***
— Уходишь? — поднимая глаза от книги, спрашивает Комбефер. Это свежее весеннее утро, теплый ветерок врывается в комнату через окно, что необычно для весеннего утра, не правда ли? Комбефер задал совершенно невинный вопрос, и Анжольрас должен был дать такой же невинный ответ. — Прислушиваюсь к твоему совету, — блондин хлопает ресницами, — иду на прогулку, — и, поскольку ему нечего скрывать, — может, пойду в музей. — Очень хорошо, — улыбнулся Ферр. Нет причин чувствовать себя виноватым, если ты не лжешь.***
— Ты стоишь один и смеешься? — спросил знакомый голос, и Грантер вскрикнул от неожиданности. На самом деле так и было. Эр волновался, поэтому вышел раньше и стал думать, что же произойдет сегодня. Он точно знал, что Анжольрасу понравятся французские картины и скульптуры, но Грантер так хотел показать ему греческий и римский залы, и эта мысль привела его к другой — они скорее всего пройдут через галерею Аполлона — и угадайте, в какой именно момент Анжольрас подъехал. Блондин смотрел на художника из машины и выглядел таким отдохнувшим и совершенно собранным, но сердце его, предательское существо, вело себя так, будто пробежало тысячу миль. — Просто шучу в голове, — ответил на висящий в воздухе вопрос Эр и сел в машину. Это четвертый раз, когда он был в машине Анжольраса. В первый он был в отключке, остальные ехал сзади, потому что «был слишком пьян, чтобы идти пешком, и не слишком пьян, чтобы спать, а именно в том состоянии, когда он мог наделать глупостей». Это первый раз, когда он сидит в машине блондина на пассажирском сидении. И первый раз, когда они едут куда-то вдвоем. — Итак, — говорит Анжольрас после нескольких минут молчания, — у тебя есть какой-то план? — Конечно, у меня есть план, ты за кого меня принимаешь? За кого-то, кто никогда не был в одном из самых известных музеев мира? — Анжольрас фыркнул, — У нас четыре этажа и очень мало времени, поэтому вот, что мы сделаем, — говорит Грантер и начинает объяснять план дальнейших действий. Разговоры — это хорошо. Они отвлекают. И именно это сейчас нужно Грантеру. Он не хочет думать, что случится, если вся его напускная уверенность вдруг исчезнет. Не хочет думать, что на самом деле Анжольрас уже сыт им по горло и именно поэтому только иногда бормочет что-то в знак согласия. Эр понятия не имеет, как вести себя с этой версией блондина. Может, он просто в хорошем настроении, и его не может испортить даже Грантер. Может, он так немногословен, потому что он в ужасном настроении из-за того, что, даже спокойно все обдумав, не смог придумать, как отказать Грантеру в этой встрече. Господи, лучше бы лидер просто на него злился. Но Анжольрас, видимо, не собирался, поэтому Грантер продолжал так же болтать и в самом Лувре.***
Он не может найти в себе силы прервать поток слов, льющийся из Грантера. Тирады художника — ничего нового, но когда они заходят внутрь и первые произведения искусства приветствуют их, он понимает, что эти тирады отличаются от пьяных выпадов, к которым он привык. Сейчас его речь не напыщенная, но объясняющая. Четкие и точные слова, которые, думал Анжольрас, Грантер бы не смог и связать. Однако, это на самом деле происходит. Они оба тут посетители, но блондин быстро понимает, что его спутник чувствует себя тут как дома. Грантер — он умный. И Анжольрас знает это. Но интеллект художника всегда проявлял себя завернутым во враждебность. Проявлял себя в виде аргументов, которые били его собственные, Анжольраса, аргументы. Проявлял себя в виде идей, которые часто были неуместными, циничными и мрачными: для каждого правила Анжольраса Грантер — исключение, для каждого полета мечты — свинцовый вес реальности. Но не здесь. В этой существующей лишь для них реальности он блуждает между скульптур и с такой теплотой рассказывает буквально о каждой, ссылаясь