14-20 декабря
Дни проходили непонятным образом. Их, казалось, и не было вовсе. Они не оставляли после себя воспоминаний, хотя мыслей и разговоров в течение серых дней между ребятами, которых судьба случайным образом собрала в одном месте, было достаточно. Они не вызывали чувств, хотя были и слёзы, и смех, и страх. Они не забирали, но и не приносили ничего, что могло бы перевернуть жизнь, разрешить проблемы или подсказать верный путь, но с одной задачей справлялись безотказно. Эти дни давали время, которого за пределами стен почему-то так не хватало. Время здесь было другим. Оно тянулось липким кленовым сиропом, таким густым, что не сразу руки отмоешь. Секунда казалась минутой, минута — часом, а час — бесконечностью. Для Игоря этот временной скачок был ужасным: он не знал, чем себя занять, он не знал, как существовать за пределами своего обычного состояния. Без телефона и интернета жизнь казалась какой-то другой… Вокруг не было никаких скандалов, сплетен, желчи, которой люди плевались друг в друга в комментариях, не было идеальных картинок, фальшивых улыбок и неискренних слов. Не было ничего — только он и голос в голове, который впервые предлагал прекратить войну между ними. В первые дни перевода в общую палату Акинфеев держался довольно отстраненно от ребят, хотя те не раз приглашали его в свою компанию. Игорь приглядывался к ним, ожидая, по привычке, какого-то подвоха или насмешки, прислушивался к их разговорам, но напрасно — про него не было сказано ни одного плохого слова. Саша, Федя, Костя и Ксюша вообще никого не обсуждали, они проживали свои собственные жизни, а не жизни других людей. Обычно они занимали две кровати в углу палаты, у окна, и целыми днями говорили, говорили, говорили обо всём на свете и смеялись искренне, как людям в их положении несвойственно. Игорю было одновременно завидно и страшно. Завидно, что он так долго внушал себе, что он несчастен, что теперь было сложно убедиться в обратном. Повторяя изо дня в день «я несчастен», «я некрасив», «моя жизнь ужасна», «я — ошибка» мало-помалу действительно начинаешь верить в то, что на самом деле не так. Проблема в том, что мы сами ставим себе рамки счастья и сами определяем в какой момент прибавить «не». А страх душил тем, что своих друзей он потерял по своей же воле. У него была возможность всё исправить, а он по глупости сделал лишь хуже. Когда он вернётся домой, Саша, Марио, Денис, Андрей и Артём будут ненавидеть его. Имя последнего особенно кололо сердце, и вина грызла, не прекращая. Обрывки того рокового разговора никак не покидали мыслей, а лишь стучали в голове сильнее. Каким же надо было быть идиотом, чтобы наговорить такое любимому человеку? Почему на эмоциях мы часто делаем глупости, не задумываясь, как наши действия могут ранить близких? «***
21 декабря
— Ешь. И давай это… без глупостей только. — Зачем Вы каждый раз говорите одно и тоже? Я хоть раз отказывался от еды или устраивал истерики? — с явным раздражением спросил Игорь, разглядывая снизу вверх свою «мучительницу». Поднос с тарелкой безвкусного картофельного пюре, овощами и сомнительного вида котлетой, стаканом компота и несколькими кусками хлеба опустился на стол перед Игорем, а на стул напротив села тучная женщина средних лет, имя которой парень предпочитал не запоминать. Их чувства ненависти друг к другу были взаимны. Радовало то, что скрывать их не было необходимостью. — Откуда я знаю, что таким как ты, анорексичкам, в голову придёт? — едко ответила она. Игорь натянуто улыбнулся, едва сдерживая желание размазать пюре по её неприятному лицу. Женщина была медсестрой, сменщицей Александра. Они работали два через два, и те два дня, когда Акинфеев был вынужден терпеть на себе осуждающий взгляд этой мымры, были самыми ужасными в этой больнице. Игоря не столько беспокоила невкусная еда, решётки на окнах и вся поверхность его лечения, сколько медицинский персонал. Вернее, их отношение к работе и больным. Санитары, медсёстры, врачи, психологи — даже уборщицы! — смотрели