Стойкая бумажная нагаси-бина

      — Здесь могло происходить всё совсем по-другому, чем она считает. Но для того, чтобы изгнать мононоке, мне придётся пройти сквозь кошмар, породивший мононоке. Найти в призраке человека — и утешить, защитить, вернуть душе человеческое обличие.       Вот оно и настало — время. Без права на ошибку, без малейшей надежды на «второй шанс». Либо победа, либо…       «Уймись! Это так же, как рану зашивать! зашивай быстро, давай! Быстро, пока страх не сковал руки! Быстро и чётко, как на уроке, ну!!!»       Кикио, не глядя, сунула амулеты в руки юноше — тот неловко принял их, стараясь не убрать рукав от носа — и шагнула вперёд, за предел угасающего барьера невидимости.       Прямо в отсвечивающую кровавой аурой трясину.       Сложив пальцы в защитную мудру, мико шагает вперёд.       Смрадный ветер налетает со всех сторон разом, рвёт за одежду и за волосы, но Кикио идёт вперёд, не жмурясь. Как бы ни хотелось.       Поддавшийся страху будет пожран страхом. Недооценивший врага — падёт.       Она держит барьер и держит спину прямо. И делает шаг вперёд. И ещё шаг. И снова.       Пока из пульсирующего, содрогающегося словно внутренности, кромешного мрака не проступает знакомая фигура — точно сгусток, сворачивающийся из пролитой крови. Вертикальная рана-пасть от горла до самой земли — и лицо, треснувшее от уха до уха.       — Что они сделали? — ровно и чётко произносит Кикио.       — Ты смеешь спрашивать?! — шипит чудовище. Язык из гротескной улыбки мотается жутким щупальцем, но не может достать жрицу. Не дотягивается.       — Да, я спрашиваю, — непреклонно требует Кикио. И повторяет. — Что. Они. Сделали?       Они явились вроде бы из-за поворота дороги — словно выпрыгнули прямо из древесных стволов. И впереди, и за спиной.       Не лица — хари. Не разбойники — бесы. Точь-в-точь, как на настенных свитках для богатой усадьбы. Сколько их? Многорукая, многоголовая масса. Все галдят, хрипят, тянут страшные лапы. Больно дёргают за волосы.       Молодой мужчина без имени — (почему без имени, это неправильно…) — что-то выкрикивает, но тонет в гуще этих лап, как в бушующих волнах, захлёбывается, лапы тянут его ко дну.       Из мелькания рук и боков, точно на поверхность моря, выскакивает бочонок, что нёс за спиной мужчина без имени (почему без имени?!..)       Бочонок сакэ для них, похоже, слишком сильный соблазн — носы и шеи так и вытягиваются, морды бесов краснеют, оплывают, становятся ещё омерзительнее.       Но самое страшное — в мире что-то неправильно и кроме бесов.       Вселенная разрывается и пульсирует криком, скатывается свинцовым шаром и раздавливает самоё себя, гаснет и вспыхивает новыми молниями раздирающих мук.       Голос отчаянно зовёт на помощь всех богов, каких только удаётся вспомнить сквозь пелену боли и страха… потом, сорвавшись и превратившись в хрип… зовёт маму… Но здесь никого нет, одни бесы.       А бесы очень заняты — хлебают сакэ.       — Заткни её!       — Сейчас-сейчас, — издевательски скрежещет носатый бес, приблизившись и резко опуская лапу с блеснувшим когтем.       Вопль, от которого цепенеет горло и обрываются внутренности.       В чёрное небо брызжет фонтаном целое облако багряной боли.       — Дальше, — приказывает Кикио. Ей приходится опереться на лук, чтобы не пошатнуться, её только что чуть не вывернуло наизнанку. Но голос ровный.       Из мрака, в обрамлении слипшихся чёрных волос, сливающихся с темнотой, к ней оборачивается измождённое лицо в кровавых брызгах и потёках. Человеческое. Из глубины страшно запавших глазниц безумно поблескивают остекленевшие глаза.       — Даль… ше?.. — скрипит мононоке.       — Рассказывай до конца, — велит мико.       Младенец пищит — грудь умирающей матери пуста.       — Да наступить хорошенько, и всех делов! — гаркает урод с масляной рожей.       — И то верно! — глумливо выкрикивает второй, и, пьяно шатаясь, заносит над живым комочком грязную пятку, огромную, как опускающийся потолок.       Зубами его да в клочья!!!       Луна над головой становится красной.       Мир становится красным. Мир восстаёт красным. Мир свивается в багровые жгуты сплошной ненависти.       Разорвать. Растерзать. Покарать… Мононоке настигает своих мучителей одного за другим…       — А ты не так же поступила бы? — шепчет… да нет же, не чудовище! изуродованное, зверски убитое несчастное существо.       — Ямэ*!!! — во всю силу выкрикивает Кикио, вкладывая в приказ всё, что только есть у неё.       Нет, жрица не может повернуть время вспять и по-настоящему изменить прошлое. Но изменить итоги этого прошлого для одной отдельно взятой души — всё-таки способна.       И снова корчилась на кромке тьмы и рыжего костёрного света растрёпанная несчастная женщина, и снова обступали её лениво глумящиеся зверские хари — какими она их видела.       Но теперь фигура в красно-белом жреческом облачении встала рядим с беспомощной жертвой и концом лука очертила защитный круг.       Кикио склонилась над роженицей — не первой и даже не тридцать третьей на её богатой лекарской памяти.       — Как тебя зовут?       — Наоки…       — Слушай меня, Наоки, — подавляя чужой ужас собственным спокойствием, ясно и строго велела жрица. — Слушай и слушайся, и тогда, я тебе обещаю — всё будет хорошо!       Кошмары вились снаружи, бессильные проникнуть за черту.       — На них не смотри. Смотри на меня! — приказала Кикио и занялась делом.       Нелегко пришлось. Но она справилась.       А затем, приложив пищащего младенца к груди Наоки, Кикио распрямилась в полный рост и растянула лук до самого уха.       — А теперь смотри, Наоки!       Стрелы вспыхивали святой силой, чудовища горели и таяли, как брошенные в кипяток сосульки, мерзкие рожи корчились и оплывали, теряя очертания и сжимаясь в безобидные светящиеся точки.       — Видишь? Теперь здесь только светлячки.       — П-правда?       — Правда.       — Как… красиво… — выдохнула Наоки, бездумно укачивая ребёнка. Теперь в её лице не было ничего страшного — настоящая деревенская красавица, крепкая, миловидная и уютная.       Наоки перевела взгляд на мико и призналась:       — У меня… больше нет молока. Ты позаботишься о нашем с Ёхэем сыне?       Кикио медленно кивнула, глядя ей в глаза. Наоки печально улыбнулась и бережно тронула крохотное неумытое личико согнутым пальцем.       — Мне жаль оставлять его одного… Но остаться с ним я не могу, а взять с собой — тем более. Пообещай мне, что позаботишься о нём!       — Обещаю и клянусь!       Светлячки собрались вместе, сгустились в единое сияющее облачко. Наоки оглянулась на пороге света, становящегося всё ярче и ярче.       — Прощай, храбрая мико.       Вспышка.       Кикио стояла одна посреди разворочённого разбойничьего лагеря и глядела вверх, прямо на раздутую луну, нанизанную на копья кипарисовых макушек. Кожу на щеках стягивала сплошная корка от высохших слёз, руки тряслись, ноги подкашивались.       Очень хотелось просто сесть наземь и посидеть… немножечко… Но в глубине души она понимала, что стоит только сесть, и тут же захочется прикрыть глаза. И проснётся она только утром… наверное.       Кикио заставила себя сделать шаг. И ещё один. И ещё.       Туда, где мрак был поначалу особенно густым, а теперь виднелся просто неглубокий овраг, залитый лунным светом. Из оврага тоже тянуло пугающим запахом человеческой падали.       Она стала спускаться. Колени дрожали, из-под сандалии вывернулся камень, Кикио потеряла равновесие, и, охнув, скатилась на дно оврага.       Неподалёку лежал ещё один переломанный разбойник, а рядом с ним виднелся свёрток. Почти не сомневаясь, чем же он окажется, Кикио подошла ближе, а затем взяла свёрток в руки.       Кое-как обёрнутый в заскорузлую от пота и грязи мужскую рубаху, младенец сосредоточенно сосал тянучку-амэ.       Атаман, прежде чем его убило мононоке, завернул малыша в свою рубаху и попытался унести от неведомой опасности.       И у разбойников бывает сердце.

