Клоун накрахмаленный

      Мне было так плохо. Я хотел отвернуться, убежать от своих ощущений, но тело парализовало…              Открываю глаза — яркий, слепящий солнечный свет. Вокруг меня куча людей. Они в чёрном. Кто-то кладёт мне на руки букет красных роз. Шипы впиваются в кожу, и я хочу взвыть от боли, но рот плотно закрыт. Я недвижим, как… покойник. Я мёртв. И это мои похороны!              Ко мне опять и опять подходят люди. Я не могу разглядеть их лиц, они будто сами призраки. И среди них появляется Маляр. На нём чёрный жакет и ярко-красный галстук. Он бледный и такой красивый. Его лицо выглядит таким рельефным… Его шаги кажутся грохотом в звенящей тишине вокруг. Он наклоняется надо мной. Медленно. Его горячие губы трижды касаются моего лба.              Я пытаюсь осознать, что вообще происходит. За это мгновение, секунду, что я чувствую его тепло…              И он отходит. Он становится недалеко, в метре от меня. И я пытаюсь ему что-то сказать! Кричу.              Но краем глаза я вижу, как ко мне несут крышку гроба.              К Джерарду подходит Том. Он кладёт руку Маляру на плечо, и они целуются. Я пытаюсь не думать об этом, не смотреть туда. Мне надо пошевелить рукой, заорать, спастись. Но мой взгляд прикован к их поцелую, к тому, как прикрыты глаза Джерарда и как другая рука Джонса гладит его по лицу.              Крышка всё ближе.              Ну! Фрэнк! Беги.              Грохот. Я слышу оглушающий грохот оркестра. Он барабанит мне в уши.              Огромный кусок дерева опускается надо мной. Всё меньше и меньше света. Всё меньше воздуха! Жар! Жар! Мне жарко!              И всё вокруг охватывает тьма. Я слышу, как забивают грозди. Грохот не прекращается. А мне жарко. Я буквально весь горю. Воздух заканчивается. Стенки гроба накаляются.              Грохот. Грохот. Грохот.              — Вот вы взрослые люди, как можно было не проследить! — говорит кто-то.              Резко распахиваю глаза.              Я лежу в постели под тёплым шерстяным одеялом. Со страху пытаюсь пошевелиться — всё нормально. Я жив. Я в своей комнате. За окном во всю гремит гром. Дождь барабанит по подоконнику.              Взгляд фокусируется на родителях, на незнакомом мужике, разговаривающем с ними. Хотя, нет. Я знаю его. Этот доктор лечит меня уже не первый год.              — Не мне вам рассказывать. Да, хронический бронхит у него. Будет ходить медсестра. Нет, если вы, конечно, хотите, мы можем и госпитализировать, но особой необходимости нет. Пусть полежит, поболеет, ничего со школой не случится, если пару недель пропустит…              Я капец как часто болею. И вот опять. Я закрыл глаза, чтоб они не поняли, что я проснулся. Их голоса отдалялись. Доктор растолковывал названия лекарств и дозировки. Всё дальше, тише…              Хлопок входной двери. Топот ног мамы и папы… Они влетели ко мне. Я всё-таки посмотрел на них — доброе утро.              — Сынок? Как ты себя чувствуешь? —              Я только заметил, что во рту у меня был градусник.              — Сто градусов*, — заключил папа, глядя на циферблат. — Всё так же плохо, но уже не так…              — Ночью у тебя был жар, — сказала мама. — Вы, уважаемый, явились с гулек и уснули. А утром я прихожу тебя будить, а ты весь горишь и не просыпаешься.              — Мне такая ересь снилась, — прохрипел я. Я не узнал своего голоса.              — Пока тебе снилась ересь, мы ересь переживали, — заметил папа. — Ты бредил. А ещё у тебя разбита губа. Кто тебя так?              Так я заболел на несколько недель, просто выпал из жизни.              ***              Сидеть дома — вроде бы здорово. Ты читаешь, залипаешь в телик, остаёшься наедине с собой. Но для меня это было невыносимо. Ничто не могло заглушить мои мысли. О нём.              