на пациентов с одинаковым презрением. От психолога (Игорю хватило первого посещения, чтобы понять, какой это человек. Остальные приёмы были лишь для галочки) не было никакого толка — так, одно название. Санитарки могли наорать, оскорбить, ударить по столу (а то и по голове), когда у девушек в отделении пищевых расстройств были трудности с принятием еды. На верхних этажах, где лежали психически больные с разными синдромами, над людьми вообще откровенно издевались: заставляли вытирать полы, если больной не дотерпел до туалета, отбирали любимые игрушки… В общем: обращались как с животными, вымещая всю внутреннюю гниль на невинных пациентах. Смотря на всё это, в голове всплывал единственный вопрос: кто вас заставил идти сюда? Кто вас заставил здесь работать? Единственным адекватным человеком в этом заведении был Александр, что Игорь понял уже на второй день своего заключения. Все ребята из палаты были с ним в хороших отношениях и люди из других, наверное, тоже. Александр был единственным, кто не называл никого больным, был терпелив, дружелюбен и пытался помочь, а также (втайне от врачей) приносил после отбоя всякие вкусняшки вроде печенья и шоколадок, ведь они все были просто детьми. Саша был не просто «надзирателем», который целыми днями ходил по коридору и заглядывал в палаты, а был другом практически всем присутствующим. В особенности тем, кому ещё не исполнилось восемнадцать. — Поверьте, если бы у меня всё ещё была цель похудеть, то я бы нашёл способ, — вновь улыбнулся Игорь, показательно отправляя в рот кусочек котлеты. — Ты мне тут не дерзи, парень. Я тебе не подружка и не Саша, который вас всех терпит. Со мной разговор короткий. Срок твоего пребывания здесь зависит во многом от меня, — парировала она, усмехаясь. Акинфеев прожёг женщину взглядом, но замолчал. Действительно, «срок» зависел от любого неправильного действия. Слишком грустный? Подозрительно, оставим тебя ещё на месяц! Слишком весёлый? Тогда на два! Что-то ты всё ешь для анорексика — оставайся, а порции мы увеличим! Однажды Игорь уже стал свидетелем истерики со стороны своей «подруги по несчастью», которой продлили лечение из-за чего-то. Во время одного из обычных ужинов, когда все сидели за столами и готовились к «пыткам», одна девушка сказала, что не голодна, потому что её тошнит. Роковая ошибка. Никто и разбираться не стал. Несчастную тут же увели, а вечером едва ли не весь первый этаж слышал её крики: «Я не хочу здесь оставаться! У меня больше нет анорексии! Я хочу домой, к маме, к маме! Пожалуйста, не делайте этого!». Палата надзора — даже не обсуждается. Психиатрическая больница была каторгой, потому что выйти отсюда удавалось не всем. Если ты поступил по собственной воле, то тобой особо не интересуются. А уж если тебя положили насильно, например при попытке суицида… Будь готов к тому, что так просто отсюда не выберешься. Порой даже родители здесь были бессильны. Им не говорили, в каких условиях содержится их ребёнок, а лишь пускали пыль в глаза, мол, необходимо дополнительное лечение. Тут хотя б неделю выдержать, а вы тут с дополнительным… Но страшнее всего остаться здесь навсегда. Пациенты с серьёзными врождёнными отклонениями и синдромами практически никогда не покидали этих стен, хотя многим далеко за тридцать. Ты тоскливо смотришь в окно, мечтая поскорее сбежать, а они смотрят в это же окно и в большинстве своём не знают, что там, за ним. Каждый день ходят по одному и тому же коридору, где стоит единственное развлечение — аквариум, едят одну и туже еду, играют в игрушки, ползают по полу, считая себя животными или машинами, или беспричинно кричат… Страшно осознавать, что ты покинешь эти стены — рано ли, поздно ли, но покинешь. Ты уйдёшь, а они останутся там. Навсегда. Даже без понимания того, где находятся. Без возможности что-либо исправить. Без возможности стать людьми. — Мне всегда было интересно, — не выдержала тишины женщина. Игорь закатил глаза, готовясь к очередному тупому вопросу и не ошибся. — Как