на незнакомые Анжольрасу источники, и он правда выглядит увлеченным. Не циничным, увлеченным. Хранилище информации в его голове кажется нереально разнообразным: история, мифология, антропология, все смешивается воедино. — О! Они плыли вместе, будто были в одной лодке жизни! — почти кричит Грантер. — Кто? — шепчет Анжольрас. — Забудь, пойдем дальше. Он рассказывает о судьбах художников так же, как говорил бы о своих друзьях из бара. Выделяет отдельные мазки на картине, отдельные кривые на скульптуре. Как будто он видит все это через линзы, которых у Анжольраса почему-то нет. Так что он делает это. Позволяет себя учить. — Вот, почему эта картина — полная дрянь, окей, взгляни на этот мрамор, — говорит Грантер, — ты можешь почувствовать чертов ветер на ее платье, понимаешь, насколько это великолепно, черт возьми? — У нее нет головы, — замечает Анжольрас, но в основном только для того, чтобы поддеть Грантера. — Да, извини, просто ее обнаружили в ста восемнадцати кусках после землетрясения и… — Ты знаешь, в скольких кусках ее нашли? — медленно говорит Анжо, поднимая бровь. — И что? — скрещивает руки Грантер. — Ты ботаник, — заявляет блондин и буквально слышит возмущение оставленного им позади Грантера. Эр говорит и говорит, и Анжольрас понимает, что должен очень активно слушать, чтобы выдержать этот натиск информации. Грантер умный — мало того — он страстный. И Анжольрас не знает, как воспринимать это. Конечно, он не молчит — он не знает, что так тоже можно. Может, блондин и не разбирается в искусстве, но навряд ли он необразован. Они ходят, и в его голове вспыхивают тысячи вопросов. Видя, как Грантер отвечает на них один за другим, Анжольрас усложняет их, а затем спрашивает что-то незначительное и излишнее и смеется, видя недовольство Грантера, который все равно ему отвечает. Иногда он даже узнает что-то без подсказок. — Свобода, ведущая народ, — говорит он, пока вокруг ходят люди, — вот это по мне. Грантер издает какое-то жужжание, бормочет: «Я знаю» и замолкает, вглядываясь в полотно. Они переходят из одного зала в другой. Анжольрас потерял счет времени некоторое время назад. Он, конечно, бывал в музеях и раньше, но блондин признает, что его обычный метод посещения тут не работает. Грантер не дает ему больше пары секунд на чтение этикеток, все еще пытается выбить из него мысль о том, чтобы увидеть всю экспозицию сразу, и ведет в следующий зал, никогда не теряясь. Оказывается, ему нравится романтизм, а Мона Лиза: — Тебе не кажется, что ее переоценивают? — Боже, Анжольрас, потише, эти люди вокруг серьезно изобьют нас до смерти своими камерами. Он никогда не был ориентирован на эстетику, но Грантер слушает его мнения так, будто бы они действительно имеют место быть. Сначала он воспринимал интерес Грантера как насмешку, потому что, серьезно, зачем Эру знать его мнение? Циник ведь смеется над любым мнением лидера. Проходят часы, а язвительные комментарии так и не появились, и Анжольрас признает, что Грантер глубже, чем он ожидал. Но блондин продолжает таращиться на короны и диадемы, предполагая, сколько в них золота и сколькие люди голодали из-за этой непозволительной роскоши, когда замечает нерешительные взгляды, что кидает на него Грантер. — Что? — Не думаешь, что это красиво? — жестом он описывает всю галерею, — В смысле, да, это немного барокко, но… давай же. Они окружены золотом, с потолка на них смотрят герои фресок, со стен свисают самые разнообразные фигуры. Это так роскошно и расточительно — ну просто символ всего того, с чем Анжольрас борется. — Конечно, — осторожно продолжает Грантер, — но, понимаешь, я имею в виду, это искусство. Это то, что… Это единственное, что выживает. Люди умирают, а такие вещи, — он снова делает множество бессвязных жестов. На самом деле он делает так с самого прибытия в