***
Счастье Скара вмиг разлетелось на тысячи мелких осколков — в пух и прах, когда Рафики вынес вердикт, с сожалением опустив голову. Горько так, будто та львица была для него дочерью: — Шансы выжить невероятно малы, Ваше Величество. Унять внезапно накатившую дрожь в лапах представало перед львом чем-то невозможным, чем-то непосильным даже Айхею, не то, что ему самому. Страшась того, что его догадка была верна и не веря себе, своим мыслям, Скар надломившимся голосом пискнул: — У кого? Рафики, прикрыв жёлтые глаза, неслышно вздохнул. Как бы он не хотел говорить правду, утаить её будет грешно. Не по-шамански. — У матери. Короля как молнией шибануло — резко, неожиданно. Он дёрнулся (дрожь в лапах испарилась сразу же), остолбенев от услышанного и ничуть не скрывая дикий животный ужас в нефритовых глазах. — Нет… — беззвучно сорвалось с его чёрных губ, едва он успел осознать сказанное старым мандрилом, что был не просто шаманом, а иногда и пророком (но почему он не увидел смерть Муфасы и чьи лапы тогда его толкнули в ущелье?) — Мне жаль, — примат сгорбился, в бессилии осев на землю. Скар начал мотать головой из стороны в сторону, будто стараясь выкинуть слова Рафики из головы, но не выходило. Он лишь больше осознавал всю безалаберность своего поступка. И всё равно, что Сарафина сама добровольно решилась провести ночи со Скаром — сам король даже не удосужился узнать, как проходили её первые роды, как у неё общее самочувствие. Он не позаботился о безопасности той, кто стала ему дорога, кто уже была важна с детства — о такой доброй, приветливой и заботливой Сарафине, пожертвовавшей самой собой ради него. И даже если она не знала, что такое может произойти — её поступок стал для Скара таким важным, таким мужественным*. И какой ценой он отплатил ей? Толкнул ближе к загребущим лапам Смерти. Почти убил её. — Мне не нужны твои сожаления! — прорычал сквозь сжатые клыки лев, вмиг оказавшись перед старым, оттого и маленьким мандрилом. — Как исправить ситуацию?! Сарафина не должна умирать! — гневно испепеляя взглядом седовласого Рафики, прокричал Скар. Шаман даже не шелохнулся — лишь снисходительно посмотрел в глаза короля и опечаленно чуть сжал длинной лапой короткий хвост. Мокрые ресницы потемневших от страха зелёных глаз выдавали пусть и не всё, но достаточно для понимания положения Скара. Рафики тяжело произнёс, даже с чуть поучительными нотками, а может так казалось лишь льву: — Айхею уже всё решил. Так устроено — кто-то умирает, кто-то рождается. Внутриутробный отрицающий всё рык льва разрезал сумрачную тишину Саванны. Больно было скорее от понимания одной стороной — мудрой, не эгоцентричной, — что Рафики — лишь посредник, передатчик новостей свыше. Не судьбописец, не Айхею. — Но ведь тогда умрут двое. Сарафина и львёнок, — воткнув когти в твёрдую, отдаленно напоминающую стены того рокового ущелья, землю, чтобы ненароком не полоснуть по лицу шамана лапой, взревел Скар. — Умрут, — согласился Рафики, словно издеваясь над избитым обреченным счастьем короля, — но родится кто-то ещё. На многие мили вокруг разнёсся львиный рык, наполненный горькой болью и чувством потери, ощущения действительного одиночества. Скар не сразу понял, что то***
Сарафина неподвижно лежала всё на том же месте, с тоской глядя на чёрное звёздное небо. Зазу что-то постоянно трещал, якобы развлекая львицу рассказами о троюродном дядюшке, что в детстве выбросил племянника с гнезда, сочтя за подкидыша (неудивительно, что Зазу был с прибабахом), но львица даже не слушала. Её периодически-резкие взмахи круглыми ушами в попытках отогнать надоедливых насекомых служил некой маской почтенного слушателя, а может птаху было всё равно на то, слушали его или же нет. — Зазу, — приторно (даже для самой себя) позвала Сарафина, но мажордом не воспринял её голос. Она повторила. Он не услышал. — Зазу! — вобрав в лёгкие как можно больше горячего воздуха, визгливо выкрикнула Сарафина, нахмурив тёмные брови и от раздражения надув тонкие губы. Вмиг замолкнув, баклан уставился большими круглыми глазами на злую — даже ему это было заметно — львицу. — Д-да? Не сдержав облегчённый вздох и мимолетно появившуюся (и так же быстро исчезнувшую) улыбку, Сарафина смиренно положила тяжёлую — лишь сегодня — голову на скрещенные лапы и спросила таким мягким-мягким голоском: — Как долго король будет разговаривать с Рафики? И где они вообще? — Абсолютно неизвестная для меня информация, Сарафина, — честно признался Зазу, с ненаигранным интересом рассматривая переливающиеся крылья. Закатив глаза на эти слова, львица фыркнула. — У тебя крылья и зрение, я — беременная и неуклюжая. Кому из нас проще узнать эту информацию? — недовольно клацнула зубами