тебе, парню, в голову вообще пришло голодать? Ладно девки вечно худеют, они должны следить за фигурой, но ты-то как дошёл до такого? От нечего делать, внимания захотелось? Сколько работаю здесь, а парня с анорексией второй раз вижу. — А первый? — спросил Игорь, решив проигнорировать все остальные тупые высказывания женщины, хотя кровь внутри определенно закипала. Почему в нашем обществе девушки подвергаются наибольшему осуждению? Почему должны постоянно изнурять себя и «следить за фигурой», чтобы не стать предметом чьих-то никчёмных насмешек? (Предметом — что уж говорить о личности?) Знают ли люди, как в большинстве случаев достигается «заветная» худоба, что на самом деле не приносит никакой любви к себе? Какие последствия скрывает за собой питание на двести калорий в день? И ведь не дрогнет голос у тех идиотов, которые решили, что имеют право сказать: «Ты толстая, похудей». — Год назад был тут один такой индивид, хе-хе… Но его выписали быстро. Вес не критичный был. — Вы полагаете, что только вес является показателем анорексии — психического заболевания? — усмехнулся Акинфеев. — Значит, любой достаточно худой человек — анорексик? А как же телосложение, гены и прочее? Вы вот на анорексичку явно не смахиваете, — с явным намёком на объёмы женщины намекнул парень. Медсестра тут же выпрямилась и, кажется, немного втянула живот. Она растянула губы в противной улыбке-усмешке, пытаясь сделать вид, что её это совсем не задело, хотя, конечно, самолюбие было подорвано. — Умный, я смотрю? — Игорь утвердительно кивнул, явно играя с нервами санитарки. — А что же ты таким умным не был, когда голодом себя морил? В книжках не читал, к каким это приводит последствиям? — Читал и уж явно побольше некоторых знаю, — Акинфеев сделал глоток сомнительного компота и показательно отправил в рот морковь. Конечно, он делал это такими лёгкими и уверенными движениями лишь для того, чтобы позлить неприятную женщину. На деле с едой всё шло не так гладко, как хотелось бы… Нет, мыслей о похудении больше не было. Нет, кости, которые он видел в зеркале, разглядывая себя, больше не казались чем-то идеальным, а, напротив, пугали. Ещё пребывая в палате надзора, Игорь решил, что сделает всё возможное, чтобы выйти отсюда как можно скорее. Заставит себя, но будет есть, ведь явно собирается дожить до восемнадцати (и, желательно, дольше). Акинфеев ел, но ел через силу, потому что желудок за долгое время отвык от нормальной пищи. Было тяжело в физическом плане. Казалось, что еда не переваривается вовсе, а накапливается и гниёт внутри, отравляя его организм. Почти всю неделю в общей палате Игорь пролежал на своей постели, потому что тяжесть и тошнота не давали ему встать. Естественно, плохие мысли в этот момент были. Хотелось вызвать рвоту, хотелось отказаться от ужина и бросить восстановление — корчась от боли, ему хотелось лишь умереть от истощения и дело с концом. Но через время назначенный список лекарств стал помогать, и дело оставалось за малым. Есть. — Дети сейчас такие неблагодарные. Вот в войну люди голодали и умирали от истощения, а вы сейчас сами этого добиваетесь. В чём смысл? Игорь на секунду задумался. Конечно, эти слова он слышал не впервые. Люди считают должным упоминать войну и тяжёлое время, совершенно забыв о том, что общество изменилось, что сейчас совсем другие проблемы, а голоса в голове в любом веке было сложно контролировать. Он задумывался об этом, но до сих пор не нашёл ответа. Он и не обязан искать. Он не обязан чувствовать себя виноватым за то, что было много лет назад. — На самом деле, смысла и нет, — пожал плечами парень. Он обвёл глазами столовую и пациенток: кто-то из них пережёвывал пищу, кто-то трясущимися руками подносил вилку с морковкой ко рту, кого-то кормили супом с ложки… Они все были разными, как и причины, загнавшие их в это болото. — Я не могу объяснить своё состояние, а вы и не поймёте никогда. Пищевое расстройство, как и другие психические, не выбирают. У тебя с рождения есть склонность к