Ветер в ивах

Как и предполагал Бильбо, зима в этом году приходит тихая, и печальная, и статная, с осанкой неестественной прямой, несущая свое горе в себе. Она ступает по земле неслышно и величаво, обнимая себя за локти и прикрывая льдисто-темные печальные глаза за пушистым инеем ресниц, и лишь ледяная корка на лужах и ручьях тянется за ней колким шлейфом. Она одета в холод, и изморось, и черное платье, как мыслями далекие черные ивы, смеющиеся по ночам от древне-старых и бесконечно-новых сказаний Норда и со скрипом переплетающиеся пальцы в тишине. Зима молчит, молчит и Матушка-Природа - спит, убаюканная и уставшая, сморенная темным трауром по ушедшему мужу, чтобы весною вновь встать легкой, звонколикой, смешнокруглой девицей и расцвести под самим долгим солнцем, томной пряностью налиться - и дождаться наконец, вновь мужа своего - нареченного - встретить, прикоснуться к нему тяжелым золотом поспелой пшеницы. Но пока она спит, спят над ней озимые травы, пустые и сонные, холодные и молчаливые, и Бильбо спит наяву. Снег больше не приходит из-за дальних гор, не укрывает озябшие поля, не кутает острые ивы. Он остается далеко-далеко, там, высоко, где луна встречается с солнцем, и снежные великаны спят под ним, и в нем, и посреди него, и только их редкое дыхание доносится стылыми полуночными порывами, холодящими порог. Последним напоминанием о прошедшей зиме - чтобы кануть в воспоминания да рассказы у костра на ближайшие несколько десятков лет - снег выпадает в начале января: погода тихая, и ясная, и чистая, как стекло: слово громкое скажешь - разобьется. Снег падает тонкими широкими хлопьями, словно перьями невидимых птиц, летящих гнездиться в кронах давно ушедших энтов, кружится плавно и медленно, и вдруг у самой земли, подхваченный Нордом игривым, вновь на секунду взлетает вверх - и тает у самой земли, не долетая, так что она так и остается такой же черной и промерзлой. Бильбо стоит на пороге, как был - в одной тонкой рубахе, ни куртки поверх, ни кофты шерстяной, и ловит эти тонкие снежинки на коже, трет мокрые кончики пальцев там, где только что еще было мягкое прикосновение пуха и наблюдает - не видит - как неслышно падает снег. - Жениться тебе надо, - говорит ему Марта, грея ладони о чашку. Она вся такая маленькая, тонкая, с косточками птичьими, морщинками лучистыми, серебристыми кудрями. На нее глядеть - улыбаться хочется, и Бильбо улыбается, то ли печально, то ли смешливо, то ли то и то одновременно, наглядеться не может на эти солнечные морщинки, в каждой из которых читает исщербину тяжелой потери - сына, мужа, жизни. Он отворачивается от окна, из которого льется монотонный бело-серый свет облаков до горизонта и опадают тающие до земли снежинки, и садится за стол напротив, обнимает чашку руками. Улыбается. - Кто за меня такого пойти согласится, - это не жалоба и не самоуничижение, он знает это и она знает это тоже. Бильбо привык уже давно, да и не ищет другого. А Марта смотрит на него, глаза щурит - морщинки собираются, прорезаются четче, - чуть заметно качает головой, подносит чашку к губам - и Бильбо с удивлением осознает, что не знает, сколько ей лет точно. И по глазам не прочтешь - глаза цепкие, живые, умные, такие всегда бывают только у старых, уставших от жизни людей, которые уже вновь научились истину видеть, и у малых детей, которые еще не разучились. - Зря ты так. Хорошо ты наших девиц знаешь? Ты на кумушек не смотри, да и те ведь от зависти просто - за жизнь или за то, что не за того вышли. Девушкам-то нашим стыдно в тебя не влюбиться, - Марта смеется, делает глоток, греет холодные пальцы. За спиной чуть слышно, уютно потрескивают поленья в камине. - Да и не забывай все же имя свое. Хозяин самой богатой норы во всем Шире и окрестностях, и это еще не вспоминая всех тех богатств, что отцом твоим припрятаны. Впрочем, ты и сам не пропах, - она кивает посеребренной, словно лунным светом посыпанной головой на сундук под грудой старых, но заново переплетенных на днях книг, от которого в сырые дни все еще немного тянет троллем, - это ведь не хоббитской работы вещица. Не по любви выйдут, так за деньги, а уважение и любовь - это дело уже наживное. Будешь в дружбе с женой своей жить - и ладно. На несколько мгновений повисает теплая, уютная тишина, во время которой Бильбо улыбается мягко, рассеянно, отсутствующий взглядом смотря мимо стола и незаметно водя мизинцем по чашке, а Марта смотрит на него и улыбается тоже - так грустно-нежно, всепонимающе, как только женщины, матери и умеют - будто знают все наперед. Наверное, так оно и есть. - Ты, верно, истинной любви ждешь. Милый, юный Бильбо... Жила я со своим мужем в любви, и что думаешь, просто мне теперь с этим оставаться? - Марта смотрит в идеальный круг оконца, занавешенного полупрозрачной тканью, и молочно-талый цвет обрисовывает ее скулы, стекает по седым волосам. Она вся острая, угловатая, иссушенная - сколько боли из нее целостность высосало? Сколько еще она носит внутри? - У родителей твоих настоящая любовь была. Да, о таких только в песнях петь. Их счастье, что они почти друг за другом в могилу последовали, - на удивление, от напоминания даже почти не больно, хотя не так уж много и времени прошло. Именно поэтому Бильбо так легко смог отпустить матушку - он уже вырос, а Белладонна без отца вся как-то сникла, потухла, завяла, как цветок. - Но ведь любовь такая редко кому дается, да и заплатить за нее придется. Чем больше счастья в ней, тем больше и несчастья выплатишь однажды взамен, - продолжает тем временем Марта. - А так женишься, дом всегда полон будет, жена подругой станет, опорой. А дети появятся - их, родных, полюбишь. Я же вижу, ты любишь детей. Бильбо поднимает голову, глаза озорные, смеющиеся, он так давно повзрослел, так давно уже привык осознать себя как состоявшегося хоббита, но рядом с Мартой он всегда - зеленый