Красная нить на твоём запястье

Обещать — не всегда значит исполнить. Обещать — значит сделать всё возможное.

Игорь неуверенно держал в холодных руках упаковку любимого клубничного зефира, состав и калорийность которого он, кажется, знал наизусть и мог рассказать с закрытыми глазами даже среди ночи, и натянуто, стараясь быть максимально убедительным и спокойным, улыбался, потому что всей душой не хотел расстроить радостного Артёма, выглядевшего таким счастливым, будто он покорил всю Вселенную. Дзюба думает, что помогает, Игорь делает вид, что это работает. Так зачем же портить установившуюся идиллию? — И это твоя любимая сладость? — удивлённо спрашивает одноклассник. Акинфеев кивает, чувствуя, как щёки краснеют от неловкости. В глазах Артёма он, наверное, сейчас выглядит полным идиотом, глупцом, который боится просто есть. Казалось бы, что в этом сложного? Без еды жить невозможно, а люди, имеющие пищевые расстройства, просто страдают от недостатка внимания. Просто прекрати заниматься фигнёй, прекрати ограничивать себя и ощупывать каждый сантиметр своего тела, проверяя наличие складок, и ешь, как обычный человек, без истерик и страхов поправиться. Просто ешь. Разве это сложно? Нет. Так зачем же раздувать из этого проблему? — Хорошо, я запомню, — улыбнулся Артём, кладя в продуктовую корзинку пачку бельгийских вафель. Игорь проследил за его действием, думая, сколько калорий содержится в одной такой безобидной вкусности. Он хотел спросить, как Артём это делает, но решил промолчать. — Будешь что-нибудь ещё? Акинфеев поджал губы, оглянувшись. Кругом было столько прилавков с манящей едой, которую он так долго себе запрещал, что хотелось скупить полмагазина и запихивать, запихивать, запихивать в себя до тошноты, но страх был сильнее. Страх преследовал его всю жизнь, поселился в душе и не давал дышать полной грудью. — Нет. — Хорошо. Тогда на кассу? — Конечно. Игорь не мог объяснить, почему согласился начать «восстановление», но нельзя отрицать тот факт, что слова Артёма оказали на него гораздо большее влияние, чем бесполезные посещения психолога, работающего с ним уже столько месяцев и каждый сеанс повторяющего одни и те же типичные слова. Дзюба же будто разом рассеял пелену тумана перед глазами. Игорь вдруг понял, что не хочет умирать. Нет, нет, нет! Он не хочет! От представления о том, что однажды он может просто не проснуться, что может больше никогда не увидеть рассвет этого мира, никогда не улыбнуться матери и умереть, по сути, так и не познав настоящую жизнь, не сделав столько невероятных вещей и не найдя себя, пугала до дрожи и глупых слёз. Нет, он не хотел такого исхода, но не знал, как всё исправить и остановить колесо Сансары, с каждым днём набирающее оборот. Акинфеев пришёл к выводу, что у него, возможно, раздвоение личности. С одной стороны он чётко видел проблему, хотел прекратить и снова жить нормально, понимая, что ему правда нужна помощь, он хотел сражаться с болезнью, но другое «я» не отпускало, тянуло костлявыми руками вниз, шепча леденящим шепотом пугающие вещи. Он пытался убежать, но не мог сбросить с себя оковы мёртвой хватки. Шаг вперёд и два назад. По-другому просто не получалось. Игорь сходил с ума, окончательно теряясь в себе, и лишь один человек действительно пытался ему помочь, а не просто делал вид. Артём ворвался в жизнь Игоря резко. Он без предупреждения проник в личное пространство, разрушая стены, которые Акинфеев старательно возводил вокруг себя годами, словно бушующий ураган. Он не боялся подойти ближе, не боялся, что Игорь потянет его за собой. У Дзюбы судьба непростая, хотя на первый взгляд он кажется человеком без проблем. Люди, улыбающиеся ярче солнца, обычно страдают больше всех. Артём пережил то, что даже представить страшно, но не