Dein Weg

Что происходит с человеком, когда он умирает? Его мозг перестает работать, сердце останавливается, он начинает разлагаться, гнить изнутри. Именно так себя ощущала и я. Моя жизнь заключалась в моей работе - в музыке. Потеряв это, я перестала жить. Я медленно, но верно умирала, не видя ничего в своем будущем. Но как сказал великий Стив Джобс: «Смерть, наверное, самое лучшее изобретение Жизни. Она – причина перемен. Она очищает старое, чтобы открыть дорогу новому». Может это был именно мой случай, давший мне шанс начать все сначала. Поэтому спустя неделю после предложения Якоба, я появилась в офисе Rammstein, представ на обозрение шести пар глаз, с любопытством рассматривающих то, что стояло перед ними. А посмотреть здесь было на что. Бледная кожа, тени под глазами и общая картина такая, будто я готова была просто хлопнуться в обморок от вида шести здоровенных, и не очень, мужиков, имеющих мировую славу. - Чего растерялась? Подходи, автограф дадим, – вывел меня из состояния прострации голос Ландерса, который тут же получил тычок в бок со стороны сидящего рядом Тилля. - Ну, вот. Представлять вас, надеюсь, не нужно, - сказал Якоб, встав рядом со мной и обняв за плечи. Мне тотчас захотелось со всей силы вдарить ему, поскольку обезболивающее я выпить забыла и рука ныла еще с самого утра, а тут еще он со своими объятиями. Поэтому от боли я не сильно вслушивалась в то, что начал быстро выкладывать Хельнер, а только стояла и смотрела на ребят, в свою очередь продолжающих рассматривать меня. По выражению их лиц я изо всех сил пыталась понять то, о чем они думают, но поняла только одно: я ни черта не поняла, довольны они таким поворотом событий или нет, или им вообще все равно. Скорее всего идея моего вливания в группу была только Якоба, а остальным оставалось либо согласиться, либо нет. Поэтому истинная реакция парней на мое появление осталась для меня загадкой. Оливер и Флаке, будучи самыми спокойными в группе, внимательно слушали Якоба, иногда переговариваясь и переводя взгляд на меня. Шнайдеру было откровенно все равно. Еще в тот момент, когда Хельнер закончил с официальной частью, ударник воткнул в уши наушники и теперь сидел с закрытыми глазами, барабаня пальцами по своим коленям. Ландерсу в задницу будто шило воткнули. Он постоянно ерзал на диване, то принимая одну позу, то другу, и не переставал довольно улыбаться глядя то на меня, то на Якоба, пока не получил очередной толчок в бок от Линдеманна. Последний же, впрочем, как и Круспе, смотрели на меня, как на статую Свободы: я стояла, они – сидели. Но эти двое были единственными, кто старался не пропустить ни одного слова Хельнера, поскольку они непосредственно касались именно их. - Тилль, ты поработаешь с ней над текстами. С бэк-вокалом что-нибудь сообрази. Рихард, на тебе гитарные партии. - Я в няньки не нанимался, - недовольно буркнул Круспе, видимо представляя масштабы работы. Я тут же кинула на него презрительный взгляд. Не нанимался он! Можно подумать меня такая перспектива радует! - Ну, если Рихард не хочет, могу я, - тут же вставил свои три копейки Пауль, за что получил очередной «заезд» под ребра. - Она девочка трудолюбивая, - успокаивая скорее себя, чем Круспе, заверил Якоб, - справитесь за неделю. О концертной площадке я уже договорился. - Что? – возопила я синхронно с остальными, вытаращив глаза на продюсера. Кстати говоря, усердно делающий вид отключенности от реальности Шнайдер, оказался еще тем притворщиком. Он слышал каждое слово Якоба, поэтому его голос прозвучал первым, далее слившись с другими голосами. - Какой концерт? – негодующе поднялся со своего места Линдеманн, подходя ближе к Якобу и нависая над нами двумя. – Ты понимаешь, что неделя – это не реально?! - Все реально, если постараться. Так что… Принимайте… - и Хельнер, подтолкнув меня к вокалисту, быстро ретировался, дабы избежать кары небесной. И хотя его толчок был предельно аккуратным, я этого совсем не ожила, поэтому впечаталась в широченную грудь фронтмена. Осторожно подняв на него взгляд, я натянуто улыбнулась и сделала пару шагов назад, ощущая себя