Клоун накрахмаленный

      Я уже привык приходить позировать к нему. Ноги будто сами несут за халявными сигаретами, но что в разы приятнее, так это идти за школу и болтать. Он никогда не говорил о себе, больше об искусстве, восхищался Фридой Кало*, а я только вечером нагуглил, кто это такая. Это было забавно, мы толковали о том, что любим, но абсолютно не понимали увлечений друг друга.               Ноги сами тащили меня к его рабочему месту. А я… я совершенно перестал быть собой. Что говорят парни? Парни будто не видят, что со мной, как я изменился за этот месяц, что он работает тут. Майки, я совсем забыл об этой сволочи. Его просто нет. И мне кажется, будто он уехал не полторы недели, а годы назад. И я украл его брата. Или это его брат украл меня из нормальной жизни, из моих мыслей и привычек.               Он почти заканчивает со своими цветами. Кисточка шуршит, размазывая краску по стене, так приятно пахнет растворителем, а кругом — сущая тишина. И что он так возится, тут почти никогда не бывает учеников. Хотя с его появлением тут постоянно кто-то ошивался. Я их отпугивал.               — Маляр, здрасьте, — говорю я. Он поворачивает голову и, улыбаясь, кивает мне. «Здравствуйте».               Он собирает кисти и банки с краской, просто забрасывает их в коробки. И это так не похоже на его образ. Аккуратный и причёсанный (я удивляюсь, как он стены в пиджаке не красит), он не может сложить банки ровными рядами. Для меня это чуть ли не принципиально, и я, как придурок, укладываю всё по порядку. В это время он складывает стремянку, и мы вместе переходим в холл на первом этаже, где вот уже неделю (даже больше), работая небольшими сеансами, Джерард рисовал мальчика и девочку на пути к знаниям.               Я был паршивым натурщиком.               — Постойте хоть минуту спокойно! — рявкнул на меня он. Меня это забавляло. — Почему Долорес позирует и не портит мне настроение?               Долорес (она же Лолита, она же Лола) была девушкой довольно крепкой как морально, так и физически. Она училась на класс младше меня. Однажды я имел несчастье получить от неё под дых. И это больно. Не удивлюсь, если шанс позировать для Джерарда она выбила в той дамской потасовке кулаками. Мощными такими, с дорогим маникюром. Как и многих других в нашей школе, её я, конечно же, не любил.               — Ты сам виноват, — спокойно сказал я. — Кто меня выбрал?               Он оторвался от работы и посмотрел на меня оценивающе.               — Что? — спросил я.               — На туловище ваше смотрю, — он направил на меня руку с оттопыренным большим пальцем и сощурил один глаз. — Перспективу проверяю.               — И как?               — Пропорционально.              — Это я ещё в одежде…               «Ну ты и фигню сморозил, Айеро», — подбодрил меня внутренний голос.               — М-да, — Маляр хихикнул, — было бы здорово, нарисуй я вас тут голым. Все бы попадали. Особенно мистер Фитз, — он смеялся.               — Да, — сказал я. — Жалко, что ты у нас такой…               — Какой? — Джерард посмотрел на меня. Его улыбка была не такой, как я привык, не лукавой. Он улыбался искренне. И от этого казался ещё красивее.               Я снова почувствовал бронхитную боль (да, моё здоровье от контакта с холодной водой по утрам резко ухудшилось).              Задумался: «Да неужели? Не может быть, чтобы я в него втрескался!» И от негодования и недоумения я зашёлся кашлем.               — Фрэнк, — он быстро подошёл ко мне, — вы в порядке?               «А теперь соври, что болеешь. Так он ничего не заподозрит. И… Фрэнк! Хватит постоянно выпадать из реальности!».               — Голова болит, — для пущей правдоподобности я ещё и нахмурился. — Ты это… правильный ты, — я как-то глупо засмеялся. — Будь я маляром, давно бы разрисовал стену пенисами.               — Я не маляр, а художник, — сказал он и приложил руку к моему лбу.               — Фу! Убери! Я не ребёнок! — я стал слишком активно отмахиваться. — Нет у меня температуры.               — Как знаете, — он пожал плечами и вернулся на своё место. — Тогда выравнивайте спину. Продолжаем позировать.               ***               Новый день. Утро в нашей семье всегда начиналось с общего завтрака. Он стал своеобразным ритуалом для всех Айеро, где бы мы ни были. Мама склонилась над плитой, поджаривая овощи, от запаха лука мне щипало глаза. Я старался не смотреть на отца, разглядывая то, как шипит масло на сковороде. Но он пускал в меня своими глазами молнии. Кажется, я знаю в кого у меня способность пугать людей без слов.               