мальчишка. - Посмотрим, посмотрим. Кто знает, как судьба повернется, у Валар на все свои планы. А вот сдается мне, Вы беспокоитесь, как бы Саквиль-Бэггинсы эту нору к рукам не прибрали, - Бильбо безуспешно пытается спрятать ухмылку за чашкой, но и не очень хочется. Марта смеется, сияет солнце лучами вокруг ее глаз - изогнутые, старые лучики. Но потом она вся снова собирается, серьезнеет. Протягивает покрытую морщинами, тонкую ладонь к Бильбо через стол и касается кончиками пальцев рубашки, там где под тканью мерно бьется сердце. - Ты подумай все же, Бильбо. То, что тобой тут, - легко надавливает на грудь указательным пальцем, - владеет - оно далеко. Слишком далеко, - и по глазам видно: знает, знает. Определенно, так оно и есть. Бильбо кивает, с благодарностью пожимая маленькую сухую ладошку. Зима идет тихо, мирно, молчаливо, и Бильбо спит наяву. Когда через пару дней Дэнго, их почтальон, протягивает ему письмо, его сердце почти не екает. "Дорогой Бильбо, Друг мой, представить трудно, как ты на самом деле помогаешь мне, какую поддержку оказываешь. Не принижай себя - та тяжесть, что ты снимаешь с моих плеч, неоценима, и мне надо бы испытывать хотя бы маленькую толику стыда за то, что я взваливаю на тебя свою ответственность, но вместо этого я лишь с каждым днем все более горжусь тем фактом, что смог заполучить тебя в своей жизни. Едва ли кому-нибудь повезло со спутником так же, как и мне с тобой, и мне остается лишь поблагодарить тебя, что ты остаешься со мной в самые темные и светлые мои дни. В конце концов, у каждого должна быть путеводная звезда, помогающая найти путь во мгле, в утреннем тумане и вечернем сумраке, как это было у Берена. И снова ты очень строг к себе, Бильбо. Ты столь пренебрежительно и одновременно смущенно отзываешься о том хоббите, кем в итоге стал - кем был на самом деле, потому что правда в том, что нет разницы между тобой до похода и после, в самой сути своей ты - все тот же, потому что ты всегда был храбр и честен, и отважен и немного, совсем чуть-чуть с сумасшедшей искоркой во взгляде, поверь мне, я вижу - будто ты таким не являешься. Но на самом деле ты и вправду храбрый и сиятельный Взломщик, как тебя видят окружающие, и, должен отметить, такого действительно трудно не заметить и совсем легко - сердце свое отдать. Должен также отметить, сколь я непозволительно рад тому факту, что пользуюсь твоим исключительным доверием и хочу заявить, что заявляю свои права на данное положение вещей, как законный король, и буду решать этот вопрос соответствующими методами, если ситуация по каким-либо причинам изменится. Не обижайся, мой добрый друг, я никоим образом не хочу покидать тебя на столь поистине ужасающем поле брани, как пляска, куда более пугающем, как ты верно подметил, чем самый лютый враг или жадный дракон, просто думаю, что со стороны обзор лучше. Да и до свадебных обрядов пока дело не дошло, так что лучше не зарекайся наперед - одни Валар ведают, как жизнь сложится. Нашел ли я нечто, что подарило мне веру в истинную любовь? Да, пожалуй, ты прав, мой друг, именно так и есть, и совсем скоро, мне хочется верить, вера моя будет либо укреплена, либо падет, как пал Эребор, хотя, впрочем, не стоит говорить так трагично. Но зато и вопрос тот, что страшусь я загадать ворожеям, разрешится скоро, совсем недолго осталось, я верю, принесут скоро ветры ответ вместе с гонцами из других королевств. Ты как-то благодарил меня за то, что я помог тебе новым взглядом посмотреть на отношениях твоих родителей - и отплатил мне тем же. И если о моем отце, короле Траине, наши видения, в основном, сошлись, то на мать ты мне действительно помог взглянуть иначе, увидеть то, что раньше закрывала старая, из самого раннего детства, казалось бы давно забытая, но на самом деле лишь глубоко запрятанная обида на королеву Морлу и ее отношения к нам. Я говорил себе, что давно переступил через эту обиду - и лгал, в действительности я и сам превратился в какого-то странного, угрюмого дракона, свернувшегося вокруг своей обиды кольцом и лелеющего его внутри, чтобы она и дальше камнем давила на грудь - и не мешается вроде, и все равно колит что-то, давит, двигаться тяжело, полной грудью дышать. Конечно, я не прощу ее в этот же миг и не стану относиться с бесконечной любовью и преданностью - никогда уже не стану, не заложено это во мне, она не заложила - и все же, пересмотрю всю нашу семейную историю и успокоюсь наконец. В конце концов, столь долго удерживаемая обида тоже не дает мне мать отпустить, дать ей уйти к праотцам, самому оставшись в этом мире, где мой путь еще не закончен. А мертвецов надо отпускать. Что до отца, Бильбо, то ты, безусловно, прав, о чем я и сам уже говорил - действительно, без его воспитания, хоть и сурового, вряд ли мы стали в итоге теми, кем мы являемся сейчас, да и вообще вряд ли бы стали, падения Эребора даже и не пережили, зачахли в синегорских застенках. Теперь думается, что предрешено ему было сгинуть в горах и подгорьях, что так лучше ему было, что он сам к этому стремился - его путь здесь был завершен, Траин сделал все, что только мог, а дальнейшая жизнь только лишь сильнее сводила бы его с ума. Так что спасибо тебе, Бильбо. Даже и не знаю, что делать мне - поблагодарить тебя еще и за столь лестную оценку моих действий или начинать всерьез опасаться? А то угроза под присмотр меня взять от Наездника бочек звучит вполне угрожающе! А, может, совместить приятное с полезным - и тебе легче будет, как ты выразился, взять дело под свой контроль, и мне такое подспорье: думаю я, раз тебя так веселят мои решения, часть их на тебя переложить, будешь моей правой рукой, доверенным лицом. Да и кому я еще могу доверить дела Эсгарота, как не тому, по чьей милости мы только до него и добрались? Отрадно мне про жизнь твою слышать. И радостно мне за тебя, что счастье ты свое обрел, приземлился, успокоился, как зерно, полетав