Лувр. — То есть, ты думаешь, — Анжольрас хмурится, — что только из-за того, что это красиво, оно должно цениться выше, чем люди, которые голодали и… — Нет, — резко говорит Эр, — но оно чего-то да стоит. И люди должны это ценить. — В следующий раз ты захочешь отвезти меня в Версаль, — усмехается Анжольрас. Грантер почесал затылок и отвел взгляд. Теперь после их такого насыщенного разговора молчание кажется давящим. Анжольрас уже сожалеет, что вообще поднял эту тему. Все же есть вещи, которые с Грантером обсуждать не надо. — Куда дальше? — чересчур небрежно спрашивает блондин. — Поедим? — хрипло предлагает Грантер. Внутри слишком много людей. Дважды Анжольрас чуть не терял своего спутника, отставая. Поэтому когда Грантер снова заворачивал, Анжольрас инстинктивно схватил его за предплечье. Первый потупил взгляд и сильно замедлился, тогда второму пришлось отпустить. — Не убегай. — Держись ближе, — его ответ почти потерялся в шуме толпы. Они сидят в кафе, делают заказ, едят и вообще не разговаривают. Грантер выглядит уставшим и скучающим, а у Анжо появляется иррациональное желание заставить его правильно питаться, потому что парень, кажется, выглядит больным. Одна его рука лежит на столе. Она дрожит. Что-то внутри у Анжольраса обрывается. Грантер следует за его взглядом и судорожно прячет руку под стол. — У меня все под контролем, — впервые в жизни Анжольрасу не хочется закатить глаза, услышав подобную нелепицу. Внезапно он рассердился. Не на Грантера, нет, он даже точно не знал, на что именно. Просто чувствовал, что есть что-то ужасно неправильное, что он не в силах исправить. И почему-то злился еще и на себя. — Идем? — вырывает его из размышлений Грантер. Они выходят на улицу, Грантер очень сдержан в движениях. Анжольрас знает, что он заметил его взгляд. Они оба знают. Анжольрас хочет сказать что-то, но все слова застревают у него в горле: — Я могу подвезти тебя. — Что? О, нет, мне надо еще кое-куда зайти, — Грантер не смотрит на него, а Анжольрас и не просит. — Грантер, — произносит, наконец, Анжольрас, когда художник уже уходил, — спасибо, — и это прозвучало настолько неадекватно, что блондин продолжит думать об этом до конца дня. Грантер легко улыбнулся и, сделав несколько шагов, поднял руку: — Увидимся, — развернулся и зашагал в быстром темпе. Анжольрас глядел ему вслед, пока тот не скрылся за углом, а потом сел в машину и просто сидел, думая, насколько все это было ужасной идеей.***
Все в порядке. Он в порядке. Это именно то, чего он ожидал. Не произошло ничего такого, из-за чего можно был бы расстроиться. Есть даже какой-то комфорт в неизбежном. Руки больше не дрожат. Он позаботился об этом шесть шотов назад. Его телефон звонит, и Эр не утруждает себя проверкой звонящего: — Да? — Эй, ты занят? — слышится голос Баореля. — Вроде, — только четыре часа дня, он планировал пить до вечера. — Мы у тебя дома. Я, Фейи, девушки… наши девушки, а не просто девушки. — У вас все же получилось. Здорово, — есть только одна вещь, которая удается Эру лучше, чем ложь, — говорить так, будто он трезв. — Ты придешь? Мы тебя подождем. — Не надо, — он пытается посмеяться, — у меня еще есть дела. Повеселитесь там. Увидимся завтра. — Ты… Он вешает трубку. Уже в следующее мгновение телефон звонит снова. Баорель слишком часто видел его пьяным, чтобы не понять и на этот раз. Он снова, не глядя, берет трубку. — Понин, — тянет художник. — Где ты? — у нее сильный и низкий голос без каких-либо намеков на интонацию в нем. — Пью, — честно отвечает он, потому что понимает, что друзья это уже выяснили. — Где? — Какая разница? Я в порядке. Не волнуйся. — Что случилось? — в лоб спрашивает она. — Ничего. — Фейи пришлось тащить тебя домой в пятницу, теперь ты пьешь в воскресенье днем. Грантер молчит. — Скажи мне где ты. Или я обойду все бары города. И ты знаешь, что я найду тебя. И я возьму с собой Парнаса. — Черт, — вздыхает Грантер, — я больше не могу напиваться? — Не тогда, когда что-то не так. Он смеется. Всегда что-то не так. Полчаса назад он смотрел в голубые глаза одной своей проблемы, теперь он растворяется в другой. — Если я пойду домой, ты оставишь меня в покое? — Приходи ко мне, — говорит Понин, и это не предложение, а Грантер и не против.***