потерял себя, не закрылся от мира, а принял жизнь такой, какая она есть, со всеми её ударами в спину. Игорь почему-то чувствовал боль, грузом оседающую на сердце, словно он виноват во всех несчастьях Артёма. Игорь чувствовал вину за то, что он такой неправильный, проблемный. Они прошли на кассу. Артём, несмотря на протесты, оплатил все их немногочисленные покупки, состоящие из самой «запрещённой» еды. Артёму нельзя было много сладкого из-за тренировок, а Игорь… Игорь просто не мог позволить себе роскошь в виде паршивого набора сахара и углеводов. Ему было страшно делать такой смелый шаг, но после случившегося он просто не имел права подвести Артёма, поэтому, когда тот предложил пойти в магазин и купить вкусности, которые он себе запрещал, Акинфеев согласился. Беззвучно плакал в трубку телефона, но согласился. Он считал, что это должно помочь ему отвлечься от всего, что происходило в семье. Родители всё-таки развелись. Отец уехал в Питер к другой семье, оставив родного сына с матерью, но обещая приезжать каждый месяц. Прощаться с ним было трудно, но Владимир был серьёзен и сказал, что не собирается забывать про него. Младший Акинфеев никогда особо не был близок со старшим, но именно в момент прощания почувствовал, как сильно будет скучать и как много они упустили. Игорь не был готов к этому ни морально, ни физически. Конечно, он понимал, что не может ничего изменить, но до последнего продолжал верить, что их крепкая, дружная семья просто не может разрушиться. Оказалось, может. Сейчас развод родителей ни для кого не новость. К сожалению, это стало привычным явлением. Дети сталкиваются с этим и в более раннем возрасте, переносят спокойно, а вот Игорю вроде семнадцать, а всё равно слёзы сдерживал, как маленький. Он ушёл из дома, оставив мать одну, и позвонил Артёму в истерике. Тот немедленно пригласил к себе, даже вышел встретить около подъезда. Игорь плакал, словно ребёнок, извинялся за свою несдержанность, глупость, но Дзюба настаивал, чтобы тот высказался, а затем обнял крепко-крепко, гладил по волосам и шептал, что всё будет хорошо. Удивительно, но Игорь верил. Наверное, если бы Артём не находился постоянно рядом, то Акинфеев просто потерялся бы в себе. С того дня дом Дзюбы стал для Акинфеева своеобразным пристанищем. Почти каждый день после школы они вместе шли к Артёму, потому что находиться в пустой квартире теперь было невыносимо. Игорю казалось, что стены давят на него так сильно, что он может просто не выдержать и задохнуться от недостатка кислорода. Сперва ему было неловко напрашиваться в гости к другу, но затем оказалось, что тот совершенно не против, потому что из-за работы отца до вечера находился дома один, а компания пса порой надоедала. Артём сам приглашал его к себе. Вот и встретились два одиночества: правда, один из них был одинок всю жизнь, а второй довёл себя до такого состояния. За окном наступила промозглая, солнцем забытая осень. Хотя шла лишь вторая неделя октября, дождь моросил почти каждый день, поселяя в душе ещё большую хандру. В те редкие дни, когда погода не бушевала, Игорь не терял возможность выйти на улицу. В принципе, сейчас как раз и был такой день. — Знаешь, в Питере, в месте, где я жил, есть замечательный магазинчик сладостей ручной работы. Там продаётся просто наивкуснейший зефир в мире! Когда восемнадцать стукнет, обязательно туда съездим. Ты должен его попробовать! Ты когда-нибудь был в Петербурге? — Не-а, — покачал головой Акинфеев, хотя с детства мечтал посетить этот город. Он считал его гораздо более красивым и любил больше, чем Москву. — Ну всё, тогда точно заберу тебя туда, — Игорь взглянул в голубые глаза Дзюбы и утонул в их глубине. Артём казался для него солнцем среди хмурого неба, радугой после проливного дождя, прекрасным