***

      — Кикио! Эй, Кикио!       Луну на миг заслонили широкие рукава — Инуяша выпрыгнул из чащи, как тот китайский бумажный чёртик из потешной шкатулки.       — Я тебя обыскался нафиг. Ты сквозь землю провалилась, что ли?       — Нет. В ад. — Она ответила коротко, борясь со слабостью и головокружением.       — Да хорош заливать!.. — завёл привычную песню Инуяша, но вдруг прочему-то осекся и спросил совсем другим тоном. — Чё, правда что ли — в ад? Оно натурально как «под землю провалилась» выглядело, знаешь ли.       — Тебя туда не пустили, и это хорошо, — кивнула Кикио.       — Почему это? — тут же вскинулся парень.       — Не будь я лекарем, я бы тоже не справилась, — пожала плечами мико и содрогнулась. — И осталась бы там навечно. С ней и её кошмарами.       Инуяша приблизился к ней, заглянул за складку разбойничьей рубахи.       — Вот, значит, кому она амэ таскала…       — Да. Просто чудо, что у неё хватило рассудка добыть для ребёнка человеческой пищи. Это всё… могло закончиться гораздо хуже и страшнее.       Полукровку передёрнуло, но озвучивать догадки вслух он не стал.       — Что теперь? Понесёшь его в деревню?       — Сначала… к реке… — Слабость накатила снова, в глазах поплыло. — Нам всем… надо… хорошенько вымыться… и… пройти… ритуал… оч… очище… ния… — темнота окончательно накрыла Кикио, она почти не почувствовала, как сползает на землю. Почувствовала только, как сильные руки потянули вверх и рывком подхватили под плечи и колени.       Если Инуяша при этом и ругался, она уже не слышала.