Техническое обслуживание и ремонт

      После приёма Джон гуляет и гуляет.       Несмотря на все настойчивые усилия, в итоге он отмечает дни в мысленном календаре, словно ведя обратный отсчёт.       Среда, понимает Джон. Острая боль от осознания обрушивается камнем в пустоту внутри. Всё кончится в среду.       — Вы приближаетесь к рубежу, — сказала его аналитица, как бы между прочим. — Вы находитесь в решающем времени и месте — и ситуации — чтобы соблюдать осторожность. Я знаю, вы видели, что может случиться с другими в аналогичном положении, — её ручка царапала в блокноте, пока она выдавала наблюдения.       Джон хранил молчание, слова Моны прорастали сквозь воспоминания о пятнах крови на ковре: «Они думают, что мы все сойдём с ума, и если они разыграют свои карты как надо, то единственные жизни, которые мы заберём — это наши собственные, а они отправятся спать, чувствуя себя героями из-за этого».       — Возможно, вы пренебрегли большинством предложенных рекомендаций для носителей аугментаций, но это не значит, что вы всё ещё не можете совершить чистый переход, — отметила аналитица, прерывая его мысли. Ручка перестала царапать бумагу. — Так будет… милосерднее.       Вдох Джона застрял в горле, молекулы кислорода завязли в кромках лёгких, капилляры распухли.       Джон отмахивается от воспоминания, холода тех слов, и его мысли движутся дальше, анализируя совсем недавнее прошлое. В эти последние два года аналитица хотела от него слишком многого.       Приспособления, адаптации. Подталкивала его обсуждать по некому заведённому распорядку то, как он привыкает к жизни после аугментаций.       Но она также предостерегала его от формирования любого рода глубоких эмоциональных привязанностей, от излишнего сближения с кем-то. Она поощряла отношения, которые стабилизировали его, но не похоже, чтобы поддерживала продолжительную привязанность. Чёрт, да она едва одобрила Шелли, и посмотрите, сколько они продержались — и не то чтобы его аналитицу это смутило. Мону она сбросила со счетов с самого начала, и что ж… она не одобряла Шерлока с первого дня.       Джон думал, что это из-за того, что Шерлок не обеспечивал «структуру нормализующих взаимодействий», которую ему рекомендовали найти для себя, но, возможно, она думала о другой стороне в непредсказуемом уравнении, которое они сформировали.       Ты ненадёжная партия, могла бы заявить она с тем же успехом. Кто знает, сколько ты протянешь — или как уйдёшь, когда придёт время. Всё может кончиться плачевно.       Может быть, поэтому Джон был так очарован Шерлоком, даже пленён. Порядок среди хаоса, безумие в рамках метода, товарищество без привязанности.       Что ж, думает Джон, как долго оно продлилось?       Настоящий ответ лежит в том давнем сдвиге спускового крючка, холодной стали и отдаче в его руке от пистолета, в падающих осколках стекла и таксисте, меньше чем двадцать четыре часа спустя после встречи с безумцем.       Джон сглатывает горький смешок. Значит, совсем недолго. Он прикрывает глаза от воспоминаний и поднимающихся чувств. Смех во время их первого ужина в качестве соседей, друзей. Воспоминания об их фыркающем смехе меняются более свежими. Джон опускает глаза, сутулит плечи. Он поражается, как ужасно всё пошло между ними наперекосяк теперь.       Вокруг него шаги людей раздаются сложным метрономом, они снуют туда-сюда, пока Джон устало тащится и пялится в пустоту.       Ноги приносят его к знакомым закоулкам Риджентс-парка, и теперь он движется в сторону моста, своего моста, как теперь кажется, где он сможет опереться на локти и неплохо управиться с ветряными мельницами в своей голове.       — Тяжёлый день, да?       Джон моргает, даже наполовину не погрузившись в самобичевание. Он не сразу замечает женщину, стоящую рядом с ним на мосту, а когда видит её, то выдыхает. Он не особо склонен к разговорам с незнакомками сейчас — даже если она из тех женщин, ради которой он бы сделал исключение в былые дни.       Они с минуту стоят бок о бок, тишина между ними ощущается ледяной коркой на воде.       — Меня только что уволили, — говорит она долгое время спустя.       Это звучит ужасно, или должно быть таковым, так что Джон говорит:       — Это ужасно.       Реакция рефлекторна, и он возненавидел то, что сказал, прежде чем заканчивает говорить — а затем испытывает чувство вины, потому что — ведь это от него требуется? Вписываться, становиться полезной (или, по крайней мере, не нетерпимой) частью общества до — что ж, до среды, если быть точным.       