Красная нить на твоём запястье

Игорь с громким всхлипом сделал глоток воздуха и откинул голову назад, закрывая мокрое лицо руками и пытаясь сдержать непрекращающиеся рыдания, но получалось плохо: истерика вновь накрывала с головой. Он же обещал себе завязать с этим, он же сильный и мог себя контролировать столько времени. Почему теперь не может? Почему допускает подобного рода вещи? Разве он заслужил? Бледные руки Акинфеева лихорадочно дрожали, глаза щипало от слёз, и картинка перед ним размывалась неясным очертанием, хотя он был этому даже рад, потому что не хотел видеть тот противный ужас, который происходил с ним вот уже вторую неделю, от которого ненависть к себе увеличивалась с невероятно быстрой скоростью. Желудок сводило от боли, а во рту чувствовался неприятный привкус рвоты и пищи, кажется, сладкой — он не разбирал, когда запихивал её в себя полчаса назад. Осознание того, до чего он докатился, заставляло остатки психики лететь в бездонную пропасть. Игорь захлопнул крышку унитаза и нажал кнопку смыва. Он прекрасно знал, что булимия идёт рука об руку с анорексией и их друг от друга отделяет буквально несколько шагов, но он никогда и не задумывался о том, что действительно столкнётся с ней лицом к лицу. Когда Акинфеев впервые узнал об этой болезни, он долго не мог понять как люди могут неконтролируемо закидывать в себя огромное количество еды, а затем избавляться от неё любыми способами: начиная от рвоты и заканчивая чрезмерными физическими нагрузками. Неужели они просто не могут держать себя в руках, чтобы не накинуться, словно дикое животное, на паршивый кусок пищи? Неужели они действительно могут сметать всё, что попадётся на пути, не контролируя? Звучало глупо и, кажется, нереально. Нереально, пока у него не случился первый приступ компульсивного переедания. Тот день, когда случайный поход в школьный туалет перевернул и без того шаткий мир с ног на голову, обременив непосильным грузом держать в тайне секрет ненавистных ему людей, наверное, запомнится ему надолго. По крайней мере, уж точно оставит определённый отпечаток в памяти. После ухода Смолова и Миранчуков, Игорь едва мог понять, что произошло и что теперь будет, если они узнают, что он стал свидетелем столь щекотливой для троицы ситуации. Если ты хочешь жить и не иметь пару-тройку сломанных конечностей, то, конечно, не будешь дураком и не расскажешь о случившемся, но как держать в себе столь мерзкую тайну чужих людей, о которой вообще предпочёл бы никогда не узнать, стерев память? Правильно, никак. Ты будешь жить с этой тайной, день изо дня она будет преследовать тебя по пятам, любезно напоминая о своём присутствии, ты будешь думать о ней постоянно, не имея возможности забыть, пока не забежишь в тупик лабиринта собственных мыслей. Вот и Игорь забежал, окончательно теряясь в себе. По сути, отношения между братьями, или между Смоловым и братьями, или между Смоловым и кем-то из близнецов — не важно — не должны были его волновать. Не должны были, но, блять, согласитесь, не каждый день узнаёшь, что самый популярный парень класса — гей (или на крайний случай бисексуал) и имеет какие-то тёрки с братьями, которые в свою очередь любят развлекаться друг с другом. Похоже на сюжет какого-то индийского кино (в нетрадиционном исполнении) или на пиздецкий любовный треугольник, в который ты идиотским образом оказался втянут в качестве наблюдателя. Игорь тогда вернулся в класс бледный, что даже Артём это заметил и, естественно, начал задавать вопросы, всё ли с ним в порядке. А Акинфеев даже слова сказать не мог: он так и ходил остаток учебного дня, летая где-то в своих мыслях и не замечая никого. А потом те самые одноклассники явились на последний урок, и парень буквально не мог сосредоточиться ни на чём, кроме того, что происходило в школьном туалете. Он прокручивал в голове случившееся. Нет, ему не было неприятно, что он застал двух целующихся парней — Игорь никогда не относился к гомофобам, но тот факт, что они братья, слегка напрягал. Ему