Ветер в ивах

Ребята! Поздравляю вас всех с наступившим Новым Годом и Рождеством и желаю всем творцам вдохновения, а читателям - хороших текстов; всем удачи и печенюшек.) Я очень надеюсь, что прошедший год у всех прошел хорошо и оставил приятные впечатления, но все же - пусть наступивший будет много-много-много лучше! Я вас всех заочно очень люблю и очень признательна за каждый ваш отзыв и тем более за исправление ошибок, и просто за то, что читаете мои тексты, пусть у вас всех все будет просто отлично! С праздниками! Июль жаркий. На улице действительно и горячо, и жарко, но это не тяжелая и непривычная с зимы, застойная духота мая, усугубляемая каждодневными работами в поле; жара в середине лета разливается теплым молоком, что так приятно с медом мешать по вечерам, вытянувшись в кресле после плодотворного долгого дня; она накрывает Шир не одеялом, пуховым, объемным и давящим, а тонкой тканью, невесомым и приятным к рукам шелком. Золотистые лучи сами как шелк или мед, кольцами исчезающий в прозрачном молоке воздуха, они переливаются в воздухе, поют и вибрируют жужжанием мохнобоких шмелей и стеклянных стрекоз, чьи крылья на свету - тончайшая гномья работа, искусное стекло, а тело - мифрил; перепрыгивают по стенам амбаров и деревьев непоседами-зайчиками, пока не разливаются наконец бесконечной златоносной рекой. Бильбо сидит на крыльце так, как уже сидел, кажется, еще в прошлой жизни, ранним добрым утром, хотя сейчас день уже клонится к закату. Его плечи расслаблены, ноги опущены в траву, одновременно прохладную и теплую от нагревшейся земли, окаймленную янтарной огранкой проходящих сквозь нее лучей; ветер тихонько ерошит непослушные кудри. Бильбо в очередной раз затягивается из трубки, и ровные кольца, поднимающиеся к идеально круглому светилу, Норд подхватывает и уносит с собой обрывками сизого дыма. Мистеру Бэггинсу на удивление спокойно. Не то чтобы он может похвастаться какими-то особыми поводами поволноваться, вроде стаи пауков размером с двух кабанов за спиной или небольшого, совершенно обыденного огнедышащего дракона, но даже в размеренной жизни, идущей известным и приятным чередом, такие благостные деньки, когда чувствуешь себя отстраненно-умиротворенным, как будто бы за прозрачной стеной, и отделенный от тебя мир проносится мимо, а ты сидишь, руки неожиданно тяжелы, тело слишком расслабленно, и ты просто смотришь и даже пальцем не двинешь, так вот подобные деньки все равно выглядят немного странно. Бильбо одновременно думает, как бы это не стало предвестником бури, возможно, природа замерла в ожидании грозы, а он поддался ее недолгому успокоению, и позволяет себе окончательно расслабиться, насладиться теплым июльским вечером и приятной погодой, покуда есть возможность, покуда солнце купает его в лучах, и что-то в его груди само поет и раскрывает свои лучи как лепестки. Весь Шир с виду тоже замирает под влиянием столь тихого дня, но это только с виду: там слышен стук топора и треск разлетающихся дров, тут видно соседку - милейшую тетушку Бетти, выпалывающую сорняки в огороде, у околицы в распахнутом настежь окне ладной норы мелькает молодая хоббитянка с охапкой разноцветных тканей и лент в руках, да слышны разговоры о предстоящем сборе урожая и танцах. Бильбо знает, хоть праздник начнется лишь во второй половине следующего месяца, к нему уже начинают готовиться, и больше фермеров, залатывающих прохудившиеся за год амбары и сеновалы и излавливающих надоедливых мышей, это делают молодые девушки и парни, для которых предстоящий фестиваль - гульба и веселье, шанс нарядиться покрасивее, себя показать, на других поглядеть и перед другом, запавшим в сердце, появиться в лучшем свете. Потому сидят сейчас все красавицы Шира и шьют новые платья, шепчась о будущих кавалерах. Бильбо улыбается. Письмо в этот раз приходит ближе к середине июля, хотя мистер Бэггинс привык ожидать его в первых числах, да это ничего. Бильбо разворачивает его осторожно, вчитывается в ровные горные цепи строчек и чувствует, как уже