цветком, распустившимся в умирающем саду. Саду, которым являлся сам Игорь. Акинфеев не говорил вслух, но ему нравилось слушать Артёма. Его голос, манера речи, забавные время от времени истории — всё это в какой-то миг стало для Игоря столь привычным, что он уже не мог представить свой день без этого человека. Улыбка Дзюбы, его смеющиеся глаза и тёплые ладони, обжигающие своими неожиданными прикосновениями, стали чем-то личным и интимным. Артём был ему другом, но другом таким, знаете, особенным, с которым ты чувствуешь какую-то невидимую связь, словно вы часть одного целого. Игорь привязался к нему, хотя с момента их знакомства прошло не так много времени, чтобы стать друзьями не разлей вода. Акинфееву казалось, будто Дзюба всегда был где-то рядом, поблизости, наблюдал за ним, но только в самый трудный час решил показать себя. Возможно, где-то там, в одной из миллионов параллельных Вселенных, они уже встречались ранее. Кто знает? Парни зашли в тесный лифт, и Дзюба нажал кнопку десятого этажа. Игорь вдруг вспомнил, как раньше, чтобы сжечь калории, поднимался в своём доме до последнего, девятого, а потом спускался вниз. И так до потемнения в глазах и дрожи в коленях. Он поморщился. — Всё нормально? — Да, — Акинфеев отбросил плохие мысли и слабо улыбнулся. — Всё хорошо. Бамос привычно встретил Игоря в прихожей, радостно виляя хвостом. Парень наклонился, чтобы погладить полюбившегося пса, а тот так и ласкался к нему. Животные чувствуют хороших людей. — Мне кажется, он тебя уже любит больше, чем меня, — засмеялся Артём, снимая обувь и занося пакеты на кухню. — Я уже ревную! — Не бойся, мама не разрешит мне собаку, — скромно сказал Игорь, чеша лабрадору ушко. Дзюба вышел в коридор и опёрся об дверной косяк. — Нет, я ревную, что какой-то пёс привлекает твоё внимание больше, чем его хозяин. Акинфеев замер и поднял на друга непонимающий взгляд. Хотя нет. Взгляд был понимающим, а вот мысли сбивались в кучу. Игорь не понимал, почему его сердце каждый раз колотится так бешено, когда голубые глаза Тёмы рассматривают его так внимательно и нежно. — Чего? — Забудь, я просто шучу, — Дзюба поспешно скрылся на кухне, оставляя друга в полнейшем смятении. Конечно, Артём лишь шутит. В каждой дружбе бывают моменты двусмысленных шуток в стиле «вау, чувак, ты такой радужный — да, весь в тебя», подколов, ведь это так забавно. Игорь и сам раньше так делал, он любил прикалываться над Марио и Денисом и не обращал внимание, когда те прикалывались над ним, но почему-то теперь он стал придавать этим шуткам значение или пытался найти в них намёк на серьёзность. Зачем? Возможно, хозяин Бамоса всё-таки привлекал его больше, чем должно быть? От такой мысли Игорю вдруг стало невыносимо жарко, стыдно и одновременно страшно. Он ведь не мог такого допустить. Он ведь не мог… Влюбиться. Акинфеев за свои семнадцать ни разу не состоял в отношениях. Нет, конечно, в классе седьмом-восьмом, когда любому мальчишке хочется быть круче, были попытки ухаживания, были девчонки, которые ему «нравились», но обычно эта влюблённость не длилась более недели, и он быстро терял интерес к персонам женского пола. К шестнадцати он потерял интерес к отношениям в целом. Они как-то отошли на последний план, стали не нужны, потому что все мысли занимали похудение и подсчёт калорий. Игорю было вполне комфортно в обществе самого себя, в своём собственном, закрытом ото всех, мире. Он, в отличии от остальных, не стремился найти человека, который будет его любить. Как его кто-то может любить, если он сам себя ненавидит? — Игорь, чай будешь? — Да, — тяжело выдохнул Акинфеев. Парень ещё раз потрепал Бамоса по спине, встал и зашёл на кухню. Он неловко остановился в дверях, наблюдая за тем, как Артём наливает в кружку кипяток. Через