было… неудобно, что ли? На душе осело неприятное чувство, будто он весь день копался в чьём-то грязном белье. Акинфеев пришёл домой, и всё накопившееся за день накрыло с головой. Сперва ноги подкосились от слабости, он едва дошёл до кухонного стула и вдруг увидел на столе пачку малинового печенья, купленного матерью. Его любимого. И мозг отключился: он жадно вытащил из упаковки одно, затем второе, третье — пока вся пачка не закончилась. Но для истощённого организма, наконец получившего хоть какую-то пищу, этого было недостаточно. Он хотел ещё. Игорь запихивал в себя всё, что находил в холодильнике и полках — плевать на сочетание продуктов. Зефир, хлеб, макароны, котлеты, йогурты, шоколад, сыр, чипсы — не имело значения в каком порядке. Он не мог остановиться, пока не почувствовал боль в желудке. А потом он словно вернулся из транса, смотря на испачканные в крошках руки, и понял, что случилось. Акинфеев лишь на секунду представил, сколько калорий он сейчас в себя напихал и как его теперь разнесёт на несколько десятков килограмм. Паника накрыла с головой, и он нашёл единственный возможный выход. Сперва было противно и вызвать рвоту никак не получалось. Игорь быстро нашёл в телефоне несколько советов по этому поводу, выпил небольшую бутылку воды, и дело пошло легче. Он готов был засунуть пальцы хоть по самые гланды — лишь бы избавиться. Избавиться от этой тяжести, разрывающей желудок, избавиться от чувства стыда, избавиться от всего. Избавиться от себя. Игорь дал себе обещание, что такого больше не повторится, что это был единичный случай, что он больше ни за что этого не допустит и теперь точно будет держать себя в руках, но на следующий день он снова склонился над «белым другом». И снова. И снова. И снова. Парень с трудом заставил себя подняться и, шатаясь, подошёл к раковине, опираясь по обе её стороны руками. Опухшее, заплаканное лицо со стекающей по подбородку рвотой смотрело на него с отчаянием и мольбой в глазах, но он упорно делал вид, что не замечает этого. Игорь убеждал себя, что у него всё под контролем. Он в любой момент может положить этому конец. Просто… ещё не время, да? Но ведь завтра всё точно будет по-другому, верно? Акинфеев открыл кран, тщательно прополоскал рот и почистил зубы мятной пастой, сплёвывая остатки горечи, но, кажется, этот привкус будет преследовать его ещё долго. Он вышел из ванной всё ещё нетвёрдым шагом. Живот болел, слёзы так и стояли в глазах, а на душе была абсолютная пустота и безразличие. Хотелось упасть, раствориться в собственных загонах, и исчезнуть, чтобы больше не докучать своим присутствием никому. Особенно родителям. Три дня назад Игорь чисто случайно подслушал их разговор на кухне и узнал, что у отца есть другая женщина. Но затем он также узнал, что мать была в курсе про это тоже. Оказывается, они уже несколько месяцев старательно изображали из себя примерную семью, сохраняя брак только ради него, Игоря, чтобы не травмировать непутёвого сына ещё больше. Знаете, даже забавно. В сложившейся ситуации Акинфеев был единственным, кто оставался в неведении, словно последний дурак. Он кричал. На мать, на отца, хотя прекрасно понимал, что они — взрослые люди. Они вправе сами контролировать свои жизни. После долгого, неприятного разговора, отец наконец сказал, что им нужно развестись, и это произойдёт в ближайшее время. Акинфеев не хотел осознавать, что как раньше уже никогда не будет. Игорь закрыл дверь в комнату, хотя в квартире не было никого, кто мог бы ему помешать, и обессиленно лёг на кровать. Он закрыл лицо руками, растирая слёзы по щекам, и тяжело выдохнул в пустоту холодной комнаты. Он не мог думать, он не мог спать, он не мог есть. Видимо, он просто забыл, каково это — быть нормальным. Игорь не представлял своего будущего. Правда, он просто не видел его. Акинфеев десятки раз пытался представить, кем он будет через несколько лет, как будет выглядеть, с чем свяжет свою судьбу, какую профессию выберет, ведь в семнадцать уже нужно знать, чего хочешь