этому, которая в определённое время да проявится. Да, я сам решил худеть. Да, выбирал себе нереальные диеты, выбирал голод, но я изначально не мог контролировать себя и свои мысли, понимаете? Это они диктовали условия, маскируя под мой собственный выбор. Мои мысли просто… сильнее меня. Вернее, я думал, что сильнее… Сейчас я понимаю, что могу играть с ними на равных. Не побеждать, конечно, но ничья обеспечена. Акинфеев выдохнул и замолчал. Ему впервые стало легче. Слова, которые крутились у него в голове долгое время, будто приобрели смысл именно в тот момент, когда были произнесены вслух. И в этот момент он чувствовал себя совершенно другим человеком, живым, способным на любые поступки, а главное — свободным. — Ни черта не понимаю, — нахмурила брови женщина, а Игорь даже рассмеялся, потому что он-то понимал. Понимал даже лучше, чем хотелось бы! Казалось, он наконец понимал всё, и все эти девушки когда-нибудь поймут тоже! Парень оглянулся по сторонам, будто впервые оказался в этом месте, и неожиданно встретился взглядом с Ксюшей, которая сидела за соседним столом и уже допивала свой компот. Зрительный контакт продлился недолго, но в тёмных глазах девушки Игорь увидел, что она тоже понимает. Ксюша улыбнулась и весело подмигнула соседу по палате. — А вам и не надо, — сказал Акинфеев, отправляя в рот последний кусочек еды с тарелки, и на секунду щемящая тоска сдавила сердце. Игорь вдруг подумал, что Артём непременно гордился бы им, если бы был здесь.***
22 декабря
За окном падал снег. Белые хлопья медленно кружили в воздухе и также медленно ложились на землю, создавая вокруг атмосферу какого-то сонного царства. В месте, где время застыло, смотреть на падающий снег, не имея возможности выйти на улицу, — худшая пытка. Совсем скоро Новый год, и Игорь соврал бы, если бы сказал, что не хочет отметить его дома с семьёй. Со всей семьёй. Почувствовать ту домашнюю атмосферу гирлянд, мандаринов и предпраздничного оливье. Смотреть по телеку программы, а потом с детским восторгом наблюдать за салютом во дворе. Поставить планы на следующий год, веря, что один день действительно может всё изменить. Хотелось вновь почувствовать себя ребёнком. Но разве для этого нужны усилия? Разве он больше не ребёнок? Была суббота. Время лениво приближалось к двум часам дня — следовательно, через полчаса наступит тихий час. Игорь сидел на подоконнике и нервно оборачивался в сторону двери, всё ожидая, что Александр позовёт его к себе, но тот не звал. Медбрат о чём-то увлечённо болтал с Сашей, а тот заразительно смеялся. Наверное, всё дело в одинаковых именах. Костя сидел на койке закутавшегося в одеяло Феди и тихо, едва слышно, читал ему какую-то книгу. Федя не шевелился и не обращал на парня никакого внимания. За последние несколько дней он резко переменился: стал молчаливым, каким-то потерянным и тихим, а на прикроватной тумбочке появился пузырёк с таблетками. Акинфеев переживал за Федю, хотя они и не были друзьями, но остальные реагировали как-то спокойно… «Наверное, так должно быть», — успокаивал себя Игорь, наблюдая за серой картиной безнадёжности, что дополняла колорит психбольницы. Местами Костя останавливался и грустно вздыхал, смотря на друга с необыкновенной теплотой и грустью, а после продолжал чтение. Оно успокаивало их обоих. Ксюша сидела ближе всех к окну и усердно рисовала, то и дело поправляя спадающую на лицо прядь волос. Она улыбалась. Вообще, рисовать и писать «романы» здесь мог научиться каждый. Дешёвые альбомы, тетради и карандаши выдавали всем желающим, но брать особо никто не спешил по одной простой причине: их проверяли. Каждый смятый рисунок, каждое зачёркнутое предложение в тетради повышало риск продлить свой срок. С одной стороны, наверное, это было правильным — вдруг ты там стихи про самоубийство пишешь? — но с другой это давило лишь сильнее. Порой казалось, что даже в своих мыслях ты не волен, что кто-то подслушивает их, кто-то будет ругать… — Что рисуешь? — не выдержав скуки, Акинфеев присел на край