Женщина смеётся.       — Могло быть и хуже, — говорит она, пожимая плечом, из-за чего водопад её тёмных волос отражает свет серого неба. — Меня зовут Фелисити, кстати.       Джон издаёт неопределённый звук, потому что люди отвечают, когда с ними заговаривают другие. Затем он понимает, что она сказала, и исправляется:       — Джон.       Даже этот единственный слог кажется утомительным.       — И всё же, не помешает выпить, — продолжает она. В её голосе звучат нотки надежды, но Джон не заинтересован выяснять, что это значит, однако наклоняет голову в знак понимания, потому что — да, это звучит, как нечто необходимое той, кого уволили.       — А что насчёт тебя? — спрашивает она. Нотки снова возникают, теперь менее вопросительные и более напористые.       Джон хмурится. Он выдавливает:       — Рановато для меня, — он содрогается, чувствуя себя полным кретином, и добавляет, — я не имею в виду, что ты не должна —       Она смеётся, и Джон замечает её губы — выразительные, и её шею, когда она откидывает голову назад. Её лицо сияет, когда она поворачивается к нему. — Без обид, клянусь, — говорит она, улыбаясь одним уголком рта. — Что тогда насчёт кофе?       Джон бессвязно лопочет, хмурится и не знает, что ещё добавить.       — Мне всё равно не нравится пить в одиночку, — продолжает она, не ожидая, пока Джон подберёт слова. Её голос и взгляд всё ещё полны недавнего веселья.       — Я… — наконец начинает Джон, но не знает, как закончить предложение.       — Эй, всё в порядке. Прости, что вломилась в твои раздумья, — она прикусывает нижнюю губу. — Хотя я не особо сожалею, — она подмигивает ему.       От этого у Джона вырывается слабый смешок, и он понимает, что испытывает чуть больше великодушия к этой внезапной женщине и её грубоватому призыву.       — Не вини себя за это, — отвечает Джон, и она снова смеётся. Мелодично, легко, очаровательно, понимает он, но едва ли чувствует желание присоединиться.       — Значит, выпивке — нет, — говорит она, — и кофе — нет. Или, — начинает она, останавливается и ухмыляется ему, дерзко и свободно, — или это «нет» — мне? — Затем ухмылка становится улыбкой, и та говорит гораздо больше, чем скрывает, и, боже, до чего это приятно прямо сейчас.       Джон качает головой, чувствуя, как лицо отражает эту улыбку, поощряет то, чему так легко поддаться, пусть ощущение и кажется поверхностным.       — Нет, нет, речь совсем не о тебе, — говорит он, прежде чем действительно успевает исправить свою реакцию.       — Ну, ладно, — признаёт она. — Как насчёт того, чтобы составить мне компанию, пока я принимаю свою дозу кофеина?       — Я…       — Или тебе нужно время на раздумья? — её глаза загораются, когда она говорит это, с дружелюбной ноткой поддразнивания, заинтересованности, и на краткий миг Джон завидует её лёгкости и беззаботности. Он вспоминает, как сам был таким, давным-давно, до того, как отправился на войну, до того, как множество тонких ответвлений судьбы разделились, и он прорубил свой путь далеко от того места, где, похоже, все остальные смогли остановиться в спокойствии, обретя связи и будучи целыми.       — Не особо, — признаёт он, но понимает, что поворачивается к ней лицом. Отвлекающий манёвр, отдаёт он себе отчёт, признаёт и хочет этого. От чего бы ни переворачивался его желудок, Джон отчаянно хочет посмотреть куда-нибудь ещё, пусть это и продлится всего минуту. — Но я открыт для уговоров.       Он чувствует, как меняется его лицо, озаряется и избавляется от серой тяжести раздумий, это то, что у него всегда получается: быть обаятельным под обстрелом, обезоруживающим под принуждением, в той или иной форме. Иногда Джон ненавидит это умение, но сегодня оно ощущается как благословение — примерить чьё-то настроение, у кого нет его проблем, и кто не находится в его положении.       — «Критерион» не лучший вариант, но он близко? — предлагает Фелисити, выражение её лица меняется, подстраиваясь по выражение лица Джона — и на секунду он дивится, почему она не чувствует его ложь. Как она может зеркалить его и не видеть?       Шерлок бы увидел, Джон знает. Он бы прочитал Джона, как книгу, с одного взгляда, высмеял бы его фальшь, и выставил бы её на всеобщее обозрение, чтобы посмотреть —       И именно так благословение оборачивается горечью. Джон чувствует, как глаза слегка закрываются, несмотря на его маску. Фелисити не замечает, и её тёплая улыбка внезапно кажется жалкой, предназначенной для кого-то, кем Джон не является. Кем Джон никак не может быть. От кого не веет заметным холодком.       