от жизни, но он не знал, а впереди видел лишь чёрное, непроглядное, душащее ничего. Игорь, по правде говоря, ничего не знал. Парень не сразу понял, что мелодия звонка раздаётся не у него в голове, а в реальном мире. Он дёрнулся и медленно повернул голову в сторону мобильника, жужжащего где-то на столе, но Акинфеев не спешил вставать с кровати. Он не хотел отвечать. Не имело значения, кто звонил — ему одинаково не хотелось разговаривать ни с кем. Игорь ждал, когда телефон замолчит, но кто-то настойчиво продолжал ожидать его ответа. Сбросил. Затем снова звонок. Игорь выдохнул, нехотя встал и, не глядя, ответил. — Алло? — Привет. Губы Акинфеева приподнялись в слабой улыбке. Конечно, кто же ещё, если не он. — Привет, Тём. Что-то случилось? — Э-эм, — неловко протянул Дзюба в трубку. — Хотел спросить, ты уже идёшь или нет? Мы с Сашкой тебя уже минут пять ждём. Игорь широко распахнул глаза, убрал телефон от уха, чтобы посмотреть время, и осознал, что из-за своей идиотской обжираловки совершенно забыл про встречу с друзьями, на которой он должен был появиться ещё несколько минут назад. Чёрт… — Я-я, — шестерёнки в голове Акинфеева лихорадочно зашевелились, но он не мог сосредоточиться на одной мысли, будто пелена тумана окутала его разум. — Мне нехорошо. Извини, я не смогу. — Может, нам прийти? — Нет, не надо. — Точно? Если тебе плохо, то… — Тём, нет, не стоит, — грубо отрезал Игорь, но поспешно добавил, чтобы не обидеть друга: — Спасибо. — Хорошо, — как-то грустно выдохнул Артём. Где-то на фоне послышался весёлый голос Кокорина. Игорь действительно хотел бы пойти с ребятами на фильм, недавно вышедший в прокате, но сейчас он не был настроен на что-то позитивное, да и выглядел не лучшим образом, а показываться в таком виде на людях и портить им день не хотелось. Вдруг, они каким-то образом узнают о его мерзких проблемах? Это, пожалуй, самое страшное, что могло бы быть. — Выздоравливай. Акинфеев кивнул, хотя знал, что Дзюба этого не увидит, и сбросил звонок. Его веки словно налились свинцом, всё тело отяжелело, а боль в желудке достигла своего пика. Парень лёг на кровать и, притянув колени к груди, упал в беспокойный сон.

***

Артём не может отделаться от навязчивого чувства, будто он что-то делает неправильно. Это чувство уже несколько недель ходит за ним по пятам и, признать честно, изрядно напрягает своим присутствием, потому что Дзюба ну никак не может разобраться, что не так? Самое отвратное, что он даже не может понять, где конкретно просчитался и на что стоит обратить внимание. С оценками, вроде, пока что проблем нет, хотя с химией дела идут не очень, в команде он делает неплохие успехи, тренировки не пропускает на радость «заботливому» отцу, друзей уже успел завести, но всего этого по-прежнему кажется недостаточно. Артём чувствует, что что-то упускает. — Так он не придёт? Дзюба разочарованно выдыхает и отрицательно качает головой, убирая телефон в карман джинс. Он, если честно, рассчитывал на встречу с Акинфеевым, потому что с Игорем он всё-таки сдружился больше остальных. Лучшим другом его называть пока рано, но они определённо двигались в том направлении. Игорь оказался не таким злым и нелюдимым, каким выглядел в начале их знакомства, хотя нельзя отрицать тот факт, что он вечно сам у себя на уме и порой Артём искренне не знает, чего от него можно ожидать. — Не-а. — Жалко. С Сашей — проще. Да, сперва его персона казалась подозрительной и не внушала доверия, но в итоге всё как-то сошлось к тому, что Акинфеев стал относиться к Кокорину хорошо, сказал, что тот вовсе неплохой парень, а значит и Дзюба автоматом перестал видеть в нём угрозу тоже. Они сдружились сразу. С Сашей весело, с ним можно поугарать на скучных уроках, когда Игорь усердно пытается учиться и шикает на них, чтобы не мешали, а ещё с ним можно прикалываться, подкатывать к девчонкам и дерзить физруку. Можно сказать, что за первый месяц учёбы Артём занял довольно неплохое место в классе. Не пользовался головокружительной