по ветру, успокаивается в земле, чтобы потом корни могучие внутрь пустить, или бурная река, попавшая в русло после водопада. Главное, в камень тебе теперь не обратиться, тяжелобокий и неподъемный, зарастающий плесенью - как гномы. Нет, ты не гном, смешной и круглый, как сам ты сказал, кругло-солнечный хоббит, тебе таким и оставаться, на роду написано - гадай-не гадай. Наверно, это мне в тебе и нравится, не хватает мне чего-то счастливо-круглого в жизни, что отшлифовало острые мои, каменные углы, как море шлифует скалы в мягкий песок. Но то и хорошо в круге - в конце концов, все всегда приходит к началу, и надеюсь, что мое счастье тоже скоро ко мне придет. Но мне и горестно одновременно, эгоистичная, конечна, горесть, а поделать ничего не могу ¬¬- не обживешься ли ты в земле родной настолько, чтобы уж больше никогда в путешествие не отправиться? Нет, это ведь тоже в твоей сути - по миру идти, как круглое солнце, неизбывно сияющее и теплое, и я чувствую, что путь твой еще не окончен. Не здесь. Помни, что Гора ждет твоего прибытия, как ждала с самого начала. А все же действительно отрадно мне видеть, как дни твои обустроились. Как зима эта, тихая, светлая, тебя приласкала, и как праздник вы справили. В том, что праздник вы справите с душой я, уж поверь, даже и не сомневался. Я вот что думаю: ты так радостно и удивленно говоришь о том, сколь тепло ты общался со своими односельчанами во время гуляния. Но я заметил, что и во время прошлых празднеств, о коих ты мне рассказывал, веселье твое не омрачили ничьи выпады дурные или слова. Так может, и нет той неприязни, что ты ждешь подспудно. Конечно, всегда есть исключения, но все же хоббиты - это круг, а круг не знает острых углов ссор и обид. Я думаю, большинство твоих соседей понимают, что сердцем роден не тот, кто не ушел, а тот кто вернулся. Поэтому мне остается лишь надеяться, что старый год, уходя, унес с собой остатки былых обид и недомолвок. И старик Грэмпи, о котором ты мне рассказываешь, тому яркое подтверждение. Вряд ли кто-нибудь может тут служить лучшим примером, чем вечный ворчун. Да, это действительно счастье - найти того, с кем помолчать можно было бы, и это именно то, чего мне самому так не хватает. Конечно, и у меня есть старый верный друг, дорогой Балин, и все же, сердце чего-то другого ищет. Вот и молчу наедине с письмами твоими, которых, конечно же, слишком мало. И Марта, что ты мне описал так живо, она, кажется, тоже очень мила. Я рад, что ты нашел не только с кем помолчать, но и с кем поговорить. Мне кажется, вы похожи. По характеру, по самой своей сути. Но я обещаю, что сделаю все от себя зависящее, чтобы не допустить в твоей жизни сломанных калиток и редких совместных чаепитий между одинокими вечерами. И про молодожен услышать тоже счастлив! И легко как-то на душе становится. Чем старше становишься, тем отраднее смотреть на счастье молодое - пусть у них все сложится. А про кумушек-то, занятых теперь делом другим, ты не радуйся времени раньше, друг мой - сам ведь заскучаешь, ведь и тебе теперь порицать некого! Что же, что до дня Дурина, то и мы его провели размашисто, не поскупились, тут уж сомневаться не стоит, мой друг. Мы и так-то, как ты знаешь, застолья да пиры обильные любим, а уж тут грех не загулять сразу до весны! Шучу, конечно, хотя в каждой правде не без шутки. День Дурина для нас всегда был важным праздником, а с тех пор, как мы вернули Эребор, он и подавно, по причинам ясным, стал главным днем в году. Да и дата в этом году непростая - пять лет; не декада, конечно, но и забывать не стоит. Так что при все моем уважений, мой милый хоббит, но ваше празднество и рядом не стояло с нашим! Да, в этот раз мы постарались на славу. Едва ли во всей Горе нашелся уголок, в которым каждая мелочь, каждая песчинка и пылинка не дышала бы этим неуловимым, но кровь будоражащим ощущением торжественности и древности, столетий и тысячелетий, лежащих гулом воспоминаний на всем, что только связано с днем Дурина. Если раньше, до падения Эребора, дети любили наряжаться в великих героев ушедших эпох, основателей своих родов или персонажей баллад да сказаний, да сценки про них разыгрывать, устраивать шуточные сражения и походы в кухонные залы, то нынче главными героями праздниками неизменно становимся мы. И ты, конечно же, мой друг, хотя должен отметить, что ввиду довольно смутных представлений подрастающего поколения не то что о традиционной одежде, но и о внешнем виде самих хоббитов, как только тебя не изображают дети! Да, уверен, насмотришься ты в следующий день Дурина на длинные синие плащи с подолом, позолоченные накидки или, наоборот, полинялые рубахи - обыденные одежды хоббитов, как ты сам должен прекрасно знать! Бофур вообще решил устроить соревнование со своими маленькими отражениями, кто из них на него больше похож. Сам Бофур, к слову, проиграл. Столы в день Дурина ломились от яств так же, как скамейки от гостей. Я, кажется, уже говорил, что мы открыли двери для жителей Дейла, и теперь они, если хотят, могут заходить к нам на пиры, как и гномы могут к ним наверх подняться. Но в этот раз мы не просто двери открыли, но еще и официально пригласили всех желающих разделить с нами чествование года уходящего и приходящего и отвоевание родного дома. Конечно, не весь город к нам явился в полном составе, старые привычки и предубеждения долго изживаются, а кто-то просто не любит шумные сборища и предпочитает вечер провести в узком кругу семьи. Но даже при таком положении дел едва ли могли посетовать на отсутствие гостей. Должен признаться, что сделано это было, конечно, не только из дружеских соображений и по велению сердца. Как король, я надеюсь, что это станет еще одним шагом к скреплению вечных неразрывных уз между Эребором и Дейлом, и в следующий раз, коли придет напасть, что, впрочем, хочется верить, теперь навсегда минует нас стороной, мы