постели девушки. Та подняла голову и улыбнулась. — О, Игорь, ты мне как раз и нужен! — радостно сказала Ксюша и повернула к нему альбом с рисунком. — Скажи, это очень-очень плохо? Я вообще никогда не занималась рисованием и карандаш редко в руки беру… Только младшей сестре в школу на конкурсы плакаты делаю. Ну, чего молчишь? Ты плохо английский знаешь? Рисунок действительно не являлся произведением искусства. Линии были неровными, стиль специфичным, картинка не блистала реалистичностью, но… От этих неидеальностей она была лишь лучше. Девушка с выразительными глазами и букетом цветов, что смотрела с альбомного листа на реальный мир, улыбалась, как и сама художница. «You deserve to give yourself the same love that you give to everyone else» Игорь вздрогнул, прочитав аккуратно выведенные строки, а внутри что-то кольнуло. Он взглянул на Ксюшу и понял, что она понимает все-все его мысли и страхи. Всё-таки человека с пищевым расстройством способен понять только тот, кто тоже с ним сталкивался. Невозможно объяснить здоровым друзьям, что ты боишься еды, что ты не можешь есть без мыслей о калориях и набранных граммах, что ты ловишь панические атаки утром перед учёбой, потому что не можешь смотреть на себя в зеркало без горькой ненависти, объяснить, что каждый твой день похож на борьбу с демонами в голове, которые порой оказываются сильнее. Невозможно. Они никогда не поймут, и порой это даже к лучшему. — Ты заслуживаешь давать себе столько же любви, сколько даёшь другим, — улыбнулся Акинфеев. Девушка радостно кивнула. — Это правильные слова, ты действительно заслуживаешь, — не раздумывая сказал он. Игорю было совестно, что такая прекрасная девушка тоже себя когда-то изводила. Она же так прекрасна! Зачем? Разве диеты стоили испорченного здоровья, потери блеска в глазах и слёз? — Ты тоже. Игорь замер. Перед глазами вдруг пронеслись все самые неприятные моменты за несколько месяцев: ссоры с матерью, бесконечное враньё, истерики и Артём. Вернее, их последний разговор с Артёмом, когда Акинфеев решил, что у него есть право разбивать людям сердце. — Я не заслуживаю… — грустно покачал головой он. — Своей анорексией я сделал больно людям, которых люблю. — Я тоже, — перебила его девушка, — я тоже наделала глупостей, но теперь, когда я здорова и возвращаюсь домой, я сделаю их счастливыми. Теперь я снова могу любить. — Тебя выписывают? — удивлённо спросил Игорь. Ксюша улыбнулась и гордо ответила: — Да. Сегодня мой последний день. Завтра за мной приедет мамуля и сестрёнка. Они встретят меня, а потом мы поедем за моим любимым тортом, — мечтательно сказала Ксения, и Игорь никогда не видел человека более счастливого. Когда Акинфеева только перевели в палату, Ксюша была бледной и молчаливой, но в столовой кушала свои порции исправно. На самом деле, он не сразу обратил внимание на её фигуру, но потом заметил: у девушки не было истощения. У неё не было ног-спичек, заострённых скул и рёбер, выпирающих через рубашку. Её фигура была обычной, как у любой здоровой девушки. Ни у кого и мысли не мелькнёт, что она утопает в болоте булимии, вызывая рвоту после каждого приёма пищи. Как он узнал? На её руке была синяя нить. Игорь быстро взглянул на её запястье: нити больше не было. Подняв взгляд, он понял, что Ксения наперёд угадала его действия. Она внимательно смотрела на него. — Ты… — Я здорова, Игорь. Я действительно здорова, — спешно сказала она. — Когда меня положили сюда полтора месяца назад, я не думала, что скажу это, но… Сейчас я в порядке, а что дальше — знать не желаю. — Это хорошо. Я рад, что ты вернёшься домой. На какое-то время они замолчали. Опустив взгляд, подростки разглядывали рисунок Ксюши, вчитываясь в слова. Они понимали друг друга и словно делили состояние на двоих. — Ты уже говорила ребятам? — спросил Игорь, едва заметно качнув головой в сторону Феди и Кости. — Да, — грустно кивнула девушка и взглянула в сторону друзей. — Ничего, я буду их навещать. Акинфеев прикусил губу. — Раз уж так, и ты уходишь… Я