популярностью, как это делал Смолов, но был далеко не худшим вариантом для общения. — Ну, идём вдвоём или нахер это кино? — Да что-то уже и не хочется, — признался Дзюба, а Кокорин облегчённо выдохнул. — Мне тоже. Пошли лучше мне за сигами сгоняем, а то это была последняя, — Саша затушил сигарету об асфальт и выкинул окурок в урну. Конечно, он же не свинья какая-то. — Я думал, тебе мамка покупает. Артём довольно заржал, а Сашка несильно пихнул его в бок, хотя тоже не мог сдержать улыбки. — Да пошёл ты. Я сам покупаю. — Тебе продают? Ты класс на девятый выглядишь — максимум, — Дзюба никогда не упускал возможность поиздеваться над одноклассником. Особенно если дело касалось его роста. Ему нравилось выводить особо буйных людей из себя, но злой Саша в его глазах выглядел обиженным ребёнком, недовольно топающим ногами. — Ха-ха, смешно. Вот ты у нас вроде высокий, а умом обделили. Места знать надо. Кокорин поднялся со скамьи и, не дожидаясь Артёма, направился, очевидно, к тому самому месту, где умудряется покупать сигареты в тайне от родителей. Дзюба, усмехаясь, покачал головой, но всё же встал и направился за парнем. Они прошли несколько оживлённых улиц, завернули в один из жилых дворов, затем петляли какими-то дорогами (Артём не особо запоминал) и в итоге пришли к старенькому магазину с неработающей вывеской «Продукты». Саша попросил подождать снаружи, а Дзюба и не возражал. На улице была осень. Нет, не такая красивая, как это обычно описывают в интернете, но, к удивлению, ещё далеко не хмурая и грязная. Обычная такая осень: листья пожелтели, солнце появлялось редко, температура понизилась, но было не холодно. Артём осень любил и считал, что это время года всегда остаётся недооценённым и все уж слишком переигрывают с ненавистью к нему. Кокорин вышел из магазина непривычно хмурый. Парень прислонился к столбу, молча щёлкнул зажигалкой и поднёс ко рту сигарету из только что купленной пачки. Кажется, не особо дорогой марки. Саша выдыхает в воздух кольцо серого дыма. Артём начинает кашлять и отходит от друга на безопасное расстояние. — Ты чего такой серьёзный? Не с первого раза продали? Одноклассник делает затяжку, смотря куда-то мимо Дзюбы. — Слушай, ты не обижайся. Мне идти срочно надо. Дела появились, — Кокорин бросает недокуренную сигарету на землю и пару раз наступает ногой. Дзюба видит, что с другом что-то не так, но вдаваться в подробности не решается. Всё-таки у каждого своя личная жизнь, свои проблемы и далеко не все станут о них рассказывать человеку, с которым общаешься всего лишь месяц. Саша накидывает капюшон толстовки и уходит быстрее, чем Артём успевает попрощаться, оставляя за собой лишь шлейф дыма дешёвых сигарет. Классно, блять, погулял с друзьями. Дзюба разворачивается в сторону своего дома, проклиная, что Сашка завёл его хер знает куда, а затем ещё и бросил здесь одного. Чёрт бы побрал этого курильщика.

***

Игорь смотрит на себя в зеркало и от злости хочет разбить его чем-то тяжелым. Последствия вчерашней «блёв-пати» дают о себе знать. Лицо выглядит так, будто он всю ночь пил воду или что-то покрепче: губы припухлые, красные, глаза и щёки отекли, но радует одно — вес при такой отёчности стоит на месте, а значит завтра обязательно снизится. Пятьдесят пять и два. Что ж, уже неплохо. Акинфеев хочет отпроситься у матери не идти сегодня в школу, но он итак пропустил последние несколько дней, да и сидеть дома в окружении стольких соблазнов лишний раз не хочется. Парень откапывает в шкафу большой серый свитшот и накидывает на замёрзшее тело — в последнее время ему почему-то всё время холодно. Он долго смотрит на продукты в холодильнике, но не решается завтракать, ведь сегодня у него точно всё получится, верно? Верно.       