— Мы должны проводить у вас больше вечеринок, — говорит, входя, Курфейрак, — у вас лучшая квартира из всех нас, да и диван такоой удобный. — Тебя выселили? — вместо приветствия говорит Анжольрас, — Почему ты всегда здесь? — Ты вернулся со своей расслабляющей прогулки более напряженным, чем раньше? — Никто не устраивает здесь вечеринку! — кричит в потолок Анжо и выходит из комнаты. — Не с таким отношением! — кричит ему вслед Курфейрак. Блондин закрывает за собой дверь, и через полминуты приходит уведомление из группового чата: Курф[2: 23: 56]: СЕГОДНЯ ВЕЧЕРИНКА У АНЖО ОН ГОВОРИТ ЧТОБЫ ВЫ ПРИНЕСЛИ ВЫПИВКУ И НАСТОЛЬНЫЕ ИГРЫ***
— Я не хочу об этом говорить, — предупреждает Грантер прежде, чем Эпонина может вымолвить хоть слово. — Как будто мне есть дело до твоей одинокой души, — она поднимает бровь, — ты здесь, чтобы слушать меня. Грантер смеется. Она каждый раз делает так, чтобы заставить его чувствовать себя лучше. Якобы он виноват перед ней в чем-то. И Грантера бесит, что это вообще-то немного работает. Они тихо проходят в комнату Понин, чтобы не разбудить спящую в гостиной Азельму. Она только поступила в колледж и ей очень нужна стипендия, поэтому девочка не щадит себя. Грантер садится на подоконник, Эпонина устраивается на кровати. — Угадай, кто был здесь сегодня? — Твой парень? — Ты совсем потерял чувство юмора из-за трезвости? — в него летит подушка. — Тогда как ты его называешь? — очередь Грантера приподнимать бровь. — Монпарнас, и он не мой парень, и ты прекрасно об этом знаешь. Можем вернуться к нашей теме? Это был Мариус, — отвечает она сама. — И зачем? — Он отправил сообщение, приглашая с ним и Козеттой в кино попозже, да, я знаю, а теперь закрой рот. — И что ты ответила? — смеется Грантер. — Конечно, что я не могу. Что я заболела. — Ты бы просто могла сказать, что встречаешься с Парнасом. — Ага, чтобы Мариус позвал нас обоих. Поэтому я решила сказать, что больна, и, естественно, полчаса спустя он был уже здесь. — Вау, — ему нравится проводить время с Эпониной. И пусть объекты их безответной привязанности прямо противоположны, у них все еще есть общая черта — причинять им с Понин боль, — и что было дальше? — Ему показалось, что мне нужна компания. И ты знаешь, о чем любит говорить Мариус. — Да ты шутишь! — Он говорил о ней двадцать минут. В том числе о том, насколько Козетта хочет быть мне подругой, представляешь? А потом я притворилась, что засыпаю из-за лекарств, и он ушел. — Хм, - пробормотал Эр, — это и есть твоя история? Не особо впечатляет. — О? У тебя есть что-то получше? — Я думал, ты покончила с Мариусом, — о своей истории говорить Грантер хочет в последнюю очередь. — Ну. — Твои точные слова — мне все равно, пусть поженятся хоть завтра. — Не думала, что ты помнишь, — она хмурится. Грантер хотел бы ей помочь, но если кто и понимает заведомую обреченность подобных чувств, так это он. И все же он хочет, чтобы у нее все сложилось по-другому. Потому что она и сама другая. Эпонина сильная. — Думаю, Парнас нравится тебе больше, чем ты сама осознаешь. — Что? — смеется она. — Я серьезно. Если оценить трезво, ты увидишь, что реальный Монпарнас нравится тебе намного больше, чем мечты о Мариусе. — Ты там собирался напиться или превратиться во Фрейда? Грантер слегка пнул ее ногой: — Ты влюбилась в него, когда тебе было реально плохо, а он был добр к тебе. Но Мариус… Мариус он такой