привычно наливается теплом и раскрывает лепестки что-то светлое в груди. " Дорогой друг, Бильбо Бэггинс, В первую очередь, благодарю за твою доброту и понимание, мне очень приятно осознавать, что столь храбрый и достойный хоббит стоит на моей стороне даже в таких, в какой-то мере незначительных вопросах, и заручиться твоей поддержкой значит для меня теперь куда больше, чем сияние Сердца Горы в троне, жаль, что я осознал это слишком поздно, и тем более жаль, что уже упомянутый тобой мой царственный предок - король Трор - совсем об этом позабыл. Также опять рад слышать, что у тебя все хорошо. Вновь почувствовать уют родного дома, почувствовать себя родным в собственном доме ты заслуживаешь даже большего нашего, поскольку мы утеряли свой дом, конечно, в некоторой степени и по своей вине тоже, ведь стали ценить безжизненный блеск золота больше, чем еду, веселье и песни, и совсем позабыли, как приятен внешний мир, и все же нас лишили нашего дома насильно; но ты, ты не только не терял своего дома, но и добровольно отказался от тепла милого очага, чтобы вернуть родную землю неизвестным и не очень-то вежливым гномам, и, получается, что сделал все это лишь по доброте душевной, ведь от причитающейся тебе по договору четырнадцатой доли богатств ты отказался в пользу разрушенного Эсгарота. Не знаю, насколько это будет уместным, но ты мой друг, и мне тем более не хотелось бы носить такой камень на душе перед собственным другом, так что, во-первых, я приношу тебе свою глубочайшую признательность за то, что, когда я отрекся от тебя и был готов растоптать все, что наc связывало, все, чем был тебе обязан, ты остался мне верным товарищем и загладил мою вину перед жителями Озерного Града. А во-вторых, мне бы хотелось сказать, что я не отказываюсь от своих слов, и принадлежащую тебе долю эреборских сокровищ ты все также можешь забрать, это будет для меня честью и отрадой - оплатить за все то добро, что ты сделал для нашего народа и для меня лично, и продолжаешь делать до сих, даже не находясь рядом, мой милый друг. Я знаю, ты попытаешься сказать, что подобная награда для тебя слишком высока, но низка она на самом деле, я успел понять, ты - хоббит добродушный и честный, такая плата для тебя ничтожна мала потому, что не нужно тебе золото, не оно у тебя в цене, и это меня в тебе восхищает. И все же, не дает мне покоя, что на твою помощь я ответил черной неблагодарностью. Ты упоминал, что облек наш поход в сказки, коими веселишь маленьких хоббитят по вечерам. Что ж, не ожидал, что стану когда-нибудь не героем плавных и длинных, но слишком величественных гномьих баллад, но обычных детских сказок, и, должен признать, что такой образ - лучшая для меня похвала, и нравится он мне многим больше тяжелой взвеси тронных песен. Но, надеюсь, что в своих рассказах ты не забываешь о другом главном и важном герое - одном очень отважном и смекалистом хоббите, с умом острым, словно его клинок, и огромным сердцем. Что до путешествия, думаю, мистер Бэггинс, Вы и вправду не усидите однажды на месте, и да будут все дороги открыты Вашим бесшумным ногам и ведут они в красочные прекрасные земли. Надеюсь лишь, что в этот раз твое путешествие, оставаясь столь же увлекательным, будет чуть менее опасно, чем было наше. Ты спрашивал об Эреборе. Дела идут нормально, в бойком темпе, как я уже говорил, все при работе, и Гора не только расцветает уже прославившим ее мастерством, но раскрывает все новые стороны искусства, и новые, яркие, талантливые гномы и люди собираются в недрах ее и у подножия. Народ радуется, дышит полной грудью, привыкает к только начинающейся жизни, все им пока в новинку, да и мне, впрочем, тоже. И ты прав, спрашивая, не давят ли на меня своды тронного зала, потому что они давят, так же, как корона порой врезается холодными краями в лоб, краями, что не нагреваются от тепла кожи, как бы долго я ее не носил. Такими всегда делали короны для гномьих королей - ради сохранения ясности рассудка и напоминания о своем долге перед народом, да только