Артём Дзюба 1 мин назад       Ты сегодня придёшь? Игорь быстро берёт телефон, замечая, что до начала урока остаётся каких-то пять минут. Чёрт, опоздает. Он открывает диалог в ВК и печатает короткое «да» в ответ. Артём моментально прочитывает сообщение, но больше ничего не пишет. Акинфеев быстро накидывает на плечи рюкзак, завязывает шнурки и спешно выходит из квартиры, ощущая долгожданную пустоту в желудке. Игорь залетает в класс с опозданием на десять минут. Вернее, как залетает? Заползает скорее, потому что кабинет находится на четвёртом этаже, а ноги начинают подкашиваться и дыхалка сдаёт уже со второго. Да, по нему и не скажешь, что этот человек ещё год назад был примером своей футбольной команды. — Извините за… Опоздание! Можно? — с перерывами говорит парень, тяжело дыша, а в его сторону тут же поворачиваются двадцать пять пар глаз. Игорь морщится: что вылупились, черти? Учитель географии поднимает на него удивлённый взгляд и молча кивает, продолжая вести урок. Акинфеев оглядывает класс, замечая, что Саши почему-то сегодня нет, а Артём сидит на предпоследней парте в гордом одиночестве, и, не раздумывая, идёт в том направлении. Он кидает рюкзак, достаёт учебник и тетрадь и сразу пытается вникнуть в тему занятия, но в итоге вообще не понимает, о чём идёт речь. — Ну, ты как? — шёпотом спрашивает Дзюба, который, впрочем, географией особо не интересуется, поэтому, прикрывая рукой тетрадь от соседа, рисует что-то на полях. Игорь хлопает глазами, понимая, что не услышал вопроса. — Что, прости? — Спрашиваю, как чувствуешь себя? Лучше? Акинфеев кивает и снова переключает своё внимание на речь преподавателя, однако, как только он начинает вливаться в тему урока, Артём тыкает его ручкой в бок, что Игорь едва не падает со стула, потому что не терпит прикосновений к своему телу. Он хмурится на соседа по парте, а тот виновато показывает пальцем в тетрадь. — Смотри, я барашка нарисовал. Игорь опускает взгляд в тетрадь Дзюбы, и недавняя злость растворяется в воздухе. С клетчатого листка на него смотрит забавный барашек с длинным красным шарфиком и разбросанными рядом учебниками, и парень просто не может скрывать улыбку. Рядом с Артёмом вообще трудно сохранять серьёзность. — Красивый. — Да, как и ты. Акинфеев хлопает глазами, думая, что ему, возможно, послышалось, но реакция Артёма говорит об обратном. Дзюба, словно поняв, что только что сказал, краснеет, бледнеет и спешно переводит взгляд в тетрадь, вдруг начиная записывать лекцию географички. У Игоря под рёбрами внутри что-то ёкает, стучит быстро-быстро, сбивчиво. Никто не называл его красивым. Никогда. Да что там говорить о других? Игорь даже в собственных мыслях не допускал, что выглядит хотя бы нормально. Он всегда считал, что слишком неидеален, что у него слишком обычные черты лица, что его тело слишком неправильное. «Слишком» в его случае принимало отрицательное значение. Акинфеев сбрасывал ненавистные килограммы, убивался на тренировках, но по-прежнему не чувствовал себя красивым. Его усилий всегда казалось недостаточно, а тут Дзюба и это. Возможно, Артём пошутил или произнёс это из жалости? Да, определённо, потому что такое не может быть правдой. Прозвенел долгожданный звонок, и класс зашумел. Смолов первый нетерпеливо вскочил с места и вылетел за дверь, оставив Миранчуков и учителя в недоумении. Игорь с презрением посмотрел на братьев и поморщился. — Ребята! Не забудьте сдать проект до конца этой недели. И передайте Феде. Игорь повернулся к Артёму, который уже побросал все вещи в портфель. — Какой ещё проект? — В начале урока говорили же. Парень приподнял бровь, намекая, что его как бы не было в начале урока, если друг не заметил. — А, точно. Ты же у нас опоздавший. Вот просыпаться раньше надо, — Акинфеев закатил глаза и встал с места. — Я в тетради где-то записал — херня какая-то. В парах надо делать, — махнул рукой Дзюба, когда они выходили из класса. Вдруг Артём остановился и хитро прищурил взгляд. — Эй, Игорёк. — Что? — Будешь моей парой? — Артём поиграл бровями и засмеялся, зная, как двусмысленно звучит эта фраза, на что Акинфеев лишь покачал головой и снисходительно улыбнулся. Почему бы не попробовать сыграть на его условиях? — Хорошо, только учти: я на первых свиданиях не целуюсь, — весело подмигнул Игорь.