ткань чёрной обтягивающей кофты отчётливо прорисовывались мышцы спины, сильных рук, но движения были легки и плавны. Игорь сглотнул и одёрнул себя, потому что понял, как сейчас выглядит со стороны. Щёки отчего-то начали пылать. Он аккуратно сел на изящный стул. Дзюба обернулся и с улыбкой поставил перед ним кружку горячего напитка. — Черничный чёрный. Как ты любишь. Акинфеев замер, удивлённо хлопая ресницами. Артём запомнил его любимый чай, о котором он случайно сказал недели две тому назад. Никто никогда не запоминал о нём такие мелочи. — Спасибо, — Игорь взял кружку, грея вечно холодные руки, и поднёс ко рту, чтобы скрыть смущение, смотря куда-то в пол. Кажется, с появлением Дзюбы весь его шаткий мирок развалился, будто карточный домик. Артём доделал свой чай и сел на стул рядом. Он поставил на стол пачку вафель и зефира. Акинфеев перевёл взгляд на упаковки, слегка напрягаясь, понимая, что сейчас его ждёт. Пытка, мучение, страх. «Просто дыши. Это всего лишь еда. Ничего плохого не произойдёт. Ты обещал Артёму» — крутилось у него в голове. — Знаешь, — начал Дзюба, беря в руки сладкую вафлю. Игорь приготовился к очередным нравоучениям, но этого не произошло. — На следующей неделе мой отец уезжает в Питер. Квартира свободна, и я хотел бы устроить небольшую тусу, если это можно так назвать. Будут всего лишь человек пять. Я, Сашка, несколько ребят из клуба. Придёшь? Акинфеев выдохнул и на секунду задумался. Теперь ему было плевать, разрешит ему мать или нет. Ему так надоело, что кто-то вечно пытается контролировать его жизнь, вечно диктует, как правильно, а как нет, что теперь у него в голове засела навязчивая идея делать так, как решает именно он. Он пойдёт, потому что хочет. Ну или сбежит на крайняк. — Да, когда? — Думаю, в пятницу. Как раз выходные будут, чтобы отойти. Ты… не против, если будет алкоголь? — осторожно спросил Дзюба. Он, конечно, и сам не был сторонником выпивки и прочего, но, чёрт, спор — есть спор. Обещал всё устроить — значит устроит. Игорь смутился. Неужели его мнение что-то значит для Артёма? — Конечно, без проблем. Ты же хозяин вечеринки, а не я. — Тогда отлично, — Артём улыбнулся во все тридцать два. — Кстати, — он опустил взгляд на упаковку клубничного зефира, как бы напоминая об их сегодняшней «миссии». Акинфеев выдохнул, натянуто улыбнувшись, и взял из пачки одну зефиринку, неуверенно держа в руках. Он перестал покупать их, когда скинул первые пять килограмм и впервые узнал о подсчёте калорий и вредности углеводов — примерно год назад. Любимая сладость никак не вписывалась в понятие о правильном питании, содержала слишком много сахара, а ещё он просто не мог сдерживаться, когда эта заветная еда находилась дома, поэтому сразу отказался от зефира, чтобы избегать срывов. Игорь не мог заставить себя перешагнуть через черту. Он поднёс ко рту липкую вкусность, но положить на язык так и не решался: слишком страшно, слишком неправильно. Рука задрожала, а от собственной беспомощности хотелось смахнуть со стола всё и закричать. Единственное, что останавливало — человек напротив. Человек, который действительно верил в него, который не хотел его потерять. Человек, страх подвести которого, страх стать очередным разочарованием в его глазах, был гораздо сильнее страха еды. Игорь закрыл глаза и откусил маленький кусочек. Артём, казалось, переживал не меньше него. Он с болью смотрел на то, как страдает его друг, а где-то под рёбрами сердце сжималось от такой картины, потому что это страшно. Это не красиво. Дзюба ненавидел глупых девиц, наивно стремящихся к выпирающим костям, ненавидел общество, которое либо романтизировало столь страшные болезни, либо не придавало им значения, ненавидел взрослых, не пытающихся помочь, даже понять своего ребёнка. Он презирал