это не всегда помогает, как мы успели выяснить путем тяжких потерь. Давят на меня своды тронного зала, и в темных пятнах по его углам я вижу скалящиеся пасти теней прошлого, тени огромных кожаных крыльев, и горделивой королевской осанки, от которой безумие ползет чернильными клочьями, и свет Аркенстона не разгоняет их, а лишь ближе манит и притягивает, и взмахов боевых топоров и грубо заточенных подземельных клинков. Не возвращения дракона боюсь я, - да и вернется он вряд ли, ни один дракон не прилетит больше в наши земли, их, кажется, вообще мало в мире осталось, а, впрочем, одни валар ведают, эти змеи умеют залегать надолго. Я боюсь запаха безумия, что привлекло дракона однажды к Горе сильнее, чем перезвон золота - потому что этот запах означал незащищенность сокровищ. Я боюсь, что это безумие лишь улеглось, зарылось поглубже, словно пресловутый дракон, и ожидает своего часа, и когда оно выберется, Королевство не сможет защититься ни от возможной огнедышащей напасти, ни от орочьих свор, будучи ослабленным внутренними распрями, разворошенным рукой собственного сумасшедшего короля. Остается лишь надеяться, что я смогу найти лекарство от этой напасти, якорь в бурю раньше, чем станет слишком поздно. И еще мне кажется иногда, есть еще одна тень, неявная, но зловещая, и находится она не в Эреборе, но далеко от него, прячется от солнечного света в зеленых холмах и долах - эта тень нависла над тобой, Бильбо. И хоть ты убеждаешь меня в обратном, говоришь, что с тобой все в порядке, есть что-то неясное, что-то шепчущее, что не дает мне покоя. Оно пока еще не проявляет себя, не подымается, но уже клубится, завивается вкруг ног. Ты сам писал, что все это лишь игры шального воображения, что не отошли мы еще от былых потрясения и черного морока блудного леса, и мне хочется в это верить, уверить себя, что это морок, коему судьба - скоро спасть, да только я уже однажды не обратил внимания на подобное предчувствие, тихое, вязкое и гложущее, не пожелал смотреть на отблески, коие видел в безумных глазах Короля. И все, что я могу - верить, что ты сообщишь мне, ежели действительно какая кручина с тобой приключится. Но что-то я все о грустном, не хочется мне нагружать тебя своими проблемами, да и не дело это. Расскажи мне лучше, о том, что не раз было вскользь упомянуто, да так не разу не поведано - как ты вернулся домой? Какими тропами и путями? Не приключилось вновь с тобой каких чудес на пути? Ибо вижу я, вы - хоббиты, народец, гораздый притягивать на свою голову неприятности и выходить при этом сухими из воды. С радостью ожидающий весточки, Торин Дубощит." Солнце через окно проходит косыми лучами и путается в кудрях у Бильбо расплавленным янтарем, и Бильбо сам чувствует себя мухой, в смоле повязшей, такое умиротворение напало на него, и строчки на бумагу ложатся легко и без запинок, вылетают быстрыми ласточками. "Дорогой Торин Дубощит, Что ж, друзья и вправду всем нам нужны, ведь золото и драгоценные самоцветы, как бы ярко не сияли в дни нашего счастья и благополучия, пустыми безделушками разлетаются по полу в минуты отчаяния и рады тропой победителя стелиться под ноги нашим врагам, в то время как верный товарищ до последнего будет стоять у неприятеля на пути. И я также счастлив знанием, что ты мне друг, дорогой Торин. Если так посмотреть, то и сам я обязан вам не меньше возвратом собственной норы: правда в том, я так привык к ней, именно что прирос, как дрянной, болезненный нарост, взбухший кап к дереву, и только так, нежданно и резко, можно было меня излечить от сего незаметного и вроде бы безвредного, но убивающего меня изнутри недуга. Поэтому и вы тоже вернули дом мне, лишь теперь по-настоящему ценю я родные стены. И ты действительно прав, друг мой, полагая, что я откажусь от твоего щедрого, но ненужного предложения, потому что это именно то, что я сейчас сделаю. В кое-чем ты все же не прав - я, может, и благородный и честный хоббит, а все же хоббит, и думаю, подобная плата мне будет годна вполне, хотя четырнадцатая