***

Квартира Дзюбы большая и непозволительно богатая. Дорогая, блестящая мебель, так и говорящая о своей запредельной стоимости, огромные, как казалось Игорю, привыкшему жить в двенадцати квадратных метрах, комнаты с идеальным ремонтом и безупречная чистота. Всё выглядит столь дорогим и хрупким, что Акинфееву даже становится неловко к чему-либо прикоснуться — вдруг сломает своими неуклюжими руками, а это будет явно не комильфо. Но не эта красота поражает Игоря. Он расцветает от другого. — Почему ты не говорил, что у тебя есть собака? Всю жизнь мечтал о собаке! — восклицает парень, когда Бамос, радостно виляя хвостом, выбегает встречать хозяина из дальней комнаты. Акинфеев зовёт пса к себе, опускается на колени, Артём что-то пытается возразить, но оказывается слишком поздно: любимец заваливает друга на пол и начинает лизаться. Игорь безуспешно пытается спастись, искренне смеясь, а Дзюба лишь улыбается, но затем решает помочь однокласснику. — Извини, забыл предупредить. Бамос, а ну! Нельзя, Бамос! Питомец с виноватым видом прекращает приветствие, а Артём треплет его по голове. — Так, ладно, ты проходи в комнату, не стесняйся. Я сейчас покормлю этого ненормального и приду. Игорь кивает, поднимается с паркета и идёт в спальню Дзюбы, пока тот зовёт пса к себе. Она оказывается просторной, светлой, с большой мягкой кроватью, письменным столом из светлого дерева, угловым шкафом с зеркалом в полный рост, книжным шкафом и множеством навесных полок, которые сразу привлекают внимание сияющими наградами. Акинфеев подходит и разглядывает золотые и серебряные кубки, медали, грамоты и несколько рамок с фотографиями, где стоит улыбающийся, ещё маленький, Артём в футбольной форме и красивая женщина. Игорь сам невольно улыбается, вспоминая себя. Всё-таки они с Дзюбой очень похожи. Артём появляется в дверях комнаты и притаскивает их рюкзаки. Игорь, смутившись, поспешно отходит от столь личного уголка комнаты и как бы в оправдание говорит: — У тебя очень красивая мама. Дзюба замирает. Он опускает взгляд и уголки губ приподнимаются в слабой, грустной улыбке. — Да, она была. Акинфеев бледнеет, сглатывая подступивший к горлу ком, и искренне желает провалиться сквозь землю куда-нибудь к ядру, чтобы сразу сгореть от стыда. Чёрт… Да кто ж его за язык постоянно тянет? Артём никогда не говорил, что… Хотя, Боже, кто о таком станет рассказывать! Игорь, ты просто идиот! — П-прости, — мямлит тот, сжимая рукав собственного свитера. Акинфеев хочет убежать прямо сейчас, потому что чувствует себя таким идиотом, что слов нет. — Нет-нет, всё нормально. Она сама виновата в случившемся, — Артём, кажется, хочет сказать что-то ещё, но затем прикусывает губу и отводит взгляд. — Забудь. Дзюба достаёт из рюкзака тетрадь по географии с единственной записью с начала урока и озвучивает тему, предпочитая разрядить обстановку: — Глобальные проблемы человечества, — парень отбрасывает тетрадь на стол, не обращая внимание на то, в каком виде она туда приземлится. — Даже звучит скучно. Да ты чего стоишь, как бедный родственник? Присаживайся, — Артём указывает на кровать и стул, мол, выбирай сам. Игорь нерешительно делает выбор в пользу кровати. В этот момент с кухни возращается Бамос и с разбегу прыгает на эту кровать. Акинфеев тут же забывается в игре с псом, а Дзюба даже тревожить его не хочет, потому что радостный Игорь — самое прекрасное, что случалось за последнее время. Артём радуется каждому моменту, когда его друг не выглядит словно безжизненная тень. Сегодняшний день проходил удачно, поэтому футболист решает попытать удачу ещё разок: — Игорь, будешь что-нибудь есть? — Нет, спасибо, — отвечает парень, не прерывая игру с Бамосом. Что ж, вполне себе предсказуемо, но Дзюба не собирается сдаваться. — Игорь, за весь день в школе ты не ел ничего. Даже если ты завтракал, за столько времени организму требуется пища. Акинфеев поворачивается. Его лицо вновь серьёзное. — Я не голоден, но спасибо за заботу. Упёртый, как баран, и ужасно глупый. Нет, не в плане учёбы, а по отношению к себе глупый, думает Артём. Он просто не знает, как помочь таким людям, как вразумить