со всеми. И то, что он пришел сюда сегодня, — очередное доказательство. — Это было так мило, что он пришел. — Да. Но, возможно, ты просто до сих пор хочешь заботы? Подумай, нужен ли тебе именно Мариус? Это же Мариус, он сведет с ума и достанет кого угодно. — Ты себя-то слышишь? — улыбается девушка. — Я просто думаю, что тебе надо отпустить Эшли, Скарлетт. — Я героиня фильма! — всплескивает руками Понин. — Это не совсем то, что я хотел до тебя донести, — смеется Эр, — тем более вы с Парнасом подходите друг другу, — он театрально вздрагивает, — боже, что я только что сказал? — У тебя чуть не случился сердечный приступ, когда я впервые пришла с ним в кафе. — Тогда я думал, что он ужасный мошенник, который не заботится о тебе. Теперь я просто думаю, что он ужасный мошенник. Их телефоны вибрируют разом. — Что, ох. Блин, Курф, — она ложится на бок, — мы не должны никуда ехать, просто выпьем здесь, надо хоть раз подумать о нашем с тобой эмоциональном благополучии. — Так и сделаем, — соглашается Эр.***
Анжольрас надеется, что всем будет лень ехать в их квартиру в воскресенье. Как же он ошибался. — Кто сказал настольные игры? — вопит Боссюэ. — Я знал, что могу рассчитывать на тебя, дружище! — так же кричит Курф, — Кетта! Ты сегодня прекрасно выглядишь. — Следи за своим языком, — вставляет Жоли, — она всегда прекрасно выглядит, — этими словами он заслужил ее поцелуй в щечку. Мюзикетта хмурится, глядя на Анжольраса: — Я специально поменялась с девчонкой сменами, чтобы прийти на вечеринку. Мне обещали веселье. Так что лучше закрой эту штуку. — Я действительно не фанат вечеринок, — говорит Анжо, так же сидя с ноутбуком. — Мы знаем, — отвечают все трое сразу. Он подчиняется и убирает ноутбук. Потому что только безумец станет спорить с человеком, который делает твой кофе каждое утро перед учебой. Особенно, если этот человек Мюзикетта. Ее месть будет страшна. Приезжает Жеан, здоровается со всеми в своей манере, благодарит Анжольраса за такую чудесную идею с настольными играми, а потом смеется, видя выражение его лица. Курфейрак кладет игровое поле. — Разве мы не слишком стары для этого? — последняя попытка блондина вразумить друзей. — О, прости, пожалуйста! — снова включает свой театральный талант Курф, — Так, все вы, быстро достаем сигары и начинаем обсуждать рынок недвижимости! — Это твое представление о взрослой жизни? — Тебе все равно не избежать монополии, не заговаривай мне зубы, — подмигивает парень и начинает пересчитывать фишки. Это здорово. Несмотря на все свои жалобы, Анжольрас думает, что это здорово. Потому что чем еще он мог бы занять себя этой ночью? Чем, кроме размышлений о том, о чем он совсем не хочет думать? Мариус и Козетта тоже приходят, поменяв свои планы, раз этого просил Анжольрас. Вечер только начался, а блондин уже устал закатывать глаза. Последними пришли Фейи и Баорель. Да начнется игра! — Разливай, — изучая свои карточки, заявляет Жеан, а Анжольрас, как хозяин квартиры, даже не был уверен, что у них есть что разливать. Но зря он недооценивает своих друзей. Вскоре возле каждого (ну или почти каждого) стояла бутылка пива, а блондина отправили заказывать пиццу. Это же его вечеринка. Вернувшемуся Анжольрасу заявляют, что передумали играть без него. На ожидаемый поток возмущений и отговорок ему просто говорят заткнуться и притвориться, что это 1991 год. — Почему девяносто первый? — спрашивает он. — Распад Советского Союза, — серьезно объясняет Курф, — настает пора богачей. Капиталистические свиньи придут за вашими государственными благами, Анжольрас, и ты единственный, кто может все спасти. Единственный, кто может привести к власти народное правительство. — По твоей логике россияне хотят, — Анжольрас склонился над доской, — Rue d’Aviau в Бордо? — Включи воображение! Это Rue d’Aviau лишь в официальных