знаю, что неправильно это спрашивать, Саша ещё тогда сказал, что вы не говорите о своих болезнях, но… Что с Федей? За всё моё проживание здесь я ни разу не видел его таким. Ксюша тяжело вздохнула. Очевидно, что она тоже переживала. — Биполярное расстройство. Депрессивная фаза, — тихо сказала Ксюша. Она помолчала немного, видимо, обдумывая дальнейшие слова, а затем решилась: — А у Кости была попытка суицида в октябре. Никогда не обращал внимание, что он носит только кофты с длинными рукавами? — Акинфеев вздрогнул, представив шрамы на его запястьях. — Он здесь уже третий месяц. Недавно должны были выписать, но… Он разбил в туалете зеркало, схватил осколок и кричал, что не хочет жить. В общем: сцену разыграл, чтобы подольше остаться здесь, с ним. Глаза Игоря расширились, но слов не находилось. Так странно было узнавать о людях, живущих с тобой в одной палате, всегда улыбчивых и светлых, такие подробности. Однако это в очередной раз доказывает то, что каждый человек ведёт свою собственную борьбу, о которой мы можем и не догадываться. Нельзя судить о людях лишь по их поведению в обществе, ведь нам никогда не узнать, какие чувства терзают их душу. — А Саша? — Саша… — грустно вздохнула Ксюша, приподняв уголки губ в улыбке, — у него шизофрения. Он здесь дольше всех — два года. За это время здесь столько людей побывало, и все выписывались, а он остаётся… А Александр работает полтора. Вот они и дружат практически с самого начала, потому что он единственный, кто не уходит… Родители спихнули его сюда на лечение, но так и не забрали. Теперь до восемнадцатилетия. Акинфеев сглотнул комок, подступивший к горлу, и всё тело покрылось мурашками от осознания того, что его ровесник, совсем юный парень, заперт в этом ужасном месте и навсегда скован своим диагнозом по рукам и ногам. От того, что люди боятся его как огня, а он желает лишь избавиться от голосов в голове и видений. Это объясняло, почему Саша всегда пил таблетки и порой плакал ночью. Выходил в коридор в слезах, где как раз дежурил Александр, и не возвращался до утра. — А сейчас ему сколько? — сипло спросил Игорь, боясь услышать ответ. — Шестнадцать. Саше ещё два года отбывать срок.***
23 декабря
Дни посещения Игорь ждал как праздник, отсчитывая дни до следующих выходных. Свидания с матерью стали для него настоящим спасением, и с каждым разом он чувствовал, как сильно любит её. Жаль, что раньше не находилось слов, чтобы сказать это. Женщина при встрече в коридоре всегда плакала. Она обнимала сына, целовала в макушку, держала его руки в своих и постоянно спрашивала: «Тебе лучше? С тобой тут хорошо обращаются? Ты правда кушаешь?». Акинфеева сияла от счастья, когда он отвечал «да», и верила сыну беспрекословно, потому что тот действительно стал выглядеть живее. Даже отец единожды приезжал! Подумать только — он действительно приехал, когда узнал, что Игоря положили в больницу, но приятнее всего было то, что он Игоря поддержал, что больше не отрицал наличие «девчачьей» болезни, а говорил, что верит и любит его, несмотря ни на что. На несколько часов их разрушенная семья воссоединилась. Родители разговаривали друг с другом как старые друзья и обнимались совершенно искренне. Не было ощущения того, что они делают это через силу лишь ради сына, поэтому тот день стал для Игоря одним из лучших за последние несколько месяцев. Он чувствовал, что жизнь продолжается. Акинфеев вышел в коридор. Мать тут же вскочила со скамейки и бросилась к нему. Он улыбнулся. — Игорёк, прости, я вчера не смогла приехать. По работе завал, я не могла… — суетилась женщина. Взгляд был уставшим, а глаза блестели будто бы от слёз. Она винила себя за каждую погрешность, боясь тем самым расстроить сына, заставить его лишний раз нервничать. — Мам, — перебил её парень, ласково взяв её дрожащие руки в свои, и посмотрел на неё любящим взглядом. — Всё хорошо, ладно? Не переживай ты так, я всё понимаю. — Да-да, хорошо, — виновато улыбнулась женщина и замолчала. Игорь обнял мать, и та наконец