***
Пока Лидия Михайловна занимается моральным уничтожением Саши и Феди за прогул английского (их, кажется, это совсем не напрягает), Миранчук сидит на предпоследней парте и недовольно постукивает пальцами по столу, думая, почему на него опять свалилось какое-то дерьмо. Почему всё, что связано со Смоловым так или иначе скатывается в дерьмо? Антон оглядывается на Федю, который незаметно пихает Кокорина в бок, слегка поворачивает голову в сторону Саши и улыбается уголком губ, и тут же оборачивается обратно, хмурясь от неприязни. Ему противно смотреть на то, что происходит. К Смолову он, вообще-то, давно уже перестал испытывать какие-либо чувства, кроме презрения, но смотреть на его обжимания с Кокориным по-прежнему неприятно и… завидно что ли? Если так посудить, у Антона и не было ничего по отношению к Феде, а вот за Лёшу обидно — он всё ещё вздыхает по «золотому мальчику», даже брата отверг ради него. Антон за всю жизнь не любил никого, кроме своего близнеца, но даже идиоту будет понятно, что это ненормально, что это всё по юности, глупости, а потом пройдёт. По крайней мере так сказал Лёша, целуя своего брата в последний раз. Их отношения с Федей изначально были пропитаны нездоровой похотью — и больше ничем. Смолову хотелось выкинуть Сашу из головы, а Лёша и Антон просто искали новые ощущения. В какой-то степени они их нашли, а потом всё быстро выгорело, разрушилось без шансов на восстановление. Миранчук поднимает взгляд и изучающе разглядывает Диму, сидящего на противоположной парте от него. Он по-прежнему в каком-то своём мире: в ушах снова наушники, губы совсем тихо, неслышно для остальных, шепчут слова какой-то песни, глаза закрыты. Антон хмурится и у него пробегает мысль, что за весь учебный год он с Бариновым не перекидывался даже парой слов. Это очень странно, учитывая, что они учатся в одном классе и видят друг друга практически каждый день. Дима вообще парень странный, но раз уж им теперь вместе мучиться… — Эй, ты, — Антон пихает ногой его ногу. Баринов резко открывает глаза и смотрит прямо на Миранчука, прекращая подпевать, и снова легко краснеет. — Извини, ты что-то сказал? — убавляет звук. Извиняется ещё. Культурный какой. Антон смотрит на него без опаски и молчит. Он вообще-то и сам не знает, зачем полез к Диме, зачем пихнул его — захотелось, сделал. Миранчук хмурится, чувствуя, что сейчас выставил себя каким-то идиотом. — Да. Наушник дай, говорю. Хочу узнать, что за дерьмо ты там слушаешь. И Баринов даёт. Так легко и просто протягивает один наушник Антону, с которым ни разу не общался, и дружелюбно улыбается. Обычно люди начинают стесняться, возмущаться, когда кто-то так неожиданно вторгается в их личное пространство, просит послушать музыку, а Дима без напряга открывает часть себя. — Я включаю? — спрашивает одноклассник, когда Миранчук закрепляет наушник. — Угу. — Дима и Антон, подойдите сюда, — зовёт ребят историчка, чтобы обсудить вопросы с дискотекой. Антон возвращает Баринову наушник, так и не узнав, что за песни звучат в его плейлисте, и как-то искренне улыбается, протягивая их Диме. — Ладно, в другой раз. — Конечно.***
Артём решает не дожидаться Кокорина, потому что классуха может задержать их хоть на всю перемену, и сам направляется к кабинету ненавистной химии. Сорок пять минут персонального ада, но Дзюба готов вытерпеть этот кошмар, ведь это последний урок, и он свалит домой, перечитывать примеры аргументов для завтрашнего итогового сочинения. Он, конечно, готов, но лишний раз вспомнить не помешает. Дзюба, если говорить честно, не особо парится по поводу экзаменов — за тройку в аттестате по химии его из футбола уж точно не выгонят. Нет, он на них не забивает, но и всеобщей панике не поддаётся. Про девятый класс ему тоже столько лапши на уши навешали, а в итоге всё оказалось легче лёгкого. Экзамены вполне можно сдать, если ты за всё время обучения хоть как-то осваивал школьную программу. Вот поступить трудно, а сдать… В любом случае, сдадут все. Артём прислоняется к стене и бездумно листает ленту, даже не читая никакие записи. Он делает это скорее из привычки, чтобы чем-то занять руки и не стоять как идиот молча у стены. Ему откровенно скучно. Хочется домой, перекусить чем-нибудь и сходить к Игорю, потому что они не виделись слишком долго, а ещё Акинфеев не отвечает на его сообщения. Он даже появился в сети — прочитал, но не ответил. Причина такого игнора Дзюбе неизвестна. Он пытается вспомнить, где успел накосячить за последнее время, но не находит ответа. Их отношения с Игорем кажутся ему слишком быстрыми, размытыми и странными. Вот они впервые неумело целуются, вот гуляют, вот держатся за руки под партой, но смотрят в разные стороны, как два идиота. Они