Этот день, пятница, не должен был быть чем-то утомительным. Я хотел в это верить, ведь не спал всю ночь. Так не могло быть, думал я.               Ночью кровать казалась мне самой неудобной на свете, а воздух давил на меня сверху бетонной плитой. Конечно же, иначе даже быть не могло, я думал о Джерарде и внезапном открытии собственных чувств к чёртовому Маляру. И я пугался этого               Мама позвала меня помочь ей разложить еду по тарелкам. Я вяло взял посуду и чисто механически насыпал еду, часто попадая мимо тарелки.               Когда мама увидела, сколько я себе насыпал, она обратилась к отцу:               — Энтони, — сказала она, — он стал меньше есть. Это мне не нравится.               Я лишь покачал головой, расставляя тарелки на стол. Их беспокойство обо мне было таким наивным, детским. Они меня очень любили. Я любил их тоже. Но проблема была гораздо глубже, чем в нежелании есть. Или её не было вообще.               — А ещё он стал меньше разговаривать, — добавил папа.               — Слушай, Фрэнк, может, ты опять кого-нибудь побил?               Вымыв руки, мама села за стол. Они оба выглядели обеспокоенными. Я даже не стал говорить им про надвигающийся бронхит.               — Да, — подхватил отец, — опять кого-то не того. Признавайся. Математика?               — Родители! — я грохнул своей тарелкой. Внутри меня взорвалась крошечная петарда. — Да вы совсем с катушек слетели. Ну не выдумывайте вы…               Они продолжали что-то говорить, а я присел и задумался. Кусок в горло не лез. Было такое ощущение, что мама приготовила вовсе не овощи, а гвозди. Мне будто действительно было трудно глотать. И покуда я пережёвывал пищу, не хватало воздуха. Глотая, я очень шумно вдыхал, и мама с папой то и дело косились на меня.               Закончив завтракать (я слопал всего пару ложек), я поцеловал их в щёки — ещё один ритуал — и, хватая на ходу рюкзак, побежал в школу.               Всё это так меня волновало. Одышка. От неё кружилась голова, но я не обращал внимания, всё на свете теряло свои очертания, когда я думал.               Я ведь никогда никого не любил, даже не понимал, как это физически. Вот когда ты смотришь порно или читаешь эротику — у тебя жжёт в паху, это возбуждение. Но где тогда по законам природы должно жечь при влюблённости?               «И что?! Что я вообще должен делать теперь?!», — я психанул и пнул чей-то мусорный бак. Залаяли собаки. Я побежал. Моё сердце начинало колотиться, лёгкие не могли снабжать такую тушу кислородом. Словно что-то сдерживало, сдавливало их. А воздух… Он был таким жгуче-холодным.               Мне нельзя влюбляться. Нельзя становиться мягче и терять авторитет окончательно.               Я почувствовал, как у меня защипало в глазах. «Это от ветра, — успокаивал себя я. — Это. От. Ветра. Ты не плачешь, Фрэнк… Хватит, блять, рыдать!».               Я завернул за угол, где часто курил, присел в кусты и зарыдал. А голова кружилась. Я хлопал себя по щекам, чтобы привести в чувство, но истерика становилась только сильнее. Мне казалось, весь мир ополчился против меня. Я материл биологию, материл конкурсы и колледжи, директора, биологичку и Уэя… Уэев! Как снежный ком. И наказание. И снова это чёртово незаслуженное наказание. Как же унизительно! Мне оставался один день, но как его дотянуть.               И моя влюблённость. Разве это не было унизительно? Гомик какой-то. Позорище. И я просто не знал, что делать дальше.               Я нашарил в кармане сумки стрельнутую у Маляра сигарету. В голове прозвучал мой собственный голос:               «Такой Фрэнки бедный… Такой несчастный! Наказали бедолажечку. В спецшколу не пустили. Сопля ты, однако. Сопля».               Голос не умолк даже когда я оказался в школе. Словно внутренняя мама, он отчитывал меня и говорил намотать сопли на кулак.               Пол в школе я помыл кое-как, в некоторых классах просто поелозил грязной тряпкой. Потом весь день и шагу не ступал на западное крыло, на физ-ре не бегал курить. Я даже сходил с парнями на тренировку. Но всё мне казалось скучным. Я хотел стоять возле воняющей краской стены и травить шутки в адрес накрахмаленного клоуна.               Но сегодня была очередь Долорес. После тренировки все побежали по домам, а я остался в школе. Как идиот. Как полнейший придурок! Я знал, что они были в холле и пошёл туда.               — Работаем? — спросил я. Мой голос эхом отражался от стен. Было тихо и светло.               