заплакала. Сердце сжималось от каждого всхлипа, но теперь это были слёзы радости, и Акинфеев поклялся, что только эти слёзы будут касаться щёк его драгоценной матери. Они по обыкновению молчали. Простых объятий было достаточно, чтобы выразить поддержку и без слов сказать «я по тебе скучаю». Затем присели на скамейку и стали говорить обо всём и ни о чём одновременно. Игорь спрашивал мать про работу, погоду на улице, цены в магазине, строил планы на каникулы, когда его выпишут. Женщина же, конечно, интересовалась здоровьем сына и ничем более. Она всё спрашивала про таблетки: помогают ли они, не забывает ли Игорь их пить? Аккуратно заводила разговор о еде: чем кормят, всё ли он ест? Ну и не забывала, в каком месте лечится её ребёнок: нормальные ли у него соседи по палате, не страшно ли ему? Акинфеев на всё отвечал предельно просто и спокойно. — Ах, точно! — вдруг спохватилась женщина, вспомнив про свой рюкзак. — Я же принесла твой любимый мяч, как ты и просил, — и футбольный мяч выкатился на пол. Вообще идея с мячом пришла в голову спонтанно. От безделья и отсутствия телефона Акинфеев очень много думал, и как-то так вышло, что ностальгия по старым временам начала накрывать волной. Игорь вдруг почувствовал острое желание снова взять в руки мяч, встать в ворота и ощутить атмосферу трибун… Возвращение в футбол для него было практически невозможным, а один шанс из ста не вселял надежду. К профессиональной карьере ему путь закрыт, но вспомнить прошлое… Почему бы и нет? В игровой комнате футбольных мячей не было (там, по сути, ничего не было, не считая шахмат, книг, пазлов и прочей ерунды). Александр объяснил это тем, что они опасны (вдруг кто-то захочет что-нибудь разбить?). Однако Игорь упрашивал с таким блеском в глазах, что медбрат решил пойти на риск и взял на себя ответственность за возможные инциденты. Акинфееву разрешили взять с собой мяч. — Да-да! Наконец-то! — Игорь вскочил с места, взял в руки футбольный мяч и едва не запрыгал от счастья. Он буквально светился. — Спасибо, мамуль! Акинфеев попробовал почеканить мяч и… К удивлению, у него получилось отбить целых десять раз без остановки! Конечно, это было далеко от старых навыков, но он ещё не всё забыл! Игорь стал отбивать мячик коленями и даже забросил на шею. Невероятные чувства! Время будто повернуло вспять: Игорь чеканил мяч, а стрелки часов крутили назад. День, месяц, год — туда, где болезнь ещё не дышала в спину, и он был простым мальчишкой. Если бы существовала машина времени, то, наверное, такой временной скачок очень бы помог Игорю. Он бы вернулся назад и ни за что не допустил таких ошибок, но… Как бы тогда повернулась судьба? Произошли бы те встречи, чувства, события, какие есть теперь? Быть может, жизнь была бы вдвойне хуже или лучше? Но, к счастью, человечество такой машины не изобрело. Значит — гадать ни к чему. Ошибки всегда неприятны, но они не разрушают жизнь. Они являлись лишь частью пути, который мы сами себе прорываем к свету. К чёрту идеальную жизнь без них. Такой не бывает. — Игорь, всё, хватит, остановись! — испуганно воскликнула женщина, когда парень оступился и едва удержал равновесие, чтобы не упасть. Акинфеев, сбивчиво дыша, присел рядом с ней и улыбался, прижимая к себе мяч. — Всё хорошо, правда. Голова с непривычки закружилась. Дорвался, блин. Ты бы мне ещё учебник по алгебре принесла — тот же эффект, — слегка засмеялся он. — Алгебра, школа, — пробормотала женщина. — Ох, совсем из головы вылетело! — она повернулась к сыну всем корпусом и посмотрела прямо в глаза. — Недавно твой друг приходил, хотел поговорить. Я сказала, что ты болен и сейчас в больнице. Я не хотела говорить в какой, но… Он стал требовать. Сказал, что знает всё про ано… Про твоё пищевое расстройство. Он хочет навестить тебя, если ты не будешь против. Игорь широко распахнул глаза. Сердце подскочило к горлу, мысли смешались в кашу. Кое-как собрав в себе силы, он спросил, в душе одновременно надеясь и боясь услышать конкретный ответ: — Какой друг? — Артём.