счастливы, но… Что-то постоянно не так. Будто они ещё не поняли, кем являются друг для друга и зачем судьба свела их вместе. Они чувствуют тягу друг к другу, но боятся её, не зная, что с ней делать. Игорь Артёму нравится. Нравится, потому что Дзюба не обращает внимание на его внешность, а ценит то, что у Акинфеева в душе. Он видит в нём не ненормального мальчика, который просто хочет привлечь внимание и страдает юношеским максимализмом, а человека чуткого, доброго и искреннего, который просто принимал всё близко к сердцу и пошёл по неверному пути, пытаясь всем угодить. У всех нас бывают неудачи, ведь прожить жизнь без единой ошибки скучновато, не находите? Все мы можем сойти с пути, можем заблудиться во тьме, принять ложь за правду, но все эти ошибки необходимы. Они делают нас сильнее. Они открывают нашу душу с новых и новых сторон, они возрождают огонь в груди, потому что мы всегда находим силы, чтобы подняться с колен. Как там говорят? «Всё, что нас не убивает — делает сильнее». Но чтобы осознать собственную силу нужно пройти через многое. Спустя все преграды, все сложности мы встречаемся со своим самым главным врагом, но одновременно с единственным спасителем. С кем же? С самим собой. И лишь ты можешь решить, выйдешь ты из этой битвы победителем или проигравшим. Нравится ли Артём Игорю? Ответить сложно, ведь Акинфеев не может разобраться даже с самим собой. Дзюбе кажется, что эти отношения тяготят его, что он поспешил и не стоило так скоро рассказывать Игорю о своих чувствах. Нужно было дать ему время, побыть просто другом, который поддерживает в трудное время и подталкивает к верному пути, а потом уже открыть душу. Артём поспешил, ведь теперь Акинфеев был настолько поглощён внезапным порывом любви, своими первыми чувствами, нежными поцелуями и мыслями, что окончательно забыл о себе. Забыл, из-за чего всё это началось. 14:10. Игорь, ты можешь объяснить, что между нами происходит? Я что-то сделал не так? Почему ты не отвечаешь? Всё ведь было хорошо 14:10. Я переживаю за тебя. 14:12. И люблю. Очень Звенит школьный звонок. Дзюба убирает телефон в карман и заходит в кабинет.***
— Игорь, ты понимаешь, что это значит? Акинфеев глубоко вздыхает, смотря куда-то мимо собеседника совершенно безразличным, отрешённым от мира взглядом, даже не пытаясь сделать вид, что заинтересован в разговоре. Возможно, со стороны это покажется грубым, но Игорь, вроде, и не пытается строить из себя правильного мальчика, ведь все присутствующие знают, что, будь он правильным и умным ребёнком, он бы никогда не стал доводить себя до такого состояния, а уж тем более голодать. Игоря больше занимает то, что происходит за стенами больницы — медленно кружит снег, всё белым-бело. Хочется просто сидеть дома, спрятавшись под тёплое одеяло, словно неприступную крепость, и смотреть какой-нибудь атмосферный фильм с чашкой какао, дабы отвлечься от предстоящих экзаменов, школьное суеты и внутреннего самоуничтожения. Хотя, Игорь уже не уверен, что его не вывернет наизнанку от чашки какао. — Понимаю. Акинфеев переводит взгляд на мужчину в белом халате, что кажется на первый взгляд очень умным, и думает, что он худший психиатр из всех. Говорить о весе и калориях с человеком, который болен анорексией, спрашивать про его эмоциональное состояние, когда Игорь едва ли не с порога заявил, что ему страшно — глупо, как минимум. — Твой вес достиг критической отметки. За последние полтора месяца ты потерял ещё три килограмма, а в твоей ситуации дорог каждый грамм, понимаешь? Игорь поджимает губы, опускает взгляд и разглядывает свои бледные шершавые руки. Из-за волнения он постоянно оттягивает край кофты, ломает пальцы, стучит по коленям, пытаясь максимально абстрагироваться от неприятного разговора и переключить внимание на что-то другое, но получается из рук вон плохо. Акинфеев едва сдерживает желание заплакать от беспомощности, потому что не понимает, что вокруг него происходит. Почему его ругают? Он ведь даже не хотел скидывать ещё эти проклятые три кило — так вышло. Он ведь даже не думал, что будет весить сорок восемь, не снимая тяжёлую кофту и обувь, которые добавляют минимум пятьсот грамм. Кажется, будто ему не помочь хотят, а окончательно свести с ума. Игорь же сказал, что от него больше ничего не зависит, что он правда понял необходимость восстановления, что он даже готов начать снова есть, но организм просто отказывается принимать пищу. Разве это вопрос не по медицинской части, нет? Разве это его забота? Ну, пусть ему пропишут какие-нибудь таблетки, и всё будет нормально. Это что, сложно? — Понимаю. На самом деле Игорь ничего не понимает. Он не понимает даже половины того, в каком состоянии находится. Он лишь увидел спасительный луч на