выстоим единой стеной. Да, зато и веселья было - хоть отбавляй, все равно оно через край лилось, как мед и пиво. Мы ведь и праздновали долго - почти что двенадцать дней. Кто-то и не отходил от стола - заснет с бородой в тарелке, поспит до заката, и утром снова в бой - легенды старые вспоминать да подвигами хвастать. Трандуил по случаю даже расщедрился на поздравительное письмо; во всяком случае, я так полагаю - не читал. Конечно, с норовом нашим, упрямым и суровым, без ссор и драк не обошлось, но что хорошо в таких случаях, драки эти в итоге еще сильнее дружбу делают. Так что праздник у нас, как ты понимаешь, шумный был и веселый, я даже удивлен, что ты не слышал отголосок наших песен прямиком из Шира. Сам я, конечно, подустал праздновать - с ног собьешься, пока до ума все это дело доведешь, сделаешь, чтобы всем комфортно было. Я и Фили и Кили в эти дни, считай, что и не видел почти, а ведь они мои наследники, главные помощники. Эти двое, как обычно, из угла в угол носились - глазом моргнуть не успеешь, они уже вихрем мимо несутся, знай только бороду подворачивай, а то оторвут ведь, на украшения пустят. Но и то хорошо - пусть привыкают, что и праздники вторую сторону имеют, и что корона - труд, а не подарок. Впрочем, судя по тому, какие они ходили ошалелые и счастливые, едва ли они могут горевать о чем-то. Фили и Кили вообще изменились немало с тех пор, как ты их видел в последний раз, да даже с тех пор, как я писал тебе о них. Несмотря на мое описание их праздника, они куда степеннее стали, чем может показаться на первый взгляд. Они оба прекрасно осознают, какой груз лег на их плечи, и сколько ответственности теперь в их руках, но, как мы и надеялись, они поделили его поровну и быстро приспособились. За них я могу не переживать - Гора растит себе достойных королей. Да и все наши друзья себе дело нашли. Дракон не тронул огромные библиотеки Эребора, и Ори теперь закопался в них с головой. Нори и Дори порой вытягивают его к другим гномам, пока все не забыли, как он выглядит - или он сам не забыл, как выглядит мир. Двалин, мой верный советник, тренирует молодых гномов да в кузне работает. Кузня его стезя, всегда он мечтал в ней осесть, ковать в славные, тихие дни, и не мечи даже - плуги и посуду. Взор Балина все чаще обращается к копям Мории. Я не держу его, но и не поддерживаю, боюсь, если у воронов спросить, едва ли светлое будущее они ему откроют. Зато Оин и Глоин совсем не прочь Балину помочь в его замыслах. Бифур, внезапно, все больше людям помогает, очень часто и ночует наверху. Люди в Дейле, говорят, прекрасно нашли с ним общий язык. Но тем и лучше, не правда ли? Что ж, я думаю, к этому все ушло. Былое неверие и счастливое головокружение, похожее на сумасшествие, охватывавшее Гору последние несколько лет во время ее возрождения, сошли на нет, и жизнь пошла по проторенным копям. Остается лишь пожелать, чтобы во веки веков она такой же живой и светлой осталась. Что до свадьбы моей, то вряд ли тебе стоит спешить с поздравлениями. В любом случае, с этим ты всегда успеешь, да, возможно, и со счастьем еще все неопределенно. Хотя, я, конечно, верю в лучшее. Впрочем, насчет ненужной спешки я и сам могу погорячиться. Наши высокие лорды уже начали активно обсуждать представившуюся возможность по возвышению своего рода и меряться обоюдной знатностью, во что я пока не вмешиваюсь - со стороны наблюдать веселее. Но первые обращения с пока еще туманными вопросами и намеками уже начали ко мне поступать. Думаю, в какой-то момент лорды потребуют от меня более решительных действий, и мне придется дать им желанный - или нежеланный - ответ. Что ж, посмотрим, как дела будут дальше идти, в одном, мой друг, ты безусловно прав - мне, равно как и Горе, нужно верное и преданное сердце рядом. Жду твоего скорейшего ответа, мой дорогой Бильбо. Гномы, конечно, не сильно подвержены тем настроениям, что меняет, как украшения, природа, и в спячку вместе с землей не впадают, а все же после дня Дурина и у нас, вместе с затихшей под снежным покровом Горой, стало как-то несуетно, лениво и тихо, так что без твоих писем дни вообще тянутся непередаваемо долго. А заодно хотелось бы услышать, как сам ты поживаешь. И я имею ввиду, конечно не столько внешнюю сторону вопроса - это ты мне уже поведал в предыдущем письме, но твое душевное состояние. Помнится, ты говорил, что тебя мучают кошмары. Надеюсь, с тех пор они покинули тебя и теперь обходят твою теплую светлую нору стороной? Да и, к слову, раз уж так повернулась судьба наша, хотелось бы и мне у тебя спросить, как у дорогого друга - не нашлось ли хоббитянки, сердце твое пленившей? Не собирается ли в скором временем переступить твой порог ножка новой хозяйки Торбы-на-Круче? Я помню, ты совсем недавно говорил, что едва ли когда-нибудь сочетаешься вервью брака, если до этого не будешь уже связан вервью настоящей любви. Но ведь и время идет - возможно, уже нашелся кто-то, кто по сердцу тебе пришелся? Жду, твой друг Торин. " Нивы внизу разливаются светлым сонным полем, расстилаются покорными волнами, улыбаются полными колосками. Бильбо выдыхает. Нивы внизу переливаются лучами восходящего солнца, путающегося в длинных стеблях, умываются холодной мутной росой, колышутся дурманными головами. По небу восходит рассвет. - Смешная у тебя крона. - Эм. ...У вас тоже? - Бильбо поднимает голову. Перед ним сидит ...