таких людей, потому что они не знали, каково это, быть больным. Игорь посмотрел на Артёма, ощущая, что сгорает от стыда, но всё-таки гордясь тем, что сделал. Он опустил голову, а слёзы потекли по щекам. — Тш, Игорёк, ты чего? — Дзюба резко сел перед ним на колени и накрыл свободную ладонь Акинфеева своей, спеша успокоить дрожь в хрупком теле. — Ты сделал это, видишь? Ты смог. Ты молодец, я горжусь тобой. Мы справимся с этим, — говорил он, почему-то перейдя на шёпот, а от такого важного «мы» дыхание сбилось. Акинфеев кивнул. Слёзы в глазах теперь стояли от радости, а не горя. Им гордились, им действительно дорожили, за него переживали, а такой человек как Артём не достоин беспокойств. Он заслуживает счастья и, если нужно идти на жертвы, чтобы добиться этого счастья, Игорь готов рискнуть. Он улыбнулся и откусил ещё кусочек зефира, чуть больший, чем предыдущий, смотря Дзюбе прямо в глаза. И было в этом жесте что-то большее, что-то куда более волнующее, что-то, что означало наивысшую степень доверия между ними. Артём затаил дыхание, не веря, что Игорь делает это ради него. Акинфеев облизнул губы, а у Дзюбы голову вскружило от такого действия. — Сладко, — почему шёпот? Почему в воздухе вдруг стало так жарко? — Да? Игорь кивнул, шумно выдыхая. Он чувствовал это напряжение тоже. — Но вкусно, — добавил он. — Очень. Артём смотрел на него затуманенным взглядом. Он протянул руку, невесомо проводя подушечками пальцев около рта Акинфеева, заставляя того замереть, краснея от неловкости. — У тебя здесь, — прошептал Дзюба, придвигаясь ближе, сводя расстояние между ними к ничтожному минимуму. — сахарная пудра, — и, кажется, мир вокруг окончательно рухнул. Они не понимали, что делают, но останавливаться не собирались. У Игоря дыхание спёрло, сердце стучало, выпрыгивая из грудной клетки, но он, где-то на уровне инстинктов, тянулся вперёд, совершенно не думая о том, что между ними происходит. Где-то в глубине сознания промелькнула мысль, что он даже ни разу не целовался, не знал, каково это, но это не останавливало, напротив, побуждало к действиям. А Артём просто привык поступать так, как считает нужным, так, как велят ему чувства, а не разум. И сейчас эти чувства говорили одно: ближе. Их лица отделяли лишь какие-то несколько сантиметров. Мысли Артёма отключились, он просто хотел коснуться Акинфеева так, как не касался раньше, хотел показать, что не оставит его, что будет рядом, даже если весь мир обернётся против них. А Игорь просто закрыл глаза, позволяя происходящему накрыть его с головой. Он чувствовал дыхание Дзюбы на своих губах и… В кармане Артёма зазвонил телефон. Резко, неожиданно и в совершенно неподходящий момент. Он вскочил, поспешно закашлял и, едва не выронив телефон из дрожащих рук, ответил на звонок. Акинфеев опустил взгляд в пол, не до конца понимая, что здесь сейчас происходило. Щёки пылали, сердце подскакивало к горлу. Почему-то он чувствовал разочарование, что их прервали? Если бы это случилось, что было бы тогда? Игорь смутно слышал обрывки разговора, хотя Дзюба не уходил с кухни, и не мог сфокусироваться на его словах. И вообще: подслушивать — плохо. Лицо Артёма вдруг изменилось. Он несильно хлопнул себя по лбу, чем привлёк внимание друга. — Ты совсем еблан? Я тебе сам втащу, обещаю. Дуй сюда, живо, — после этих слов парень сбросил и, тяжело выдохнув, сел на стул, запуская руку в короткие волосы. Он отбросил мобильник на стол. Было видно, что разговор был далеко не радостным. Ну или не обещающим ничего хорошего. — Что-то случилось? — спросил Игорь, словно очнувшись после транса, предпочитая скорее перевести тему, пока есть возможность. Дзюба ухмыльнулся, коротко кивая. Чай в кружках уже остывал. — Похоже, у нашего Санька проблемы. В этот момент позвонили в дверь.