документах. Чтобы коммунисты ничего не поняли. — Так у нас ролевая? — встревает Жоли, — тогда мне тоже нужна моя история! Курфейрак продолжает придумывать истории для каждого. И по мере того, как они становятся все более и более дикими (Козетта — китайский шпион, а у Боссюэ связи с мафией), Анжольрас все чаще пытается контролировать свою дрожь каждый раз, когда открывается дверь. Он вздрагивает последний раз, когда входят Эпонина и Грантер с несколькими коробками пиццы в руках. — Здравствуйте, дети! — восклицает Грантер. Его глаза задерживаются на Анжольрасе не больше, чем на пару секунд, — Мы принесли еду! — Вы подкараулили разносчика пиццы и оплатили наш заказ? — хлопает в ладоши Боссюэ. — Не переоценивай нашу заботу, — смеется Эпонина. — Понин, тебе стало лучше? — спрашивает недоумевающий Мариус. — Боже, — шепчет она на ухо Грантеру и идет здороваться с этими голубками. Анжольрас не проявляет никакого участия. Грантер ставит пиццу на стол и внезапно понимает, что зачем-то контролирует все свои движения. — Еда! — кричит кто-то и спешит к столу. Грантер не смотрит на Анжольраса, даже когда они оказываются друг напротив друга. Анжольрас садится рядом с Жеаном и слышит смех Грантера, сидящего по другую сторону от поэта. «Раз уж наши планы были связаны с алкоголем, этого следовало ожидать». И, когда Жеан помогает Грантеру в покупке фабрики, тот шумно целует его в щеку. Анжольрасу вдруг так сильно захотелось подраться с Грантером, что единственной причиной, по которой он не сказал это вслух, была Эпонина, чей голос вдруг зазвучал громче обычного: — Как ты можешь не понимать? Мне что, объяснять тебе все как маленькой? Рядом с ней сидят застывший Мариус и Козетта с лицом настолько опустошенным, что это выглядит странно. Анжольрас никогда не видел ее такой прежде. — Эпонина, — она пытается что-то сказать, но Тенардье прерывает. — Нет, не надо… Дело не в тебе, окей? Я знаю, что ты не черствая, так что ты могла бы хотя бы сказать… Ее голос дрогнул. Грантер садится рядом и приобнимает ее рукой за талию: — Эп, — шепчет он. — Я хочу быть твоим другом, — говорит Козетта. Анжольрас не понимает сочувствия на лице каждого своего друга, будто это еще одна вещь, о которой ему забыли рассказать. Он пытается найти всему этому объяснение, когда слышит ответ Эпонины: — Но я не хочу быть твоим. Кажется, все боятся пошевелиться. Потом Козетта кивает: — Я понимаю. — Понин, — ахает Мариус. Но Эпонина на него не смотрит. Она мягко снимает с себя руку Грантера, что-то шепчет ему на ухо и уходит посреди полной тишины. — Все в порядке? — первым нарушает молчание Ферр. — Да, спасибо, — мягко отвечает Козетта и начинает что-то эмоционально шептать на ухо Мариусу, который выглядит контуженным. — Продолжим? — с поддельным весельем говорит Грантер. Слышится ропот согласия и, кажется, спустя минуту все вообще забывают эту историю. Или так просто кажется. — С ней все будет хорошо? — шепчет Жеан на ухо вернувшемуся на свое место Грантеру. Анжольрас не подслушивает, он просто сидит настолько близко, что не может не слышать. — Я зайду к ней попозже, — отвечает Эр и делает глоток из бутылки. Четвертой бутылки со времени его прибытия. Игра продолжается. Все обсуждают планы на следующие несколько дней. Ферру надо навестить мать, поэтому все начинают обсуждать родителей, молчат только трое — Мариус, Анжольрас и Грантер. Темы меняются, Друзья смеются, и Анжольрас замечает, что Грантер очень тихо куда-то ушел. Он понимает, что надо ему что-то сказать, но почему-то этого не делает. Кто-то спрашивает его о митинге, и Анжольрас будто просыпается: — Да, все идет отлично. Мы с Ферром уже выполнили основную часть подготовки, к нам присоединятся еще две группы, которые тоже хотят сохранить память… Грантер смеется. Анжольрасу понадобилась всего