энт? энтиха? госпожа энт? - ох, неважно - и смотрит на него смеющимися, темными глазами, охрово-черными, в них заря алым кутает вершины елей, и переплетаются черно-накрепко ветви в гулкой чаще. У нее широкое, круглое лицо - как бывают лица у женщин с широкими ясными улыбками, открытые, солнечные и бесконечные добрые, на которые смотреть-не насмотреться, до того они ладные, родные - испещренное неровными бороздами, как всегда испещрена бывает кора. И кора эта старая, потрескавшаяся, мохом поросшая - теплая, наверное, Бильбо хочется потрогать руками; в уголках глаз прячется золотой янтарь. Ложбинки - реки прожитых эпох - прорастают по лицу, обходя широкий темный рот, разрез по деревянной коже, надломленный, треснувший в нескольких местах и изогнутый в лукавой усмешке, и текут до самой кроны, где обвисшие ветви и вправду кажутся почти серебристыми, выдавая старину. На ветвях последние несколько листьев блестят кумачовой охрой на заре - пожухлая, кумачом отжившая осень. Ольха - подмечает Бильбо. Да и вся эта милая женщина - энт - какая-то неожиданно маленькая, низкорослая; они ведь высокими должны быть, энты, вспоминает Бильбо из книг, с длинными руками-ветвями и ногами-корнями, а старушка всем своим смехом, всем своим светом - маленькая и остро-задорная, незаметно прячущая острые сучки локтей за улыбкой. Руки у нее узловатые, скрюченные, в переплетении коры и мха - старческое, должно быть: таким рукам быть ласково пахнущей соснами да смолой люлькой, укачивающей ребенка в глухой звездной чаще, - сонно думает Бильбо, покачиваясь на шепоте полевых трав. Он смотрит на ее лицо - острые надломы коры, выступающие по краям, неровный разрез рта - (мягко-острая улыбка, тонкая грань ехидства, по которой хочется пройтись) - мозолисто-светлый нос с кольцами прожитых жизней (Бильбо мог бы пересчитать эпохи, но зачарованно бродит по тропкам ее глаз) и глаза темно-горящие, в них и светлая опушка, и черная тайна, и россыпь горького смеха, звенящего в бутонах по весне. Она вся такая острая, насмешливо-смешливая, ехидная и улыбающаяся, таким к старости становится смех, который в молодые годы бурлил ядовитой издевкой, а теперь превратился в мягкосердечное подтрунивание над юным поколением - сущие дети. А у Бильбо даже чая нет ее угостить. - А ты, погляди, не на глине взращен. Да и весь ты смешной. Ой, только не говори, что я сама такая, - она улыбается, так что края ее улыбки расходятся с чуть слышным скрипом, и переплетает узловатые пальцы, оглядывая Бильбо со смешным укором маслянисто-смольных глаз. - Что грустишь, сердечный? - Я не грущу. С чего мне грустить? И вот совсем я не грущу, что же Вы придумываете. - Да, конечно, и совсем ты голову не ломаешь над письмами того дуба, в которого ты влюблен? Бильбо краснеет. - Я не... - Я не проглатываю собственное сердце до самых корней, когда слышу шаги почтальона? - Хорошо, я влюблен. Совсем немного. Просто я и сам еще себе не могу до конца объяснить, что чувствую. Ольха склоняет голову набок, поскрипывая шелушащейся корой и улыбается. Засохшие пальцы корней вплетаются в ложбинки щеки, подпирая подбородок. - Ох, милый. Что, все так плохо? - Ага, - вздыхает Бильбо, неосознанно таким же жестом подпирая голову. - Знаю я твою кручину. Когда я была такой же молодой как ты, долгие-долгие годы назад, я была влюблена в одного дуба. Дуба дубом. - Как я вас понимаю, бабушка. Восходящее солнце туманит ее седые ветви светло-розовыми лучами. Они сидят на вершине какого-то склона, у самого обрыва, и вокруг них ели замыкают кольцо, а прямо вперед - алое небо и сонные нивы разливом внизу. - Хороший то был дуб. Порывистый, страстный, грозный, слово поперек не скажи - пылал, как молнией ударенный. А я за ним бегала, словно лист по ветру. - И что же? - Ничего. Дубы - они ведь тугодумы. В ярких проявлениях чувств с нахрапу разобраться не могут, и потому страшатся их. Бегал он, к ивам часто ходил. А я подумала - что ж я волочусь за ним, будто плющ какой. И перестала внимания на него обращать. Через два месяца у меня в корнях покорно вился, сам добивался, чтобы я на него только взгляд кинула. - Добился? - Добился. Они хоть и тугодумы, дубы-то эти, но верные тугодумы, такие если один раз - то на всю жизнь. Вот всю жизнь и прожили - душа в душу, ветвь к ветви, пока он не усох от старости. Так что не вешай нос раньше времени, милый, счастлив будешь, коли дуб в тебя влюблен. Ольха смеется, двигается, шелестит последними листьями. Смотрит на Бильбо, подпирает щеку побегами засохшими. - Да и вообще, милок, рано кручинишься. Молодо-зелено, не время вам еще так по сердцу страдать. - По меркам моего народа я уже давно зрелым стал, уже и семьей пора бы обзавестись. Ольха фыркает. - Смешные вы, дети. И откуда только такие недорослики? - смотрит на него ехидно-ласково, древняя колыбель. - Ты мне вот что скажи - любишь его, кручину свою? - Кажется, люблю, бабушка. - Сильно? - Сердце перехватывает. - А он тебя? - Я... не знаю, - Бильбо смотрит на нее беспомощно, ловит себя на мысли, что как-то совсем по-детски кривит рот. - Он мне пишет иногда такое... между строк, словами так говорит, как будто и любит. Как будто и говорит мне неясно, невесомо и в то же время так откровенно, так ярко - а может, и не мне вовсе. Может, я просто вижу то, что хочу видеть. Он же ведь сказал, что женится скоро, вот и пишет о жене своей. А я все ищу наяд в тихом омуте. Ветер доносит до Бильбо тихий шелест, но он чувствует - ветра нет. Ольха смеется тихо, вздыхает, движется кора, и узкие засохшие побеги обводят круговые наросты на ладонях, там где должны быть костяшки, но только кости нет, не растет кость в земле - в прах обращается. Ольха смотрит на него недоуменно-устало, и смешливо, и нежно, как мать смотрит на неразумное дитя, старая, древняя, кровью земная мать. - Ох дитя, дитя еще. Бильбо протестующе вскидывается - ольха примирительно поднимает вверх ладонь. - Я одно точно знаю: нельзя на них давить, дубы они ведь на то, - она постучала кулаком себе по колену - глухой деревянный звук, - и дубы. Вот что еще скажи - раз так сильно любишь, сможешь потом к прежней жизни вернуться, будто и не было ничего? - Нет. - Сердце в другие руки отдать? Бильбо вздыхает. - Нет. - Тогда и думать нечего. Продолжай с ним переписываться. Тебе, верно, кажется, что лучше сейчас переписку оборвать, вырвать с корнем, пока есть возможность - что