как в первый день в новой школе. А что такое быть новенькой, я знала не понаслышке. Мне было десять, когда папа получил повышение, и мы переехали из маленького городка в Берлин. Новый дом, новая школа, новый класс. Тогда я точно так же стояла на всеобщем обозрении, растерянно и испуганно хлопая глазами, слушая речь директора, который представил меня, а потом просто подтолкнул к свободному месту и на этом все. Знакомство с новыми одноклассниками и новой школой было в моих руках. И сейчас ситуация повторялась. И, хотя парней из Rammstein я знала давно, с кем-то удалось пообщаться, с кем-то просто пересекались в коридорах концертных площадок, а с кем-то я… так, об этом здесь не будем – это вселенская тайна… Так вот, хоть я и знаю их давно, но чувство были такие, словно я снова вернулась в свои десять лет. Я просто стояла и понятия не имела о чем говорить и что делать. В нашей группе в этом смысле было проще. Практически одного возраста, кто-то на год младше, кто-то старше, все были новички в мире шоу-бизнеса. Все было намного проще, тем более со мной была Штефи. А здесь… Шесть взрослых мужиков из давно состоявшегося коллектива со своими правилами и принципами. Конечно с одним из них я нашла общий язык. Но это совершенно другое. Ну, вот о чем мне с ними разговаривать? Понятно, что о работе. В этом у меня проблем нет. А в перерывах между? Посмеяться над безумными фанатками, как делали мы в нашей группе? Нет. Это чистое ребячество. Обсудить очередную покупку новомодных джинс? Тоже нет. Машины? Да я в них ни черта не смыслю? Музыка? Так мы и так по уши в ней, двадцать четыре часа в сутки. Вот поэтому тут и была загвоздка. - Давай работать? – голос Линдеманна вернул меня в реальность. Тилль все так же стоял передо мной, загораживая своей широченной грудью половину сидящих на диване, и пристально смотрел на меня, ожидая хоть какой-то реакции. - Хорошо, - не заставила себя ждать я и после широкого жеста вокалиста села на диван между Рихардом и Паулем, молясь о том, чтобы последний, наконец, перестал улыбаться. И рабочий процесс пошел. А потом словно кто-то включил перемотку, потому что эту неделю я могла вспомнить с трудом. Моя жизнь буквально проносилась, не давая расслабиться ни на секунду. Меня постоянно кто-то дергал, куда-то таскали, ежедневно вываливали передо мной горы бумаг с текстами и аккордами. Моя квартира начала чаще выглядеть как последствие набега татаро-монгол, поскольку почти каждый вечер ко мне забегал кто-то из группы или помощников со словами: «Якоб велел…», выполнял порученное, заключающееся в замерах моей фигуры для пошива костюма, или примерке последнего, или во вручении очередной стопки бумаг, или просто осведомлялся о том, что я еще не сошла с ума. А после набегов оставались немытые чашки, ложки, кусочки ткани, разбросанные бумаги, скрепки, нитки. В эти моменты я ощущала себя Золушкой, которую злые сестры и мачеха никак не могут оставить в покое. И я уже проклинала тот день, когда согласилась на эту авантюру. Но когда все сияло чистотой и порядком, мои мысли успокаивались, оставляя лишь одну: «Я люблю свою работу». *** К наступившему дню «Х», я кардинально и окончательно поменяла мнение о ребятах из Rammstein. Это были настолько простые люди, что я даже сама не заметила, как тот недостающий общий язык, вдруг нашелся сам по себе и темы для разговора появлялись из ниоткуда, не давая создавать неловкие паузы, которые для меня были просто убийственными. Поэтому к вышеупомянутому дню «Х» я была достаточно бодра, весела и даже счастлива. Но, как в самой плохой мыльной опере, счастье мое длилось не долго. И когда за несколько часов до начала концерта ассистентка влетела в гримерную со словами: «Костюм не готов», - мое счастье обнулилось или даже ушло в минус. А время неумолимо улетучивалось, приближая начало концерта. Поэтому, стараниями все той же ассистентки, пришлось довольствоваться тем, что было. И если еще с утра я думала, что все-таки нужно было надеть изумрудную футболку вместо черной, то сейчас просто боготворила себя, за то, что мой выбор все-таки пал на классику. Мой