часть сокровищ Эребора погребет под собой не только мою маленькую скромную нору, но и весь Шир впридачу. Надеюсь, ты там смеешься, Король, это же все в шутку. Ежели серьезно, то мне и вправду просто-напросто не нужен такой откуп - веселой и наглой гурьбой завалившись в мою свежевыкрашенную дверь и опустошив запасы кладовой, вы в итоге дали мне много, несоизмеримо много больше, и, в первую очередь, верную дружбу, о чем мы уже успели сказать. Потому не надобно мне королевского злата, королевская дружба больше ценится, да и ни к чему оно мне здесь, тратить его некуда, детям разве что лишнюю горку для игр устраивать, да лихих незнакомцев с ближних перевалов привлечет, что уж тем более не дело. А что до обязательной выплаты по контракту - можешь успокоить свою честь, я официально отказываюсь, да и есть у меня немного золотишка, маленький сундучок - он, конечно, пахнет троллями, а все ж в хозяйстве впрок. В моих рассказах есть один хоббит, не знаю, правда, насколько он отважен и смекалист, но загадки сказывать не дурен, да и поесть, коль есть возможность, не откажется, конечно, в перерывах между спасением одних небезызвестных гномов, но безусловное главенство отдано истинному лидеру их компании, и тот безоговорочно заслужил его, разогнав мрак в своем сердце и осветив им всем своим спутникам дорогу. Спасибо за напутствие в возможном путешествии, но что-то мне подсказывает, что опасным, в отличие от предыдущего, оно действительно не будет: если мы, как ты считаешь, народец удачливый, то вы-то, гномы, на удивление резво притягиваете к себе всякие неприятности, и, что самое удивительное, от мелких и бытовых неудобств я с вами настрадался больше, чем от по-настоящему больших передряг. Рад знать, что с Эребором все в порядке, и тем больнее слышать о твоих печалях, друг мой. Я знаю, не корона давит на тебя, не твой новый статус, потому что ты уже привык к этой ноше на своих плечах, даже не будучи официально коронованным, ты все равно был королем для своего народа, символом борьбы, светочем, сплачивающим их в единое целое, гномов Эребора, не давая рассеяться сиротами без отца по остальным гномьим королевствам. И все же, одно дело быть королем на словах, отстраненной идеей в Синих горах, где взоры обращены на тебя, но жизни твоих поданных не зависят от тебя, они и так уже устроены, потому всего двенадцать гномов с тобой и пошло; иначе стать фактическим королем, когда от одного твоего решения, одного твоего жеста зависят судьбы многих. Так что неудивительно, что страхи и тени прошлого мучат тебя, тебе надо лишь обратить их себе во благо: пусть они будут не постоянной изматывающей тревогой, тяжелым камнем, жесткой петлей на шее, нет - обрати их в предупреждение, напоминание, которому ты выделишь скромное место в уголке своего сознания, память о том, к чему может привести тщеславие, гордыня, гнев и пренебрежение: народом, долгом, друзьями. Тогда они станут холодной родниковой водой в минуты ярости, зароком для размышления в час поспешности и, наоборот, отрезвляющим светом при излишней нерешительности. И помни также - тот, кто смог победить в себе жажду золота, сможет сделать это снова, он уже знает как бороться, ты знаешь. Об остальном тебе не стоит заботиться - верные друзья будут рядом с тобой: я всегда рад помочь тебе и буду стоять на твоей стороне. И не стоит по мне печалиться понапрасну - даю клятву, Торин, со мной все хорошо. То, что ты описывал - я порой тоже ощущаю нечто подобное, и, вроде, даже писал тебе об этом весной и до этого еще - поздней осенью или уже зимой, не припомнить точно; но все же кажется мне, что это все нам лишь чудится, мерещится от того, что слишком мы привыкли ждать плохого - силуэт варга на горизонте или тень дракона над пустошью, а все ж, такие привычки трудно из себя вытравить, я и сам, признаться честно, до сих пор хватаюсь за что-нибудь потяжелее и, желательно, поострее, услышав шорох за спиной, будь это всего лишь всколыхнувшаяся от порыва ветра занавеска. Потому сам не зацикливаюсь на этом