хищница. Зазу подпрыгнул от неожиданности, но спорить не стал. Хоть, чего греха таить, птах не узнавал эту всегда добрую и милую львицу. Сейчас она была как никогда раздражённой и словно высокомерной. Как и Скар, подумал Зазу. Но тут же, вспорхнув в небесную лазурь, отогнал от себя эти мысли, списав всё на слишком тяжёлый для неё день. Сначала плохое самочувствие, протянувшееся с утра до вечера, потом новость о беременности и ссора с Сараби, ещё ведь как-то придётся говорить Нале о том, что у неё будет сестра или брат от короля. «Скверный день», — мысленно оправдал её Зазу, увидев, как она наблюдала за ним, постепенно скрывающемся в ночной мгле. В томительном ожидании она вновь окинула взглядом чёрный купол звёздного неба, а затем, тяжело вздохнув, положила голову на мягкие скрещенные лапы. Надо было подождать. Когда на горизонте появилась загадочная маленькая тёмная точка, Сарафина сощурила зелёные глаза, чтобы приглядеться, и надеялась, что её догадка действительно была верна. Чёрное пятнышко медленно, но верно начало приобретать всё более крупные размеры и с каждой секундой чёткие очертания. Львица с уверенностью могла сказать, что то шёл лев, но Скар ли? Силуэт уже пышной (гены Ахади давали знать о себе не только Муфасе) гривы, менее грациозные, чем у львиц, движения — более размашистые и хаотичные. Сарафина навострила круглые уши, и на ней заиграла по-детски радостная улыбка: он шел. Скар подходил всё ближе, и Сарафина решила, что неуважительно будет лёжа встречать короля. Она попыталась встать и поклониться, но всё, что получилось — лишь сесть. Криво, ссутулившись. Ровная кошачья спина не была такой ровной, как натянутая паутинка в ветвях деревьев, увы. Это было жалкое зрелище, думала Сарафина, поэтому стеснительно улыбнулась. Обременёненный словами старого шамана королевский разум никак не хотел воспринимать этот факт, но тем не менее, тот накрепко въелся в подсознание. Скар едва увидел улыбку Сарафины — такой счастливой, несмотря на пережитое сегодня — и чёрное сердце сжалось с такой силой, словно на него наступил слон. Сарафина счастлива сейчас, но для Скара уже мертва. Да, он её похоронил. Почти что заживо. Но она здесь. Сидела в таком томительно-сладостном ожидании Скара. Живая. Но почему-то Скар смотрел на неё таким виноватым взглядом, с такой скорбью, словно она уже мертва. Словно её чистая и нежная душа уже находилась в лапах Айхею (Скар уповал на то, чтобы не у Шетани — не для Фины был создан Ад), а её бренное тело камнем лежало в земле (это в лучшем случае, ибо гиены могли уже даже раскопать могилу Муфасы и не оставить даже костей). Скар — такой величественный и могущественный правитель — опустил голову, стараясь удерживать ровное дыхание и пряча сочувствующе-виноватый взгляд в лапах. Не хотел. Не хотел он смотреть на ту, кому сломал жизнь — на ту, кто не заслуживал этого; на ту, кто ничего плохого не делала королю; на ту, по кому он будет скорбить всем сердцем и всей душой всю свою жизнь; на ту, по кому уже скорбил. Нет, её смерть будет неправильной. Несправедливо! В груди жгло так сильно, будто солнце пустыни выжигало печать несчастья. «С ней всё хорошо. Она жива», — уверял себя Скар, видя, как её улыбка превращается из неловкой в искренне-радостную и счастливую, когда Сарафина глядела на него. Но подсознание вторило, как бы Скар ни пытался закрыть уши и заткнуть его (как того самого Зазу), это издевательски-правдивое: «пока что». Эти два слова приводили в амбивалентное состояние полнейшей фрустрации и непрестанно-безудержной ярости. Хотелось бессильно упасть на землю и плакать от отчаяния и, одновременно, рвать зубами и когтями каждого, кто встретится на пути, разрывая его плоть в кровь и мясо. Чтобы все следы битвы оставались шрамами на теле Скара, чтобы кровавое месиво засохло на рыже-коричневой шерсти и источало зловонный до тошноты и рвоты запах. Еле сдерживая рык, что просился наружу, Скар стиснул зубы до полнейшего онемения челюсти и поднял голову. Кто бы знал, каких усилий ему стоило постараться скрыть всё то, что разрывало изнутри, когда он, всё же пересилив себя, посмотрел в сияющие и счастливые зелёные глаза великодушной львицы. Его маска трещала по швам так громко, что барабанные перепонки в рыжих ушах обещали полопаться, а кровь — вытечь наружу по иссиня-черной гриве к чертям кошачьим. Сарафина заметила, — она не слепа — что со Скаром что-то не так. Он был каким-то другим. Не таким, каким ушёл с Рафики. Вобрав в лёгкие побольше воздуха, она заботливо-волнительно выдохнула: — Как ты? — Милая, со мной всё хорошо, — фальшиво улыбнулся он. И был прав. С ним было всё замечательно, а вот с ней… А с ней всё так же туманно, как и с будущим всего прайда.