***
Но это будет потом. А пока Кикио просто чувствовала на лице пробивающееся сквозь листву рассветное солнце — и улыбалась. Улыбалась тому, что осталась жива. Её нёс на руках мужчина, а на её груди спал ребёнок — и пусть ни к тому, ни к другому она не имела ни малейшего отношения, на краткий миг об этом можно и забыть. Чтобы почувствовать себя простым живым человеком. Женщиной. Потому что тёплая ладонь время от времени бережно поправлявшая ей волосы, украдкой задерживалась, поглаживая щёку, а раз даже коснулась губ, причём Инуяша задержал дыхание. И в этом прикосновении уже не было ничего детского… ну, по крайней мере, так показалось юной мико.***
К тому времени, когда Инуяша вышел к реке, ночь закончилась, встало солнце, а жрица успела немного подремать и восстановить силы — относительно, конечно, да и на ногах пока держалась нетвёрдо, но хотя бы не падала в обморок больше. — Чур, не подглядывать… — Сама не подглядывай! Они расположились по разные стороны густой стены тростника. Кикио развела костёр, долго отстирывала одежду песком и золой, потом сушила… Судя по звукам, Инуяша костром не удосужился, а может, его чуткий нос не переносил запах дыма от собственных одёжек — во всяком случае с той стороны доносились в основном громкий плеск и бранные жалобы на вонь, пропитавшую хаори. Когда просохли нижнее косодэ и оттёртая почти до дыр разбойничья рубаха, Кикио рискнула слазить в речку сама и выкупать младенца. Тот почти не кричал — был очень ослабевшим. Всё же сласти явно неподходящая пища в первые дни жизни, ещё предстоит его выхаживать… Ожидая, пока просохнут верхняя рубаха и штаны-хакама, Кикио сидела, спрятав ребёнка от холодного утреннего ветра за пазухой косодэ, прижав зябнущее тельце к голой груди. Смотрела на огонь и радовалась самой возможности смотреть. Дышать — речной свежестью, а не смрадом. На самом деле Инуяша их спас — не раздразни он мононоке своей выходкой, кто знает, возможно, они бродили бы в ночном лесу точно так же без толку, как и двумя днями ранее. Грубый, крикливый — но на него, как ни странно, можно положиться. Да, он не поверил, что мононоке отличается от демонов, пока не получил в лоб, но разве это плохо? Сколько раз Кикио видела, как сильные вроде бы люди перед лицом не слишком даже большой угрозы покорно складывали руки и подчинялись. При всей своей взбалмошности Инуяша не из таких. Но самое главное — она же видела, что он вызвал удар на себя нарочно. Пусть не рассчитал степень опасности, но ведь знал что делает! Продолжая согревать ребёнка, Кикио подтянула поближе с десяток непригодившихся офуд — вчера она прилепила несколько на дверь старой Мидори, и в рукаве остались лишние — и стала складывать из них плоских человечков для ритуала нагаси-бина. — Инуяша! — позвала она, одевшись полностью. Солнце успело добраться до зенита. — Ты закончил? — А? — ворчливо раздалось из-за камышей. — Я даже выспаться успел.***
Всё-таки изгнание мононоке не прошло для Кикио бесследно — концентрироваться пришлось дольше обычного; мысли метались и разбегались, как муравьи. Но она справилась. Прочтя все нужные молитвы и заклинания, мико протянула своему спутнику половину офуд, сложенных в виде человечков. Конечно, она сейчас могла соблюсти хорошо если половину внешних атрибутов ритуала, но главное было достигнуто — бумажные куклы приобрели свойство снимать злую силу, их можно использовать. Лучше бы, конечно, бросать их в огонь, но на ритуал с огнём у Кикио сейчас просто не хватило бы сил, а река всё-таки могучий союзник. — Вот, держи. Бери по одной, проводи по всему телу сверху вниз и повторяй за мной… И снова молитвы, заклинания, молитвы… Последние остатки страшной ауры исчезали, словно стёртые тряпкой грязные следы с деревянного пола. Бумажные куклы одна за другой падали в реку и уносились, подхваченные быстрым течением. Закончив с младенцем и с собой, Кикио повернула голову — посмотреть как там дела у Инуяши. — Чё? — хмуро зыркнул на неё полукровка. Там, где он провёл бумагой — половина чёлки стала чёрной, а левый