и тебе не советую, для пущей верности тебе еще одна клятва - я обещаю рассказать тебе, ежели что-то все же приключится со мной, но такого, я думаю, не будет. Что ж, что-то мы и вправду все о грустном да о печальном. Мое обратное путешествие... что о нем рассказывать, оно было не в пример короче и безынтереснее дороги туда. От Эребора и до своего дома меня провожал Беорн с Гендальфом. О, как красив был Беорна дом в ту пору, - мы достигли его к весне - восхитительные цветы, многие из которых я никогда прежде не видывал и вряд ли когда еще увижу, распустились в палисаднике под окнами, переплетаясь вместе с более привычными нашему глазу обычными ромашками да маргаритками, и первые мохнатые шмели, только-только начинающие появляться после зимней спячки, наполняли сладкий воздух мерным и баюкающим жужжанием. Беорн созвал большое гуляние, теперь, когда все дороги освобождены от черной напасти орков и варгов, все приглашенные гости явились на тот пир, и мед лился рекой. Отдохнув от новых еще переживаний и ран, посвежевшие и бодрые, мы двинулись дальше в путь, уже только я и Гендальф, и к концу весны оказались в Последней Приветной Обители, где эльфы, как и в первый раз, вновь встретили нас милыми песнями и звонким весельем. Там, на еще одном пиру, Гендальф поведал мне и Владыке, где пропадал во время нашего перехода сквозь дебри Лихолесья и отвоевания горы у Смога Золотого - а именно, на горе Дол-Гулдура, хотя, кажется мне, это история не для бумаги. И вот, через долгие-долгие месяцы после того как в последний раз закрыл за собой дверь своей норы, в жаркий и солнечный июнь я вновь очутился в полях родной Хоббитании. И вот тут-то, пожалуй, и приключилось со мной единственное интересное, если не считать неприятной бури, в которую мы попали вскоре после прощания с Беорном, приключение за весь обратный путь. Даже не знаю, поверишь ты мне или нет, впрочем, если действительно успел хоть немного изучить наш народец, должен, ведь я, хоть хоббит и необычный, а все же хоббит. Так вот, когда я подъехал к родному дому, оказалось, что вот уже более часа как идут торги, потому как моя милая Торба-на-Круче выставлена на продажу по причине того, что я, ее владелец, без вести пропал и, видно, сгинул с концами. И вхожу я в нее, как был - в дорожной пыли и с сумой за плечами, а больше половины вещей из моей норы уже не просто распродано, но и сама нора в скором времени ушла бы из-под носа, так старательно Саквиль-Бэггинсы там все замеряли и прикидывали, при этом даже ноги не вытерев! Дальше - интересней: хоть мое возвращение шуму наделало порядочно, так, что он не утихал еще с неделю, а все ж мою мебель и утварь мне вернуть никто не захотел. Пришлось выкупать обратно! Да и то вернул не все: были у меня любимые серебрянные ложечки, от бабушки по маме наследство, прекрасные серебрянные ложечки - так я их не досчитался, и даже знаю, в карманах у каких Саквиль-Бэггинсов они осели. Как ты можешь видеть по фамилии, они мне родственники, которым я - бельмо в глазу, а вот моя нора - сладкий сон поутру. Да уж, устроил мне родной Шир знатное возвращение, нечего сказать. А самое смешное не во всем этом даже, веришь или нет, друг, а я все еще считаюсь чуть ли не мертвым. Наш градоуправляющий никак не выдаст мне все необходимые документы на то, чтобы вновь считаться полноправным жителем Хоббитании. Такие дела, зато после всех наших приключений разом в домашнюю жизнь окунулся. По колено. Ну, хоть повеселил тебя своим рассказом, я надеюсь, а то ты слишком печален, Король, расслабь усталые плечи. И сам мне расскажи, как устраивался после Битвы в горе, какие были первые трудности в возрождении Королевства, что я уже не застал? Как армии разошлись? Твой добрый друг, Бильбо Бэггинс." Бильбо просыпается посреди ночи, испуганный, загнанный, задыхающийся. Легкая простыня по лету перекручена в ногах, опутала его словно оковы какие или корни мрачных деревьев Лихолесья, двигающиеся в темноте, живые, неотрывно следящие, и теперь они оплели Бильбо, ухватили