секунда, чтобы в нем вспыхнула былая ярость, которую Грантер вызывал в нем. Эти чувства очень отличаются от тех, что он испытывал в музее, поэтому он вынужден спросить: — Тебе есть что сказать? — Зачем мне что-то говорить? — многозначительно смотрит на него Грантер. И Анжольрасу не следовало отвечать, он знал это. Им не нужна была очередная сцена, свою норму на сегодня они уже выполнили. Но Грантер вошел сюда так, будто Анжольрас не достоин даже банального кивка в знак приветствия, будто между ними ничего не изменилось, будто все усилия Анжольраса вообще ничего не значат. Рассудив так, он произносит слова, которые даже по его мнению прозвучали слишком холодно: — Тебе всегда есть, что сказать, когда ты пьян. Грантер наконец, наконец смотрит Анжольрасу в глаза, и выражение его лица блондина совсем не радует. «А утром ты улыбнулся мне», — думает он. — Извини, что разочаровал, — огрызается художник, — я думал, что давно уже дал тебе понять, что думаю о вашем митинге, но если ты не понял, изволь, я могу повторить. — Анжо, — говорит кто-то рядом. Комбефер. — Что, Анжольрас? — не отстает Грантер, — Я бы хотел разозлить тебя еще больше. Он вздрагивает. Такое чувство, что кроме них в комнате никого не существует, они тут только вдвоем, но по-прежнему говорят на разных языках. Каких-то невероятных масштабов непонимание давит на них и, возможно, они навсегда обречены на это непонимание. Анжольрас делает несколько бесцельных шагов, а потом произносит: — А я бы хотел, чтобы ты этого не делал. — О, теперь ты не хочешь? — Грантер смеется, — Никогда не видел, чтобы ты отступал. Да ладно тебе, ты сам об этом заговорил, — повисло молчание, — окей, ребят, в следующий раз просто скажите Курфу не приглашать меня, потому что, видите, я так себе компания… — Я не это сказал, — шипит блондин. Он не плохая компания. Очень даже наоборот, как узнал Анжольрас сегодня. Но сейчас кажется, что они вернулись на два шага назад, и Анжольрас не знает как, черт возьми, примирить эти две стороны Грантера друг с другом. Они оба становятся абсолютно другими людьми в зависимости от обстоятельств и обстановки, и это так непохоже на любые другие его дружеские взаимоотношения. Он поворачивается к Грантеру так, будто надеется передать все свое смятение и растерянность во взгляде. Конечно, это не сработало. Грантер совсем не выглядел спокойным: — О, только когда я пьян, так? Оглянись, все вокруг тебя пьяны! — Ты уже приехал пьяным, — огрызается Анжольрас. — Тебе-то, черт возьми, какое дело, каким я приехал? — голос Грантера звучит по-настоящему ядовито. — Разве тебе не нужно завтра на работу? — дело совсем не в этом, но это первое, что приходит Анжольрасу в голову. Грантер фыркает: — Как и всем остальным… о, подождите-ка, не всем. У тебя же есть более важные дела, чем зарабатывать деньги, да? Ты можешь спасать мир и просто получать деньги от родителей, хоть никогда и не навещаешь их. Должно быть, здорово. Вокруг них есть и другие люди, но они не имеют значения. Кажется, они даже не дышат. Как и он сам. — Не начинай, — предупреждает лидер. — Что, ты можешь говорить все, что захочешь, а я не могу? Тогда он понимает, что это первый раз, когда он видел Грантера по-настоящему злым. Это первый раз, когда Грантер не сдерживается. Это первый раз, когда он говорит то, что действительно думает об Анжольрасе, и блондин понимает, что если до этого момента Грантер скрывал свое настоящее мнение о нем, лидер не хочет его знать. — Это не твое дело, как я получаю деньги, — он еще пытается быть спокойным, — это ни к чему не имеет отношения. — Может, — а вот Грантер уже кричит, — может, это имеет отношение ко всему! Может, если бы тебе пришлось вкалывать как всем нам, ты бы понял, как живут обычные люди? И у тебя бы появился шанс помочь им, чего ты так отчаянно