Лола стояла неподвижно, как гипсовая Венера. Я оценил её фигуру. Таких, как она, любят мужчины. «Бабина», — подумал я. Большая грудь и задница, тонкая талия, русые волосы, средний рост и мягкие черты лица. Я прикрыл глаза и представил, как её целую. В паху не жгло.               — Видите, Фрэнк, как девушка позирует? — голос Джерарда звучал так же бархатно. И несмотря на всю непринуждённость тона, он был так же соблазнителен. Или я осознал это только сейчас.               Я было опять прикрыл глаза, чтобы представить на её месте Маляра, но вовремя одёрнул себя. «Фрэнк, будь собой».               — Зато со мной весело. Вот скажи, Маляр, как ты тут с ней время коротаешь? — я улыбался и говорил нарочито громко, нагло. — Мне бы на твоём месте было скучно, — я сбросил с себя рюкзак и притащил поближе огромную скамью, чтобы сесть. Её ножки отвратительно заскрежетали от контакта с полом. «Венера» Долорес впервые подала признаки жизни, скривившись.               — Долорес не отвлекает, — пожал плечами Маляр, глядя на неё, а затем на меня. — С ней работа идёт быстрее, — он продолжил рисовать. Я откровенно не понимал, что там можно прорисовывать. Как мне казалось, работа и так была вполне сносной. Маляр оторвался от дела и снова обратился ко мне: — Кстати, вы зачем пришли? Сегодня явно не Ваш день, да и мы вот-вот закончим.               Я действительно не знал, зачем припёрся. Увидеть Джерарда? Сказать ему что-то? Но что? И было бы откровенной глупостью сказать: «Слышь, Маляр, я из-за тебя тут ночь не спал. Будь моим парнем».               — За сигаретами, — сказал я совершенно спокойно. А внутри меня маленький Фрэнк просто орал от раздирающих его мыслей. Он проигрывал им. И вот очередная мысль о собственной никчёмности бросила в него копьём. Маленький Фрэнк упал на колени и, поражая всю мою голову своим предсмертным хрипом, умер. — Угости ребёнка.               Маляр закатил глаза и достал из кармана пачку. Маленький Фрэнк в это время окончательно истёк кровью. «До каких пор я буду просить у него сигареты, у меня уже давно есть деньги». Но я внаглую взял у него несколько штук.               — Спасибо, — улыбнулся я ему. — Не скучайте, я курить.               Я из последних сил поскакал к выходу. Мне бы тоже хотелось лежать в крови, как маленький Фрэнк. Вот так умереть и ни о чём не думать. После вони краски мне так не хватало воздуха. Я раскинул руки и прикрыл глаза, стоя прямо на школьном крыльце. Мои волосы развевались в разные стороны.               — Знакомые лица, — грубый и хрипящий голос. Я его точно где-то слышал. — Здравствуй!               Я открыл глаза. И сощурился, чтобы присмотреться. Нас с собеседником разделял десяток метров.               — Том? — я узнал его.               Машина Тома стояла у ворот. Он курил, прислонившись к ней спиной.               Дул прохладный ветер, он тащил сухие листья, мусор и сдувал сигаретный пепел Тому прямо на костюм.               — Для тебя я мистер Джонс, пацан, — в его голосе было столько высокомерия, что меня передёрнуло от злобы.               — Для тебя я Фрэнк, Том, — съязвил я и повернулся, чтобы идти за школу, но затем приостановился и, понимающе улыбаясь, спросил: — За Уэем приударивать приехал?               Он выбросил окурок, посмотрел на меня укоризненно и скрестил руки так, словно сам себя обнял.               — Вовсе нет. А он что, — в голосе Тома прозвучала насмешка, — занят тобой?               Я покачал головой. Мы молча смотрели друг на друга какое-то время и, кажется, в наших взглядах было понимание. Он выдохнул будто с облегчением.               — Иди сюда, — сказал, наконец, он. — Я не так плох, как кажусь. Покурим? Мне редко хватает одной сигареты, — на его лице появилась дружелюбная улыбка, а у глаз собрались крошечные морщинки.               Он достал пачку дорогущих сигарет и протянул мне. И как бы мне не хотелось их попробовать, из чувства гордости я отказался и вытащил из кармана «бабскую». Том словно дар речи утратил. В одно мгновение морщинки пропали, а взгляд стал холодным. Он знал, кто такие курит. Он хотел что-то сказать, возразить, возмутиться, по нему было видно, как он умирал от разрывающих его мыслей, но вместо гневной тирады Том выдал лишь:               — Какой же он человек… странный.               — Уэй? — переспросил я, закурив.               — Уэй, — ответил мужчина, утопая в приятно пахнущем дыму.               Я тоже решил опереться на его машину. Капот был нагрет солнцем, и моей заднице стало тепло.               — Понимаешь, — выдохнул Том, — судьба такая. Он такой красивый, что… Природа дала ему идеальное лицо и самый паршивый в мире мозг… — речь Тома шла куда-то в пустоту, словно он разговаривал не со мной, а просто думал вслух. — Ненавижу его.               — Ты сейчас серьёзно? — фыркнул я. — Маляр же мухи не обидит.               — Да ла-а-дно, — он улыбнулся, но улыбка эта была уже не доброй, она была горькой, выжатой из отчаяния. — Я же говорю, все в него влюбляются! По тебе видно.               Я опешил.               — То, что тебя тянет на смазливых парнишек, — процедил я, — не значит, что все такие. — Хоть я разозлился лишь для виду, мои тормоза-предохранители вновь начинало сшибать. Вот-вот меня раскачает, и они слетят окончательно. — Ты же его бывший? Что? Он тебя бросил, а ты и бесишься?               — Не в этом дело, парень, тут нечто другое…               Том казался отчаявшимся, даже каким-то жалким, он выглядел так солидно, дорого. Были ли у меня против него шансы?..               Конечно! Я молод! А ещё… Если раньше у Маляра был, допустим, Том и ему подобные, я от них заметно отличался. Я — новинка, я — эксклюзив. В супермаркете покупатели бросаются на яркую обёртку с надписью «Акция».               «Слышь, Маляр, на мне такая обёртка! Посмотри, как выгодно патлатое хулиганьё отличается на фоне серых выглаженных костюмчиков».               — Удачи тебе, — я зажал в зубах сигарету и зашагал к школе. Мне не хотелось больше с ним говорить. Я почувствовал прожигающую изнутри зависть, конкуренцию. Но что делать с ней — не знал.               — С ума сошёл, в школе курить, — голос Долорес эхом отразился от стен.               Я прошёл в холл, не выпуская изо рта сигарету. Дым, смешиваясь с запахом краски, создавал ядрёную смесь.               — Ты бы ещё громче заорала, — фыркнул я и упал на скамеечку рядом с Маляром. Он стоял на коленях и дорисовывал обувь Лоле с картины.               — Серьёзно, Фрэнк, если сработает пожарная сигнализация и рисунок смоет, я воткну вам в глаз кисточку.               Он встал, вырвал у меня изо рта сигарету и сделал глубокую затяжку, а затем затушил её, как он обычно делал, о подошву ботинка и отдал мне.               — А теперь выбросите это.               — Да чё ты стушевался, в нашей школе эти поливалки даже не установлены, — сказал я, утопив окурок в горшке с огромной монстерой.               Тут натурщица подала голос:               — Мистер Уэй, мы работаем?              — В принципе, — сказал Маляр, — с вами всё. Тут осталась пара деталей, но я доработаю их сам, как приеду из отпуска.               — Отпуск? — переспросил я. — А почему не сказал?               — Да это не так важно, — он развёл руками, глядя на меня. Затем он обратился к Долорес: — Можете идти домой. С меня шоколадка и огромное спасибо.               Девушка достала из рюкзака ветровку.               — Фрэнк, там холодно? — спросила она.               — Ветерок слегка.               Когда она ушла, Маляр стал упаковывать кисти и краски.               — А со мной что? — спросил я.               — С вами мы тоже закончим. Только после, когда я вернусь. Буквально неделька. Что, надоело уже? — Добрая ухмылка.               — Да я уже как-то даже привык.               Он продолжал улыбаться. «Фрэнк, не красней. Фрэнк, не красней!». Почему-то мне стало грустно. Я не хотел, чтоб он уезжал. Всего неделя, я вполне мог вытерпеть, но что-то меня расстраивало.               — Кстати, — бросил я как бы невзначай, — там этот твой приехал.               Выражение лица Джерарда переменилось. Он кивнул и стал торопливо забрасывать вещи в коробки. Потом ему это надоело, и он махнул рукой, говоря, что в школе, наконец, есть уборщики. Я удивился его торопливости.               Когда мы вышли на улицу, машина Тома всё ещё стояла на месте.               — Сегодня приезжает Майки, — в спешке Джерард говорил слишком быстро. — Если вы хоть пальцем его тронете — кисть в глаз, — лукавая ухмылка, она мне не нравилась. — До свидания, — небрежно бросил мне сраный Маляр и побежал туда.               Том растерянно посмотрел на меня. Я пожал плечами.               — Давай сделаем это. Чем быстрее, тем лучше, — сказал Маляр, и дверь пассажирского сидения захлопнулась за ним.               Машина взревела, как и её громкоголосый хозяин. Я почувствовал себя идиотом.               «Лёгонький ветерок» усилился. Я поправил лямки рюкзака и поплёлся домой, где меня ожидала еда и фильмы. Тяжесть в груди усиливалась. Всё-таки это был бронхит. К привычным симптомам прибавилась ещё и ноющая боль, почти невесомая, но, когда я думал о Маляре, она буквально не давала дышать. Кажется, под «Акцией», как это всегда и бывает, имелся в виду товар не лучшего качества. Я.