ж, ты прав. Но с дубами осторожно надо, виду не подавая. Пусть все идет своим чередом. Коли суждено тебе - навсегда твоим будет, коли нет - так ведь и сам остановиться не сможешь, все равно страдать будешь, напишешь. Али я не права? Под этим насмешливым взглядом Бильбо чувствует себя шестилетним мальчишкой, ищущим тайн в старом лесу у селения. Вот и нашел, всего полжизни потратил, сидит твоя сказка, смеется над тобой, жизнью древней веет, в каждой морщинке - рубец прошедшей войны. Бильбо смеется, голову опускает, в веселом поражении поднимает руки ладонями вверх. - Правы, бабушка. - И не кручинься, мал еще для забот таких. Вот послушай лучше, как мы со старичком моим дубом однажды... Нивы внизу разливаются светлым сонным полем, расстилаются покорными волнами, улыбаются полными колосками. Бильбо выдыхает. Нивы внизу переливаются лучами восходящего солнца, путающегося в длинных стеблях, умываются холодной мутной росой, колышутся дурманными головами, и Бильбо плывет в дурманной реке вместе с ними, звенит в ушах далекий голос, поверья прячутся за колосьями... "Дорогой Торин, В первую очередь, рад знать, что у вас все хорошо. Вы это заслужили, и веселье разгульное, на целую декаду дней, тоже. Хочется надеяться, что оно, несмотря на сопутствующие ей хлопоты по организации, все же сняло с тебя хоть часть напряжения и того тяжелого груза, что ты носишь на своих плечах. Конечно, лестно слышать от тебя, Король, похвалу за помощь тебе, но едва ли мои заслуги на самом деле таковы, как ты хочешь мне приписать. Спасибо на добром слове. Поэтому мне остается надеяться, что скоро в Горе будет кому следить за тобой да делить на двоих бремя власти, красть тебя иногда у государевых забот на денек, а пока мне остается делать это издалека, раз письма мои, по твоим словам, так спасительны. Хотя как видишь, мы оба друг друга спасаем. Как ты сам отметил, и глаза тоже открыли друг другу, помогли взглянуть на вещи с другой стороны. Ты прав, мертвых надо отпускать. Мне повезло в какой-то мере - я, конечно, был молод, когда отец покинул нас, и все же обладал достаточной зрелостью, чтобы понять, когда следует отступить и отпустить. Да и любовь моих родителей, которую они пронесли через все мое детство и юность и которую так щедро отдавали мне, слишком глубоко вошла в меня, впиталась в самую мою суть, чтобы я не мог не видеть - матушка гасла без отца, чахла, хрупкий цветок белладонны, и удерживать ее было бы одинаково тяжело и удушающе как для нее, так и для меня. Потому и отпустить было легко. Тебе же матушка твоя не додала любви, может, ты поэтому ее и не отпускал: подсознательно, себе самому не отдавая отчет, все ждал - хотя бы покаяния. Я счастлив знать, что теперь ты пришел к относительному покою, это важно для вас обоих - я уверен, в чертогах Ауле королева Морла смотрит за тобой, и эта рана бередит ей душу не меньше, пусть она этого никогда не показывала. Теперь вы оба будете спокойны. И мысль, к которой ты пришел относительно своего отца - она страшная ведь в каком-то смысле, горькая мысль, но - верная. Главное, что твой путь еще не завершен, но одно я могу сказать точно - твои родители, да и все твои предки прославленные, могут гордиться своим наследником. Впрочем, возможно, они могут и поторопиться с такими выводами, во всяком случае, некоторые твои решения - некоторое вполне конкретное твое решение - говорят именно об этом! Да уж, едва ли ты не нашел идеи лучшей, чем назначить своим доверенным лицом в Эсгароте недорослика. Я, конечно, любитель покопаться в старых бумагах да фолиантах, но обычно в них наличествуют сказания и легенды более древние, чем наш старик Грэмпи или Гэрк Длиннонос, а никак не счета и указы. Да и вообще - Эсгарот ведь с Лихолесьем торгует; не боишься, что эльфы просто не заметят твоего ставленника? Нет, милый друг, спасибо, конечно, за предложение, если это было оно, но это не для Туков занятие; коли надо гору какую отвоевать или по темницам эльфийским полазить, тогда зови, а если волокитой бумажной заниматься и толстопузничеством над всем городом, управлением у бургомистров называющимся - нет, не по плечу занятие, тяжко слишком. Или ты так хочешь уберечь меня от угрозы корни на одном месте пустить и мхом порасти? Боюсь, что должность бургомистра меня в камень неживой обратит куда быстрее, чем степенная хоббитская жизнь, и придется тебе поставить меня куда-нибудь в залы эреборские - пыль собирать, детишек пугать. Скажешь - от троллей заразился. Да и в конце концов, в том, чтобы осесть и остепениться нет ничего плохого: давно пора, да и возраст уже приличествует. И я даже не в смысле мнения окружающих - ты знаешь, что на этот счет думаю - просто, как я уже говорил, меня и самого уже больно в дороги дальние к безвестным берегам не тянет. Так, иногда только, в сырую осеннюю погоду под мерный скрип ив ноги тоже скрипят и тянутся куда-то. Возможно, если еще всего один раз... Потому как и ты, тоже надеюсь, что бесконечный круг приведет меня однажды в место, где я смогу навсегда поселиться, где мне рады и ждут. Быть может, это место уже здесь - вокруг меня, с дверями круглыми и круглыми соседями. Валар ведают. Принимаю в самое сердце твои добрые слова о моих соседях и беру на себя смелость поблагодарить тебя от их лица. Наверное, ты и прав, и действительно былое недопонимание да склоки уже сгладились в моем общении со всем околотком. Мы ведь и вправду народ необидчивый, отходчивый - от связи с Природой, быть может, также незацикливающиеся на одном и вечно меняющиеся. Кто знает, может статься, что еще и всей деревней на моем столетии гулять будем! Где каждый, конечно же, придет еды за мой счет домой утащить, но ведь должна же быть какая-то остринка. И спасибо большое за столь хорошие слова в адрес Марты и Грэмпи, теперь я точно могу не сомневаться в нашем так тепло завязавшемся знакомстве, когда сам Король