горизонте, но идти туда ещё далеко, через дорогу, полную камней, а уже считает, что нашёл место под солнцем. Нет, всё совершенно не так. Он пока что только смотрит на правильный путь, но продолжает стоять в болоте. Конечно, нельзя отрицать тот факт, что Акинфеев сделал определённые попытки к восстановлению. Он наконец понял, что у него проблемы, что он не хочет больше худеть, но он слишком долго ограничивал себя, чтобы переступить невидимый порог между «голодаю» и «ем». На этапе, куда он дошёл, одного желания оказалось недостаточно. Возможно, этого желания хватило бы, если бы он перестал уничтожать себя чуть раньше, а не тогда, когда его организм медленно умирал. — Игорь, ты больше не справляешься сам. В твоём организме начались ужасные последствия, которые станут необратимыми, если ты продолжишь в том же духе. Мы не можем больше рисковать твоим здоровьем. Ты не способен восстановиться сам. Что-то ёкает внутри. Акинфеев хмурит брови, продолжая нервно растягивать край кофты. Он подозрительно косится на мать, когда та резко всхлипывает. Женщина, конечно, всегда очень чувствительна, но после вчерашнего случая на ней совсем нет лица, да к врачу они записались сразу же, чего ранее никогда не случалось — оттягивали сеанс на выходные, каникулы, чтобы не мешать учёбе, а тут так сразу. Естественно, это был знак, что что-то пойдёт не по плану. Увы, не отделается он теперь так просто своими глупыми обещаниями набрать вес самостоятельно и есть минимум полторы тысячи калорий в день. Ему не поверят, даже если Игорь действительно захочет это сделать. Он смутно понимает, к чему идёт этот бессмысленный разговор, а тревожное чувство заставляет внутри всё сжиматься. Игоря буквально трясёт, но он не может объяснить почему. — К чему вы клоните? — хрипло спрашивает парень, но, кажется, уже сам узнаёт ответ на свой вопрос. Мужчина вздыхает, лишь на секунду кидает взгляд в сторону матери Игоря, а затем говорит то, чего Акинфеев боялся с того самого момента, когда ему поставили диагноз расстройства пищевого поведения, потому что считал, что это разрушит его мир до основания. Игорь где-то глубоко в душе догадывался о таком варианте развития событий, но до последнего надеялся, что до этого дело не дойдёт. Он считал, что это — самый крайний способ лечения, когда у него не останется сил бороться самостоятельно, что это — что-то равносильное смерти. Видимо, не осталось надежды, что Игорь справится сам. Видимо, по-другому уже никак. — Игорь, мы вынуждены положить тебя в больницу. Это предложение равносильно выстрелу в голову с расстояния вытянутой руки — без шансов на спасение. Всё вокруг будто разом перестаёт иметь значение, голос психолога и матери сливается в один непонятный шум, и мир блекнет, теряя недавно обретённые краски. Акинфеев даже не делает попытку понять взрослых, но, кажется, они говорят, что-то про необходимость, быстрое выздоровление и возвращение в привычное русло. Но Игорь ведь не дурак. Он знает, в какую именно больницу его отправят и что потом будет, если про это узнают такие близкие ему люди. Они отвернутся. Они поймут, что иметь дело с таким как Игорь — себе дороже. Его ведь в школе и так считают ненормальным — согласитесь, какой человек в здравом уме будет так гробить свой организм, голодать, доводить себя до истощения? — а теперь эта информация ещё и подкрепится. Как будут смотреть на него люди, если узнают? Как будет смотреть на него Артём, когда поймёт, что не сможет спасти и Игоря тоже, что он обманул его? Как сообщить ему эту новость, зная, что это разобьёт его сердце и заставит вспомнить самые худшие моменты его жизни? Ведь всё общение Дзюбы с ним, Игорем, — сплошные воспоминания и ноющая боль. Акинфеев не приносит людям ничего, кроме тоски, боли и сожалений. Он выходит из кабинета врача на ватных ногах, по-прежнему не произнося ни слова. Мама Игоря тоже молчит, понимая, что её слова будут лишними, и лишь легко приобнимает сына за плечи, затем отпускает, улыбаясь самой грустной улыбкой из всех. Они садятся в машину и едут домой. Прислонившись лбом к окну, Игорь смотрит на грязный снег и серых людей, не чувствуя больше ничего. Слёзы в его глазах — лишь чистая случайность, а не признак эмоций. Акинфеев смахивает их дрожащими пальцами, вытаскивает из кармана телефон и бездумно заходит в социальную сеть. Он открывает диалог с Артёмом и, даже не прочитав его сообщения, быстро отправляет то, что считает нужным, решая, что так будет лучше для них обоих. Ведь с самого начала было ясно, что их чувства обречены на провал. Игорь просто не может позволить себе потянуть Дзюбу за собой в пустоту.Я думаю, что совершил большую ошибку. 15:49
Прости, что делаю больно, Артём. 15:49
Нам нужно расстаться. 15:51