покрепче, готовясь утащить в подземные норы к тварям похуже пауков, что в отличие от своих восьминогих собратьев даже на свет выходить боятся, страшатся редкого солнечного луча, который им - как каленое железо по горлу. Бильбо снится золото воздуха, удушающее марево зноя, но не понять, послеполуденное оно или вечер в безветрии обещает столь же жаркую ночь; здесь вообще не понять, каково время, мистер Бэггинс находит себя именно где-то и именно сейчас, а что это за сейчас - неизвестно, да и не до того. Ему снится горячая, вязкая жара, повисающая и душная, как пар в умывальне, и Бильбо задыхается, продохнуть не может, пытается поймать хоть вздох сухими губами и сам вязнет в этом воздухе будто в меду, слишком сладком и густом. Он лежит, беспомощный и погибающий, бесполезно старающийся вдохнуть, пока еще не слишком поздно, и расширенными от ужаса глазами смотрит, как чернильная тьма поднимается над ним, мешается с маревом вокруг, впитывает его и поглощает, и тянет к хоббиту мазутные нити в попытке заглотить и его. Эта тьма повсюду, Бильбо уверен - куда ни кинь взгляд, она будет там, беспрестанно меняющая очертания, колеблющаяся, движущаяся, столь же живая, как и деревья в гиблом лесу, но он не может и головы чуть повернуть - его тело сковано невидимыми цепями, одеревенело и оцепенело, и лишь волны страха стремительными волнами накатывают от мысок до затылка и оседают там резкой болью. Сон урывочен, он иногда сменяется, будто на секунду Бильбо оказывается в другом месте - он мельком видит Гендальфа в сером плаще и с остроконечной темно-синей шляпой, рассказывающего о тьме Дол-Гулдура, и высокие мрачные стены разваливающейся башни, и хочется ему думать, что это лишь его воображение, но что-то изнутри подсказывает, что ни разу не видев древней твердыни, сейчас он зрит ее действительную суть, и от страха виски ломит еще сильнее. И Бильбо лежит, распростертый и распятый, неморгающими глазами смотрит в расползающуюся над ним мглу, шепчущую, шепчущую, шепчущую, на непонятном, на древнем языке что-то шепчущую, что Бильбо умом не понимает, а сердце все равно от ужаса бьется через раз и рвется из груди, ведомое гнилым шепотом; Бильбо и рад бы отвернуться, но не может и моргнуть, и смотрит, смотрит во все глаза в живой, движущийся мрак в ожидании, когда тот его заметит. И когда мгла смотрит на него в ответ, Бильбо просыпается. Он лежит на своей кровати, руки по бокам ладонями вверх будто привязаны к кровати, и рот открыт в немом крике, хотя на самом деле хоббит даже не дышит. Бильбо чувствует, как последние волны, оглушающие валы страха разбиваются ломящей болью о виски, и только тогда, наконец, делает вдох, чтобы еще несколько минут лежать без движения, бездумно вперив взгляд в потолок, и приходить в себя. Простыня перекручена вокруг его ног, оплела их словно оковы или корни гиблых деревьев, в комнате душно и вязко, воздух мелкими каплями оседает на коже. Пряди волос лежат на взмокшем лбу и лезут в глаза, пропитавшиеся потом простыни неприятно липнут к телу. И успокаиваясь, приводя дыхание в порядок, Бильбо слышит шепот, шепот где-то в своей комнате, на грани сознания, если прислушиваться, он и исчезает вовсе, на шелест листьев похож от легкого ветерка за окном, и Бильбо сначала готов в это поверить, но шепот возвращается вновь. Мистер Бэггинс вскакивает, зажигает свечи, обходит всю нору и каждый уголок спальни в отдельности, но так и не находит никакой угрозы, в доме лишь он один. Но когда, умывшись, приведя себя в порядок и перестелив постель, Бильбо ложится обратно и тушит свечи - шепот возвращается, одновременно явный и неотделимый от дыхания природы за порогом, и Бильбо не может уйти от ощущения, что есть в комнате что-то темное, сгустившееся клубящемся мраком и нашептывающее его сердцу яд черной отравой. Он так и засыпает, успокаиваясь, лишь когда привычно запускает руку под подушку и перебирает в пальцах золотое колечко, холодное и тяжелое, не нагревающееся от соприкосновения с кожей так же, как и гномья корона.