанс выжить надо дать каждому…
Даже самому отталкивающему. Даже лгуну. Даже разбойнику.
Лекарка. Ты не судья. Так неужто станешь судить, жить этому человеку или умереть?! И на основании чего судить-то — горячечного бреда?
«Потом разберусь…» — закусив губу, подумала Кикио. Сейчас надо поскорее промыть и перевязать раны, не то искалеченный очень скоро превратится в умирающего. А разбойник он или нет, раскаялся он или нет — ясно станет лишь когда человек сможет говорить трезво, в ясном уме и твёрдой памяти.
И вот уже месяц этого человека мотает из крайности в крайность. Он то норовит облобызать жрице руки, умоляя не выдавать его и твердя: «Хочу жить! Хочу искупить!». То истерически требует добить его, потому что «это не жизнь».
Колебания эти хаотичны — когда он верит в выздоровление, он превозносит её до небес, даже норовит молиться ей как Будде.
Когда же настроение больного мрачно, он требует немедленно «пресечь мучения» и делает всевозможные гадости.
А главное — Кикио насмотрелась на таких «маятников» ещё в храмовой лечебнице, и знает: по выздоровлении «ужасный разбойник» вполне может оказаться обычным… гончаром или каллиграфом, у которого при пожаре от страха ум за разум зашёл. Возомнил бедняга — чтобы выбраться, надо пробиваться решительно, а пробиваться решительно способен только разбойник. Или самурай. Или демон… а отнюдь не он, скромный трудяга. И представил себя этим самым… чью решительность самолично наблюдать доводилось. А наблюдать доводилось не демона и даже не самурая, а соседа-буяна с разбойничьей рожей.
Видывала она таких в лечебнице. И наставники не уставали повторять — не руби сплеча. Не суди, ты не судья. Ты — лекарь. И помни, что бодхисатвы и в самое пекло спуститься не пугается, чтобы спасти тех, кто раскаялся. Испуг лекаря — смерть больного. Ты лекарь, помни.
Продолжая смотреть в потолок, Кикио ожесточённо потёрла лицо рукавом домашнего кимоно.
Сэнсэй, как же вас не хватает!
Не к кому обратиться за советом. Некого попросить о помощи.
Если бы кто-нибудь предложил Кикио спросить совета у людей в деревне, она, пожалуй, схватилась бы за голову — во-первых, они даже за временем сева и жатвы к мико и храмовому календарю обращаются. Всё, чего от них можно добиться по хоть сколь-нибудь важному вопросу: «И-и, не могём знать, мико-сама!»
А во-вторых, как она, жрица, может свалить на них свою ответственность?!
Всё-таки, несмотря на всю свою старательность, она была слишком юной. Наставники успели научить её не отворачиваться и не сгибаться под грузом испытаний, но не успели объяснить, к чему ведёт сверхответственность — сперва к беспечности остальных, а затем — незаметно — и к диктаторству самого ответственного… либо к смерти его под непомерным грузом.