В понедельник звонил Майки. Слёзно просил прощения за своё поведение. Следом за ним — Боб, спрашивал, чего меня нет в школе. Я отвечал им голосом, призванным выжимать слёзы коленом. Мол, мне плохо, я простудился, когда провожал Майки домой. И я буквально чувствовал через динамик телефона, как сильно обострялось их чувство вины. У одного за то, что напился, у другого за то, что не помог.              Хотя виноват был только я. Можно было вызвать такси и на обратном пути. Но так портилась драматичность момента.              Болеть бронхитом — плёвое дело. Особенно если ты болеешь им раза по три в год. Это выглядело просто как несколько дней обжиралова с периодическими походами к врачу. Мне уже даже не делали рентген — всё было понятно по красно-фиолетовым мешкам под глазами и надоедливому кашлю. А кашель действительно надоел. У меня болело горло от этих постоянных спазмов. Но я терпел. Утром и вечером к нам приходила медсестра и вкалывала антибиотик — это, соглашусь, самая неприятная часть. Ещё более неприятной её делало то, что в этот раз мне прописали более мощное лекарство. И задница от него болела…              Я лежал на диване и, попивая чай с лимоном, листал школьный учебник по биологии, я всё ещё мылился выздороветь пораньше и попасть на олимпиаду. Звук звонка в дверь, отвратительное дребезжание, способное поднять на ноги даже мою покойную бабку, заставил меня отложить чтиво. Я аккуратно поставил чашку на пол и, еле передвигая ногами (как я уже сказал, у меня болел зад), пошёл открывать.              Я ожидал увидеть этого гостя.              Нет, не так.              Я хотел, прямо изнемогал. Мне представлялось, как он не обнаружит меня в школе: я не явился позировать. И вот, он, обеспокоенный, выпытывает у Майки адрес, потом прыгает в свою машинку и мчится ко мне. А я веду себя максимально стервозно. Как, блин, в романах для тёлок. Но почему нет?              Да, вид у меня был не самый презентабельный. Пряди грязных волос свисали чёрными макаронинами, но я всё равно пожелал выглядеть как можно более наглым. Назло ему.              — Фрэнк, здравствуйте, — он широко улыбался. — Как здоровье? Я пришёл извинить…              — Господи... кхе-кхе... Иисусе! — воскликнул я, опираясь плечом на дверной косяк. Я смерил его взглядом с головы до ног. В руках он держал пакет предположительно с чем-то для меня. — Уэи ходят сюда извиниться чаще, чем я делаю домашку по математике! — Он хихикнул, хотел было что-то сказать, но я не заткнулся. — Ну как, подлечился? — спросил я.              Растерянный Маляр уставился на меня. Улыбка пропала с его губ. Морщинки в уголках его глаз исчезли.              — Откуда вы знаете? — спросил он. Его голос осел.              — Майки… кхе-кхе… рассказал, — пожал плечами я. Мой тон аж никак не поменялся.              — Эм, ладно… — он посмотрел в сторону, словно вспоминая, что собирался сказать мне дальше.              — Ну? — я сложил руки на груди.              — Простите меня, — сказал он. Боже, он начинал оправдываться. — Я распустил руки. Просто Майки… Он брат мой, я переживаю за него. Зная вас, вы просто… Ладно. Хотите, я могу искупить вину? Сходим куда-нибудь, я куплю…              — Мороженого? — с наглостью я начинал перегибать. Опять покашлял. — Нет. Мне нельзя. Я болею! Знаете ли, простудился. Вечером брата Вашего пьянющего до дома доправлял.              — Я тут вам принёс… — совсем уж робко произнёс Маляр. «Нет, Фрэнк, ты окончательно перегнул».              — У тебя всё, Халк? — спросил я.              — Хм, пожалуй да, — он поставил пакет на крыльцо и развернулся, чтобы уходить. — До свидания.              — Стоять, — скомандовал я. Он остановился и обернулся. Обернулся, улыбаясь. — Чаю хочешь? — я улыбнулся в ответ. Конечно же я совсем не злился, чёрт.              — Хочу, — его улыбка стала ещё шире.              — Залезай, — я пропустил его вовнутрь.              Я забрал оставленный им пакет в дом и понёс его на кухню, попутно поглядывая на Маляра. Кухню и гостиную у нас разделяла барная стойка, поэтому даже на входную дверь вид у меня раскрывался отменный.              Он расстёгивал пуговки на своём чёрном пальто, под ним у него была идеально отутюженная белая рубашка. Повесив на крючок верхнюю одежду, он достал из кармана салфетку и перед тем, как разуться, вытер ею туфли. Чистюля. Я засмотрелся на него. Неожиданно он выпрямился, и мы встретились взглядами.              Я моментально опустил глаза и зашуршал пакетом. Он тихо подошёл к стойке.              — Ого! — воскликнул я, выуживая оттуда тортик. — Спасибо, Джерард! — как же редко я называл его по имени!              — Я не знал, что купить. Мне Майки посоветовал, — от улыбки щёки Маляра выглядели так мило. Я буквально таял.              — Сейчас я поставлю чайник… Проходи пока, осматривайся. Зацени моих бабочек, кстати. Помнишь, когда курили, я тебе о них рассказывал?              — Ага.              Даже набирая в чайник воду, я пялился на белобрысый затылок. Тот рассматривал висящие на стенах экспонаты моей коллекции.              — Вообще… кхе-кхе… начал собирать, чтоб к директору подлизаться, а потом втянулся, — сказал я.              — Они очень красивые. И дом у вас очень миленький.              Поставив чайник, я принялся вытаскивать из пакета остальные покупки. Он купил ещё бананов и огромный пакет сока.              — Дом миленький, потому что папа в отеле работает, — объяснял я, — немного шарит в интерьерах человек. Хотя я добавил бы немного плакатов. Но максимум, что мне разрешили — бабочки, — я усмехнулся сам себе. — Говорят, мол, не солидно портить стены моими рокерами.              Я слышал, как он бродил по дому. Его шаги отдавались скрипом. Постепенно они стали громче и отчётливее. Он вошёл на кухню. В это время я пытался отрезать два ровных кусочка торта — получалась какая-то фигня. И это меня немного злило.              — Вы вчера не пришли позировать, — сказал он. — Я могу присесть?              — Да, конечно, падай.              Он продолжил, усаживаясь за стол:               — Я подумал, пиши пропало. И вы больше никогда не придёте. Нехорошо получилось…              — У нас с тобой странная дружба, Маляр, — я поставил перед ним кружку и поднёс чайник, чтобы налить кипятку. — То дерёмся, то философствуем…              — Вам что-то не нравится? — он улыбнулся. И у меня аж все похолодело внутри. И я на мгновение выпал из реальности.              Но этого мгновения хватило, чтоб я пролил кипяток на стол.              — Бля-я! На тебя не попало?              — Нет, — он по-прежнему лыбился. Той самой, доброй улыбкой.              Дальше сервировка обошлась без происшествий. Я уселся напротив него, стал аккуратно соскребать ложкой крем со своего кусочка торта и есть.              — Вкусно? — заботливо спросил Джерард.              — Есть такое дело, — улыбнулся я. Запив крем чаем, я спросил, кажется, совсем не то, что он ожидал услышать в принципе: — Так Том психиатр?              — Вы решили перевести разговор к самому интересному? — в ответ я кивнул. Между его бровей появились морщины, он хмурился, словно думая, что мне ответить. — Да. Мой лечащий врач. Приятного мало, знаете. Всю неделю лежал под капельницами со всякими лекарствами и рисовал дурацкие картинки. Это было настолько утомительно, что я молился на календарь в ожидании пятницы.              — Так тебя выписали?              — Я здоров, — он довольно улыбнулся, будто хвастаясь этим фактом.              «Что б ещё сказать?», — подумал я.              — Слышь, Маляр, мне кажется, он на вас запал.              Джерард поставил чашку и посмотрел на меня, как на идиота.              — Это не ваше дело, мистер Айеро, — сказав это, он вернулся к своему чаю.              — Прости… — пробубнил я.              После моих слов наступила пауза. Мысленно я уже отрезал себе язык за болтливость.              — Как ваше самочувствие, Фрэнк? — тон Маляра резко вернулся в состояние беззаботности. — Я так и не спросил.              — Да нормально, — я отмахнулся, отправляя в рот очередную ложку. — Не обращай внимания. Я постоянно заболеваю так. Это не страшно.              — Выздоравливайте…. Нам нужно закончить картину.              — Обязательно, — заверил я его.              Вновь пауза. Я думал, чего бы такого у него спросить. Мне хотелось знать об этом человеке как можно больше. Но что спрашивать? Не о жене же. Это было бы слишком неприятно для него. И, пожалуй, больно.              — Я был удивлён, когда Майки сказал, что вы с ним были почти незнакомы, — мне показалось, что эта тема была максимально нейтральной. Конечно же нет!              — Да. И Донна знала меня совсем ребёнком… — Джерард задумчиво ковырял ложкой кусок торта. — У меня никого не осталось. Когда Лин… Когда её не стало, я попал в реанимацию, я пытался с собой покончить…              Мои глаза округлились. Я отложил ложку, вслушиваясь в его медленную и вдумчивую речь. Я не ожидал, что он начнёт мне рассказывать это.              — У меня абсолютно никого и ничего не осталось, — он выдохнул. Нервное напряжение чувствовалось в каждом его движении. — Ни смысла жить, ни моральной возможности жить с кем-то в принципе. Я не могу рассказать вам всего, но Том, каких бы он глупостей не натворил, немного меня отремонтировал. Его главный совет заключался в том, чтобы я обрёл семью. Настоящие отношения, крепкие — не половое влечение, а любовь близких, забота… Я поехал за ними в Бельвиль. Что я вообще знал об этом городе? Да абсолютно ничего, кроме как что он находился в Джерси и что там жила Донна, моя бывшая мачеха с моим младшим братом. И тут я приезжаю. Господи! Я так благодарен, что Донна просто существует. Фрэнк. Представьте, человек, который знает вас едва-едва, впускает вас к себе, слушает вас, понимает. А Майки… Он сначала меня боялся. Думаю, он вообще не понимал, что я забыл у них дома. Да он и до сих пор не понимает. А потом в сентябре он приходит домой… Нет, не так. Он прибегает! Кофта порвана, щека разбита. Слёзы, сопли. «Джерард, эта тварь! Я его НЕНАВИЖУ». Это он о вас говорил, Фрэнк, — Джерард чуть ли не впервые за всю свою речь поднял на меня взгляд. Он улыбнулся. — И чёрт его знает, зачем я вам всё это рассказываю, — он задумчиво отвёл взгляд.              — Погоди, — сказал я, прокашлявшись. — Ты же видишь, что я немного больше, чем школьный задира? Видишь, Маляр?              — Вижу, — ответил он.              — А я вижу, что ты немного… Даже не так… Намного больше, чем клоун накрахмаленный. Ты чувак со своим увлечением и… как бы это сказать… со своей поломкой. Все мы по-своему сломаны. Но ты. Ты, блин, сильный!.. Я знаю, у тебя было не сахарное детство… Потом твоя жена… Я бы на твоём месте давно спился, Маляр. Понимаешь? А ты! Я восхищаюсь тобой!              Воодушевлённый, я положил руку ему на плечо.              Он едва заметно покачал головой и одними губами прошептал:              — О, Фрэнк, если бы Вы знали всю правду…