глаз обычным, человеческим, тёмным и с круглым зрачком. Инуяша моргнул и снова уставился на неё золотистыми буркалами с тонкими росчерками по-дневному суженных звериных зениц. Бросил последнюю бумажную фигурку в воду и, как обжегшись, принялся рассматривать быстро отрастающие когти, на миг ставшие ногтями. «А он… красивый…» — мелькнула странная неуместная мысль. И опять накрыла тьма. Очнулась она от гула множества голосов. Распахнув глаза и дёрнувшись от неожиданности, мико обнаружила себя на руках Инуяши, шагающего уже по деревенской околице. Вокруг сгрудилась, наверное, вся деревня от мала до велика. — Ты вообще соображаешь, что ты сделал? — дрожащим шёпотом возмутилась Кикио. — А что я сделал? — искренне удивился юноша, и весьма громко. — Ты ж без сил, после того как призрака уделала! Вот я тебя до дому и притащил, как обещал. А вы чего пялитесь, придурки? — рыкнул он на столпившихся селян. — Она ваша жрица, или где? Притащить я притащил, а валандаться не нанимался! Забирайте, что ли… Да осторожнее, криволапые!..***
Потом… потом она долго отсыпалась. Потом ела, упражнялась, мылась по-человечески, нагретой водой. Хоть с этими простыми вещами ей помогли соседки — правда, и судачили они не умолкая… Потом найдёныша-Ёхэя пристраивала — гончар Таичи согласился взять на воспитание, это хорошо, у них семья крепкая… Потом сбегала проведать беднягу пещерного — тот, хоть и накормленный Каэдэ, видно, решил, что его бросили. И вдруг запутался, молиться на неё или ругаться. — Ты меня слишком долго лечишь… Нравится мучить беспомощного, стерва? — Ожоги почти зажили, скоро можно будет заняться переломами, — холодно отрезала Кикио. — Знаешь что, любезный, сил моих нет никаких на тебя! Будешь теперь в общем лечебном доме. — Нет, нет! Умоляю, не выдавайте меня, мико-сама!!! Кикио вздохнула. В городской лечебнице при храме был отдельный крепкий дом на отшибе — для помешанных. Что поделать, в деревне и пещера сойдёт. Нет, ну правда, в общем доме этот бедняга стукнутый вообще никому покоя не даст… Потом снова была нескончаемая череда заждавшихся больных, в основном пришедших издалека — повседневные обязанности лекаря, которого угораздило оказаться единственным лекарем на много дней пути окрест. Потом нагрянули демоны за Камнем Душ — и без Инуяши пришлось бы солоно. Ох, как же повезло, что они не одновременно с мононоке явились — а то бы точно конец! Кикио придирчиво осмотрела Камень Душ, прежде чем повесить его обратно на стойку. Отступила на шаг, разглядывая всё вместе. Розовый шар теперь обрамляли светлые продолговатые бусины из дерева, отгоняющего злых духов. Хоть немного приглушить его ауру, притягательную для демонов… Во-от. Одно небольшое дело сегодня закончено. Теперь за травами, потом в пещеру, потом водопад и упражнения, потом хворые… Да, и успокоительный сбор поотносить тем, кто разбойников в лесу нашёл… и тем, кто помогал потом хоронить их. А с утра опять за травами, опять в пещеру… Да пусть бы этот Онигумо и впрямь явился поджигать ей дом — лишь бы отвязаться от этой проклятущей обязанности в вонючей пещере!.. Камень Душ злорадно блеснул — или ей померещилось? Кикио нахмурилась, провела над ним рукой — но нет, Камень был чист. …Или его очистить невозможно в принципе?..***
А каждым вечером на склоне холма её теперь ждал уже не скрывающийся Инуяша. Больше того, он мало-помалу стал участвовать в разговоре, односложно, мучительно подбирая слова, но всё-таки! И снова приятно-пугающе задерживал взгляд на её губах… Да. Пусть для людей она не более чем нагаси-бина, чей смысл существования — лечить, оберегать и уносить скверну, иногда и ценой собственной жизни. Но всё-таки есть по крайней мере одна живая душа, видящая в ней не жрицу, а просто человека, женщину даже. Единственная живая душа, способная видеть в ней не «мико-сама», а — Кикио… Это… оказалось так тепло. Словно посреди одинокой дороги над пропастью, где каждый шаг может сорвать лавину, рядом нежданно появился настоящий друг. Который поддержит… и не предаст.…Ведь не предаст же?..