хочешь, да? Вот почему у тебя нет ни единой возможности добиться чего-то реального… — По крайней мере, я пытаюсь помочь кому-то! — Анжольрас теперь тоже кричит, — А ты даже не можешь помочь себе! Грантер делает рваный вдох так, будто его подстрелили. Он медленно облизывает губы: — О? Анжольрас впился ногтями в собственные ладони. Будь Грантер ближе, он бы… он бы что-нибудь сделал. Что-нибудь глупое: — Не согласен? — заявляет блондин со спокойствием, которого на самом деле не чувствует. Кажется, это разозлило Грантера еще больше. Будь Анжольрас ближе, он бы попытался задушить его. Художник выглядит немного разбитым: — С чем именно? С тем, что мне нужна помощь? Конечно, он надеялся, что сейчас кто-то их остановит. Кто-то их остановит. Но никто не остановил. — Тебе обязательно нужно, чтобы я это сказал? Ты хочешь, чтобы я это сказал? — Да, — говорит Грантер таким тоном, будто они просто болтают, — да, почему бы и нет? Скажи это. — Нет. «Нет?» — Ты и сам знаешь, кто ты такой, — медленно говорит Анжольрас, — но ты настолько труслив, что хочешь, чтобы я сказал это вместо тебя. Грантера уже видимо трясет. И Анжольрас понимает, что это из-за него и его слов, но уже поздно что-то исправлять. Он чувствует себя больным. — Нет, — шепчет Грантер, обходя комнату по периметру, чтобы покинуть квартиру, не приближаясь к Анжольрасу. Он не видит, кто из друзей берет его за руку.***
Он идет домой. Моросит дождь, небо становится все темнее. Когда он толкает ногой входную дверь своего подъезда, оно уже почти черное. Фейи не пошел за ним. Хорошо. Он открывает дверь квартиры, вешает пальто в прихожей. На телефоне четыре непрочитанных сообщения: от Баореля («Фейи сказал, что тебе надо побыть одному, дай знать, если захочешь компанию»), от Жеана («Ты в порядке? Мы тебя любим!»), от Эпонины («Мне все рассказали. Хочешь, я приеду?») и от Комбефера («Он совсем не то имел в виду»). Грантер игнорирует последнее сообщение, а всем остальным отправляет «я в порядке» и садится на кровать, разглядывая беспорядок, открывающийся взору. Пальто на крючке, рубашки и брюки на единственном стуле, три холста, подпирающие комод. Книги лежат на полу и, кажется, еще и под кроватью. На стенах скотчем наклеены любимые цитаты из книг и песен, стихи и фотографии его друзей. На тумбочке раскрытый скетчбук, демонстрирующий Анжольраса с кружкой кофе. Он плачет как ребенок. Это так глупо, думает он, всего этого следовало ожидать. Он знал мнение Анжольраса насчет себя, так почему он, черт возьми, плачет? Он знал все это, был готов к этому. Только вот на деле оказалось, что нет. Впервые, когда Грантеру сказали что-то, что он и так уже долгое время знал, он сломался. Сломился. Разбился на множество кусочков. Он ложится на кровать и ждет, пока его дыхание выровняется. Он хочет пить, пока не потеряет сознание. Возможно, сегодня ему это удастся. Он хочет проспать целую вечность или хотя бы ночь. Возможно, ему это удастся. Через минуту или через час телефон в его заднем кармане вибрирует. Грантер дрожит и решает проигнорировать сообщение. Но что, если они беспокоятся? Что, если кто-нибудь придет его проведать? Он вытаскивает телефон и смотрит на экран. Часть его знала, что так и будет. Конечно, это действительно он. И Грантер прочитает сообщение, что бы там ни было. Сколько бы новой боли это ни причинило, он возьмет все, что предлагает ему его бог. Аполлон [9: 47:33]: если я приду, ты меня впустишь? Грантер хотел бы уже спать к этому времени, чтобы не видеть это сообщение. Он не мог позволить Анжольрасу видеть его таким, потому что он знал, что одно его слово в сообщении, и лидер будет здесь, у его двери. Он кладет голову на подушку и чувствует, что засыпает. Это нездорово, думает он. Как и количество выпиваемого им алкоголя. Но старые привычки, знаете ли, очень живучие.