Это не вина Фелисити. Джон чувствует, как его первая вспышка раздражения почти сразу сдувается до унылого отсвета усталости. Никто не виноват, что он представляет собой такой запутанный клубок — и это понимание возвращает его прямо к своей аналитице: его неразбериха не должна быть чьей-то ответственностью.       Тем не менее, Джон из вежливости идёт рядом с Фелисити, прекрасно понимая, что поддаётся моменту. Пока они стоят в очереди, она уговаривает его тоже заказать кофе, и Джон не сильно сопротивляется, остро осознав, что ему понадобится нечто, чтобы удерживать руки в спокойствии и занимать рот, пока он пережидает эту встречу. Потом они садятся у окна. Болтовня Фелисити милая, достаточно кокетливая, и Джон знает, что мог бы раздуть эту искорку в нечто большее — возможно, даже более длительное, чем однодневка —       Но нет. Даже когда его разум праздно размышляет об этом, перспектива не выглядит привлекательной. Возможное выглядит как работа, усилие, и всё, чего он хочет внезапно и отчаянно — это очутиться дома на 221б по Бейкер-стрит, с —       Джон усмехается, а Фелисити думает, что он делает это в ответ на анекдот, который она только что рассказала, анекдот неплох, но Джон реагирует не на него. Он усмехается мысли пойти домой к Шерлоку. Мысли о том, насколько это важно, как из-за этого дрожит его правая нога, словно стремясь к этим шагам. Возможно, его ноги, одна из плоти и крови, вторая из металла и полимеров, сосчитали и выучили наизусть количество шагов.       Может быть, каждая дорога домой является частью обратного отсчёта.       — Так что насчёт этого? — спрашивает Фелисити, и Джон возвращается в реальность.       — Я — ?       — На этих выходных? Мой «плюс один»? Должно быть весело, — говорит Фелисити с игривой улыбкой.       Джон улыбается.       — Я не уверен —       — Что ж, — отвечает Фелисити решительно, — подумай, а когда будешь уверен, позвони мне, — она кладёт визитку перед Джоном. На ней написано её имя и номер телефона.       — Точно. Спасибо, — отзывается Джон, вставая, и они прощаются. Джон кивает максимально любезно, учитывая своё неустойчивое состояние, и смотрит, как она уходит.       Только этим и занимаюсь последнее время, думает он, но затем встряхивает головой. Он совершенно уверен, что Фелисити подмигивает ему, когда выходит из кафе, но какие бы у неё ни были намерения, всё это только напоминает Джону о последнем разе, когда ему подмигивал кое-кто другой.       Джон чувствует, как уголки губ растягиваются, не совсем в улыбке, но от прилива ностальгии и нежности, горько-сладкого коктейля чувств.       Последний глоток кофе холодный и неприятный, но Джон всё равно допивает его, а затем отправляется своей дорогой.       На улице сменилась погода, день перешёл в вечер.       Джон обнаруживает, что его ступни, одна из плоти, вторая из металла, несут его навстречу первым отблескам сумерек.       Он выбрасывает визитку Фелисити в первую встречную мусорку. Он чувствует себя странно воодушевлённым из-за этого, словно решение прочищает воздух вокруг и в лёгких.       Он всё ещё бесцельно бредёт, до сих пор в нерешительности, не ступая на маршрут, который хотят принять его ноги, когда перед ним выплывает и притормаживает тёмный автомобиль. Джон вздыхает. Разумеется. Чёрт возьми, нельзя просто взять и прогуляться, чтобы тобой не заинтересовалось Британское правительство. Кроме вздоха он больше никак не признаёт свою новую тень: не оборачивается и не замедляет шаг.       Автомобиль продолжает ехать рядом с Джоном, и Джон замечает, как юноша с коляской наблюдает за этим с замешательством. Джон награждает его безмятежной улыбкой и кивком, продолжая идти.       В конце концов, когда злые силы в автомобиле решают, что с них довольно, опускается стекло.       — Добрый вечер, Джон, — говорит Майкрофт, горестное выражение тяжелеет в его словах.       — Добрый, Майкрофт. Отвали, — Джон держит руки в карманах, вместо того, чтобы поприветствовать Майкрофта должным образом, хоть и близок к этому.       — Прояви благоразумие, — начинает Майкрофт, но Джон обрывает его.       — Я сэкономлю время нам обоим, не начиная тот же разговор снова — какую степень благоразумия ты ждёшь от меня?       — Ты поверишь мне, если я скажу, что не намеревался возвращаться к той теме?       Джон недоверчиво фыркает.       — Нихрена подобного.       Они всё ещё продолжают двигаться вдоль дороги, а теперь Джон переходит улицу, используя сигнал светофора в своих целях. Водитель Майкрофта едет на красный, чтобы оставаться рядом с Джоном. Джон закатывает глаза мощнейшим образом. Движение ни в коем случае нельзя назвать оживлённым, но мелкое правонарушение пробирает Джона до глубины души.       — Каково это — быть избранным?       Джон мог поклясться, что слышит глубокий вздох в салоне машины.       — Джон…       — К чему всё это, Майкрофт? Я занят.       — Да неужели? — отзывается Майкрофт своим «как занимательно»-тоном.       Джон глубже суёт руки в карманы, а затем поворачивается лицом к открытому окну. Машина останавливается, дверь распахивается.       Джон отступает на шаг назад, подняв бровь.       — Ни за что.       — Хочешь беседовать прилюдно? — Майкрофт сидит с пустым выражением лица, прямо сложив руки на коленях.       — Что это за беседа такая? — шмыгает Джон.       — Сегодня был твой последний приём у аналитицы, и твоя двухгодичная отметка приближается. В настоящее время ты взвешиваешь, какие шаги предпринять, чтобы защитить Шерлока от себя. Пожалуйста, Джон, позволь помочь.       — Пошёл на хер, — только и огрызается Джон, шагая вперёд к раскрытой двери. Руки в карманах куртки сжимаются в кулаки.       Майкрофт поднимает обе брови и прожигает Джона взглядом. До Джона всё больше и больше доходит, что люди за ним замедляются, чтобы насладиться зрелищем.       — Джон, мы на одной стороне.       — Я уже слышал это раньше, — как бы то ни было, Джон садится в машину, и дверь закрывается. Машина выезжает на дорогу и набирает скорость.       — Дело не в тебе, Джон, — Майкрофт вскрывает бурлящую тишину, которой Джон плотно окутал себя. — Шерлок — мой младший брат. Я должен повторяться, чтобы ты понял? Я беспокоюсь, — выражение Майкрофта близко к искреннему как никогда, — непрестанно.       — И чего ты от меня ждёшь? — спрашивает Джон, поневоле заинтригованный.       — У меня есть доступ к безопасному учреждению, — начинает Майкрофт, и Джон как от удара отшатывается при этих словах, представляя картину, стоящую за ними. Майкрофт продолжает: — Ты будешь под наблюдением и не сможешь навредить себе и окружающим —       — Я… это… — Джон сглатывает панику. — Это не то, что —       — Чего ты хочешь? — Майкрофт наклоняется вперёд. — Чего именно?       — Я… — Джон обдумывает идею: исчезнуть только ради того, чтобы оказаться где-то взаперти, в безопасности, за пределами досягаемости. Его прошивает приступ острой боли, когда он представляет, как Шерлок узнаёт о его выборе — что тот подумает об этом? О Джоне? Или исчезновение Джона останется тайной для Шерлока, вопросом без ответа. Просто неразрешённой странностью — и он никогда не узнает —       Джон сглатывает.       — Не этого, — он плотно сжимает губы, но чует, что Майкрофт уже уловил его мягкотелость и уязвимость.       — Хмм, — роняет Майкрофт, и некоторое время они едут в тишине. Лондон мелькает серым бетоном и жёлтыми уличными огнями. Джон испытывает некое родство с размытым пейзажем и тёмными тенями, очерчивающими каждое пятно света.       Автомобиль сбавляет скорость, Джон несколько секунд смотрит в окно прежде, чем узнает 221б по Бейкер-стрит в сгущающихся сумерках. Он почти прищуривается, а затем оглядывается на Майкрофта.       — Время для принятия решения истекает. Ни в чём нельзя быть уверенным, Джон. Невозможно понять, сколько времени тебе осталось — но с другой стороны, кто знает?       Дверь машины открывается, и Майкрофт кивает на неё в ясном намёке.       Джон выходит как в тумане и оборачивается к Майкрофту.       — Ты, разумеется, позвонишь, если изменишь мнение насчёт… обстоятельств, — говорит Майкрофт, и это не вопрос, — после чего дверь закрывается, и автомобиль ускользает в потоке машин в темноту, а Джон стоит и долгое время смотрит ему вслед, глядит на огни и людей, проходящих мимо по артериям города из стали и бетона.       Загораются фонари вдоль улиц, включается свет в квартирах и магазинах.       Джон резко поворачивается на пятках, когда чувствует свет за спиной, свет, включённый в 221б.       Он поднимает глаза к жёлтому свечению, сжимает кулак, наклоняет подбородок вниз и собирается с духом прежде, чем пойти.       Джон шагает вперёд и открывает дверь.