остановиться, пока не стало слишком поздно. У них вообще в голове что-то есть или они дальше своего носа не видят? Неужели не думают о боли, которую приносят близким людям? Да, причины могут быть разными, но нельзя опускаться до такого. Нельзя загонять себя в клетку. Артёму больно и одновременно обидно, потому что он правда пытается помочь. Если он может попытаться спасти человека, то нельзя упускать возможность. Однажды он её уже упустил. Дзюба подходит к Игорю и смотрит на того сверху вниз. — Я знаю, что ты делаешь. Акинфеев замирает. Его сердце бьётся быстро-быстро, а по телу пробегает пугающий холодок от таких слов. Он никогда не видел Артёма более серьёзным и, признаться честно, это пугает. Что он подразумевает? Где Игорь просчитался? Дзюба сверлит его взглядом. — В каком смысле? — сглатывает он. Артём резко берёт его руку и задирает кофту чуть выше запястья, обнажая символичную красную нить — негласный символ людей, находящихся в плену пищевых расстройств. Акинфеев бледнеет, его накрывает паника. Он одёргивает руку, будто ему больно от прикосновения. — Я знаю, что это значит, Игорь. Не строй из себя дурака. Я сразу понял, что ты не от природы такой тощий. Акинфееву кажется, что Дзюба видит его насквозь. Подобрал какую-то палку у дороги и теперь ковыряется в его душе. Неприятно, знаете ли, больно. — Тебе-то какое дело? Ты ничего не знаешь обо мне, — шипит он. В глазах застывают слёзы, а от беспомощности хочется сжаться в комок. Артём хлопает по коленям. — Конечно, не знаю. Но я знаю, как будет больно твоим родным, если однажды ты не очнёшься! Хочешь скажу, от чего умерла моя мать? Отец бросил нас, когда мне было тринадцать. Ушёл к одной из своих многочисленных любовниц, а она, чёрт возьми, не справилась с этим. Думала, что дело в ней, — усмехнулся парень, вспоминая, как тогда было больно всей их развалившейся семье. — За каких-то полгода она превратилась из женщины с фотографии в скелета, а я этого не заметил! — вскричал Артём, а Бамос жалобно заскулил рядом с хозяином. Он сел на пол и выдохнул, улыбнувшись. Вина никогда не покинет его. — А потом отказало сердце. В воздухе от чего-то стало очень холодно, а ещё дышать было трудно. По щеке Игоря скатилось несколько слёз, а вот Дзюба оставался хлоднокровно-спокойным. Акинфеев обхватил себя руками, его губы дрожали, и он просто не знал, что ответить. Что сказать? Как быть? В голове эхом отдавались слова Артёма. Они стучали, стучали, стучали, и сердце — будь оно не ладно — сжималось от одного представления о случившемся и о том, что пережил столь жизнерадостный Дзюба. Игорю стало совестно и стыдно перед ним за свою слабость и за то, что Артём вообще втянут в такое. Он этого не заслужил. Никто бы не заслужил. Всё, что копилось в душе долгое время, выходило наружу через тихие, скупые слёзы — позволить себе рыдать в голос Акинфеев не мог. Он не находил слов, не находил себе оправдания и мог сказать лишь глупое, сдавленное: — Прости. Игорь закрыл лицо руками. — Прости, от меня одни проблемы! Я-я правда хочу перестать, но я не могу, — парень обхватил волосы руками, сжимая в кулаки, и заплакал, потому что наконец сказал правду, которую долгое время отрицал. Он хочет прекратить. — Я не могу перестать ненавидеть себя, я не могу! Акинфеев содрогался от слёз и правды, режущей слух. Внезапно он почувствовал, как тёплые, такие живые и мягкие, руки Артёма прижали его к себе. Игорь плакал, цепляясь за друга, а Дзюба невесомо гладил его по спутанным волосам и шептал что-то, что парень не мог разобрать, успокаивающим голосом. Он не винил. Он не осуждал. Он просто был рядом, а большего порой и не требуется. Прошло немного времени, прежде чем слёзы высохли, но они всё ещё сидели в объятиях друг друга. — Игорь, пообещай мне кое-что. Акинфеев издал какой-то непонятный звук вместо ответа и хлюпнул носом. — Пообещай, что прекратишь и начнёшь восстановление. Я не хочу потерять и тебя, — дыхание спёрло и, кажется, в душе расцвело что-то новое. — Обещаю. Игорь несмело коснулся руки Артёма, боясь его реакции, но Дзюба сжал его хрупкую ладонь в ответ. Наверное, так и сталкиваются вселенные.