концертный костюм собирали в прямом смысле по кусочкам, как говорится - с Миру по нитке. Благо одежда все-таки была моя. Черная футболка, стараниями ассистентов, вымазанная чем-то серо-белым, похожим на то, что покрывало лицо Оливера и Флаке, черные джинсы, по последнему писку моды, порванные на коленях и… Все, на этом лично мое заканчивалось и начиналось неизвестно чье. Напульсник, браслет в виде металлической цепочки которым мое запястье обмотали несколько раз, ботинки на тракторной подошве, снятые с какой-то ассистентки, и кожаный ремень, отвоеванный у протестующего охранника, с мощной бляхой и металлическими вставками по всей длине, который долго пытались подогнать под меня. Завершающий аккорд в моем образе поставил Линдеманн. Подойдя ко мне и внимательно осмотрев меня с ног до головы, он осторожно дотронулся до моей щеки своей ручищей, от чего я дернулась назад и его пальцы скользнули по коже вниз к шее. - Вот теперь отлично, - прокомментировал Тилль и кивнул на зеркало, стоящее за моей спиной. Я тут же обернулась, в мыслях обозвав себя полной дурой, поскольку на моей щеке красовался развод не то от сажи, не то от какого-то гримерного материала, который использовали и ребята. - Ну как? – поинтересовался подошедший Шнайдер, вставая возле Тилля и, так же, как и он, начав рассматривать мое отражение в зеркале. - Мне нравится, - пожала плечами я и хотела добавить еще что-то, но в гримерную на всех парах влетел наш менеджер. Быстро обведя всех взглядом загнанного рысака, он выпалил сквозь сбивающееся дыхание. - Парни… - он осекся на секунду, видимо вспомнив, что коллектив претерпел некую трансформацию, но тут же исправился, - … и Лиз… Пять минут до выхода. И тут все пришло в движение не слабее чем в метро в час пик. Оставив свои занятия, ребята направились к выходу на сцену. Я же плелась в самом конце. Но это только я так думала, потому что как только нас поглотила темнота закулисья, освещенного лишь парой тусклых ламп, чтобы никто из нас не свернул шею, меня тут же припечатали к стене мускулистым телом. - Что ты делаешь? – пискнула я, озираясь по сторонам, дабы не быть пойманной на таком моменте. Благо никого вокруг не было. Ребята уже все осторожно расходились по своим местам. - Я соскучился, Лиз, - Его дыхание обожгло мое ухо, в которое Он быстро начал шептать. – Я думал, что свихнусь за эту неделю без возможности дотронуться до тебя. И правда. Я только сейчас осознала, что всю неделю мы занимались только работой, совершенно забыв о наших потребностях. Точнее, забыла о них я, а вот Он… Он ведь даже не мог говорить со мной о чем-то другом, кроме работы, поскольку с утра до позднего вечера я готовилась к предстоящему концерту, а после, падала без задних ног, предварительно отключив телефон. - Прости, но ты ведь сам хотел этого. Так будет лучше для нас. Помнишь? – почему-то ляпнула я и осторожно выскользнула из Его объятий. – Осторожно. Вдруг увидят. - Я не это имел в виду, - развел руками Он. - Да я знаю, - кивнула я. – Давай поговорим после, - и на моем лице появилась короткая трясущаяся улыбка, будто я уже предчувствовала то, что впереди меня ожидало нечто такое, что культурным языком я описать просто не могла. Меня водрузили на платформу между Шнайдером и Оливером, которая была пригодна для одного действия - «стояния». Шаг влево, шаг вправо и я уже внизу. И все началось. Сначала свет зажёгся над Паулем и Рихардом, затем над Оливером, Шнайдером, Флаке. И только в самую последнюю очередь надо мной. Первые гитарные рифы. На сцене появился Тилль. Зал взревел. Но я точно знала, что сейчас в голове каждого присутствующего в зале недоумение. Шок. Кто она? Зачем она? Столпы огня, искры. И я на этой чертовой платформе. Боящаяся высоты. Да, я ещё та трусиха. Ноги тряслись, руки тоже. Но не только из-за высоты, а из-за масштаба происходящего. Я боялась. Боялась третий раз в своей жизни. Первый был, когда в шестнадцать лет я решила попрощаться со своей девственностью, чтобы не быть в классе белой вороной. Второй раз – когда вынесли «приговор» моему отцу. И третий – сейчас. Главное, ничего не