свое благословение дал. Да, они действительно милые, и их будет вполне достаточно. Это я к тому, мой добрый друг, что, благодарствую, конечно, за обещание скрасить мои одинокие вечера и чинить калитки, но если ты собираешься для этого каждый год высылать ко мне группы по тринадцать гномов (это ведь будут не те гномята во главе с Бофуром, я надеюсь), то я, пожалуй, предпочту занять ту же позицию, что и ты с хороводами, - и воздержаться. В одном ты прав, Торин - в том, что день Дурина вы отметите куда более как размашисто и развесело, я и не думал сомневаться. Кажется, вопрос существования Горы в целости и сохранности после ваших пиров все еще остается открытым? Я так подумал - может, и дракона никакого не было? Ну, то есть, дракон, несомненно, был, уж мне ли не знать, но, возможно, он занял Эребор уже пустым и опустошенным, а оставили вы его после очередного разгульного застолья? Ладно, друг мой, я шучу, конечно. Хотя тебе все же не стоит забывать о сохранении пусть небольшой, но капли спокойствия, а то мне будет достаточно трудно приехать в Гору, которой нет. Впрочем, тут и не без приятных сторон - это будет отличным поводом все же тебе приехать погостить в Нору. А вот мне, кстати, еще что интересно. Ты сказал, что с ног сбился, пока к празднику готовился - ты лично все украшал и каждую пылинку духом торжественности пропитывал или просто руками водить устал? Это я так, хоббитского любопытства ради. Но вообще должен сказать - ты это так живо и красочно описываешь, что действительно пожалеть можно и позавидовать от невозможности на пиршестве присутствовать. Ваша традиция детям рядиться в образы любимых героев слишком мила, чтобы ее пропустить (я не могу покинуть эту землю, пока не увижу Бофура в костюме Бофура). Интересно, а сколько на празднике было маленьких гномов с серьезным мрачным взглядом и ориентировочной неуклюжестью? Готов поспорить, они потерялись под столом и запутались в скатерти. Дважды. А вот что до Фили и Кили, то это, я думаю, было настоящей головной болью для тебя - отличить своих племянников от несомненно огромной толпы их копий. Ни минуты не сомневаюсь в том, что они повзрослели и возмужали, в первую очередь, внутренне, и все же готов поспорить на узорные салфетки моей прабабушки - племянники твои были те, что с самым озорным и сумасшедшим взглядом. Зато и не заскучаешь. Да уж, отметили вы и вправду со всей душой, мы, хоббиты, почти готовы уступить вам первенство. Почти. Отрадно знать, мой Король, что ты еще помнишь о существовании окружающего мира и не до конца в государственных делах потерялся, так что не забываешь иногда развеяться. Надеюсь, мне и впредь не придется напоминать тебе об этом. При всей ваше каменной выносливости, вам всем стоит отдыхать хотя бы иногда. Что до приглашения жителей Дейла на праздник - я, конечно, не доверенное лицо Короля по делам близких к Горе людских городов, и все же не могу не оценить жест. Ты, безусловно, прав, и это общее празднество действительно накрепко свяжет вас. С тем, кто когда-то подарил счастливые минуты и разделил их с тобой, потом сам без сомнений разделишь минуты горести. А следующим шагом, я так понимаю, вы всей Горой отправитесь на праздник в честь посева урожая? К слову, зря ты так с письмами эльфийского короля. В конце концов, никто не говорил, что мечом остроязычия пользоваться запрещено. Трандуил, стоит понимать, им владеет в совершенстве - пора и тебе научиться, Король. А то подобное отношение не способствует налаживанию мало-мальски мирных отношений и едва ли показывает тебя со стороны лучшей, нежели твоего деда. Можешь найти кого-нибудь, кто будет на его послания тебе отвечать с необходимой долей остроты, притом так, чтобы и обвинить было некого. Поверь, это куда лучше, чем мечи в открытую скрещивать или запираться обиженно в своем королевстве (а это выглядит именно так). Да и после того дела, что ты провернул с Эсгаротом под самым Трандуиловым носом, даже обидно как-то возвращаться к прежнему насупленному молчанию, тебе не кажется? Отрадно слышать, что с нашими друзьями все в порядке, и каждый нашел себе дело по душе. От Ори я, конечно, другого и не ожидал. Его и вправду нужно иногда на свет выводить, а то закаменеет в эреборских библиотеках. Впрочем, как большой любитель книг, прекрасно его понимаю. Подумай, Торин, эту энергию нужно в полезное русло направить - с его умом и трудолюбием, Ори мог бы внести посильную лепту в законы Эребора. А что до Балина - признаться честно, я и сам не уверен, что это хорошая затея, и вряд ли она увенчается успехом. Гнетет меня какое-то неясное предчувствие. Но, впрочем, подчас плохое случается не от того, что ему суждено было случиться, а от того, что мы слишком много о нем думали. Так что стоит перестать волноваться раньше времени. Эребор уже возрожден, настало время и Морию очистить от орков. За всех остальных также очень рад. Бифур, надо отдать должное, смог изрядно меня удивить. Вот уж действительно неожиданное известие. Если я - хоббит, который не ужился в родной земле, то будет смешно, если Бифур в итоге окончательно переселится на поверхность и будет вполне себе счастлив. Но от этого, конечно, все будут только в выигрыше. Скажи мне лучше, как там Бомбур? Помнится, он хотел стать королевским поваром или нет? Если ты ждешь, мой милый друг, что мои письма развеют то сонное и тихое настроение, коее, по словам твоим, напало на Гору, то можешь уже начать разочаровываться. Едва ли я, как и всегда, в общем-то, смогу поведать что-нибудь интересное, наоборот - только если еще больше сон нагоняющее. Мои сны, к слову, могут похвастать достаточным спокойствием и безмятежностью. Кошмары мне, конечно, снятся, и много. Едва ли можно придумать для хоббита видение более ужасающее, чем пятки соседа, мелькающие в прыжке через забор с охапкой твоих овощей. Или все запасы меда и эля, разом закончившиеся - все пять бочек за одну ночь (тоже сосед, не иначе). Да, милый гном, вот такие у хоббитов кошмары. Впрочем, немногим они от гномьих отличаются, я думаю, не более, чем деталями. Наверное, хотя бы раз тебе снилось, как все твои мечи разом стали тупыми или не хотели коваться; или как не хотела расчесываться борода. Последнее должно быть поистине сущим наказанием. Ладно, это я развеселить тебя хоть немного пытаюсь, раз уж ты такую обязанность на мои письма возложил, и все же смех смехом, а мысль я твою понимаю. И нет, те кошмары, черные и тягучие, мне как я и раньше говорил, больше не снятся. Видимо, отболел я наконец, пережил, отжил, отринул. Все травой уж поросло, и старые треволнения и страхи в душе улеглись. Были, конечно, ночи дурные и вязкие, словно воды Черной речки, да то уже в прошлом давно, и не стоит вспоминать об этом. Старое вообще не любит быть помянутым, и к добру это не приводит. Теперь мой сон омрачает лишь разве что какое-нибудь слишком реальное видение моей дражайшей родственницы Лобелии, пересчитывающей со злорадным хохотом у огромного костра любимые серебряные ложечки моей бабушки. Чего и тебе желаю - не злорадно хохочущей Лобелии, а хорошего сна. Второй твой вопрос, Торин, конечно, достаточно неожиданным оказался. Впрочем, не потому что ты угадал верно или я утаить от тебя подобное что-то хотел. И потому ответ на все твои расспросы у меня один - нет. Ты и сам на них, собственно, ответил - я действительно не собираюсь связывать себя вервью семьи без любви, даже если будет присутствовать обоюдная симпатия, а уж о руководстве в данном вопросе выгодой и говорить не стоит. Симпатия - довольно шаткая вещь, и в разные стороны она поколебаться может. Кто знает, может, уже через пару месяцев после свадьбы она из тонкого и робко пробивающего себе дорогу ручейка в огромную широкую реку разольется, в страстно бурлящий поток. А может поток этот будет - та самая Черная речка, былая пелена первой восторженности спадет, и супруги, друг друга в истинном свете совместного быта увидят, почувствуют к друг другу отчуждение, раздражение, а там и до ненависти недалеко. Видел я детей, что в таких семьях вырастают - потом сами точно такие же создают по заведенному порядку, и тянется этот бесконечный круг страдания, и мало кто может - да и хочет - его разорвать. В конце концов, желание как можно больше насолить ближнему своему въедается в самую душу, и будущий спутник жизни специально для этого и ищется. Нет, я так жить не желаю. Родители мои друг друга любили, и к будущему другу жизни приучили относиться с уважением. А сочетаться вервью без любви - это высшая форма неуважения, как по мне. А так как сердце мое ни одна хоббитянка еще не пленила, то и о том, чтобы у Бэг Энда появилась хозяйка, и говорить не стоит. Он и так уже чуть хозяина не потерял, а впрочем, и потерял ведь. Потому что сердце мое все же пленено нездешними местами, и не хоббитянка им владеет всеобъемлюще и безвозвратно. В любом случае, поздравления со свадьбой мне выносить пока рано, чего не скажешь о тебе. Да, смотрю, процесс свадьбы твоей действительно на месте не стоит и идет полным ходом, я бы сказал, даже быстрее, чем должно быть в таких случаях. Я, конечно, достаточно условно осведомлен о принятых в таких случаях традициях у королевских домов, вернее будет сказать, совсем не осведомлен, и все же мне казалось, что такие дела должны проходить несколько медленнее, затянуто, чтобы все друг с другом успели перессориться и нервы перепортить, а невеста три раза успела спланировать, как сбежать из-под венца, пока не поздно. Мы, хоббиты, тянуть не любим, у нас предложение руки и сердца - дело серьезное, если уж решились и согласились, то и дальше тянуть некуда, и так вопрос решенный. Хотя, тут ведь не ты торопишься, но лорды твои. Уверен, королевские вороны уже приносить эти письма не успевают, и во всех - щедрые обещания, намеки, напоминания о былом и доносы на соперника вперемешку. Да, на борьбу родов за предоставление невесты действительно посмотреть интересно, хоть и тошно быстро становится, да и голова разболеться может. Так что побереги себя, друг мой; опыт Битвы показал мне, что отношения между государями - грязное дело, и лучше в него лишний раз не лезть - впрочем, кому как тебе, к сожалению, не знать. Но именно поэтому тебе стоит лишний раз нервы свои в покое подержать и не вникать во все эти дрязги. Думаю, твои лорды и без тебя друг другу горла перегрызут, а возможные невесты друг другу волосы повырывают. Зато самая сильная и выжившая, без сомнений, едва ли будет слабой королевой. И все же, говоря без смеха, желаю тебе, конечно, как можно скорее миновать данный этап переговоров и обрести рядом верного и любящего друга. Ты, кстати, сам того не ведая, на интересный вопрос вышел. Теперь и я узнать желаю, не снятся ли тебе кошмары? Да и какие вообще сны видятся Королю-под- Горой? И не менее любопытная тема: при написании этого письма я понял, что вот уже и свадьба твоя близится, а я и понятия малейшего не имею, что из себя она представляет. Так как проходят гномьи свадьбы? Какие традиции у вас есть? Приходится ли вам пытаться пирог за один укус съесть, чтобы рохлей не прослыть, а потом его по всей бороде вылавливать? Привет всему сонному Эребору. В ожидании ответа, твой друг Бильбо." Бильбо сидит на окраине деревни, на промерзшем, заиневшем холме, курточку свою одну лишь постелив, и пускает дымные кольца в не менее дымные серые облака. Последние колкие снежинки - и не снежинки вовсе, белая пыль с далеких горных камней - путаются в кудрях и неприятно-шкодливо щиплют за нос. Облака над ним идут мерными неясно-сияющими волнами, и Бильбо дышит вместе с ними, и на миг ветер перехватывает ему горло таким родным уже ощущением холодно-горного синего дыхания, идущего в такт ему собственному, пришедшего откуда-то издалека, из самого сердца гор.