перепутать и делать так, как велел Тилль: горящий взгляд в толпу и наслаждаться происходящим. Но у меня выходило плохо. И сейчас мой взгляд, наверное, напоминал взгляд забитого щенка, потому как Шнайдер, к которому я на секунду повернула голову, быстро подмигнул и улыбнулся уголком губ, будто говоря: «Не дрейфь, все отлично!». Если бы его слова могли иметь эффект волшебной палочки, то я бы его просто расцеловала после концерта. Но мы не в волшебной стране и Шнайдер не волшебник, чтобы наложить заклинание смелости. Поэтому я чувствовала себя не в своей тарелке, хотя играла довольно неплохо, даже не лажала ровно до того момента, когда пальцы начало предательски сводить. Струны тут же выдали что-то несуразное, и я видела, как Рихард слегка повернул голову в мою сторону, чтобы посмотреть, что происходит. Больше вроде бы никто не заметил. Но когда моя гитара затихла окончательно и выделенная мне соло-партия была на грани срыва, а я сама на грани истерики, это было уже трудно не заметить. И парни, продолжая играть, мельком поглядывали на растерянную меня. «Надо собраться», - проносилось в моей голове. Но как бы я не пыталась вернуть пальцы к работе, ничего не выходило. Поэтому я сделала то, что в этот момент посчитала самым правильным. Я просто опустила руки и замерла. Пусть все в зале думают, что так и нужно. Но если со зрителями это и могло прокатить, то с моими новыми коллегами по сцене – нет. Повернувшийся спиной к зрителям и обливающий себя водой из бутылки Тилль, поймал мой испуганный и растерянный взгляд и слегка нахмурил брови, словно спрашивая: «В чем дело?». Ответить я, понятно, не могла, поэтому только едва заметно помотала головой и опустила взгляд вниз на руку, надеясь, что он все поймет. Казалось, до того, как Линдеманн кивнул, прошла вечность, но на самом деле наше немое общение длилось лишь пару секунд. Развернувшись, Тилль швырнул бутылку в толпу и продолжил рычать в микрофон, расхаживая по сцене тяжелыми шагами. Преодолев ее половину, он остановился возле Рихарда и, как я поняла, продолжил играть в «Крокодила» уже с ним. Что он изобразил ему, я не видела, но Рихард тут же зашагал в сторону Ландерса, при этом устремив взгляд на меня. Пришлось повторить все то, что я показала Тиллю, надеясь, что и Круспе сможет угадать мои мимические ребусы. А время соло приближалось. И когда Рихард остановился посередине сцены, заняв место Линдеманна, и заломил мою партию, вызвав шквал безумного ора у зрителей, я выдохнула так, что, казалось, меня было слышно где-то в самом конце стадиона. Слава Богу, моего ума хватило на то, чтобы отойти от микрофона. Поэтому, к моему безграничному счастью, мои эмоции остались при мне. И я продолжила стоять как истукан, глядя в беснующуюся толпу. Песня окончилась, и на сцене потушили свет, готовясь к следующей вакханалии. Темно было хоть глаз выколи. Моя платформа медленно опустилась вниз. Но я стояла, все так же боясь пошевелиться, не видя ничего и слыша только рев толпы. - Ты как? – от неожиданно раздавшегося над моим ухом голоса Тилля, я вздрогнула. Ума не приложу, как он здесь вообще ориентируется. А в следующую секунду кто-то схватил мою руку, начиная сильно давить на все кости и мышцы. - Сейчас разогреем и отпустит, - осведомил незнакомый голос принадлежавший, как я поняла, доктору, дежурившему на сегодняшнем концерте. - Прости, - извиняющимся тоном произнесла я, отвечая на вопрос вокалиста. – Я предупреждала Якоба, что не контролирую это. - Играть дальше сможешь? – последовал второй вопрос, после которого на переднем плане сцены вспыхнул свет и гитаристы принялись с новой силой лупить по струнам. - Сможет, сможет! – заверил за меня врач и исчез, прежде чем софиты зажглись и над нашей задней линией. Тилль тоже удалился на свою территорию. А я прерывисто вздохнула, на секунду прикрыв глаза, и осторожно обхватила гриф ладонью, к своему облегчению понимая, что доктор был прав. Внутри меня тут же загорелась искра. Струны зазвучали и погрузили меня в ту самую эйфорию, которую я испытывала не раз, давая забыть обо всем на свете и оставив лишь одно – музыку.